Господин Безумие

Я стоял у КПП и ждал задержавшуюся Лену. Мне было тяжело, очень тяжело стоять, но лавочки находились только во дворах. Поэтому я просто прислонился спиной к стене, закуривая очередную сигарету. И тут по лестнице спустилась знакомая фигура. Отнюдь не Лена и не Ирина Степановна. Пучок, русые волосы со светлыми прядями и бабочка в правой брови. Да, это была Ксения Александровна. Сердце ёкнуло в груди. Я никогда раньше не видел её, хотя уже года три шныряю по всей больнице пять через два. И вдруг она заметила меня. Комок в груди забился быстрее. — Константин? — недоумённо переспросила она, подходя ко мне. — Здравствуйте, Ксения Александровна, — только и смог сказать я, пытаясь прокашляться, чтобы голос звучал не таким хриплым. — А ты что тут делаешь? — смутилась Ксения. — Я тут работаю… — сказал я, понимая, как это могло выглядеть с её стороны. Бывший пациент, который был в неё влюблён очень много лет, который следил за ней, и она это прекрасно знала, который вполне мог целеустремлённо закончить мед, чтобы продолжить наблюдать за ней исподтишка и лелеять болезненные фантазии, как маньяк или извращенец. — Ты врач? — она не верила своим глазам. — Да, — односложно ответил я. Но потом что-то щёлкнуло в моём мозге, и я выпалил то, что не должен был говорить. — Знаете, очень неловко обсуждать это с Вами после стольких лет, но я боюсь, что Вы обижены на меня или очень сильно злитесь. Или, может, Вы испытываете ещё какие-то негативные чувства. Наверное, это стоит обозначить в прошедшем времени, потому что Вы вряд ли вообще помните детали. Да и я, признаться честно, помню отнюдь не всё. Я прошу прощения перед Вами за такие откровенные слова, но, извините, я всегда хотел спросить у Вас то, что волновало меня все эти годы. Скажите, вы правда злитесь на меня или испытываете страх? И… Почему Вы тогда не пришли ко мне, когда пообещали около кабинета ЭКГ, что зайдёте в отделение? Я помню, что мы встретились ещё раз, помню, что Вы сказали мне про занятость, про то, что Вы забыли. Но, кажется, там было что-то другое. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Это вовсе не претензия, просто мне правда важно услышать это от Вас, — наконец завершил я. Ксения Александровна замешкалась. — Я ничего не испытываю к тебе. Это точно. Рада только, что у вас с Еленой Михайловной хорошие отношения. Она говорила, что есть положительная динамика в твоём состоянии, — Ксения произносила теперь уже каждое слово с особым холодом. С таким же, какой присущ снегу в крещенские морозы. — А тогда ситуация была лишь в том, что я подумала… В общем, моё обещание было не очень хорошей идеей. Не хотела лишний раз тебя травмировать и приходить к тебе. Ну, импульсивно просто так решила, а, на самом деле, подумав, пришла к выводу, что такой поступок будет не во благо. — Я понял. Спасибо Вам за ответ… — сказал я с таким же холодом. Мне как будто сотню ножей в спину вонзили, хотя я не сталкивался с похожим чувством уже давно. Я не подпускал людей ближе вытянутой руки. И теперь окончательно убедился в том, что поступал верно всё это время. А это откровение, вырвавшееся из меня, было ошибкой. Глупой, безрассудной и нелепой ошибкой. — Извините за беспокойство. Не смею больше задерживать. Хорошего Вам вечера. — Взаимно, — сказала Ксения и зашагала в сторону метро. Это было больно. Не знаю, почему, но я почувствовал, что в эту же секунду мои тело и разум погибли одномоментно и скоропостижно. Лена появилась в дверях КПП и спустилась ко мне. — Что случилось? — спросила она. — Ничего. Просто хреново после всех этих бумаг и работы. Пойдём домой, Лен? — Ладно. Ты говори, если что-то волнует. Может, я смогу помочь. — Да, хорошо. И я поплёлся за ней, едва не падая с ног. Весь мир вокруг меня покрылся мраком, больше ничего не имело красок. Всё резко превратилось в одну сплошную безрадостную сепию.

