Ублюдок

      Реборн сожалел, что он не сменил квартиру. Ему действительно стоило это сделать после первого визита Верде, просто взять и сменить место, — но он все еще недостаточно хорошо ориентировался в этом новом Палермо, так что просто ограничился сменой замка. Он надеялся, что Аркобалено поймут послание, что они оставят его в покое, — но, к сожалению, они были слишком тупы.              Поэтому сейчас он, испытывая отдаленно мрачное чувство дежавю, стоял, опершись бедром о кухонный стол, и смотрел на то, как Лар с Колонелло потягивают чай из дешевых стеклянных кружек. Реборну было интересно, как долго еще они собираются пытаться… Ну, делать то, что бы они там ни собирались. Возможно, они хотели надавить ему на совесть, возможно — просто действовать на нервы и раздражать, у Реборна было слишком много предположений. По крайней мере, дождя сейчас не было — только тяжелые сизые тучи нависали над Палермо, — а значит, в его квартире не будет слишком уж сыро.              Терпение закончилось первой у Лар — Реборн не был особо удивлён, даже в его воспоминаниях эта солдатка никогда не отличалась большим смирением. Женщина со звоном поставила кружку на стол, взглянула на Реборна из-под упавших на лицо прядей темных волос.              — И какого черта ты творишь? — поинтересовалась она мрачно, сверкая алыми глазами. Реборн лишь растянул губы в сухой ухмылке.              Пусть визит Верде и выбил его из колеи, ко дню сегодняшнему он уже успокоился достаточно, и ярость его превратилась в медленное тягучее насмешливое раздражение, когда ты уже не хочешь кричать, а просто желаешь бить словами в самое больное и наблюдать, как человека корежит, как он медленно теряет всякую надежду на общение с тобой и уходит, побитый и разочарованный, восклицая «Я пытался». Они всегда пытались недостаточно.              — Я сделал то, что посчитал нужным, — промурлыкал он, даже не пытаясь уточнить, что именно Лар имела в виду, — не могу понять, что вас не устроило, синьора.              Лар поджала губы, глядя на него с такой яростной укоризной, что будь Реборн кем-то, кроме себя, он бы тут же устыдился. К сожалению женщины, ему просто захотелось рассмеяться ей в лицо.              — Ладно, ты на меня наехал тогда, — тут же взъярилась она в ответ, — но Верде?! Он же тебе просто помочь хотел! А Скалл… Он ведь… Он ведь любит тебя, ты, ублюдок!              Реборн скрестил руки на груди, аккуратно, чтоб его чисто выглаженная белая рубашка не смялась, презрительно взглянул на солдатку.              — Я не думаю, что это моя проблема, — ответил он, выждав некоторую паузу, наблюдая за тем, как лицо Лар медленно искажает гримаса ярости, — я не люблю его и не собираюсь встречаться с кем-то… Тем более с мужчиной, из жалости. Не ты ли раз за разом отшивала Колонелло? Или же я должен просто смириться и терпеть?              Лар собиралась было что-то прокричать, но вдруг закашлялась — Реборн со слабым любопытством наблюдал, как она хлопала себя по груди, пока Колонелло обеспокоенно придерживал ее плечи, шепча на ухо успокаивающие слова.              — Ты… — наконец Лар смогла набраться сил настолько, чтоб вновь начать говорить, — неужели Скалл тебе настолько неприятен? Ты не просто отшил его, ты стрелял в него, придурок! И Верде, Верде, почему он вернулся домой таким расстроенным?              Реборн закатил глаза — он, честно сказать, думал, что женщина немного преувеличивает. Если бы она сказала, что Верде был злым, или раздраженным, или сердитым, он бы поверил — но вот расстроенный? Гроза не выглядела так, словно ей слишком грустно, он просто смотрел на него, как на идиота, — и ему это, честно сказать, совершенно не понравилось.              — Я сделал то, что должен был сделать, — ответил он наконец, пожав плечами, — не то чтоб мои поступки как-то тебя касались.              Лар раздраженно всплеснула руками, чудом не сбив длинным рукавом кружку, стоявшую перед ней.              — Да неужели? — спросила она сердито, оскалив зубы, словно агрессивный нервный пес, — Быть может, они касаются меня, потому что ты моя семья, а, придурок?              Реборн замер, подавив желание уставиться на женщину в упор, — он не верил, что она рискнула произнести эти слова. Насколько отчаянно смелой и безрассудной была Лар, чтоб делать… Такие заявления? Разве она была столь наивна?              Семья, ха. Да кто в это вообще поверит. Хотя вспоминая поведение остальных Аркобалено, быть может, они и верили. Как опустились те сильные независимые люди, которых он помнит, в кого они превратились за тридцать лет. Из ужасающих, потрясающих воображение людей своего времени они превратились в семьянинов. Реборну казалось, что это только будущий он размяк или же сошел с ума — как объяснить свой выбор иначе он до сих пор не знал, но нет, видимо, все они стали такими же…. Обыденными. Скажите еще, что они устраивают семейные ужины каждую пятницу, ходят в кино и дарят друг другу отвратительные свитера на Рождество. И теперь Лар снова пытается сделать его таким?              — Смею напомнить, — процедил он сквозь зубы, — что твое мнение о семье — это лишь твои мысли, и я, знаешь, не считаю себя её частью!              Последние слова он прорычал, и вот уже Лар смотрела на него широко распахнутыми глазами, словно не веря в то, что он говорил, а Колонелло же, все еще не сказавший не слова, наморщил лоб так, словно собирался плакать.              — Солнце, ты?.. — в ее голосе уже даже не было слышно злости, лишь звонкое, чистое, как хрустальный горн, неверие. — Ты правда не собираешься возвращаться?              Реборн взглянул на нее, как на идиотку, передернул плечами, словно сбрасывая что-то невидимое, но очень крепко прилипшее к нему.              — Не называй меня так, — отрезал он, хмуро глядя на нее, — или я в тебя выстрелю.              — С… Реборн, ты правда?.. — Лар даже не закончила фразу, она смотрела на него шокированным взглядом, словно впервые увидела. — А как же Леон? Ты не вернешься даже ради него?              Реборн нахмурился, сурово глядя на нее, поражаясь бесстыдству женщины.              — Леон умер, — ответил он тихо, — а теперь уходи.              Он похоронил свою ящерицу вскоре после того, как пришел на встречу, — Леон действительно был старым хамелеоном, прожившим долгую и достойную жизнь, но даже пламя солнца не было способно подарить ему бессмертие — и он был тем единственным существом, которого Реборн действительно в своей жизни оплакивал.              А потому мысль о том, что этот, другой Реборн, вновь завел себе ящерицу, которую назвал точно так же, была ему отвратительна. Неужели в том мужчине действительно не было ничего святого? Как он посмел так легко заменить того, кого считал своим единственным другом? Семья, ха, — Леон был единственной его семьей, а теперь его нет, и он не собирается возвращаться за тем суррогатом.              Лар еще раз посмотрела на него с той непередаваемой смесью грусти, злости и отвращения — она резко встала из-за стола, стул царапнул ножками кафель — и, с громким стуком приземлив на стол кнопочный мобильный телефон, вышла в коридор, не оглядываясь, пока Реборн и Колонелло удивленно смотрели ей в след.              — Что? — пробормотал Реборн под нос себе тихо, совершенно не ожидая, что ему ответят. Колонелло услышал и, как ни странно, ответил, взглянув на него с чем-то вроде сочувствия в глазах.              — Она волнуется, — сообщил он ему, словно Реборн был ребенком, которому требовалось все разжевывать, — ты не отвечал на звонки, и Скалл сказал, что… И мы решили купить тебе новый телефон, кора! Самый простой, чисто чтоб на связи быть!              Реборн нахмурился, поднял мобильник со стола, покрутил в пальцах, разбираясь с кнопками, — и действительно, телефон выглядел простенько, да и заставка на нем была настолько приятно безликая, словно создавалась с целью пожрать любую индивидуальность, на которую только было способно человечество. Телефонная книга тоже была пуста.              — И зачем вы это сделали? — поинтересовался он, мрачно поджав губы. — Решили за мной так следить?              До того задумчиво оглядывающий кухню Колонелло взглянул на него, обиженно поджал губы.              — Мы бы так не сделали, кора! — возмущенно воскликнул он, хлопнув ладонью по столу. Пустые чашки звякнули, Реборн раздраженно поморщился и переставил их на кухонную стойку поближе к раковине. — Мы просто хотим поддерживать с тобой связь, то есть ты все равно наш… — он замер на мгновение, и во все стороны полыхнуло от него вдруг хрустально-чистое пламя Дождя, и продолжал говорить Колонелло уже гораздо спокойнее и размереннее. — Ты мой друг, и я бы хотел поддерживать с тобой связь, кора. Это совершенно новый телефон, там нет никаких жучков, клянусь своей жизнью и Девой Марией, так что никто за тобой следить не собирается.              Реборн закатил глаза, но смолчал, потому что в какой-то степени Колонелло был прав. Хотя сам Реборн бы не стал разбрасываться такими сильными словами, как «друг», назвать солдата приятелем он вполне мог, да и в отличие от остальных, которых знал он где-то три недели, с Колонелло он встречался и гораздо раньше, общаясь с ним еще до того, как имя его стало, собственно, Колонелло. Поэтому и терпел сейчас разговор с ним, вместо того чтоб выставить из своей квартиры, позволяя солдату осматривать все вокруг заинтересованным, пусть и несколько непонятным взглядом.              — Да, у тебя тут… Чистенько, — задумчиво произнес Колонелло, когда Реборн уже подумал, что тот так и будет молчать, а потому приступил к мытью посуды. — Чувство, что вообще никто не живет, кора.              Реборн проследил за направлением его взгляда, взглянул на пустой чистый стол и такой же пустой стеллаж, пожал плечами. Ему не требовалось много вещей — они только лишь мешали, утяжеляли его, когда ему придется уйти отсюда, ничего, чтоб устраивать беспорядок, у него просто не было.              — Это все, что ты хочешь мне сказать? — спросил он недовольно, убирая чашки в шкаф для посуды. — Ради этого пришел?              Колонелло нахмурил большие светлые брови, вновь начал недовольно таращиться на него, и Реборн вновь, в очередной раз за сегодняшний день, закатил глаза, готовясь к очередным проповедям. Колонелло его не разочаровал.              — Тебе правда необходимо было так грубо говорить, кора? — спросил он обвинительным тоном. — То есть мы же не желаем тебе зла, приятель, мы действительно хотим, чтоб ты был в безопасности и счастлив, зачем огрызаться так?              Вода в раковине издавала неприятные булькающие звуки, стекая в сливное отверстие, когда Реборн отодвинул стул, присел напротив Колонелло, глядя на него из-под полов федоры.              — Потому что вы даже не спрашивали, чего я хочу? — он развел руками, скорчил презрительную гримасу. — Ах, вот твоя семья, и плевать, что ты большинство из нас знаешь меньше месяца, вот твой… Муж, — он сделал паузу, последнее слово буквально процедил, выдавливая из себя букву за буквой. — Почему ты так недоволен? Вот тебе сыворотка, пожалуйста, пей ее и вновь стань тем, кто нас устраивает, плевать, что ты сам чувствуешь! Разумеется, я не буду вежлив!              Последние слова он чуть ли не прокричал и тут же удивленно моргнул, когда заметил, как пораженно смотрят на него чужие голубые глаза, — Реборн сам не ожидал, что будет таким громким, но все те чувства, что накопились у него за эти дни, выплеснулись наружу, наконец-то получив хоть какой-то выход.              Ему не помешало бы поскорее найти, кого бы убить.              — Нет, кора, Солнце, ты все не так понял! Мы вовсе не хотим, чтоб ты «вновь стал удобным», мы просто хотим, чтоб ты был в порядке и счастлив! — попробовал было Колонелло возразить, но Реборн не дал ему, оборвал на полуслове.              — Я в порядке, — отрезал он, не желая слышать продолжение этого нелепого монолога. Кого Колонелло пытался убедить?              Солдат замолчал, грустно взглянул на него.              — Ты правда не собираешься возвращаться? — переспросил он, заставляя Реборна шумно выдохнуть, потому как терпение его все же было не бесконечным.              — Нет, — процедил он сквозь зубы, — не собираюсь!              — Но… — Колонелло вновь попробовал встрять с чем-то очевидно таким же слащаво-глупым, как и все то, что он обсуждал до этого, но Реборн не дал.              — Уж от кого я не желаю слышать проповеди, так это от тебя! — возмущенно произнес он. — Тебе-то легко говорить, ты хотел жениться на Лар, ты женился, исполнил мечту, так что не читай мне нотации! Ты-то не проснулся внезапно и не узнал, что ты гей и у тебя есть муж, нет, ты живешь счастливо, поздравляю, а теперь заткнись!              Колонелло замер, наклонил голову, вновь начиная смотреть на него тем странным изучающим холодным взглядом, который никогда не вязался с образом простого рубахи-парня, что он так тщательно пытался изображать, — казалось, будто он смотрит на Реборна из снайперского прицела.              — Бисексуал, — произнес он спокойно, — я думаю, что ты бисексуал, тот, кому нравятся и мужчины, и женщины. Правильный термин.              Реборн встряхнулся, в отвращении сморщил нос, глядя куда угодно, кроме как в эти пустые ледяные глаза.              — Какая разница, — спросил он сердито, — геи, бисексуалы… Пидорасы все это, — ругательство грязным комком соскользнуло с языка, оставив после себя неприятный мерзкий привкус. Он отвык от ругательств, но как выразиться еще, просто не знал. — Не понимаю, почему тебя это волнует, ты ж нормальный мужик.              Колонелло вдруг хмыкнул, откинулся на спинку стула, заставив Реборна вновь перевести на него взгляд.              — Честно сказать, ты горячий, и я бы хотел тебя трахнуть, кора, — произнес он настолько спокойным и будничным тоном, что Реборн даже не понял сначала, что он сказал. — Но типа у тебя был Скалл, а я не хотел давать Лар лишние идеи, так что… — Колонелло вновь наклонился вперед, ставя голову на сцепленные пальцы, и вдруг очень нагло ухмыльнулся, — Сам понимаешь.              Реборн некоторое время смотрел на него, не моргая, — он абсолютно не понимал, как реагировать, в голове его была звенящая пустота. Что все это значило, черт бы побрал этого идиота? Он ведь не мог сказать то, что сказал?              Он не знал, сколько сидел так, в молчании смотря на чужое тупое лицо, — в себя его привел скрип стула, и он наконец смог собраться настолько, чтоб тихо произнести:              — Вон отсюда.              Колонелло не спорил. Он медленно встал, нарочито лениво потянулся и, отдав Реборну что-то вроде салюта, вышел из его квартиры, кажется, все с той же идиотской ухмылкой, оставив Реборна сидеть в кухне и таращиться на пустой стол в абсолютном одиночестве.