Господин Безумие

Надоедливый будильник звенел уже пять минут, в то время, как я разговаривал с Карповым у себя во сне и прислушивался к музыке в его затуманенном рассудке, так подозрительно сильно напоминающей звуки Rammstein. Феназепам лежал у меня в ногах и мило потягивался. Не то чтобы я горел неистовым желанием будить волосатое чёрное пятно в ногах, но теперь нужно вставать по расписанию, а не когда вздумается, поэтому я вытянул ноги из-под обхвативших их лап и принялся спросонья натягивать на себя первые попавшиеся носки. Один глаз тянул меня обратно в аминазиновый сон, а второй, щурясь, контролировал алгоритм утреннего подъёма. Однако, контролировал плохо. Это я понял по тому, что надел два разных носка. Причём один из них был чёрный и шерстяной, как мой кот, а второй полосатый и тонкий, как прутья на окнах четырнадцатого отделения. Мучительный приступ кашля стал внеочередной причиной сделать себе горячий чай, поэтому я прямо в разных носках отправился на кухню, не успев натянуть штаны и что-либо вообще предпринять во избежание демонстрации коту своего безумного внешнего вида с утра пораньше. По привычке я захватил первую утреннюю сигарету из кармана пальто, висевшего у входной двери, закурил и включил на кухне чайник. Март за окном навевал атмосферу весеннего обострения, сугробы с примесью дорожной грязи напоминали мне мои засмоленные дымом лёгкие и изрядно полопавшиеся альвеолы.

***

Пока я ехал в автобусе до метро, я успел сто раз перепроверить, на мне ли висит сумка с халатом, ключами и сигаретами, надел ли я штаны и не забыл ли заменить один из носков на более подходящий. Взывая к критическому мышлению, я понял, что занимаюсь обсессивно-компульсивным чекингом, попытался себя остановить, а потом усомнился в том, что выключил дверь и закрыл утюг… То есть наоборот. Обратно возвращаться я не соизволил, поэтому решил, что наблюдать за горящей многоэтажкой по приезде домой будет весьма эффектно под пение солиста группы Powerwolf в наушниках и успокоился. Знали бы мои пациенты, как проходят будни их врача, который сам потихоньку сходит с ума от навалившихся целой горой забот. Видели бы они меня бродящим растрёпанным по квартире в разных носках и беспрерывно курящим одну за другой, как зацикленная гиффка, тысячекратно пересланная друг другу пользователями какой-нибудь соцсети. Такая размытая, нечёткая гиффка, поедаемая квадратными пикселями. Мой взгляд рассредоточено блуждал по салону автобуса, пытаясь самостоятельно превратиться во что-то осмысленное. Однако выглядела эта неудачная попытка ещё более странно, чем просто рассеянное созерцание сидений и незнакомых лиц нагромождённых друг на друга людей.

