Господин Безумие

Едва ли можно позавидовать такому врачу, которому довелось столкнуться с тяжело больным пациентом. Возможно ли сохранить равновесие духа и невозмутимость у постели умирающего человека, которого ты так старательно пытался лечить? Следует ли давать надежду больному, который, очевидно, вскоре будет накрыт белой простынёй, или же в таком случае долгом врача является лишь сказать горькую неизбежную правду? Ошибочно полагать, что психиатры не сталкиваются со смертями. Поверьте, куда хуже стать однажды свидетелем того, как стремительно гибели предаётся душа…

***

Первый рабочий день после больничного всегда самый тяжёлый. Около двух месяцев назад, когда мне по отнюдь не счастливой случайности пришлось побывать в приёмном отделении, весьма заразный подросток с гебефренической шизофренией подарил мне путёвку в ОРиИТ с палочкой Фридлендера, а после этого быстро прогрессирующее воспаление лёгочной ткани наградило меня высокой температурой, кровохарканьем и нестерпимыми болями в грудной клетке. Фридлендеровская пневмония — внутрибольничная инфекция, по большей части, однако мой сниженный иммунитет не смог предотвратить развитие болезни. Отделение быстро закрыли на карантин, а мальчика следом ждала госпитализация в инфекционку, вместо психиатрической больницы. Кроме извечно иммунодефицитного меня, никто, благо, не пострадал, но больница на время всё равно объявила масочный режим и усилила контроль за результатами анализов. Ведь меры предосторожности и профилактики — основная задача медицины. Несмотря на то, что условно патогенные клебсиеллы не передаются по щелчку пальцев, врачи всё равно были готовы к ликвидации всех возможных последствий и в очередной раз доказали, что медицинское образование делает человека в сто раз сильнее каких-то микроскопических ублюдков. Я впервые за долгое время вошёл на территорию родной детской больницы, в которой сам лечился девять лет назад, а после университета решительно подал сюда документы в ординатуру. Я до сих пор удивлён, как только мне разрешили остаться работать, учитывая то, что персонал здесь не сильно изменился с того времени, как я поступил с депрессивным бредом самоуничижения и суицидальными мыслями. Уверенно провернув теперь уже собственный трёхгранник во входной двери четырнадцатого отделения, я вошёл внутрь и зашагал в ординаторскую через вереницу палат. За небольшим белым столом жадно поедала бутерброд Елена Михайловна, которая была моим лечащим врачом, а теперь заняла почётное место моей подруги. — О, Константин, привет. Ты как себя чувствуешь? — Лена запила бутерброд растворимым кофе и обеспокоенно привстала. — Всё в порядке, спасибо. На удивление, работать даже хочется, хотя постинфекционная астения, сама понимаешь, вряд ли мне очень в этом поможет, — я повесил сумку на вешалку у двери. — Ой, как понимаю, сама еле-еле до отпуска дорабатываю. Сил нет уже никаких. Тут девочка одна поступила, от двух врачей уже отказалась. — Отказалась? — переспросил я. — А что её не устроило? Лена передала мне историю болезни, будто бы специально дожидалась этого момента. — Поступила через кризисный кабинет, мама привела. Вес ниже нормы, хронических заболеваний нет, утверждает, что хочет покончить с собой, предварительный диагноз «депрессивный эпизод». Назначили рисполепт и сертралин. — Какая прелесть, — сказал я, открывая историю. — Ещё говорит, что ей бессмысленно помогать, потому что другим гораздо хуже, чем ей, и она только занимает место в этой больнице, — Лена хитро прищурила глаза, наблюдая за моей реакцией. Я внимательно смерил её оценивающим взглядом. — Дарю, она твоя, Константин. — Вне всяких сомнений, — я удовлетворённо кивнул. — Могу поговорить с девочкой после пятиминутки? — Что за вопросы такие? Как будто в первый раз работаешь. Постарайся только не взбеситься, когда она начнёт язвить. — Вот чёрт, — нервно посмеялся я. — Я таким же был, поэтому ты такая довольная и странно себя ведёшь? — С чего ты решил, что я довольная? — отрицательно покачала головой Лена. — Просто, по-моему, эта девочка нуждается в специалисте, который её поймёт. Я снова кивнул и, положив на стол историю болезни, поспешил удалиться вместе с ней к медсёстрам, чтобы узнать про новых пациентов и про изменение состояния уже получающих лечение.

