Господин Безумие

Витражи могучего замка приглашали внутрь таинственные лучи солнца. То фиолетовые, то оранжевые, то зелёные. Я присел на стул, который находился в тронном зале, около длинного стола для пиршеств и гостей. Клементина вбежала через арку, волосы её взвивал ввысь гуляющий ветер. — Константин, горькую весть принёс нам гонец из Гахарита! — выкрикнула она. — Болезнь проявилась и там, в городе! — Плохо, — безучастно сказал я. — Они требуют целителя, а я не знаю, что мне делать! Я решила подождать тебя здесь. — А чего меня ждать? Как будто бы я что-то исправлю. Я не могу вылечить себя, чего уж говорить о невиданной болезни. — Да как же так? Ты нужен людям! Разве этого недостаточно для того, чтобы отправиться в путь? — встревоженно сказала она. — Сейчас я не в силах куда-то идти, мне очень тяжело, Клементина… — Ты болен? — ахнула волчица. — Кажется, да. На следующей неделе я иду к душевному доктору. Клементина печально вздохнула. — Но ты нужен нам… Ты нужен мне! Я постарался встать. Ноги сразу подкосились из-за отсутствия сил. — Я могу лишь попробовать. Но я правда не уверен, что смогу помочь городским из Гахарита. — Я позову Диаваля и вернусь. Сейчас же выдвигаемся!

***

Мы вышли из замка, вместе с Диавалем и волчицей, но к нам навстречу выбежал Мун. — Я иду с вами! — уверенно и самоотверженно произнёс он. — Садись на спину, — сказала Клементина, попутно обрастая волчьей шерстью и становясь на четыре мощные лапы. — Боюсь, в таком состоянии я не смогу лететь в облике дракона, — прохрипел я. — Тогда и ты присаживайся, Константин. А Диаваль укажет нам дорогу. Мой брат тотчас же превратился в огромного чёрного ворона и взмыл высоко над землёй. Тогда-то мы и отправились в путь. Веки мои смыкались, а ватное обессилевшее тело изнывало от странной боли в спине и шее. — Держись покрепче, Константин! Ты скоро упадёшь. Я сжал её холку непослушными пальцами. Вскоре мы вышли на бескрайнюю поляну, где, как и прежде, благоухали травы и цветы. Молодые росточки красовались и блестели при полуденном сиянии небесных светил. Это было так чуждо мне, так невыносимо. Я мечтал лечь прямо здесь, под замшелыми валунами и разлапистыми кустарниками. По пути встречались золотые деревья, сосны и ели, лунные лилии и звёздные астры. Я тут же вспомнил тот день, когда мы, вместе с Клементиной, отправились к лунной пещере, где при свете полной Луны я увидел во сне чёрного дракона. Моего внутреннего зверя. Я вспомнил, как радовалась волчица после моего рассказа о сновидении. Она ликовала, зная, что чёрный дракон непобедим в Великой Битве против адских отродий и моего отца, Дьявола, господствующего над землями Бранна. Мимо глаз всё проносились зеленеющие леса, домики эльфов с флюгерами на крышах, сказочные водопады и прозрачные реки. Эльфийки, стоящие с кувшинами около плещущей из-под ключа воды, напевали свои песни на языке, похожим на латинский, или финский, или шведский. Я никогда не различал слов. Даже имя Адальберта я сперва перепутал с Абердольфом или Алабертом. Сейчас же они напевали баллады во славу Великому Магу, произнося его имя с особой скорбью, с особой тоской. Теперь-то я ни с чем не перепутаю имя учителя. Чернокнижника, отказавшегося от сил зла и вступившего на сторону света. Помню, как он надевал на Клементину и Диаваля короны, помню первый поцелуй волчицы и её короля Светлой Тьмы, помню подвиг своего брата, вызволившего меч из лап Наамах. Но всё это было в прошлом… Дети Клементины и Диаваля давным-давно выросли. Они стали способны постоять за себя. Я помнил имя каждого из её подрастающих детей: Вольфрам — волчий ворон, Бренна — пламенный меч, Ульфхильд — волчья битва, Аарнульф — волк и орёл, Рунольф — волк тайны, и Ингольф — волк короля. Помнил их ещё совсем малышами… Я помнил всё! Как же я мог предать Его Величество? Как посмел оставить его? Учитель… — А вот и Гахарит, — печаль Клементины отозвалась в её нежном и томном голосе. Диаваль спустился к самой земле, приняв людское обличье, а Мун спрыгнул со спины волчицы, порядком измотанной дорогой. — Здравствуйте, Ваша Милость, Лорд Аурелий! — крикнула волчица идущему к нам навстречу мужчине средних лет. На его плечи была накинута траурная мантия, как и у