***

На пятиминутке сообщили, что Астафьева плакала всю ночь. Медсёстры были явно взволнованны, рассказывая о том, как они пытались её спасать. Я слушал это и испытывал вину. Я стал таким рассеянным в последнее время, мне не было свойственно это в нормальном состоянии никогда. В голове я старательно продумывал план, как лучше поступить с пациенткой: посмотреть ли сначала анализы и подумать над назначением новых препаратов или сначала посмотреть на Кристину, которая лежит в больнице уже две с половиной недели и ни в какую не воспринимает эффект сертралина с рисперидоном? В ординаторской я принялся тщательно исследовать все её показатели. — Ты скоро посинеешь от напряжения, — сказала мне Лена, печатавшая заметки на компьютере. — Мне и так цианоз обеспечен, — съязвил я. — Напряжение тут не при чём. — Она не откажется от тебя из-за того, что ты к ней вчера не зашёл. Вот увидит она сегодня в кабинете свою точную копию и влюбится, как все остальные девочки, — хихикнула Лена. — Да мне не нужно, чтобы в меня кто-то влюблялся. Тем более, пациентки, — я вгляделся в её кардиограмму и многозначительно хмыкнул. — У Кристины какие-то слишком частые желудочковые экстрасистолы на ЭКГ. И есть удлинение интервала QT. — В экстрасистолах нет ничего страшного. А вот с интервалом… Просто теперь нельзя ей назначать атаракс, эсциталопрам и прочее по списку. — А у неё уже сертралин из этого списка и туда же рисполепт! Кто ей‎ их назначил? — Но, Константин, она отрицала наличие сердечной недостаточности, хронических заболеваний‎ сердца и нарушения проводимости. — Это ты что ли была? — нахмурился я. Лена обиженно посмотрела на меня. — Константин, ей назначали эти препараты в первом отделении, там ей ещё даже это твоё ЭКГ не успели снять, как лечение начали. Девочка просто про свою экстрасистолию не знала, и вряд ли кто-то ей сообщал про нарушение проводимости. Тем более такое незначительное, — она посмотрела на электрокардиограмму Кристины. — Ты чересчур педантичный. — Не педантичный, Лена. Это абсолютное противопоказание. — Вообще-то интервал мог увеличиться вследствие назначения этих препаратов, а не в рамках врождённого заболевания. — Тем не менее, нужно всё это высчитывать с кардиологом. Ты представляешь, что случится, если она у нас тут внезапно умрёт из-за врачебной ошибки? — Ну раз ты так считаешь, — Лена приподняла брови, изображая удивление. — Тогда ищи что-нибудь безопасное. Паникёр…

