Ублюдок

      Люди были смертны — Реборн знал это очень хорошо, в смерти и заключалась его работа. Люди не выживали, когда им сворачивали шею, ломали позвоночник, и уж точно они не выживали и не говорили после того, как вся их грудная клетка была раскурочена выстрелами из автоматического пистолета настолько, что стали видны их чертовы, еще отчаянно трепыхающиеся легкие. То было аксиомой, неотвратимо сопровождающей Реборна по жизни, это было правилом мира.              А одно чертово Облако, смотревшее на него сейчас сверкающими аметистовыми глазами, нарушило их так, словно законы были не более чем рекомендациями.              Он просто не знал, как реагировать, таращась то на лицо Скалла, с налипшими на лоб из-за крови фиолетовыми прядями, то на его грудь, видневшуюся сквозь огромные прорехи разорванной футболки, — на месте осьминога сейчас красовалась большая рваная дыра. Грудь была совершенно целой, разве что немного выпачканной в грязи, и Реборн отчетливо видел и тонкую бледную кожу, и розовый круглый сосок, не прикрытый сейчас слоями одежд.              — Семпай, твое внимание немного неловкое счас, знаешь? — Скалл поймал его взгляд, и наполнен он был таким неприкрытым скептицизмом, что Реборн тут же съежился, с трудом подавив желание оскалить зубы. — Мы же вроде как расстались, или что-то типа того, а теперь ты пялишься.              Реборн вздрогнул и отвел глаза от чужого тела — лишь для того, чтоб мгновением позже вскинуться, осознавая, в каком они на самом деле положении.              — Ты умер! — воскликнул он, пытаясь передать все свое потрясение. — Дева Мария, я видел твои чертовы легкие, ты умер прямо там! Так как ты сейчас сидишь и разговариваешь, ты ведь… Я уверен, что ты был мертв! — в конце речь его стала неуверенной, Реборн чувствовал, как земля шатается, как мир плывет вокруг него от того чертового непонимания, и был рад, что сейчас сидит.              Скалл лишь устало вздохнул — любые намеки на юмор или сарказм пропали из его тона, когда он, неловко поежившись, отвернулся от него, прикрыв голую грудь руками.              — Я бессмертный, семпай, — произнес он тихо. — Такими вещами меня не убить. Я ведь уже говорил.              Реборн нахмурился, пытаясь осмыслить сказанное. Получалось весьма плохо — то есть да, он помнил крики о «Великом Скалле-саме, которого ненавидит смерть», они звучали с их первой встречи тридцать лет назад, но тогда все эти вопли воспринимались лишь хвастовством и глупостью, ребячливостью довольно компетентного в своем деле, но все еще полного придурка, который даже не знал, что значит смерть. Реборн был в курсе, что Облака могут быть довольно живучими, — но то, что он видел сейчас, оказалось совершенно другого уровня.              — Я не думал, что когда ты говорил так, ты имел в виду буквальное бессмертие, — произнес он, раздраженно отталкивая от себя выпачканный в пыли и уже совершенно несъедобный апельсин. Скалл покосился на него, поджал губы в сухом раздраженном выражении.              — Да, я заметил, — ответил совершенно невпечатленным тоном, даже закатил глаза. — Если бы ты думал, ты бы вряд ли использовал мое тело как щит и метательный снаряд. У меня тогда все кишки наружу вывалились, знаешь?              Реборн оскорбленно цыкнул, раздраженный и этим ехидным тоном, и тем, что он, вообще-то, переживал тогда, — зачем он тогда полез в это чертово дерьмо, если Скалл, оказывается, бессмертен и мог бы прекрасно выбраться и самостоятельно? Почему Лар тогда решила обвинить его в убийстве, если знала, что это чертово Облако неспособно умереть?              — Я не знал, — ответил он, защищаясь. Скалл только вздохнул.              — Ты знал, — ответил он с тоской, — ты просто забыл.              Реборн поджал губы. Хотел бы он помнить — хотя бы для того, чтоб не сидеть сейчас вот так, чувствуя себя абсолютно выбитым из колеи, непонимающим и словно бы обнаженным, только открывалось не тело, а его паника, его неуверенность — те чувства, что он отчаянно пытался скрыть.              Листья деревьев шелестели — ветер играл с ними, и тяжелые темно-серые тучи плыли по небу, пока последние лучи заходящего солнца окрашивали их в насыщенный розовый цвет. Приближалась ночь — и, кажется, вскоре мир обещал разразиться дождем, судя по тому, как вся природа затихла, настороженно ожидая прибытия бури.              — Нужно убираться отсюда, — произнес Скалл, тоскливо глядя в окно, — не дай бог, нас здесь застанут гражданские, как мы им все это объяснять будем?              