***

Я зашёл в табачку. Попросил Лену подняться в квартиру, чтобы не задерживать. Хотя на самом деле я просто хотел курить и рыдать на лавочке, где обычно Вовка напивается до алкогольных психозов. — Синее собрание, — выдавил я, обращаясь к Жене. — Две пачки, верно? — улыбнулась она. — Блок. — Всё настолько плохо? Опять пациенты вывели? — Нет, всё нормально, — сухо сказал я. — Как скажешь, — Женя беспомощно подняла руки вверх и пробила мне блок. Я расплатился и попрощался едва заметным кивком. На потемневшей улице заморосил дождь, когда я плюхнулся на лавочку, закуривая последнюю сигарету в пачке. Всё тело тянуло вниз, будто ад под землёй требовал в круги своя сына умерщвлённого мною же Дьявола. Я закрыл руками лицо. Квартал опустел. Стало тихо. И я схватил себя за волосы, всё ещё сжимая сигарету двумя пальцами. Они тут же пропахли табачным дымом. Я горько застонал, стискивая зубы в уродливой полуулыбке, полугримасе. — Мальчик, почему ты плачешь? — спросил меня невинный детский голос прямо около правого плеча. Я тут же собрался и посмотрел на девочку, стоявшую рядом. — Почему ты куришь? — она нахмурила брови. — Плохие взрослые иногда так делают, когда не хотят плакать, — ответил я. — Но ты всё равно плачешь. Тогда зачем курить? — Мне кажется, что так станет легче. — Сколько тебе лет? — девочка с интересом разглядывала меня с ног до головы. — Двадцать шесть, солнце. Я уже не мальчик, к сожалению. Взрослые гораздо хуже детей. Они плохо себя ведут, не слушаются родителей и думают, что они в праве убивать себя этой дрянью, — я потушил сигарету о мокрую землю, чтобы ребёнок не вдыхал смрадный табачный яд. — Я слышала в мультике про пиратов, что курение убивает, — девочка начала раскачиваться, переминаясь с пятки на носочек. Она была такой хрупкой, на плечиках её лежали две тонкие косички, розовая юбка до колена развивалась в такт дуновений морозного ветра. — Я знаю, малышка. Иногда мне кажется, что так будет лучше для всех. Если меня не станет. — Почему? — снова спросила малютка. — Разве ты не любишь играть в куклы или гулять на площадке? «Любишь», — отозвалось в моей голове. Я любил. Отнюдь не гулять на площадке и не играть в куклы, как сказала девочка. Я любил людей. Я любил Ксению. Было бы гораздо лучше, если бы она ненавидела меня или боялась, но этот холодный голос пробирал до дрожи. «Я ничего не испытываю к тебе. Это точно». Как же дерьмово было услышать это. В последний раз я, кажется, испытывал нечто похожее, когда мы писали контрольную по психиатрии на пятом курсе. Преподаватель всегда восхищался моими знаниями. Когда группа не могла ответить на его вопрос, он поворачивал голову ко мне и кивал в знак того, что даёт мне слово. И однажды он неожиданно разложил по рядам письменную работу на тему аффективных расстройств, на мою самую излюбленную тему. Мне казалось, что я знал её вдоль и поперёк! И, когда препод откровенно разрешил нам списывать, не повторяя в точности слова из интернета и перефразируя их, я решил, что буду писать своими силами. Ни за что на свете я бы не позволил себе выглядеть в его глазах студентом, не знающим основы основ. «Пф-ф, аффективные расстройства», — подумал я. Не мне ли забыть, что это такое? Студенты подходили к нему с завершёнными списанными работами, но я всё выводил буквы, стараясь рассказать абсолютно всё, что знал. Мне не хотелось ударить лицом в грязь. Я слышал, как он ставил им хорошие оценки. Он считал их в процентах: девяносто шесть, восемьдесят девять, девяносто… Я хотел написать идеально, на все сто процентов! Мой перфекционизм зашкаливал, в голове, казалось, появлялись новые извилины, пока я рассказывал о каждом нарушении мышления, о каждом синдроме и симптоме. Но, едва я подошёл с готовой контрольной к преподавателю, он взял мою работу и, прочитав первый абзац, сказал: «А где у Вас описан ипохондрический бред?». Затем он продолжил читать: «Почему Вы не написали про атипичную депрессию?». И так он раза четыре придирался к моим словам, к моей контрольной на восемь тетрадных листов, исписанных с двух сторон. В тот день я сдал её лишь на восемьдесят процентов, а преподаватель сказал, поворачиваясь лицом ко мне: «Я ожидал от Вас большего, Константин». Всё рухнуло, мир ушёл из-под ног! Я возвращался