***

Пятиминутка длилась час, так обычно и случается, потому что описать состояние тяжёлых пациентов за пять минут возможным не представляется. К докладу обычно в подарок идут сплетни и прочие сведения о конфликтных ситуациях, поэтому в этом нет ничего удивительного. До окончания завтрака нужно было просмотреть историю болезни этой специфической девочки и поделить с другими врачами остальных пациентов, поэтому работы предстояло много, в том числе с бумажками. Большинство новеньких досталось мне, потому что все мои предыдущие пациенты были благополучно выписаны за время моего отсутствия, и после получения историй, я принялся изучать записи дежурного врача, вместе с остальными пикантными подробностями, описанными коллегами, от которых отказалась сама пациентка. Итак, девочка семнадцати лет и весом сорок пять килограммов поступила в сопровождении мамы через кризисный кабинет. Предположительным диагнозом действительно оказался депрессивный эпизод без соматических симптомов, тяжесть не была уточнена. При поступлении жаловалась на отсутсвие сил, суицидальные мысли, апатию и нарушения сна. Начало болезни относит к периоду, начавшемуся около полугода назад, когда почувствовала отсутствие сил и «стала много рыдать». Затем появились нарушения сна в виде бессонницы, длившейся более суток. Кроме того, отмечает, что «пыталась переделать себя, пыталась казаться нормальной». Не хотела никого видеть, «все бесили». За две недели до госпитализации перестала вставать с кровати, отказалась от еды, стала пассивной, неразговорчивой. «Хотела покончить с собой, но не смогла». Ранее госпитализаций не было. Отец мёртв, работал старшим научным сотрудником в химической лаборатории. Смерть наступила после несчастного случая на дороге. Хронических психических и соматических расстройств не диагностировали. Матери 47 лет, преподаёт в университете высшую математику. Пациенткой отношения с матерью описываются как: холодные, лишённые эмоциональной близости. Хронических психических заболеваний нет, алкоголь не употребляет. Сестёр и братьев нет. Родилась недоношенной, роды были осложнены (асфиксия, обвитие пуповиной), во время беременности мать психоактивные вещества не употребляла. Я задумчиво перелистнул страницу и подумал: «Девочка ещё даже родиться не успела, а уже пыталась повеситься». Потом я постучал кулаком себе по голове за такие мысли, успокоился и продолжил читать. Росла болезненным ребёнком, в развитии от сверстников не отставала, но отмечала случаи травли в школе и детском саду. В школу пошла своевременно, была отличницей, с детства склонна к перфекционизму. Трудно сходилась с людьми, любила читать. Играла чаще всего одна, в тишине. Психический статус демонстрирует пассивность, медлительность. Отвечает на вопросы с задержкой, внешне выглядит неопрятно. Речь построена грамотно, на вопросы отвечает без лишних подробностей, неохотно. Восприятие не нарушено, ориентирована всесторонне верно, сознание ясное. На вопрос о настроении отвечать отказывается. Критика к своему состоянию снижена, наличие тяжёлой болезни отрицает: «Я не приписываю себе диагнозов». Я нахмурился и подложил под голову руку, тяжело вздыхая. Кристина Астафьева, похоже, досталась мне от Ленки не зря. И будет полным провалом, если она откажется от врача, который, как две капли воды, похож на неё со стороны anamnesis morbi. Другие истории болезни я отложил на потом. Возиться с макулатурой мне не хотелось вовсе. Я решил, что сначала поговорю с Кристиной, а потом ознакомлюсь подробно с остальной документацией. Перед палатной аркой я обеспокоенно вздохнул и наскоро поправил воротник халата. С этой девочкой было особенно тревожно начинать работу. — Константин Викторович, здравствуйте! — подбежала ко мне Нина. Пациентка, которую я лечил до того, как пришлось уехать в ОРиИТ. — Привет, привет. Как чувствуешь себя? — спросил я. — Меня выписывают в четверг, — засияла Нина. Она лежит здесь с анорексией уже четвёртый месяц. Родители весьма странно себя вели всё это время и настоятельно упрашивали оставить её ещё на пару недель каждый раз, когда я говорил им об улучшениях. Обычно