всех, кто знал о недавней гибели Великого мага. — Рад приветствовать Вас, Ваше Величество, Клементина! — сказал Аурелий в ответ. Волчица засмущалась и потупила взгляд, обращая его к зеленеющей траве. — Для меня так непривычно слышать это обращение, Ваша Милость. Адальберт навсегда останется в моём сердце, ведь он настоящий король Аасты. А я всего лишь целительница, которую с особым старанием обучил Чернокнижник. Диаваль задумчиво склонил голову в тоскливом поклоне перед Лордом Аурелием, а я последовал их примеру, вместе с Муном. — Как чувствует себя Господин Армаэль? — неожиданно спросил бестактный Мун. — Великий кузнец в полном здравии. А вот болезнь души распространяется с небывалой быстротой, Господин Мун, — задумчиво сказал Лорд. — Господин Константин сможет помочь нам в исцелении моих подданных? После долгого уныния люди скитаются по переулкам и выкрикивают нескладные слова, фразы и предложения, бормоча под нос имена умерших. Затем они лепечут, что видят тех, кого давным-давно нет в живых. Судороги поражают их тела, начинается сильная лихорадка, кашель и бессилие. На руки их распространяются чернеющие раны, а кровь сочится из них беспрерывно! И несколько дней хватает им до приближения смертельного недуга. А дни пролетают в один всего лишь миг в сравнении с годами счастья в нашем городе! — Прошу показать мне пациентов, — устало выдавил я. — Нужно провести опрос и осмотр. Аурелий кивнул и повёл нас в ближайший лазарет, не заходя туда. Мун с Диавалем тоже воздержались от лицезрения. В лазарете я увидел толпы обезумевших и лежачих больных с влажными гангренами. Всё было в точности так, как описал нам Лорд Гахарита. Я подошёл к одному из них и заметил нистагм. Глаза то закатывались, то закрывались, но бегали из стороны в сторону всё равно. Сперва нужно было оценить сознание больного. Кажется, добрая часть из всех пациентов была в беспросветном сопоре. Я окликнул молодого парня, лежащего передо мной на кровати, а затем, не услышав ответа, ущипнул его за предплечье. Парень одёрнул руку. Положение его было пассивным, не вынужденным. Он лежал со свешенной головой справа от подушки. Выражение лица у молодого человека, несмотря на сопор и пассивное положение, было страдальческим. Очевидно, боль его всё-таки мучила. Я приложил руку к его лбу за неимением градусника, чтобы хоть как-то измерить температуру на ощупь. Лоб его горел адским пламенем, словно горели деревья на поле боя в момент Великой битвы. Оценив состояние кожных покровов, я ужаснулся, заметив очаги некроза, как у Великого мага: на скулах, кистях и голени. При снятии одежды пациент не сопротивлялся, и я смог осмотреть всё его тело на наличие каких-либо изменений цвета кожи. Множественные геморрагические пятна в виде пурпуры небольших размеров разместились на его груди и животе. По-видимому, свёртываемость крови была сильно нарушена. У больного также стремительно развивалась кахексия. Он был болезненно худым и истощённым. При пальпации кожа его была сухой. В данном случае можно было подумать о сильной лихорадке, которая могла давать такой эффект в момент подъёма температуры тела. Затем я пропальпировал его лимфатические узлы, оценивая количество, форму, размер, консистенцию и подвижность. Болезненность оценить было сложно, так как пациент не всегда реагировал даже на болевые раздражения. Только сильные. При исследовании затылочных лимфатических узлов я заметил спазмы мышц, которые могли бы говорить о воспалении оболочки мозга, то есть о менингите. И тут больной слегка закашлялся, не приподнимая головы. Кашель был влажным и продуктивным, в нём слышались звуки подбирающейся мокроты, которую пациент, вероятно, мог проглатывать. Дыхание его было весьма специфическим. Оно напоминало патологическое дыхание Биота: равномерное чередование периодов дыхания с ритмичными глубокими движениями грудной клетки и периодами апноэ до десяти или двадцати секунд. Вероятно, поражение было органическим, и продолговатый мозг вот-вот бы вырубился к чертям из-за гипоксии, но почему-то пациент был всё ещё жив. Я провёл сравнительную перкуссию лёгких, насколько позволяло положение больного, и меня насторожил тимпанический звук. Он был громкий, средней высоты. Такой звук