домой, прокручивая в голове его слова, посылал проклятия в свой адрес! Я ненавидел себя за глупость и за то, что сделал недостаточно. Теперь я желал проштудировать весь учебник от корки до корки! Все учебники, которые я скопил за те долгие годы, что мечтал стать психиатром. Я никогда не сомневался в своём выборе. Ни-ко-гда. Слёзы душили меня, но я был настроен твёрдо. Однако, когда я сел за рабочий стол и попытался включить настольную лампу, она вспыхнула и лопнула, погружая комнату во мрак. Это вывело меня, и я стукнул себя рукой по голове со всего размаху. Мне хотелось убить этого урода, который написал работу на жалких восемьдесят процентов… Почему я не списал? Ну почему не списал?! Я мог подсмотреть на все эти заболевания и виды бреда, я мог написать лучше! «Я ожидал от Вас большего»… Принявшись искать лампочку, я сдерживал слёзы, я хотел прочесть всё это за ночь, чтобы завтра прийти на цикл подготовленным наилучшим образом. Чтобы преподаватель снова смотрел на меня, раскрыв рот, чтобы забыл про горькое разочарование, чтобы он, как прежде, кивал в мою сторону, когда группа молчит и не может ответить на очередной его вопрос! На всех остальных циклах одногруппники относились ко мне, как к белой вороне, а на психиатрии делились ручками, обращались непривычно ласково что ли?.. Они в шутку говорили: «Почему ты сразу не пошёл в ординатуру, Костян?». А я лишь смеялся в ответ, мне было так приятно получать от них это признание. Но в тот вечер, пока я искал чёртову лампочку, на меня грохнулись сначала коробки, затем бабушкин ковёр, свёрнутый в трубочку у стены, а затем и я грохнулся на землю в нестерпимых страданиях. Теперь-то слёзы уже не могли выдержать заточения в железах. Я взял шарф, повешенный на петле в коридоре, словно несчастный человек в одиноком лесу на произвольной виселице, и принялся неистово орать прямо в заплаканную ткань, чтобы соседи не вызвали ментов на мои крики. Я больше не мог терпеть эту боль, ходя из одной части квартиры в другую, заходя на балкон, падая с ног, крича в грёбанный шарф. Мне хотелось написать кому-то, рассказать о своих чувствах, но бабушка уже была мертва, отец с матерью заблокированы в телефонных контактах, а больше у меня никого и не было. Меня никто не любил больше! Я был не нужен никому! Ведь одногруппники надеялись списать мои конспекты, получить подсказку на опросе или самостоятельной работе, но это был лишь спектакль ради выгоды. И я всё ходил по квартире, осознавая эту горькую правду, и я кричал в мокрый шарф, я хотел убить себя, прикончить, уничтожить. Но я остановился в коридоре, свалился на колени, скурил подряд тринадцать сигарет и каждую прижёг о свою левую руку, покачиваясь из стороны в сторону. Дрожащими руками я причинял себе боль, сладкую боль, которой больше не чувствовал. И тогда я ударил стену кулаком, стирая костяшки пальцев в алую кровь. А после истерики нашёл лампочку, вкрутил её на своё место и учил всю ночь. А наутро, как ни в чём не бывало, отвечал на новые вопросы преподавателя, скрывая руки под длинными рукавами рубашки. Вспомнив это, я снова заплакал перед девочкой, не ответив на её вопрос. Мне было стыдно. Как же было стыдно рыдать перед ребёнком! — Не плачь, — сказала девочка и достала шоколадную конфету, слегка потёкшую во влажных детских ладошках. — Держи, — она передала мне её. — Спасибо, малышка… — прошептал я. — Съешь. Мама говорит, что иногда конфетки есть можно. Если ты кушал что-то полезное, то сладкое поднимает настроение, — девочка присела на скамейку. — Как тебя зовут? — Зови меня дядя Костя, — ответил я, вытирая слёзы и вымученно улыбаясь, кривя брови в наигранном спокойствии. — Дядя Костя, а где твоя мама? — Вероятно, она сейчас дома. Но у нас с ней натянутые отношения. — Почему? — спросила она вновь. В таком возрасте это самый частый детский вопрос. — Она была слишком строга ко мне, и я убежал от неё. Но ты никогда не убегай от мамы. Я уверен, она у тебя красивая и хорошая. Девочка засмеялась. — Ты тоже хороший, дядя Костя. Мне пора! — девочка побежала в сторону детской площадки в соседний двор. Кажется, я увидел и её маму, потому что девочка бросилась в объятия к какой-то женщине с плюшевым мишкой в руках. Женщина мельком посмотрела на меня и настороженно повела дочь домой.