***

Примерно в полдень я закончил изучение всех историй болезни, которые не успел просмотреть вчера. С одной стороны я был горд собой, а с другой — я должен был сделать это быстрее. Помимо Астафьевой и Карпова, мне досталось ещё пять детей: две девочки с РПП, одна с попыткой самоубийства, другая — в состоянии психомоторного возбуждения и ещё один мальчик не понятно в итоге с чем. Что-то психотическое, но весьма не определённое. И вот, снова стоя у входа в палату Кристины, я сосредоточился и прокрутил в голове начало диалога. Должно сработать. Давай же, это всего лишь ребёнок! — Привет, — сказал я ей, подойдя поближе. Поза её как будто не сменилась с тех пор: всё такие же поджатые под себя ноги и безучастный взгляд в стену. — Я пришёл, чтобы поговорить с тобой про твоё состояние. Девочка молчала. — Кристина, мне очень жаль, что ты оказалась здесь и что тебе приходиться следовать правилам, которые, вероятно, кажутся тебе бессмысленными, но позволь мне выполнить свою работу. Поверь, чем быстрее я узнаю, что мне нужно лечить, тем быстрее ты выйдешь отсюда. — Такое чувство, будто Вы лечите симптомы, а не людей, — тихо сказала она, зарываясь носом в одеяло. — Мне нужно поговорить с тобой, чтобы симптомы в истории болезни обрели целостный образ человека их имеющего. Неожиданно для меня Кристина скинула одеяло и со словами: «Какой же Вы душный» поплелась к выходу из палаты. — Присаживайся, пожалуйста, — я указал рукой на кресло. Её растрёпанные засаленные волосы выбивались из наскоро завязанного хвоста, губы были обветренными и бледными, как у человека с тяжёлой формой анемии. Кристина смотрела в пол своим застывшим полумёртвым взглядом и, казалось, что она либо вот-вот заснёт, либо потеряет сознание. Девочка была весьма симпатичной, с острыми скулами и тонкими выпирающими ключицами, выглядывавшими из-под огромной чёрной футболки без принта и такой же огромной клетчатой рубашки, накинутой поверх. Только уголки губ, опущенные вниз, выдавали тяжелейшие душевные мучения, которые она уже, скорее всего, устала терпеть. — Представлюсь ещё раз. Меня зовут Константин Викторович, я твой лечащий врач. Итак, Кристина, расскажи мне, что заставило тебя и твою маму обратиться к доктору? — спросил я, стараясь создать комфортную безопасную атмосферу. Но, когда она медленно подняла голову на мои слова, я заметил краснеющие веки от подступающих слёз. — Почему Вы не хотите жить? — резко и бестактно задала она вопрос мне, вместо того, чтобы отвечать на мой. Я замешкался. — Почему ты думаешь, что я не хочу жить? — Это видно по Вашим глазам и табачному дыму, который чувствуется за километр. А ещё рукава халата очень плохо скрывают прожжённые окурками запястья. — Для чего ты мне это говоришь? — нахмурился я. — Не думаю, что мои запястья и глаза так важны для разработки плана лечения. — К чёрту план лечения, — сказала Кристина. — Я хочу знать, почему мой врач пытается себя уничтожить и всё равно делает вид, что ничего не происходит. Почему Вы, Константин Викторович, решили лечить пациентов, хотя не можете помочь сами себе? — Мне приятно, что ты беспокоишься, но я взрослый человек и должен сам нести ответственность за своё состояние. Так что же? Почему ты здесь? Одинокая слеза потекла по её бледной обескровленной щеке. — Вы уходите от ответа, — прохрипела она односложно. — Странно. Мне казалось, что это делаешь ты сейчас. Выглядит так, будто ты не хочешь отвечать и поэтому находишь поводы увести моё внимание на другую тему. Однако тебе для выздоровления не так важно знать, что происходит со мной. У меня же стоит задача как можно больше собрать данных для правильного подбора лекарственных средств, — я сложил руки в замок и пододвинулся ближе к столу. — Давай ты мне сейчас расскажешь про своё самочувствие, а я в конце отвечу на один твой любой вопрос. Кристина безрадостно согласилась еле заметным кивком. — Ладно. Вернёмся к тому, с чего начали. Какие у тебя есть жалобы? — я приготовился записать её ответ на бумагу. — Я очень плохо сплю, и у меня больше нет ни на что сил. Если мне удаётся заснуть, то ненадолго, а, проснувшись, я чувствую, что сделала это зря. Мне кажется, что я окончательно потеряла себя. Всё то, что когда-то доставляло мне радость, теперь не имеет смысла и не принадлежит мне. Я изменилась за очень короткое время, я понимаю, что всё вокруг — жалкая ложь. — Что ты имеешь в виду? — Всё нереальное. Как будто, если я шагну под поезд, то ничего не случится, потому что меня не существует. Как может умереть человек, которого нет? — Интересно. А тогда с кем я разговариваю сейчас, не знаешь? — Это было метафорой, Константин Викторович, — разочарованно буркнула она себе под нос. — Я всегда думала, что хорошим врачам свойственно абстрактное мышление. — Я психиатр. Мои вопросы нацелены на то, чтобы понять уровень и глубину психического поражения. Мне нужно было убедиться в том, что ты используешь именно метафору. Согласись, было бы более некомпетентно с моей стороны этого не уточнить, — спокойно разъяснил я. — Как ты считаешь, из-за чего это случилось с тобой? Кристина задумалась. А точнее даже застыла в одной позе, будто бы её поставили на паузу. Я молчал вместе с ней, ожидая ответа. Однако, казалось, она могла бы просидеть так и сутки, и двое. К тому моменту, как моё терпение почти закончилось, тишину