родственники устраивают скандалы и требуют вернуть ребёнка на следующий же день после госпитализации, но здесь явно другой случай. Нина медленно набирала вес, состояние было не всегда стабильным, а родители госпитализируют её уже в пятый раз, поэтому я в некоторой степени был с ними согласен. — Я очень рад, Нина, — улыбнулся я ей и тут же бросил пристальный взгляд на девочку, лежавшую калачиком в постели у окна. — Кто здесь у нас Кристина Астафьева? — спросил я, хотя в глубине души догадывался, что уже нашёл свою пациентку. Девочка не откликнулась, но дети в палате кивнули в сторону того самого ссутулившегося депрессивного комочка. Я тут же занервничал. Обычно я себя так не чувствовал, когда забирал детей на беседу. И либо это на мне так сказывается больничный, либо практически идентичный с ней опыт… Но факт оставался фактом. Напряжение росло с каждым новым мгновением. Я подошёл к девочке и легонько дотронулся до её плеча. Откуда-то из-под носа послышался звук, который на человеческий язык было перевести сложно, однако я справился. — Я никуда не пойду, — пробубнила Кристина. — Для того, чтобы понять, что с тобой случилось и помочь, мне нужно провести опрос, — сказал я, стараясь скрыть волнение. — Опрос будете проводить на диссертации, а помогать бабушкам в магазине сумки тащить. Я отшатнулся. Обычно пациенты сами шли на беседу и чуть ли не в припрыжку. У меня было слишком мало опыта в таких ситуациях, когда дети откровенно хамят и отказываются даже вставать поговорить. — Кристина, это не займёт так много твоего времени, как ты, возможно, думаешь. — Новенький? — бросила она, продолжая сверлить взглядом стену. — Послушай, если ты не хочешь говорить сейчас, я могу прийти к тебе на тихом часу. Договорились? Девочка проигнорировала мой вопрос и накрыла голову твёрдой больничной подушкой. Я озадаченно приподнял бровь и сказал: «Тогда я зайду к тебе попозже. Отдыхай». Удалившись из палаты с позорным поражением, я вернулся в ординаторскую и нервно начал искать пачку сигарет в кармане пальто. — Только не говори мне, что она от тебя отказалась, — сказала Лена. — А ещё тебе курить вредно. Ты хочешь окончательно распрощаться с лёгкими? Или может быть заработать хроническую обструктивную болезнь? — Она не захотела говорить со мной, — сообщил я, наконец вытащив из пальто полупустую пачку. — Ну, как видишь, не все девочки влюбляются и спешат открыть душевные раны молодому красивому доктору, — Лена усмехнулась. — Что ты такое говоришь? Это же дети. Я вообще не об этом думал! Я сказал, что зайду к ней на тихом часу. — Ладно. Только возвращайся быстрее, ты так с обходом никогда не закончишь. Там вот такую кипу анализов прислали, — развела руками Ленка. Я вышел за территорию и жадно прикурил. Лёгкие отозвались болью, но заветный никотин был обязательной недостающей составляющей в моём организме, поэтому я старался не обращать внимание на жжение в груди и продолжал замещать оксигемоглобин на карбоксигемоглобин с каждой новой затяжкой. Если бы мои лёгкие кто-то прямо сейчас проаускультировал, он бы услышал удлинённый выдох, ослабленное везикулярное дыхание и рассеянные высокотональные хрипы. До хронической обструктивной болезни в моём случае — рукой подать. Я курю порой по две пачки в день в периоды особого стресса. И меня не остановила даже моя госпитализация. Бумага хрустела, пальцы обдавало табачным дымом. Я нервно покусывал губы и находился в состоянии острейшего недовольства собой. Опомнился я только после того, как заметил, что курю фильтр. И тогда я поджёг ещё одну. После второй сигареты я заметил, что запачкал пеплом халат, раздражённо выругался и отряхнул его, на ходу поджигая третью. — Может хватит Вам на сегодня, Константин Викторович? — спросила Ольга Петровна, медсестра, стоявшая около КПП и наблюдавшая моё напряжённо-тревожное поведение со стороны всё это время. — Да, Вы правы, пожалуй. Я стремительно потушил окурок о мусорный бак и зашёл на территорию. Что-то не давало мне покоя… Странное чувство трепетало в груди. Воспоминания из прошлого вводили в беспамятство, не давали мыслить трезво, подобающим врачу образом.