Реборн покосился на него — как давно Скалл перестал называть себя гражданским? Он никак не прокомментировал эти слова, спросив вместо этого совершенно другую, весьма бессмысленную вещь:              — У тебя машина здесь? — разумеется, он знал, что здесь не было Скалловского автомобиля, Облако притащили сюда насильно и явно никто из ублюдков даже не планировал заботиться, чтоб им было удобно отсюда убраться. Но сидеть в тишине он просто больше не мог. Реборн чувствовал, как его пальцы подрагивают, как каждая клеточка в его теле пульсирует, он просто хотел говорить, ходить, хотел делать хоть что-то, потому как оставаться в безмолвии было совершенно невыносимо. Он чувствовал опасность — но это было бессмысленно, опасности не было, но ему просто захотелось вдруг ударить кого-то или бежать отсюда, как будто если он останется на месте, то тут же умрет. Скалл взглянул на него с удивлением, медленно встал с пола, потянулся — остатки куртки его болтались на теле, а футболка совсем развалилась, держась больше на честном слове, чем на каких-то законах физики.              — Не, семпай, не нашел, где припарковаться, знаешь? — ответил он несколько неловкой шуткой, и Реборн сейчас был очень признателен ему за то, что Облако не стало комментировать его глупый вопрос, — Ну, ниче страшного, ща одолжим.              И он с совершенно спокойным выражением лица подошел к телу главаря, присел, начал рыться у него по карманам пиджака, раздраженно цыкая, когда случайные капли крови попадали на пальцы. Реборн наблюдал за ним, больше с пораженным неверием, чем с чистым шоком, удивляясь, насколько обыденно тот выглядит, когда обыскивает труп. Наконец Скалл издал радостный возглас, торжественно извлекая из внутренних карманов мертвеца связку ключей, радостно потряс ими в воздухе.              — Ну че, семпай? — спросил он довольно. — Пошли искать нашу новую тачку?              Реборн просто пожал плечами.              Машина, доставшаяся им, была весьма большой — вроде бы как она называлась минивэном, но Реборн уверен в своих знаниях не был, а потому лишь наблюдал за тем, как Скалл суетится вокруг блестящего черного автомобиля, осматривая его со всех сторон. Выбор цвета он все же одобрил.              — Так что, семпай… Тебя же до твоей квартиры довезти? — высунувшийся из окна Скалл посмотрел на него снизу вверх большими виноватыми глазами, и Реборн совершенно не мог понять, почему он вдруг начал перед ним заискивать. — Как ты вообще здесь оказался, если ты без машины?              Он открыл дверь, садясь рядом со Скаллом на пассажирское сиденье, глянул в зеркало, убеждаясь, что хотя бы выглядит нормально. На прекрасный облик Реборн сейчас не рассчитывал, не после методичного убийства обитателей всего особняка и всего того шока, что свалился на него со смертью и возвращением из мертвых одного Лакея. Выглядел он… Даже хуже, чем думал.              — Я на такси приехал, — ответил он просто, затем замер, втянул воздух сквозь стиснутые зубы и мучительно медленно, выдавливая из себя слова по одному, признался: — Мне нельзя в квартиру. Там… Я думаю, эти ублюдки узнали, где я живу, потому как возле дома моего ошивались весьма подозрительные личности. Небезопасно возвращаться. — Голос его звучал отрывисто и резко, и он ненавидел себя за это — как будто речь его, неровная и шатающаяся, показывала, как он чувствовал себя: испуганным, нервным, отчаянно пытающимся сохранить последние крохи достоинства и самоуважения. Скалл покосился на него, но ничего не сказал — он просто завел двигать, и они наконец-то покинули это чертово место.              Путь их прошел в молчании — Скалл попытался было включить радио, но шипящие хриплые звуки мелодии, постоянно прерываемые помехами, отдавались в голове Реборна так, словно кто-то пытался стереть его череп наждачкой изнутри, потому он тут же протянул руку и выключил чертову штуку. Скалл снова промолчал — и разве этот факт не показывал, насколько плохо на самом деле сейчас выглядел Реборн, раз Облако даже не решалось с ним спорить?              Он не смотрел на Скалла — не мог смотреть. В голове его разливалась боль, она началась с затылка, пульсируя в такт гудению двигателя, но вскоре тяжесть и давление распространилось по всей его голове, обхватывая ее, словно слишком тугой обруч, что сдавливал лоб, как будто надеялся смять. Он открыл окно, надеясь поймать хоть немного свежего воздуха, высунул голову и всю дорогу просто старался справиться с самим собой, наблюдая, как мелькают деревья и дорожные знаки в свете автомобильных фар. Тучи разошлись, и звездное небо Сицилии над их головой было абсолютно великолепным.              