обычно можно встретить при наличии полого образования. Кажется, в его случае это был опорожнившийся абсцесс. Аускультация бы не помешала, да только фонендоскопа нет и не было в помине. — Клементина, — позвал я волчицу, которая всё это время наблюдала мои странные манипуляции. — Ты можешь свернуть лист какой-нибудь бумажки в трубочку и принести мне? Когда-то давно нам на истории медицины рассказывали о враче, который именно так проаускультировал пациентку с лишним весом, придумав посредственное выслушивание с помощью стетоскопа-бумажки. Когда волчица принесла мне её, я начал выслушивать пациента, насколько это позволяла чёртова бумажка. И мне показалось, что у парня вообще не прослушивалось везикулярное дыхание, как при «немом лёгком». Либо бумажка плохо пропускала звуки, либо это мог бы быть компрессионный ателектаз, то есть поджатие лёгкого жидкостью, скопившейся в плевральной полости. Это состояние развивается, когда воздух не проходит в альвеолы, и основной дыхательный шум не выслушивается вообще. Это также мог бы быть отёк, но я вообще не мог понять, что происходит. Было похоже на то, что у пациента в принципе отказывают все системы органов, и спасти его уже нельзя. Особенно мне, врачу-психиатру, который только и может, что проводить беседы с детьми и выписывать им антидепрессанты с нейролептиками. Большего я сделать здесь не мог. Не мог даже понять, что это за болезнь! Я нигде подобного не видел… Да такого просто не существует! Или я чего-то не знаю? В дополнительных дыхательных шумах я услышал также влажные хрипы, что могло говорить о скопившейся мокроте, отёчной жидкости или крови. Парня уже явно не спасти… Он обречён. Мне стало интересно проверить догадку, связанную с его кожными покровами, уколов ему палец и проверив нарушение гемостаза. И, когда я проколол кожу безымянного пальца, кровь не останавливалась вообще. То, что я увидел сегодня, просто повергло меня в шок. Я повторюсь. Я нигде и никогда такого не видел. — Нужно срочно сделать маски для жителей города, объявить карантин и взять на исследование мокроту, — сказал я, понимая, что микроскопа здесь явно нет. — Нужны либо противовирусные, либо антибиотики. Я не знаю, что это такое, но это точно какая-то инфекция, как вы могли заметить по быстрому распространению данной гадости. — Константин, мы все погибнем? — жалобно прошептала Клементина. — Надеюсь, нет. Мне нужна крыса или собака, чтобы я мог сделать посев чистой культуры и понять, что это за микроорганизм. Нужно заразить животное и вылечить его, чтобы экспериментальным путём добиться желаемого. У вас есть какой-нибудь мастер, работающий с линзами? — спросил я. — Мне нужен микроскоп… — Что такое микроскоп? — взвыла волчица. — Не важно. Мне просто нужен такой мастер! Пока мы не поймём, что это, я не смогу лечить эту огромную кучу пациентов, не смогу предпринять превентивные меры! — Прев… Прив… Что? — волчица замолчала, глядя на меня вопрошающими янтарными глазами. — Не думай об этом. Нужен мастер — и точка, — сказал я, и растворился в фиолетовом тумане из-за очередного ночного приступа кашля. За окнами было темно, Лена тихо спала в гостиной. Я с огорчением осознал, что сегодня мне нужно ехать в больницу, чтобы работать. От слова «раб». Кажется, это Дима у нас постоянно разбирает слова на кусочки, чтобы уловить изначальный смысл. Сегодня нужно поговорить со всеми… Я тяжело вздохнул. Нужно ещё хоть немного поспать, но сна не было ни в одном глазу. Начались ранние просыпания из-за высвобождения кортизола, вместо действия мелатонина? Плохой знак. Всё тело обмякло и прилипло к простыне. Раньше мне становилось легче, когда я спал и попадал в Аасту. А сейчас работа меня настигла даже там из-за этой «невиданной хвори», как сказала бы Клементина. Вроде у меня был учебник по микробиологии, но прочитать его я бы не смог. Хоть мне и нужно перерыть все справочники для лучшего понимания инфекции, занесённой в Гахарит. Симптомы рецидива проявлялись в полной мере, однако такое тяжёлое состояние я испытываю всего неделю, а этого не хватает даже для постановки диагноза. Но мне так плохо, что если я не дойду до врача, то так и умру здесь, забив на Феназепама. Тем более, Лена теперь живёт со мной на