***

Я возился с бумагами и анализами, активно пытаясь работать не соображающей головой. Из неё всё не выходила Астафьева, но я старался держать себя в руках. Однако, кажется, их охватил небольшой тремор, и вскоре даже эта простая метафора превратилась в абсурд. — Соберись, тряпка! — проговорил я вслух в пустой ординаторской и открыл историю болезни следующего пациента. Пятнадцатилетний парень, Дмитрий Карпов, поступивший в наше отделение вчера в 13:40, состоянием радовать не спешил. Дежурный врач описал его психический статус при поступлении примерно так: контакту доступен, отвечает по существу. Внешне напряжён, суетлив, ориентация во времени и пространстве сохранена. Резонёрствует, эмоционально уплощён, стремления к установлению доверительных отношений нет. Слышит «музыку» в голове. Суицидальных тенденций не обнаружено, причину госпитализации объясняет: «Не сплю ночи три, бешеный стал, а ещё в хлебальник врезать могу». Критика отсутствует. Предположительный диагноз: «Острое полиморфное психотическое расстройство». — Замечательно… — протянул я. В ординаторскую зашла Елена Михайловна. — Ле-ен, — я откатился к середине комнатушки на кресле, подальше от компьютера и бумаг. — А чего это нам острого завезли? Четвёртое отделение закрыто до сих пор? — Туда стараются особо не класть сейчас. После того, как ты чуть не отбросил лыжи из-за мальчика, нам сюда отправляют половину всех психотических. — Ясно, — я устало откинулся на кресле и сложил руки на груди. — Не умирай. Тебе жалко что ли нейролептиков для пациентов? — Жалко у скарификатора, а мне легче с депрессивными работать. — А кто говорил, что будет легко? Об этом ли ты думал, когда в медицину шёл? Работаем, работаем, — Лена улыбнулась. Я вымученно скривил физиономию в ответ, пародируя её чересчур довольное лицо. — Пойду посмотрю хоть на этого бедолагу с Куртом Кобейном в височной доле. — Чего? — уставилась она на меня в недоумении. — Музыку слышит… Надеюсь, что рок, а не Егора Крида. — Молись, чтобы это была не Ольга Бузова, а остальное успешно лечится.