Они прибыли к особняку — последние двадцать минут Реборн чуть ли не полулежал на подлокотнике, настолько тяжелым и неповоротливым казалось его тело. Скалл припарковал машину не в гараже, что был возле дома, а просто на дороге — видимо, в гараже не осталось свободного места.              — В нашей… В моей комнате есть твои вещи, семпай, — произнес Скалл тихо, стоя рядом с ним, тоскливо глядя на входную дверь, — ты можешь их взять, если хочешь.              Реборн просто кивнул и наконец сделал первый неуверенный шаг вперед.              Он прошел по коридору, зашел в гостиную — и тут же был остановлен силой направленных на него взглядов. Аркобалено, что сейчас сидели вокруг журнального столика и, видимо, что-то обсуждали, все как один, повернули головы, впиваясь в него горящими от пламени глазами.              Он не знал, как долго они так пробыли, замерев, таращась друг на друга в молчании — Реборну казалось, что прошла вечность, но, судя по тому, что Скалл не успел еще переступить порог, прошло всего несколько секунд. Наконец Колонелло моргнул, ломая магию, и открыл рот, нарушая повисшую тишину.              — О, посмотрите, кто соизволил вернуться, кора, — произнес он медленно, словно выплевывая из себя слова. Реборн просто смотрел на него, не зная, что ему отвечать, неспособный сейчас толком мыслить из-за пульсирующей, сверлящей его череп головной боли.              К счастью, отвечать ему не потребовалось — в комнату зашел Скалл, и все Аркобалено вдруг заохали, подскочили с диванов, начиная кружить вокруг Облака, и от их суеты у Реборна зарябило в глазах. Он сделал шаг назад, отступая в тень и просто наблюдая со стороны за встревоженными перепуганными Сильнейшими, что вели себя, словно переполошенные курицы, крутясь вокруг Скалла, осматривая его на предмет ран и царапин. Они заботились об Облаке — а Реборн просто был наблюдателем. Наконец, что-то обсудив между собой, Аркобалено схватили Скалла за руки, потащили куда-то в подвал — насколько он понял, там была лаборатория Верде и они хотели окончательно убедиться, что Облаку ничего не грозит, — и оставили его в одиночестве. Только Скалл оглянулся на него, бросая виноватый взгляд, неспособный сопротивляться силе обеспокоенной семьи.              — Да, — наконец произнес он, когда все Аркобалено покинули комнату, — я вернулся.              Реборн сам не знал, зачем произнес эти слова, — да и ответить ему никто не мог, фраза просто повисла в тишине опустевшей гостиной, и внезапный холодный ветерок, что всколыхнул легкие тюлевые занавеси вдруг, заставил его поежиться. Реборн тяжело вздохнул и медленно, еле переступая с ноги на ногу, побрел наверх, поднимаясь по лестнице из темного дерева, стараясь просто не споткнуться и не разбить нос об пол. Небо за окном было черным, луна даже не думала восходить — или она уже села, или было новолуние, он действительно не следил за лунным календарем, — и звезды напоминали прорехи в рваной ткани театрального занавеса, словно весь мир был дешевой пьесой, за глупыми пошлыми шутками которой наблюдала весьма непритязательная публика, сидящая на небесах.              В комнате ничего не изменилось — все те же плакаты и книги, словно он и не уходил никуда — даже желтая пижама в черный горошек лежала на краю постели — теперь, правда, заправленной — практически так же, как он ее оставил. Реборн вздохнул, подобрал ее, и направился в ванную, желая просто переодеться. Он просто хотел, чтоб сегодняшний день наконец кончился.              В зеркале отражался он — и Реборну было весьма отвратительно сейчас отражение, тусклое, понурое и словно выцветшее, как сотни раз стираный и перештопанный наряд бедных крестьян. Он выдохнул, оперся руками на раковину, усталым взглядом глядя в зеркало, — тусклым и понурым сейчас был только он сам.              Глаза его запали, веки стали тонкими, и на даже не столько побледневшей, сколько посеревшей коже отчетливо выделялись все самые крохотные вены и прожилки, отчего лицо приобретало нездоровый зеленый оттенок. Щеки запали, и острые скулы казались слишком резкими на исхудавшем изможденном лице. Сейчас он ненавидел свое отражение — и, судя по тому, как Реборн-по-ту-сторону зеркала скривился в отвращении, чувство это было вполне взаимным.              Он прикрыл глаза, просто желая, чтоб пульсирующая в такт биению сердца головная боль наконец-то прекратила сверлить виски, — и почувствовал что-то теплое у себя на губах. Реборн изумленно распахнул глаза, тут же поморщился от яркого безликого света, но все же рассмотрел, как на белом кафеле раковины расцветают, словно тюльпаны, алые капли.              