прорезал её горестный всхлип, и Кристина ненадолго закрыла руками лицо. — Я не знаю, — обречённо выдавила она. — То есть ты не связываешь свою болезнь с внешними причинами? — Я не больна, — отрезала Кристина. — Понятно, — я отметил у себя на листе снижение критики. — А были ли у тебя суицидальные мысли? Кристина сжала губы и потупила взгляд. — Я не хочу об этом говорить. — Ты можешь показать мне свои руки? — Резать вены не эффективно, Вы разве не знали? — девочка шмыгнула носом. — Иногда люди наносят себе порезы без цели умереть. Мне нужно оценить тяжесть проблемы. — Сначала Вы, — Кристина сжалась и ссутулилась, не отрывая глаз от мозаичного пола. — Я не имею права этого делать. — Наш разговор зашёл в тупик, не находите? — Если ты не хочешь, чтобы разговор прекращался, то, будь добра, отвечай на мои вопросы. Кристина неохотно расстегнула пуговицу на рукаве рубашки и подняла к локтю клетчатую ткань. На её руках зияли глубокие гноящиеся полосы, измазанные зелёнкой. Линии были вырезаны вдоль всего предплечья, расползаясь вширь примерно на полтора сантиметра. Редкие участки оставшейся кожи вокруг порезов были вспухшие и воспалённые. Кристина смотрела на них, а на лице её отражалась как будто бы даже радость… Она дотронулась до одного пореза и надавила на корочку, а из этого места брызнул кровавый гной. — Довольны? — спросила Кристина с претензией в голосе. — Вторая рука такая же? — спокойно продолжил я, хотя где-то в горле… В области надгортанника застрял увесистый ком. Девочка подняла второй рукав и, ожидая моей реакции, продемонстрировала вторую порцию самоповреждений. Правая рука была изрезана ещё сильнее и глубже, а на тыльной стороне предплечья вереницей рассыпались огромные ожоги причудливой формы. — Чем ты их сделала? — неосознанно я поднял вверх брови, хотя всё это время пытался скрыть любые эмоции, возникающие от увиденного. — Я раскаляю зажигалку до красна и тушу её о свою кожу, — холодно и отстранённо проговорила она. — Теперь я хочу задать Вам вопрос. — Мы же договорились, что ты задашь свой вопрос в конце? — Почему Вы один? — Кристина, это не относится к нашей беседе, — меня уже начинала раздражать её настойчивость. — Вам от природы досталась такая внешность, Вы молоды, увлечены профессией. Почему безымянный палец без кольца? Или с Вами никто не может ужиться, потому что Вы во всех людях видите симптомы, а не личность? И тут ком окончательно перекрыл мне доступ кислорода, снова начался приступ кашля. Я прикрыл рот рукой, но раздражённые рецепторы бронхов продолжали вызывать сначала глубокие мучительные вдохи, затем рефлекторное закрытие голосовой щели с напряжением дыхательных мышц, а следом задняя мембрана трахеи прогибалась внутрь её просвета, и разница внутригрудного давления и давления в дыхательных путях приводила к жутким звукам вырывающегося наружу воздуха. Я увидел испуг в глазах Кристины и вышел за дверь. Приступ стал гораздо сильнее и изнурительнее. Я чувствовал, как лёгкие сжимаются за рёбрами, как меня всего выворачивает до рвоты, но ничего не мог с этим сделать. Кристина приоткрыла дверь, но я махнул рукой, чтобы она зашла обратно. Мне было стыдно. — Константин Викторович, — обратилась ко мне Анна Ивановна, молодая медсестра, совмещающая учёбу в меде с работой здесь. — С Вами всё в порядке? Я помотал головой, присаживаясь на пол. — Я сейчас позову врача, — Анна Ивановна скрылась в коридоре. Но я знал, что мне не смогут помочь. Это либо пройдёт само, либо ничего не остановит мои мучения в принципе. Кристина всё же открыла дверь и, подойдя поближе, наклонилась над моей головой. Мне захотелось разреветься, но это было бы абсолютно не уместно. Чёртовы лёгкие портили всю мою жизнь и пугали людей. Как бы мне хотелось вырвать их из груди прямо сейчас! — Извините, Константин Викторович, — виновато сказала девочка. — Я не думала, что Вас это так… Заденет. — Всё нормально, — выдавил я, приходя в себя. Во рту снова появился вкус солёной крови. Лена выбежала из двери на том конце коридора, держа в руках пластиковый стакан. — Идёмте, — обратилась ко мне Лена и помогла встать, кивая Анне Ивановне, чтобы та забрала Кристину в палату. Я поплёлся за ней, жадно глотая тёплую воду. — Константин, тебе нужно к пульмонологу. Это не нормально, когда ты во время беседы пугаешь пациентов. Если ты ещё болеешь, то тебе нужно сидеть дома, потому что клебсиеллы опасны для детей, — строго сказала Лена. — Это не клебсиеллы. Я бы не вышел на работу, если бы был до сих пор заразен. — А что это тогда? — Лена остановилась и с опаской посмотрела на мои мокрые от слёз щёки. Они текли из-за кашля. — ХОБЛ, вероятно. — Дай сюда руку, — она оглядела мои пальцы, которые слегка отдавали синевой. — Твою мать… — Всё будет хорошо, я что-нибудь придумаю. Просто, видимо, осложнения какие-то из-за… — С этого дня ты бросаешь курить, понял? Ты хочешь, чтобы ты отдал концы прямо на работе? — перебила меня Лена дрожащим голосом. — Ладно. Дай мне только последний раз выйти на перекур. Сейчас. С Кристиной был очень тяжёлый диалог. — Это не будет последним разом, Константин. Либо ты бросаешь, либо нет. Кристина — лишь повод для проявления твоей зависимости, не причина. — Последний раз… — я зашёл в ординаторскую, захватил пачку и отправился за территорию, оставляя в растерянности несчастную Лену.