***

Дима Карпов сидел напротив меня ссутулив плечи. На вид он был скованным и напряжённым, постоянно к чему-то прислушивался и оглядывался. — Меня зовут Константин Викторович, я твой лечащий врач, — представился я. Дима хрустнул пальцами, не устанавливая зрительный контакт. — Как тебя зовут, сколько тебе лет? Расскажи мне, где ты находишься, пожалуйста. — С точки зрения совершенно неопределённой и неуточнённой, так сказать, без объективности особой… — начал Дима тихим голосом с весьма своеобразной манерой повествования. — Я нахожусь в галактике млечный путь. Трудно с этим поспорить, ведь звёзды мы на небе видим летом. Зимой не видим, там небо какое-то пасмурное и без творческой задумки. А звёзды похожи на молоко в холодильнике, мне мама утром кашу делает с таким молоком. Она говорит, что там много кальция, и мне это для зубов полезно, потому что я лечить их не люблю. Мама у меня врач, она лечебное дело закончила. Говорит, что стоматологи — не врачи. — Это до первого пульпита она так говорит, — вставил я в недолгую паузу, повисшую в кабинете. — Продолжай. — Ну да, стоматологи — не врачи, а мама у меня людей лечит. Не зубы какие-то и не молоком, а пальцами она в них тыкает. Вот так, — Дима весьма правдоподобно изобразил перкуссию на потёртых трениках. — А если Вы более конкретно спрашиваете, то я сейчас в кабинете нахожусь. Здесь четыре стены, два кресла, один стол, одно окно. Решётку посчитать сложно, если Вас это интересует, там много прутьев. Вот сейчас… Один, два, три, — начал считать Дима, водя указательным пальцем по воздуху и щуря глаза. — Достаточно. Не нужно считать прутья. И всё-таки, как же тебя зовут? — я попытался направить его на то, что мне нужно для оценки его ориентированности в собственной личности. — Дмитрий, — заявил подросток без особой эмоциональной окраски. — А маму мою зовут Светлана. Забавно, правда? Как от слова «свет». Летом и звёзды видно, и светло, и тепло. Почему бы времена года именами не называть, если уж имена даются людям иногда от каких-то определённых значений и месяцев? Например, Октябрина или Август? — Никогда об этом не задумывался. Скажи мне, Дмитрий… Ты так всё точно описываешь, подробно про млечный путь, про кабинет. А где находится кабинет? Мы упустили этот пункт, что думаешь? — задал я ему вопрос. Дима поёрзал на стуле и слегка оживился. — В дурдоме, — парень оскалил клыки и как-то патологично повеселел. — Хорошо, Дмитрий. А почему ты в этот дурдом попал не знаешь? Ты здоров? — Здоров, конечно! Треснуть бы вам всем от души! — обрадовался он и ненадолго посмотрел мне в глаза. Потом взгляд его скользнул к стене, и он начал качаться из стороны в сторону. — А что там у тебя за музыка в голове? Расскажешь? — уточнил я. — А зачем рассказывать? Я могу напеть, — подросток закачался сильнее, словно подвесная лампа на потолке от порывов ветра, и громко завопил. — Вас всех надо прикончить, парам-пам! Вытащить кишки и глаза, ла-ла-ла! — Интересно. Ты сам эти песни сочиняешь? — я старался сохранять внешнее спокойствие, хотя по коже уже начинали наматывать марафоны мурашки. — Нет! — Дима вскочил с кресла и подошёл к моему столу, пристально разглядывая мой лоб чуть выше уровня бровей. — Это они всё! Это они, ха-ха-ха! — Присядь, пожалуйста, — медленно и разборчиво проговорил я, кивая на кресло позади него. Дима послушался и с глухим шлепком плюхнулся на место, пружины тихонько скрипнули. «Значит всё-таки не Бузова и не Крид…», — подумал я про себя. — Дима, а как ты спишь ночью? — спросил я, заглядывая в лист на планшетке и потирая рукой подбородок. — Не сплю я ночью. Мешают. — Кто же тебе мешает? — я посмотрел на него и заметил, как тот старательно принялся расковыривать кресло. — Они, — сказал Дима. — Начинают вот типа нести чушь всякую: «Налей из чайника воды себе на кровать». А мама думает, что это я не чайником лью. Я вздохнул. — Понятно… Ты так часто говоришь про маму, ты, наверное, её очень любишь? — Нет! Тварь, скотина, дура! Умри, умри, умри! — Дима злобно стиснул зубы и начал бить кулаками по спинке кресла, процеживая каждую фразу через пожелтевшие резцы. — Хорошо, я понял. Ты не хочешь про неё говорить? — Я устал, — заявил мальчик. — Ладно, только давай я задам последний вопрос. Парень насупился и раздражённо промычал что-то невнятное. — Я тебе назначу таблеточку маленькую, жёлтенькую, красивую. Пообещай, что будешь слушаться медсестёр и всё пить. Но, если у тебя будет кружиться голова, сильно повышаться аппетит или ты станешь особенно непоседливым, то ты мне об этом скажешь, договорились? Дима кивнул. Я открыл дверь и проследил, чтобы мальчик попал под наблюдение персонала. Попрощался и покинул коридор, стирая со лба испарину. — Константин Викторович, а что это ты такой смурной? — спросила меня коллега, закончившая обход. Это была девушка с пышными кудрявыми волосами, Ирина Степановна. Она устроилась на работу примерно в одно время со мной и по сути была моей ровесницей. Ирина считала, что мы друзья, хотя на самом деле я держался подальше от всех врачей, кроме Лены. Потому что не видел смысла заводить дружеские отношения на работе. — Расскажу в ординаторской, — озадаченно произнёс я, боясь проронить лишнее слово в этом коридоре. Его песня про кишки и в целом поведение показались мне жуткими, и я до сих пор пытался прийти в себя. Я провернул ключ, вышел к боксам, а потом завернул налево, зашёл в комнату и со стуком уложил планшетку на стол. — У тебя всё нормально? — спросила она, пока я в потрясении стоял спиной к двери и сосредоточенно вглядывался в подоконник. — Острых к нам отправляют… Совсем уже… — только и смог выдавить я. — Как будто в первый раз, Костя, — она всплеснула руками. — Ты врач или кто? — Я два месяца назад чуть не помер, хоть бы человеком остаться. Так… — я посмотрел на анализы Димы и пробормотал. — Лейкоциты в норме, эозинофилы в норме, холестерин сойдёт, моче вообще позавидовать можно… — И часто ты завидуешь моче? — вмешалась Лена. — Обычно тогда, когда разговариваю с параноидными шизофрениками, — бросил я, не отрываясь от изучения анализов. — Назначу ему оланзапин, а там посмотрим. Может хоть поспит немного. — А что он тебе такого выдал? Тебя перекосило похлеще Нагиева в сериале «Чикатило». — Да ничего особенного, — отмахнулся я. — Резонёрствует, соскальзывает и демонстрирует какое-то психомоторное возбуждение периодически. Обстоятельный, песни про кишки вырезанные поёт. — Какой милый мальчик, — промурлыкала Лена.

