Ублюдок

      — Ты утверждаешь, что тридцать лет назад нас превратили в проклятых младенцев, — произнес Реборн уже третий раз за утро, — и мы жили так, и только в прошлом году мой ученик снял с нас проклятие, и мы вновь смогли вырасти?              Не вините его в том, что он был так недоверчив, — то, что говорил Верде, звучало, как полная и абсолютная чушь, и он был бы рад от нее отмахнуться и обвинить всех, сидящих перед ним, в том, что они сошли с ума. Но у них были фотографии, были даже видеозаписи, которые включали ему на экране компьютера, — и Реборн не мог отрицать того, что видел. Как минимум потому, что он не был идиотом и понимал, что даже просто тот факт, что он мог это видеть, демонстрировал такие технологии, которые ему и не снились.              Но он пытался — просто потому, что все происходящее его раздражало.              Потому что семеро людей суетились вокруг него — они называли себя Аркобалено, и Реборн даже не мог понять, почему эти люди решили использовать название, которое вроде как получили после того, как их… Как их «прокляли». Ему все еще не верилось в эту чушь.              Более, чем бред, выходящий из чужих ртов, раздражали его только сами Аркобалено, что крутились вокруг него, глядя на него большими жалостливыми глазами, — и Реборна выводили из себя их взгляды, они бесили его до скрежета зубов. Кем они себя возомнили, чтоб смотреть на него, как на смертельно больного или бездомного, как на собаку, которую хотелось пристрелить только из жалости?              Реборн не хотел видеть их, не хотел смотреть в эти печальные глаза — он поднял взгляд на Скалла, стоявшего в стороне, не принимавшего участия во всей этой безумной череде, напоминавшей Реборну больше процессию похорон, вот только тот, кого оплакивали, еще был жив. Скалл не присоединился к балагану — он стоял, прислонившись к стене, почти даже не смотря на него, только иногда Реборн замечал его быстрые взгляды, — и Облако выглядело так, что Реборну действительно хотелось прикончить его из жалости, потому что боль, плескавшаяся в фиолетовых глазах, ощущалась просто невыносимой.              — Значит, Луче умерла вскоре после проклятия, — задумчиво констатировал он, не столько нуждаясь в подтверждении, сколько желая перевести тему диалога, — жаль.              Он даже не погрешил душой, когда произнес это слово. Ему и правда нравилась Луче — она была весьма сильным Небом, и вдобавок к тому весьма привлекательной женщиной, и если бы на момент их первой встречи она не была глубоко беременной, он бы наверняка попытался за ней приударить. Но грусти в его голосе тоже особо не было — он знал ее всего пару недель, и она не успела стать ему даже приятельницей, даже хорошей знакомой — и он не станет тосковать по человеку, которого совершенно не знал. Даже если она была довольно милой.              Аркобалено все продолжали кружить вокруг него — Верде взял у него кровь на анализ, Вайпер пыталась сделать нечто загадочное своим туманом, и все больше и больше эта бессмысленная карусель выводила его из себя. Он не знал из них никого — разве что Колонелло был тем, кого он мог назвать своим приятелем, быть может, даже другом, хотя в последнем он и сомневался, — и у него действительно не было столько терпения для незнакомцев.              Лар попыталась прикоснуться к нему уже в третий раз — он сомневался, что прикосновения ее смогут хоть как-то помочь. Лар, как он успел убедиться, волшебницей не была, и силой возвращать память не обладала — а потому столь навязчивая опека была совершенно ему неприятна. Так что, когда она постаралась дотронуться до него, он цыкнул и, чувствуя досаду, отбросил ее ладонь — он не был священной реликвией или благословенными мощами и даровать спасение не смог бы в принципе, даже если бы и хотел — так почему взгляд у этой женщины был такой, как будто она действительно увидела разверзшуюся пропасть в ад?              — Не трогай, — огрызнулся он, пренебрежительно отмахиваясь от нее, когда Лар, распахнув от шока глаза, вновь попыталась его достать, — у тебя, вон, есть муж, так иди с ним обжимайся, а меня в это не втягивай.              