неопределённое время, и она сможет о нём позаботиться. Не бросит же она кота, если я убью себя, пока она находится в моей квартире? А может я просто не заметил, как стремительно заболевание начало прогрессировать из-за лёгкой степени депрессии, которая развилась на фоне перенесённой пневмонии, на фоне одиночества и того, что я никому не нужен, кроме Фени? И постинфекционную астению я перепутал с отсутствием сил из-за этой дряни? Я не знаю… — Ты чего не спишь? — спросила сонная Лена, которая, наверняка, проснулась из-за моего кашля. — Прости, Лен, не хотел тебя будить, — виновато пробубнил я, садясь на кровати, переступая через отсутствие желания жить. — Ну пошли чай что ли выпьем, раз всё так плохо? Ты вообще как себя чувствуешь? — Обессиленно. Я не могу ничего делать. Я не хочу никуда идти. — Ну ты хоть до кухни сможешь дойти? А там разберёмся, — Лена сочувственно потрогала меня за плечо. — Да, я человек без ограниченных возможностей и без особых потребностей. Как там про инвалидов говорят? Ленка усмехнулась. — Готовься к миграции из кровати. Я вчера шарлотку испекла для чая. Яблоки ещё даже остались. — Спасибо… — устало проговорил я, стараясь вспомнить, как отвечают на такие заботливые поступки. Лена подала мне руку, приглашая к мучительному путешествию по коридору. На кухне она поставила чайник и присела со мной на диван. На руки её запрыгнул Феня, выпрашивая девчачьих нежностей. Кажется, ему надоело жить с унылым мужиком, который светит лазером в одну точку и тупит над макаронами, засыпая в них несочетаемые полуфабрикаты. — И всё-таки он не расторможенный. Милый чёрный котейка! — посмеялась она. — Ну, конечно, не расторможенный. Он же транквилизатор пушистый. С усами и хвостом. Да, Феня? — я почесал его кошачий подбородок, и он блаженно откинул мордочку наверх, мурча, словно трактор. — Он любит тебя, — Лена встала с дивана и налила кипяток в чашки, попутно разбавляя напиток холодной водой. — Ты ведь не собираешься больше прыгать из окна? — Иногда думаю об этом. Но лучше семьдесят таблеток аминазина разом выпить, чтобы не умирать в луже кровищи ещё несколько часов. — Я спрячу от тебя эту фигню просроченную! — Лена сердито насупила брови. — Да я знаю, знаю. Кота жалко. — А себя нет, значит? — Я это заслужил. Пугаю детей своим ужасным кашлем, не беседую с ними так часто, как им нужно, собираюсь накормить пантогамом девочку, считающую, что у неё депрессия. А ещё я напрягаю тебя готовкой и тем, что ты здесь сидишь, хотя могла бы спокойно спать у себя в кровати, а не на диване в гостиной. Я и тебя испугал, вероятно, поэтому ты проснулась в пять утра, — я взглянул на настенные часы, чтобы уточнить время. — Ты могла бы позволить себе отдохнуть, а вместо этого ты вынуждена помогать мне идти по чёртову коридору. — Мне не в тягость. Тем более ты не дефектный пациент с шизофренией. Депрессия — обратимое состояние, в отличии от апатоабулического синдрома. И я не оставлю тебя, пока ты сам не выгонишь меня, — Лена положила кружку рядом со мной. — А ещё я правда за тебя переживаю. — Спасибо. Мне было бы гораздо сложнее, если бы не ты. — Если позволишь, я только вещи нужные с той квартиры заберу. А то я даже домашнюю одежду в шкафу оставила. Сорвалась к тебе, как только услышала голос. У тебя темп речи всегда замедляется, когда ты болеешь. — Правда? Я даже не заметил этот симптом. — Ты вообще как будто себя не замечаешь. Живёшь ради работы или этого мурчалки чёрного. Все шутки у тебя о медицине. У тебя как будто нет ничего, кроме пациентов и психиатрических лекций в плейлисте. — А в этом ты права. У меня нет ничего, кроме этого и памяти о прошлом. А воспоминания у меня не очень-то и приятные. Эмиль, Серафима, бабушка… Я не спас их, хотя, возможно, мог бы. — Эмиля не спасла я, а не ты, Серафима была больна, а бабушка была уже не в том возрасте, чтобы жить в этом ужасном мире. — Но я выписал Серафиму! Это моя вина… Только моя… — Пациенты часто диссимулируют. Кто же мог подумать, что она потом… Успешно повторит попытку. — Слово «успешно» никак не вяжется с завершённым суицидом. Мне жаль, что я не отличил выздоровление от диссимуляции. Я виноват перед ней. — Это был её выбор, Константин. Её выбор, — заключила Лена.

