Ублюдок

      Реборн вышел из такси где-то в районе Портичелло, отдал таксисту положенную двадцатку и медленно побрел по набережной, разыскивая расположение порта, принадлежащего Каркассе, — а рядом с ним, как он узнал, и располагалась их база. Ему было скучно. Даже несущие наивную чушь Аркобалено не навещали его уже почти неделю, а отсутствие цели всегда вгоняло Реборна в тоску, так что он все-таки решил вырваться за пределы района и отправиться исследовать мир. Он находил ироничным, что так называемый муженек его оказался единственным, кто так и не посетил его скромную обитель, — ах, какая великая любовь — а потому решил отправиться первым делом к нему, сам толком не зная, чего ожидать.              Соленый ветер дул ему в лицо, когда он, сощурившись, высматривал нужное здание, на языке оставался привкус гниющих водорослей, а море металлического серого цвета колыхалось и больше напоминало разлитую с небес ртуть.              Базу найти оказалось не так уж и сложно — осьминоги на вывесках и фиолетовый цвет очень явно обозначали, кому принадлежит покрашенное в когда-то бывший белым цвет кирпичное здание, располагавшееся на территории, огороженной металлической сеткой, за которую Реборну не составило никакого труда проникнуть.              Скалл, правда, оказался не в нем, а чуть далее, в гараже — оттуда доносились звуки вялотекущего рока, и Реборн уверенно направился в большое строение, пройдя под поднятыми воротами. Облако не заметило его, продолжая рыться в недрах байка и давая Реборну наконец-то внимательно себя осмотреть.              Он изменился за эти тридцать лет — то, чего Реборн не увидел во время первой их встречи после его столь неприятного пробуждения, теперь стало заметным, как день. Наверное, даже еще до того, как он прибыл сюда, — он все никак не мог понять, почему же столь шумная и неприятно жадная до внимания личность решила остаться не в Палермо, столице Сицилии, или же выбрать какой-то другой крупный город вроде Мессины или же столь любимые туристами Сиракузы. Нет, он разместился здесь, в крохотном портовом городке, который можно объехать полностью за пятнадцать минут, самым большим развлечением которого оказались кафе, чьи помещения были настолько маленькими, что столики люди выносили на улицу. Но, видимо, все те года не прошли для Облака даром.              Скалл выглядел… повзрослевшим. Волосы его начали отрастать, и привычный фиолетовый цвет собранных в низкий хвост прядей уступал внезапно черному на облачной макушке, косметики стало заметно меньше — или же просто оттенки выбраны были гораздо более спокойные — пластыри и вовсе куда-то ушли, а привычный настолько, что казалось, что Облако родилось в нем, фиолетовый комбинезон вдруг исчез, и это, наверное, шокировало больше всего. Одетый в черную футболку с рисунком осьминога и джинсы, вот так задумчиво перебирающий детали Скалл внезапно стал казаться таким тихим и даже усталым, что Реборн удивленно наклонил голову, внимательно изучая его. Он никогда не думал, что человек, слушающий рок на полную катушку, покажется ему спокойным — но даже музыка вдруг ощущалась очень меланхоличной, и ревущий голос исполнителя отчего-то приобрел разбитые сдавшиеся нотки.              — Я смотрю, твой музыкальный вкус все еще оставляет желать лучшего, — прокомментировал он наконец, не зная, как еще разрушить ту сдавленную атмосферу тоски, что наполняла помещение. Скалл замер.              Реборн видел, как тот сжал и разжал кулаки, — побелевшие костяшки пальцев выделялись на фоне черной рукояти отвертки, что он сжимал в руке, — медленно отложил инструменты в сторону и только затем оглянулся на него. Фиолетовые глаза Облака были все такими же яркими — вот только сейчас они почему-то напоминали Реборну не два драгоценных камня, какими были всегда, а стекляшки, словно плохой ювелир попытался было те самые аметисты повторить, да так и не смог. С губ его сорвался тяжелый сдавшийся вдох — а затем Скалл медленно потянулся к пульту, лежащему возле байка, и нажал на кнопку.              Рычание рока прекратилось, и секунду спустя из динамиков донеслись встревоженные быстрые звуки аккордеона — и Реборн с удивлением узнал в нем свое любимое танго. Удивление тут же сменилось раздраженным разочарованием — разумеется, Скалл будет знать, какая мелодия его любимая, наверняка-то уж выучил за тридцать лет. Но плевать на это, плевать на возможную историю, которая была между ними, — никакое Облако не помешает Реборну наслаждаться его любимой музыкой.              — Доволен? — разочарованный голос Скалла выдернул Реборна из размышлений, заставляя посмотреть на себя.              — Вполне, — отрезал он, не желая, чтоб какой-то глупец пытался давить ему на жалость укоряющим тоном, — быть может, все-таки что-то ты успел выучить за время общения со мной.              Скалл закатил глаза, откинул инструменты и поставил байк на подставку, опираясь на него бедром, — он продолжал устало смотреть на Реборна, и тени, падающие из-за растрепанных прядей, создавали на его молодом лице весьма хмурое выражение.              — Ты серьезно? — спросил он измученно. — Ты ради этого приехал сюда из Палермо? Читать мне нотации?              Реборн нахмурился — честно сказать, он и сам не понимал, зачем проделал весь этот путь, но кому-кому, а Лакею об этом факте знать было необязательно.              — Я просто удивлен, что из всех вас единственный, кто так и не удосужился навестить меня, — произнес он мрачно, — это мой так называемый муж. Остальные хотя бы пытались.              Скалл вздохнул и вдруг потер лицо ладонями, то ли пытаясь спрятаться от внешнего мира, то ли оттереться от той грязи, которая не была видна, но всегда ощущалась, потому как ее невозможно было смыть, — и следующие слова Облака прозвучали отчаянно глухо.              — Быть может, это потому, что я умею принимать отказы, — произнес он, и голосе его слышалась лишь тихая смирившаяся боль.              Реборн поморщился, выдохнул — слова Скалла отозвались где-то в его нутре, и он почувствовал вдруг ту же тоску, которая витала вокруг всего этого места, вокруг Облака, что стояло сейчас вот так, — и внезапно он осознал, насколько сам устал от всего происходящего безумия. Бессмысленность ситуации вдруг так явно стала видна ему, как будто с глаз его сняли повязку — насколько нелеп он был, стоящий сейчас перед скорбящим Облаком, ожидая сам не зная чего. Ему очень не понравилась эта боль, это смирение с судьбой, — а потому, желая отвлечься, он вновь взглянул на Скалла — и заметил золотой обруч на его безымянном пальце.              — Ты все еще носишь обручальное кольцо? — спросил он, не зная, о чем еще поговорить. — Зачем?              Скалл дернулся, вдруг резко прижал руки к себе, скрывая кольцо другой ладонью — такой резкий переход от отчаяния к злости, от усталости к панике смущал, Реборн не понимал, чем вызвано такое действо.              — Да, ношу! И какое твое дело?! — спросило Облако, и в голосе его зазвучал вызов, Скалл впервые стал напоминать Реборну самого себя из воспоминаний, одновременно испуганного и агрессивного гражданского, пытающегося скрыть собственный страх за показательной бравадой, и это помогло ему прийти в себя.              — Просто любопытствую, — признал он, приваливаясь к стене плечом, — вдруг ты все еще на что-то надеешься.              Скалл некоторое время пристально смотрел на него, потом вздохнул и разжал руки — и они бессильно повисли вдоль его тела, болтаясь, словно у юноши не осталось сил даже на то, чтоб опустить их плавно.              — Ни на что я не надеюсь, — произнес он тихо, — но я клялся и желаю сохранить свою клятву хотя бы из уважения к самому себе.              Реборн смотрел на него, поджав губы, удивляясь, как быстро может меняться чужое настроение. Быть может, где-то в глубине души он и почувствовал вдруг к Скаллу то самое пресловутое уважение, но не собирался признаваться в этом даже себе.              — Надеюсь, от меня ты не ожидаешь подобной милости, — сказал он вместо этого, — я связанным клятвой себя не считаю и строить жизнь, оглядываясь на нее, не собираюсь.              Скалл вдруг напрягся, как будто от Реборна он не просто услышал слова, а получил с размаху удар в живот, но тут же пришел в себя, хрипло и рвано выдохнув.              — Ты и не обязан, — произнес он тихо, — только будь добр, верни кольцо.              Реборн замер — он внезапно почувствовал жар, словно золото в его внутреннем кармане нагрелось и сейчас жгло его, пытаясь прожечь пиджак насквозь и расплавить грудь и ребра. Как глупо он сейчас будет выглядеть, достав это самое кольцо, что носил под сердцем, словно не желая расставаться с ним не на миг. Он просто забыл его выложить — но ведь этого не объяснишь.              — Я сдал его в ломбард, — отрезал он, игнорируя жар в груди, надеясь, что глаза его сейчас не видны под полами федоры, и, судя по нахмуренным бровям Скалла, тот не почувствовал его лжи.              — Ты серьезно?! — спросило Облако с таким неверящим отчуждением, словно Реборн на его глазах только что совершил величайший из человеческих грехов. — Кому ты его продал?              Реборн насупился, подавив желание злобно оскалиться. Не его, Лакея, дело было, что он сотворил с этим чертовым кольцом — пускай он совершенно с ним ничего и не сделал.              — Мне нужны были деньги, — солгал он прямо Скаллу в лицо, потому как вот чего-чего, а нужды в деньгах он совершенно не испытывал. — И, знаешь, не твое дело, кому я продал это самое кольцо. Или что, ты собрался его выкупить и молиться, лелея собственные душевные раны?              Фиолетовые глаза смотрели на него — в них больше не было боли, не было грусти, только лишь бесконечное неверие. Скалл смотрел на него так, словно впервые увидел, — и Реборн чувствовал, что он немного переборщил. Быть может, он собирался извиниться, кто знает — в любом случае, это было неважно, потому как Скалл вдруг хмыкнул — язвительно, насмешливо и очень открыто — и отвернулся от него, вернувшись к ковырянию во внутренностях своего байка.              Реборн не был идиотом — и он понимал, что то был явный намек на окончание разговора. Он поджал губы и развернулся, уже собираясь уходить, как вдруг Скалл окликнул его, вынуждая повернуть голову.              — Знаешь, откуда я знаю, что тебе нравится эта мелодия? — он взмахнул рукой, указывая куда-то в направлении места, откуда доносилась музыка. — Мы танцевали под нее на нашей свадьбе. Ты действительно хотел, чтоб она играла, так волновался, даже пытался найти аккордеониста, чтоб он сыграл нам ее вживую. Это было очень романтично.              Реборн еще некоторое время просто молча смотрел на чужую тонкую спину, на выступающие узкие лопатки. Скалл так и не повернулся к нему.              Пуля разорвала магнитофон на тысячи маленьких пластиковых кусочков.              Вышел из здания он в абсолютной тишине. Правда, далеко не ушел — Реборн выбрался с территории Каркассы, прошел дальше, к причалу, задумчиво уставившись на темные глубокие воды. Море было спокойным, за время разговора ветер унялся, и оно сейчас напоминало темное выцветшее от старости серебряное зеркало, тоскливо отражающее затянутый тучами небосвод. Нарушали покой его лишь рыбацкие лодки, плавающие вдалеке, но даже их белые паруса посерели, обвисли и походили на крылья подбитой чайки, уже неспособной взлететь, что тащит в зубах облезлый дворовый кот, волочащиеся по земле и собирающие пыль.              В голове его было пусто — шорох песка, что медленно тянулся за уходящей из-за отлива водой, заполнял ее всю, оставался в ушах, щекотал разум и не желал никак уходить, словно он решил навеки поселиться в его голове, царапая мозг тысячами маленьких иголок. Ему бы стоило вызвать такси и убраться отсюда — но сил не было даже на это.              Реборн не знал, сколько простоял там, пусто глядя на такую же пустую тягучую воду — одна из лодок даже успела пришвартоваться, и сейчас загорелый, мускулистый мужчина с выбеленными чуть ли не до седины волосами вытягивал сеть, наполненную бьющейся в конвульсиях, задыхающейся на воздухе рыбой.              Насколько странно было то, что рыбы, дышащие кислородом, как и все другие существа, задыхались, когда их вынимали из воды на поверхность, хотя в воздухе так же содержался кислород, его было даже больше — неужели они не могли справиться с ним, захлебываясь на суше так же, как человек захлебывается в воде? Чего им не хватало? Или им было слишком много, и воздух разрывал их крохотные жабры на части, оставляя задыхаться в месте, что так пригодно для дыхания? Какая ирония — ведь точно так же умирали и люди в океане, изнемогая от жажды, хотя были окружены водой.              Реборн чувствовал, что задыхается. Весь этот мир казался таким неправильным, таким интенсивным, что он, казалось, так же бился в конвульсиях, пытаясь выбраться из сетей обязательств и связей, но его упорно тянули на берег, выбрасывая на серый песок, заставляя медленно умирать в бесплотных попытках просто дышать. У него все еще был пистолет — и мысль эта всегда приносила ему облегчение.              