***

Дождь барабанил по земле и моим плечам, оставляя мокрые следы на зажжённой сигарете. Как же мерзко… Я сделал затяжку, надеясь, что она окончательно добьёт меня и уничтожит. Но этого не произошло. Люди не умирают так быстро. Смерти нужно время, чтобы забрать человека с собой. Я запрокинул голову в пасмурное небо с мольбой о том, чтобы это скорее закончилось. Кристина была права, я не хочу жить. Я больше не хочу так жить…

***

Я пытался пересилить себя, заставить сходить на обход, завершить все дела, которые накопились и рухнули мне на голову. Но я не мог. Как же мне хотелось послать всех детей к чёрту и просто уснуть где-нибудь в тихом месте под звуки неутихающего дождя. Я ненавижу себя и всю эту гору обязанностей, которые не в силах выполнить больше. — Может быть ты отпросишься? — тихо шепнула Лена, наблюдающая мой опустошённый взгляд в пол. — А что я скажу заведующему? Простите, я уничтожил свои лёгкие табачным дымом, напугал бедного ребёнка приступом кашля, устал и не хочу больше сегодня работать? — измученным голосом сказал я. — Давай я с ним поговорю? Мы все видим, как тебе сейчас нелегко. Ты вышел на работу после Фридлендеровской пневмонии, но всё равно очень стараешься. — Глупая ситуация. Спасибо, что ты хочешь мне помочь, но мои пациенты меня даже не видели, а астения не в силах оправдать преступную халатность. Так нельзя. — Давай я заберу часть твоих пациентов? — предложила Лена. Я со стуком опустил голову на стол. Мне хотелось разбить эту чёртову голову, только бы не испытывать стыд… Не становиться бесполезным мусором, который ни на что не способен. — Не надо биться головой, она тебе ещё нужна. Я возьму твоих анорексиков и девочку с психомоторным возбуждением. Договорились? Только обещай, что бросишь курить и постараешься прийти в себя побыстрее. — Спасибо… Спасибо тебе огромное!