***

Примерно через часа три мы вышли из дома и побрели к автобусной остановке. Солнце светило в духе манифеста шизофрении: ярко, но очень неприятно. Шаги мои были тяжёлыми, ноги напоминали какой-то металл с высокой молекулярной массой. Я корил себя за это. Я корил себя за всё.

***

При входе в больницу ровно в девять утра, я заметил, что медсёстры как-то подозрительно забегали по отделению, разнося таблетки. Они то ли прятались от кого-то, то ли их кто-то отругал за чаепитие. И тут взгляд мой упал на незнакомую женщину в белом халате. Рядом с ней стоял Николай Иваныч, вышедший сегодня из отпуска. Она не говорила с ним. Она на него неистово орала, щуря крысиные глаза. — Лена, кто это? — шепнул я ей так, чтобы эта стерва не услышала моих слов. Но она всё-таки услышала. — Заведующая отделением, молодой человек. Пора бы узнать меня в лицо, не так ли? Лена испуганно таращилась на эту откровенную психопатку, боясь, что та пристанет и к ней. А Ирина Степановна, появившаяся в дверях холла, чтобы отправиться на очередную пятиминутку, оглядела сначала старую истеричку, а затем нас с Леной. И взгляд её был как будто бы даже ревностным. Она отвернулась, делая вид, что не заметила то, что я держу Ленку за руку. Но я делал это, чтобы нахрен не упасть в весеннюю лужу от сугроба. Когда все врачи и медсёстры собрались, седая тварь наконец-то представилась. — Значит так, господа, меня зовут Галина Павловна, и я новая заведующая четырнадцатым отделением, — процедила она, а затем обратилась ко мне, вглядевшись в бейджик. — Константин Викторович, что же это Вы в галстуке, а не в хирургическом костюме, как положено? — А-э, так нам же разрешают носить одежду под халатом… — Теперь это запрещено. Переодеваться будете в санитарной комнате! А принимать пищу только в комнате для персонала! У вас такой бардак в отделении. Есть в ординаторской — бескультурно. Слушаем все внимательно, с этого дня вы будете предоставлять мне статистику в конце каждого месяца. В статистике указываем имена пациентов, диагнозы, результаты лечения, а также новые амбулаторные обращения. Экстренных записываем отдельно, а плановых отдельно. Мне нужно знать, как Вы тут все работаете! Повторюсь, здесь полный бардак. Дневники не заполнены, истории болезни — полный хаос! Особенно у Вас, Константин Викторович. Где дневники? «Да что же она так ко мне прицепилась-то? Галя Перидол, чёрт бы её побрал», — подумал я. — Я не успел их заполнить, я был на больничном, — спокойно ответил я, хотя мне было тяжело даже стоять. Чего уж говорить о том, чтобы вести беседу со старой психопатичной змеюкой? — Когда Вы вышли с больничного? Уже можно было адаптироваться и работать в темпе! — Хорошо, я услышал Вас, Галина Павловна. После унижений и издевательств, медсёстры продекларировали состояние пациентов, и мы разбрелись: кто в сестринскую, кто в ординаторскую, а кто в процедурный кабинет.