***

Часов в пять вечера я покинул КПП и поплёлся через стройку до метро. Мне кажется, они тут что-то строят уже лет сто, если не больше. Никак не закончат. Я устало закурил, достал телефон и, практически не обращая внимания на дорогу, начал без излишнего осмысления листать ленту с психомемами. Так я на автомате дошёл до метро, зашёл в вагон и прислонился к поручням обессиленным телом. Люди толпились, дышать было невозможно, и я только и мечтал о том, чтобы поскорее добраться домой.

***

— Две пачки синего собрания, пожалуйста, — сказал я при входе в табачку, находившуюся у дома. — Привет, Константин, — ответила Женя, копошившаяся у прилавка. Эта девушка тоже считала меня своим другом, хотя тут я вообще без понятия, по какой причине. Женя была специфической личностью с неярко выраженной истероидной акцентуацией, постоянно говорила о себе, а я то и дело пытался завершить диалог, ссылаясь на усталость или наличие большого объёма работы на дом, хотя я никогда дома подобным не занимаюсь. — Одна пачка только осталась. Берёшь? — она выглянула из-за стойки с одноразками и вытаращила на меня довольные глаза, под которыми обильно были насыпаны какие-то стразы или другие женские косметические извращения. Я в этом не разбираюсь. — Беру, — вздохнул я. — Привезли Чапман с вишней, не хочешь попробовать? — Не люблю сладкий фильтр, — я поспешно достал банковскую карту, чтобы не возиться с наличными и не оставаться здесь дольше пяти минут. — Пошли покурим, а? — Женя жалостливо схватила меня за рукав пальто. — Вынужден отказать, извини. Мне нужно ещё в зоомагазин зайти, а потом я иду, э… Девушка недоверчиво оглядела меня. — Я иду к другу некультурно проводить время с красивыми дамами и крепким алкоголем. Женя печально поморщила губы и передала мне сигареты. — Ну ладно, до встречи. Я махнул ей рукой в знак прощания. Перепутав от усталости трёхгранник и ключ от двери, я наконец вошёл в квартиру и уселся на стул у входа. Лёгкие сжал удушливый кашель, из глаз брызнули мелкие капли слёз. Я прикрыл лицо тканью пальто и зажмурил глаза, дожидаясь окончания приступа. На звук выбежал испуганный кот откуда-то из-за угла моей комнаты с характерным стуком лап о паркет. Феня недоумённо смерил меня расширенными чёрными зрачками, а потом бросился в ноги для долгожданной порции ласки. Я попытался унять кашель силой воли, но ничего не вышло. Было принято решение перешагнуть через распластавшегося Феназепама и выпить тёплой воды на кухне. Прикрывая рот рукой, я добрался до чайника и терпеливо выждал небольшой промежуток времени, прежде чем вода стала хоть немного тёплой. «Как же я задолбался», — подумал я и присел на край стола. Чайник издавал звуки, напоминающие крепитацию, а я вторил ему издевательски неуместными звуками подбирающимися к горлу остатками экссудата. Во рту появился неприятный вкус железа. А может у меня уже был ХОБЛ, когда я подхватил эту дрянь? Потому что просто на фоне сниженного иммунитета не мог я так легко чуть не отдать концы. И это уже не отголоски перенесённой пневмонии, а обострение хронической лёгочной обструкции? Я вытянул руки вперёд, задействуя дополнительные дыхательные мышцы, чтобы облегчить выдох, а потом тихо выругался, заметив, что характерное вынужденное положение помогает дышать. — Ну что, Феназепам, испугался? — я расплылся в улыбке, сам не понимая, чему тут можно радоваться. Раскормленный до нельзя чёрный кот потёрся о мои ноги и запрыгнул на стол. — Не смей жевать мои волосы, понял? — строго сказал я Фене и потрепал настороженные пушистые уши. — Иди ко мне, — я взял испуганное животное в руки и понёс его в комнату, покачивая, словно младенца. Феназепам громко мурчал и внимательно осматривал комнату, медленно погружавшуюся в сумерки. У самой кровати он спрыгнул с моих рук и нагло забрался на стул, норовя стащить пару-тройку вещей с тумбы, чтобы взбесить меня и поиграть. Я старался не обращать внимание, снял пальто, чтобы отнести его в прихожую, как тут этот черномордый кусок хулигана стряхнул с тумбы то, что я запрещал трогать даже себе. Пальцы разжались, пальто выпало из рук, и я подбежал к упавшей игрушке, вытянувшейся в неестественной позе около лап Феназепама. — Нельзя! — прикрикнул я на разбушевавшееся животное и поднял пыльного зайца, сшитого неуклюжей детской рукой. Неожиданно для себя я начал прерывисто дышать, но уже не от обструкции бронхов. А от воспоминаний, которые хранил в себе этот посеревший подарок маленькой пациентки. Я сжал губы и зажмурил глаза от ноющей боли. — Прости меня, — прошептал я. Слёзы полились из глаз, и я присел на пол, всё ещё жмурясь и издавая непонятные звуки. Лёгкие снова скрутил приступ кашля, как старая уборщица скручивает вонючую грязную тряпку, чтобы вытереть ею пол.