***

Уже почти наступил конец рабочего дня, а я всё пытался придумать более подходящее назначение для Кристины, учитывая проблемы с сердцем и тяжесть состояния. На ум приходил пароксетин. Он мог бы подойти идеально по достаточно неплохому стимулирующему действию, идущему вместе с антидепрессивным и анксиолитическим. Или не идеально… Кажется, он тоже был в этом чёртовом списке запрещённых лекарственных средств. Меж тем, по данным сравнительного метаанализа, эсциталопрам и миртазапин были бы более эффективны, раз уж дошло до госпитализации. Однако прошло слишком мало времени, чтобы выявить фармакорезистентность и назначить тетрациклический препарат… Тем более эсциталопрам ей тоже нельзя из-за удлинённого интервала QT. Может, просто добавить к её схеме прегабалин, как написано в клинических рекомендациях по второй линии терапии депрессий? А вызывает ли он нарушения проводимости?.. Я попытался поискать исследования на тему назначения психотропных лекарственных средств при сердечно-сосудистых заболеваниях, но везде были какие-то очень неясные результаты. Особое внимание уделяли гипертензии и тахикардии, но про нарушения проводимости говорили только в рамках дозозависимого эффекта. Я устало отбросил авторучку, не имея возможности нормально соображать. Если оценивать её самочувствие, учитывая изувеченные руки, заторможенность и явно сниженное настроение с отсутствием критики ко всему перечисленному, то я бы назвал это тяжёлой депрессией без психотических симптомов. Но язвит она знатно, а значит силы на это есть… Без понятия, что мне делать. Из-за кашля я не смог даже распросить её про тревогу. И в таком случае, если я назначу ей стимулирующее средство, не узнав об этом симптоме, я только ухудшу её состояние. Но без стимулирующего антидепрессанта она продолжит быть заторможенной, и её апатия сыграет злую шутку. — Может ты всё-таки пойдёшь домой? — Лена вошла в ординаторскую. — Поддерживаю, — буркнула Ирина Степановна, сидевшая за компьютером. — Я должен что-то ей назначить… — вздохнул я. — Уже почти четыре. Мы можем уходить, — лицо Иры вдруг озарила идея. — И я предлагаю пойти в бар! — Я пас. У меня дома Феназепам ждёт. — Ты не говорил, что пьёшь транквилизаторы, — удивилась Лена. — Тогда без бара, конечно. — Это кот. Его так зовут, — объяснил я. Дождь всё ещё шёл. Я представил, как снова иду домой в одиночестве, как захожу в опустевшую квартиру через тёмный подъезд. Как снова краски ночных огней из окон соседей сгущаются на потолке и сводят меня с ума. Как за окном мартовские сугробы напоминают мне о моей неизлечимой лёгочной обструкции, а их освещает тоскливый лунный свет. И то, как мне становится страшно. Тревога бежит по обожжённым окурками рукам, всё вокруг превращается во мрак, оставляя меня наедине с болезнью и надуманным образом, который так невыносимо тяжело поддерживать теперь в глазах других людей. Да только людей нет рядом. Никого. Пустота. — Ладно. Ира хорошую мысль предложила про бар. Кот подождёт, — быстро согласился я, не желая провести очередной безрадостный день в квартире, в звенящей тишине. — Я иду с вами.