У него пошла кровь носом — Реборн недоуменно смотрел на отражение, не понимая, что происходит, потому как Пламя его говорило, что он в порядке, разве что немного истощен. Он верил своему Солнцу — а потому, наклонившись, быстро умылся, даже не столько желая смыть кровь, сколько просто освежиться и прийти в себя. Реборн даже использовал пламя, чтоб поскорее залечить лопнувшие капилляры в носу, — но все еще чувствовал себя весьма и весьма плохо.              Из ванной он вышел спустя пару минут, уже в пижаме, бросил одежду на стул и сел на манящую уютом кровать, собираясь уже лечь спать, как вдруг распахнувшаяся дверь нарушила его скромные планы. Некоторое время они со Скаллом просто таращились друг на друга — заставшее в дверях Облако выглядело весьма неловко, глядя на него, как провинившийся школьник на учителя.              Реборн в отместку тоже разглядывал его. Одетый сейчас в огромную темную майку, что сползла с одного плеча, обнажая юношеские ключицы, и обтягивающие леггинсы, Скалл сейчас выглядел уже гораздо лучше — и гораздо, гораздо моложе. С некоторым облегчением Реборн убедился, что лишних дыр на Облачном теле нет и не предвидится в ближайшее время, — Скалл не был даже перебинтован, а потому гладкая бледная кожа сейчас была особенно хорошо видна, — и просто ждал, пока тот наконец-то сообразит что-то сказать. Начинать первым Реборн явно не собирался.              — Да, э… Семпай, извини, — Скалл наконец отвел глаза, неловко поджал губы. Реборн приподнял бровь. Он совершенно не понимал, за что тот извиняется, — я… Скалл забыл, что ты здесь, так что… Да. Я просто возьму сейчас белье, на диване тогда переночую.              Реборн закатил глаза. Потрясающе, теперь он выглядел полным уродом, выгнавшим Облако из собственной комнаты, — хотя он даже ничего не говорил. Не мог бы Ла… Скалл перестать делать его настолько плохим?              — Не говори глупостей и иди сюда, — Реборн улегся и повелительно хлопнул ладонью по соседней стороне кровати, — я не настолько чувствительный, чтоб умереть от одной ночи с соседом по постели.              Скалл испуганно, словно олененок или кролик, глянул на него большими глазами, прижав руки к груди.              — Но, семпай, ты же…. — он не договорил, оборвал себя на полуслове, но Реборн все равно понял. Он поморщился, весьма сердито уставился на Скалла, раздраженный тем, что ему приходилось повторять.              — Скалл, — произнес он медленно, — я не настолько ублюдок, чтоб отбирать у человека его собственную кровать.              Облако еще некоторое время настороженно смотрело на него, но больше спорить не рискнуло, — Скалл выключил свет и, сделав пару неловких шагов, нырнул под одеяло, закутавшись в него с головой. Возможно, он пробурчал что-то вроде «Спокойной ночи», но Реборн не был уверен, так что он просто весьма неопределенно хмыкнул в ответ, так и не поняв, нужно ли ему отвечать.              Скалл заснул практически моментально, а вот Реборну почему-то не спалось, даже вся та усталость от этого ужасного дня не смогла заставить его уснуть, так что он просто лежал на кровати и пытался найти, чем себя развлечь. Разглядывать комнату в полутьме ему быстро надоело — а потому он переключился на соседа по постели.              Реборн поражался, каким маленьким и юным выглядел Скалл вот так, без косметики и макияжа — то ли то были азиатские черты, то ли просто так сложились гены, но сейчас, сопя в подушку, Облако ощущалось настолько молодым и невинным, что ему даже стало плохо. Как тогда Реборн не понимал, что Скалл забыл в мафии, так и сейчас — со всеми его большими оленьими глазами, пушистыми ресницами и звонким голосом он выделялся, как белая ворона, и выглядел настолько неуместно, что это даже казалось смешным. Он был поражен тем, насколько утренний Скалл, усталый и агрессивный, отличался от этого, сейчас мирно спящего рядом с ним. И как только не боялся?              Хотя он же привык. Это ему было непривычно видеть Скалла таким — для самого Облака наверняка жизнь казалась обыденностью.              Скалл вдруг сморщил маленький носик, словно недовольный тем, что показывали ему во сне, нахмурился, сбросил одеяло — и вдруг подкатился к Реборну, прижимаясь к нему всем телом, весьма решительно пытаясь уткнуться лицом куда-то в подмышку. Боже мой, не говорите ему, что они из тех пар, что спят в обнимку или держат друг друга за руки, когда засыпают, — Реборн чувствовал, как у него начинает сводить зубы от такой ванильной сладости.              Он осторожно перекинул руку, приобнимая Скалла, уткнулся носом в фиолетовые волосы, вдыхая чужой запах — Скалл пах странной смесью мяты, шампуня и машинного масла, которое, видимо, въелось в его кожу настолько, что он не мог отмыться, как бы ни пытался, — и наконец-то заснул.