***

Я вошёл в квартиру. Лена пила чай и задумчиво слушала музыку. — Ну что, купил свои смертельно опасные табачные палочки? — спросила она. — Купил. Блок. — Блок?! — удивилась она. Хотя лицо её отражало не только удивление, но ещё и гнев. На этот раз, кажется, не наигранный. — Я встретил Ксению. Ещё в больнице. Не хотел говорить, но меня это сильно… Вывело из себя. — И что она тебе сказала? — уставилась на меня Лена, выключая телефон. — Я выкатил ей тираду про свои чувства, но она очень холодно ответила мне. И тогда я понял, что никогда никому не был нужен за всю свою никчёмную жизнь. Эмилю разве что. Может быть, пациентам или бабушке. Но пациенты выписываются и выздоравливают, а люди, к сожалению, смертны. — Скажи мне, Костя, — строго начала Лена. — Ты думаешь, что я приехала к тебе, потому что ты мой бывший пациент или какой-то рандомный парень с работы? Как ты не можешь понять одного: ты мне нужен! Губы снова задрожали. Ну сколько можно позволять себе слабости? Когда же я перестану ныть, как ноет ночью нелеченый пульпит? — Прости, я не думал об этом. Мне правда стало легче, когда ты приехала. Я теперь могу хоть с кем-то поговорить о том, что наболело. — Не плакай, — Лена любила коверкать слова. — Давай я тоже тебе чай сделаю? Какой ты будешь: чёрный, зелёный? — А как ты думаешь, я больше похож на бодрый пупырчатый огурец или на мрачный кусок чёрной надоедливой грязи? — Ну вот! Уже шутишь. Положительная динамика, — Лена хихикнула. — Сейчас чёрный заварю. Садись, а то ты весь день на ногах. Я уже думала вчера, что ты не дойдёшь до работы в принципе. А ты молодец, всех опросил и даже бумажки какие-то заполнил. Я горжусь тобой! — Было бы кем гордиться, — я присел на диван. — Надо делать больше. — Сейчас кому-то по носу щёлкну. Ты болеешь. Если бы психические расстройства в нашем обществе считались равносильными ангине, переломам или чему бы то ни было, то ты бы мог сидеть дома и пить себе антидепрессантики спокойно. Но нет! Мы все, как дураки, вынуждены ходить с депрессиями и неврозами, активно изображая полное психическое благополучие. — Мед из людей психических инвалидов делает. Я ходил на пары даже с ротавирусом, хотя мне и так хотелось блевать от гистологии с анатомией. — Да кому от гистологии, ты меня извини, блевать не хотелось? Хрен пойми, где там этот плоский эпителий или клетки Клара. Я по этой дисциплине вообще на пересдачу ходила, хотя мне в билете женская репродуктивная система попалась. Стыд и срам! — засмеялась Лена в своей фирменной манере. — Держи чай. А потом спать пойдём. Тебе когда к психиатру надо? — Завтра, — вздохнул я. — Тогда тем более нужно выспаться, — сказала Лена и потрепала меня по волосам, взъерошивая чёрные отросшие пряди. — Знаешь, — сказал я Лене. — Меня ещё кое-что беспокоит, если ты ещё не устала слушать. — Никогда не устану. Я рада, что ты делишься со мной тем, что не рассказываешь другим. Я знаю, насколько тебе тяжело открываться людям, ты практически не говоришь о себе. Поэтому я готова слушать столько, сколько тебе понадобится. — Ты говорила о гистологии и о том, что это стыд и срам — не ответить на вопрос о женской репродуктивной системе. Но я провинился похлеще твоего. Однажды я написал контрольную по психиатрии всего на восемьдесят процентов. Скажи, ты не осуждаешь меня? Прошу, мне важно знать. Я не стал из-за этого двоечником или некомпетентным врачом? — я вопрошающе посмотрел на неё. Мне было стыдно за этот эпизод в своей жизни. — Ты серьёзно сейчас? Константин, ты