***

Мы выбрали заведение и договорились, что встретимся у входа. Дамы предпочли сначала зайти домой, чтобы нанести вечерний макияж и надеть что-нибудь менее удобное, зато более красивое. Дома меня встретил Феназепам. Он бросился мне в ноги и громко замурчал. Феня делает так всегда, когда я прихожу, потому что кот у меня излишне социальный и не выносит находиться дома в одиночестве. И я понимаю его, в моей квартире можно запросто свихнуться. Холостяцкая берлога от роду не слышала ничего, кроме тишины и кашля. Я не зову гостей, я не смотрю фильмы, а музыку слушаю только в наушниках. Даже стены здесь непривычно толстые и не пропускают соседского шума. Я живу в гробу: без света, без звуков, без людей. Я оглядел потускневшие стены. Этому месту явно не помешает ремонт. Когда умерла бабушка, я продал доставшуюся от неё по наследству квартиру и взял ипотеку на двушку поближе к больнице в новостройке. Я перетащил все вещи, кроме тех, что принадлежали ей, потому что мне было больно осознавать то, что единственный любящий меня человек так неожиданно ушёл из жизни. Я заблокировал номера родителей и теперь единственное, что связывает меня с прошлым, это шрамы на руках и детская психиатрическая больница. У стены в моей комнате стояло фортепиано, а рядом с ним расчехлённая виолончель, покрывшаяся пылью. Я ошибочно предполагаю, что однажды сяду и разучу новое произведение, но руки никак не доходят, поэтому слои пыли всё гуще и гуще с каждой неделей оседают на деках и грифе, а белые разводы канифоли не протирались мной ещё с тех пор, как я окончил ординатуру. На полках у стола стоял тот самый гипсовый череп и множество памятных вещей: записка от Эмиля, игрушечный ёжик с творческих мастерских, открытки, скетчи на обрывках бумаги, музыкальные шкатулки и коробка с лезвиями. Я не открывал её давно, но всё равно продолжаю хранить, как напоминание о прошлом. А на тумбочке рядом со столом сидел заяц, которого я получил от пациентки. Он… Он каждый раз вызывает у меня слёзы, когда я разглядываю блестящие глаза из двух чёрных пуговиц и нарисованный фломастером улыбающийся рот. Серафима назвала его падиком, от слова «подъезд». Не знаю, почему такой выбор. Хотя нет, знаю… Я отчаянно заглянул в гардероб, понимая, что там либо рабочая одежда, либо домашняя и третьего не дано. Без понятия, как должны одеваться нормальные люди, когда идут в бар… Я слишком старательно берёг свой мозг и, кроме сигарет, ничего психоактивного мне дофамин в корковых путях не поднимало. — Берёг мозг, а лёгкие уничтожил… Парам-пам-пам, — пробубнил я вслух и огорчённо вздохнул. В моём шкафу висели только три белые рубашки, два галстука, четыре ничем не примечательные футболки, брюки и какой-то хлам. Я почувствовал себя истинной женщиной, которой нечего надеть. Но расстроило меня не столько это, сколько осознание того, что мои повседневные маршруты ограничиваются походами на работу, домой и в табачный магазин. Зазвонил телефон, это была Лена. — Привет, мы уже выходим. Ждём тебя в семь. Как успехи с подготовкой к незабываемой ночи? — спросила она. — Боюсь, что незабываемая ночь пройдёт в официально-деловом стиле, — нервно посмеялся я. — Не парься, девушки любят строгих папочек, — Лена посмеялась в ответ. — Какие девушки? — замешкался я. — А ты думал, что мы просто напьёмся и без продолжения? — Чего? С вами? Не понял… — Пора найти тебе кого-нибудь. Мы поможем. Я напрягся ещё сильнее, чем когда ошибочно предположил, что Лена пытается намекнуть на служебную романтику. — Давайте без этого? Просто культурно выпьем и разойдёмся? Мне нужно ещё, э-ээ… — Угомонись. Тебе ничего не нужно, ведь так? Ты просто пытаешься соскочить с непривычного сценария. Как обычно. — Ладно. Ты права. Просто я боюсь, что опять ничего не выйдет. — Кто у тебя был последней страстью? Ксения Александровна? Константин, это было так давно, что тебе пора забы… — Ксения Александровна тут не при чём. Я вообще больше ничего к ней не чувствую. Этой женщине уже примерно полвека, а мне всего двадцать шесть. У наших отношений нет будущего. Да и о каких отношениях речь? Это даже звучит странно. — Окей, я поняла. Найдём постарше, но точно моложе пятидесяти. Поторопись, тебе ещё нужно доехать. До встречи! — попрощалась Лена. Ксения Александровна… Как много лет прошло с тех пор. Помню, как Лена на беседе сказала о том, как та тянет с историями болезни, а я, кажется посмеялся ещё. А сейчас я мало чем от неё отличаюсь, смеяться над собой нужно теперь. Как там в китайских мудростях говорится? Если психиатр не может заполнить историю болезни, то он явно словил синдром эмоционального выгорания. Пора выходить.