Он мог оборвать мучения свои тогда, когда захотел бы.              К нему обратился один из сотрудников причала — Реборн не особо уловил, чего ему было надо, но в глазах читалось беспокойство, да и молодое лицо недоуменно хмурилось. Он вздохнул и, сказав, что все в порядке, просто он ожидал такси, побрел куда-то по набережной, просто надеясь прийти хоть к чему-нибудь. В животе заурчало — и только звук этот помог ему хоть немного успокоиться. Он остановился, купил в кафе у молодой симпатичной девушки печеную на углях фокаччу. Девушка была жгучей брюнеткой с карими глазами и обаятельными пухлыми губками и даже пыталась ему подмигнуть, но Реборн не ответил на заигрывания, сам не зная почему. Раньше он бы не упустил такого шанса — но сейчас он действительно чувствовал себя в совершеннейшей степени паршиво.              Он ждал машину, прислонившись к стене, откусывая кусочки от выпечки, бесцельно рассматривая окружающий мир. Вот отец девушки, старик с поседевшей головой, назидательно трясет перед ней узловатым пальцем, вон одинокий ребенок задумчиво тащит в руках откормленного довольного кота, вон группа людей в плащах, загадочно переглядываясь, садится в черный джип и уезжает куда-то вдаль, хотя, как Реборну помнилось, там не было никаких деревень, — он задумчиво начал перебирать направления, но блеснувший отблеск фиолетового среди толпы заставил его отвести взгляд, отбив всякое желание гадать. Реборн не желал напоминаний, пусть даже случайных.              К нему подъехало заказанное такси — маленький раздолбанный синий автомобильчик, старый настолько, что Реборн, кажется, видел такие модели даже в прошлом. Ему бы радоваться, что он отыскал что-то знакомое — но радоваться совершенно не получалось.              Реборн сидел на заднем сиденье, опираясь рукой на подлокотник и глядя в окно, скользя взглядом по улицам Палермо, когда его телефон зазвонил — то был в принципе первый раз, когда ему кто-то звонил, так что он даже растерялся, глядя на маленький экран, где высвечивалось одно слово. Лар.              — Ха… — он принял звонок, но ему даже не договорить коронное приветствие, потому как из трубки раздался очень разъяренный женский голос.              — Что ты сделал со Скаллом, ублюдок?! — прокричала Лар, и Реборн отодвинул от себя телефон, не желая быть оглушенным ее злобными выкриками.              — Я не понимаю, что ты имеешь в виду, женщина, — пробормотал он мрачно, потому как настроения разбираться с тем, что они там напридумывали, не было абсолютно никакого.              — Не понимаешь?! — заорала Лар пуще прежнего. — Ты был у Скалла, а теперь он пропал! Что ты с ним сотворил, а?!              Реборн замер, нахмурился, пытаясь переварить полученные новости, или как минимум хотя бы справиться с потоком бессвязно льющихся на него обвинений.              — Я ничего не делал с ним, — пробурчал он на грани слышимости, — откуда вы вообще знаете, что я был у него? Не припомню, чтоб я вам сообщал. Вы следили за мной?! — последние фразы он произнес уже на повышенных тонах, медленно начиная сердиться. Мало того, что на него кричит одна идиотка, так еще она и обвиняет его в том, чего он не совершал.              Лар фыркнула, злобно и ехидно.              — Больно надо, — ответила она с очень показательным пренебрежением, — но магнитофон разбит пулей от «Беретты», причем твоей любимой модели. Так что отвечай, что ты сделал со Скаллом?!              Реборн поджал губы, хмуро зыркнув на таксиста, что, кажется, подслушивал весь разговор и сейчас очень подозрительно на него косился, жестом показал ему остановиться.              — Я ничего с ним не делал! — возмущенно повторил он, совершенно разъяренный тем фактом, что его не желают слушать. — Почему ты не хочешь меня услышать? Как лицемерно с твоей стороны, а, сначала ты называла меня семьей, а теперь обвиняешь в убийстве!              Таксист уехал, не дав сдачи с двадцатки, бросив Реборна одного стоять в каком-то замызганном вонючем переулке на окраине Палермо.              — Все просто. Я совершенно не знаю, что теперь от тебя ожидать, — произнесла Лар уже более спокойным, но все еще ужасно мрачным тоном и бросила трубку, оставляя его в полнейшем одиночестве.