до сих пор переживаешь из-за этого? Это всего лишь контрольная — не экзамен. — За экзамен-то у меня сто баллов по системе оценивания ВУЗа, но это только потому, что я статью опубликовал про биполярку. — Так ты ещё и время статьи писать находил… Тогда я вообще не понимаю, зачем ты паришься, — хмыкнула Лена. — Не стоит переживать о такой мелочи. А это реально мелочь, уж поверь. — Прости. Просто это слишком долго меня беспокоило. Несколько лет думал о том, что преподаватель до сих пор считает меня ушлёпком последним. — Это когнитивное искажение, Константин. Он наверняка забыл об этом через полчаса. Ты же понимаешь, что у врачей слишком мало времени, чтобы думать о таком. Удивляюсь, как только ты это помнишь! — На самом деле, препод молодой был очень, лет тридцать ему было. Мы потом ещё в мессенджере переписывались и по-дружески гулять ходили, разговаривая на уровне коллег. Однако я всё равно думал лишь о той ситуации. — Тебе точно нужно на психотерапию! Пообещай, что психолога найдёшь. И курить срочно бросай. А то я переживаю за тебя, — сказала Лена.

***

Когда я укрылся одеялом и лёг на кровать в полном изнеможении, я вдруг снова услышал его. Голос Нины Геннадьевны или что-то напоминающее её голос. «Ты считаешь, что Лена говорит правду? Ну и придурок!» — Заткнись, — прошептал я. Я знал, что голоса обычно начинаются ночью, а отсутствие сил — утром. Суточные колебания делают своё дело, вся психотика беспокоит, как правило, с наступлением сумерек. «А вот и не заткнусь, вот и не заткнусь!», — снова взвизгнул незнакомый гад. Я не хотел будить Лену, поэтому старался не замечать. Да и разговоры с самим собой — отнюдь не признак здоровья. Я надеялся, что психиатр поможет мне. Завтра всё закончится, завтра я получу чёртову помощь! «А вот и не получишь, вот и не получишь! Урод!» Я накрылся подушкой с головой, но это не помогло. Голос звучал в голове, а не снаружи. «Дурак, дурак, дурак!», — завизжал он. — Сам ты дурак! — чуть громче сказал я, надеясь, что меня никто не услышит. — Только и можешь, что персеверации мне тут психопродуцировать! «Хи-хи-хи! Олигофрен!» Он не давал мне нормально спать, не давал сосредоточиться и расслабиться в тишине. «Ничтожество!» — снова вскрикнул он. — Замолчи! — закричал я и подорвался с кровати, хватая подушку в руки, готовясь стукнуть себя по этой больной сумасшедшей башке. — Не приходил ко мне несколько дней, и тут объявился. Я и сам знаю, что я ничтожество! В дверях появилась растрёпанная Ленка. — А ты с кем сейчас разговариваешь? — настороженно спросила она. — Это уже ненормально! Это какие-то псевдогаллюцинации, это какой-то кошмар! — я уже начинал задыхаться. Одышка и кашель смешались вместе, и я завыл от безысходности, падая на колени. — Иди сюда, не переживай. Скоро всё прекратится. Попьёшь нейролептичков, уйдут твои злюки-бяки, — она присела рядом со мной и сонно вздохнула. Я сжимал голову, пытался не слушать его, но он только сильнее выкрикивал ругательства и оскорбления. «А ты идиот! А ты имбецил!» Двигательное беспокойство, непонятная странная акатизия снова охватили всё моё тело, подчинили его себе, и я снова начал раскачиваться, всё сильнее ругая себя за то, что Лене приходится это наблюдать. — Тише, тише, — говорила она, прижимая к себе. Она баюкала меня, словно ребёнка. Как мать, которой мне не хватало всю мою жизнь. — Не бойся, я рядом. И так продолжалось до тех пор, пока не наступил чёртов рассвет. Он кричал, я рыдал, а Лена сидела вместе со мной. До чего же я докатился?..