***

Одиночество растеклось по комнате неаккуратными плотными мазками чёрной масляной краски. Солнце село, окна напротив моего дома засветились мерцанием люстр и ламп соседей, а ветер заунывно взвыл, пробираясь через узкие щели и гудя сквозь них, как гудит свист человека, дующего в амфору. Этой ночью я впервые не смог заснуть быстро. В голове коптились скучные бумаги и документы, жуткий смех Димы Карпова и неудачный разговор с Астафьевой… Астафьева! Я забыл зайти к ней после тихого часа! Твою ж… Я подскочил с кровати и принялся неуёмно бродить по комнате взад и вперёд. — Чёрт, чёрт, чёрт! — процеживал я одно и то же слово, повторяя его из раза в раз. Я схватил телефон с подзарядки и дрожащими пальцами отыскал в контактах номер Лены. Послышались гудки. Долгие гудки. — Да? — ответила сонная Лена на том конце провода. — Я забыл поговорить с Астафьевой, этот Дима, этот оланзапин и бумаги! — Успокойся, Константин, забей. Завтра с ней поговоришь. — А если она откажется от меня? — взволнованно сказал я. — Ты после больничного сам не свой. Уже полдвенадцатого ночи. Угомонись, не думай о работе. — Да, ты права… Извини, — я посмотрел на наручные часы и откинул спадающие на лицо волосы назад. — Ты в порядке? Дышишь странно, — сказала Лена. — Я просто волнуюсь, — соврал я, хотя мне объективно уже переставало хватать кислорода. — Попей водички, посмотри сериал. Всё будет хорошо, — голос Лены, желающей мне помочь, становился всё медленнее по темпу с каждым новым словом. Она стремительно засыпала с телефоном в руках. — Да, прости… Извини, что разбудил. Спокойной ночи. — Сладких снов, Константин, — Лена сбросила трубку. Я лёг и накрылся одеялом с головой, чтобы огни из соседских окон не слепили глаза. Тишина зазвенела в воздухе, напоминая моросящий по листьям дождь, а тепло разлилось по телу, словно парное молоко. Не выходит. Я вытащил ногу из-под одеяла и перевернулся на другой бок. Ничего. Принявшись воротить аптечку под кроватью, я нашёл блистер аминазина и проглотил одну таблетку, не запивая её водой. — То же мне… Врач, — брезгливо съязвил я вслух, и через пятнадцать минут моё сознание отключилось, растворяясь в долгом нейролептическом сне.