Он не понимал, почему все так на него смотрели — насколько он помнил, никто из них никогда не проявлял страсти к тактильным контактам, нет, они все были просто командой наемников, нанятых донной мафии, выполнявшей работу, пока им платят. Но сейчас, сейчас они смотрели на него с немым осуждением в глазах, как будто он только что пнул щенка. Реборн действительно не понимал, когда они успели так привязаться друг к другу? Неужели столь многое изменилось за тридцать лет, что они совершенно спокойно позволяли себе сидеть вот так, прижавшись друг к другу на диване или же стряхивать пыль с чужих волос? Видимо, да, — и что же, это было не тем, что бы он хотел знать.              — Какие-то проблемы? — спросил он высокомерно, когда понял, что все ещё таращатся на него, по-идиотски выпучив глаза. — Что, неужели синьоры Аркобалено расстроились из-за того, что я не желаю с ними дружеских объятий?              Все «синьоры Аркобалено» замялись, неловко отвели глаза, начали переглядываться, словно не желая ему отвечать, — и Реборн был вынужден сидеть и наблюдать за пантомимой лицемерия, кипя от ярости, хоть и держа лицо предельно незаинтересованным.              — Реборн, послушай, — начал Фонг, когда понял, что никто не хочет говорить, — мы знаем, что ты потерял память, просто…              — Просто что?! — наконец не выдержал он. — Я потерял память, а не разум, так что давай, будь любезен, объясни мне, что я делаю не так! Моя вина в том, что я не хочу обниматься? Не падаю в ваши руки, как без памяти влюбленная девица? Ну же, расскажи, я послушаю!              Он мог видеть, как на лице Лар заиграли желваки, как Фонг сжал руки в кулаки, как Колонелло сурово нахмурился, — но никто ничего не сказал. И это злило! Как будто он превратился внезапно в хрупкую фарфоровую куклу, на которую нельзя было даже косо смотреть лишний раз, иначе по тонкой оболочке пойдут трещины — но он не был фарфоровой куклой. Он был величайшим киллером, знаменитейшем из убийц своего поколения — и он требовал к себе соответствующего уважения и почтительности, а не этого… Раздражающих слюнтявых сантиментов.              Но Аркобалено молчали.              Реборн закатил глаза, поражаясь внезапной чувствительности всех присутствующих — он не сказал ничего такого уж и ужасного, чтоб так реагировать. Он полагал, что «Сильнейшие» будут все же менее чувствительны, чтоб начать обижаться на простые слова. Но нет — смотрите, как они стоят, опустив глаза в пол как дети, что пытаются справиться со слезами.              — В любом случае, — произнес он, несколько саркастично переводя тему, потому как недовольное молчание начало его раздражать… Ну, еще сильнее, потому как он сейчас был и без того не в самом лучшем состоянии, — не думаю, что мне стоит удивляться, что что-то да поменялось. Я смотрю, Лар с Колонелло теперь супруги? Что сказать, желаю счастья, — он растянул губы в сухой улыбке, неискренней улыбке, и они оба не выглядели особо счастливыми. — И Скалл тоже на ком-то женился, удивительно. Ну что же, поздравляю, Лакей, — возможно, он произнес эти слова не так уж и радостно, но Скалл все равно мог выглядеть не настолько раненым его словами.              Реборн действительно был удивлен тем фактом, что Скалл соизволил вступить в брак, — насколько он помнил, каскадер никогда не проявлял стремления связать себя узами любви, — и он бы очень хотел взглянуть на ту женщину, которая все-таки рискнула выйти замуж за это фиолетовое нечто. Скалл, на его субъективный взгляд, не выглядел самым притязательным партнером, с которым бы ты мог провести остаток своей жизни, — но, быть может, какая-то девушка повелась на байки или была такой же адреналиновой наркоманкой.              Скалл вздрогнул так, словно Реборн в него выстрелил, взглянул на него — Реборн поймал его взгляд, и Скалл отвел глаза так быстро, словно обжегся. Он нахмурился, повернул голову к остальным — но Аркобалено сейчас не смотрели на него, они с ужасом все глядели на Облако, что стояло сейчас, сжимаясь под их взглядами.              — Скалл, подожди, ты не сказал?.. — спросила Вайпер недоверчиво, и это, наверное, был первый раз, когда Реборн слышал в голосе Тумана хоть какие-нибудь эмоции. Вот только сейчас его данный факт волновал слабо. Он непонимающе моргнул, глядя на то, как эти двое обменивались репликами, словно в театре, и смог заметить тот быстрый неосознанный взгляд фиолетовых глаз, направленный на него. Он был уверен, что Скалл даже не понимал, что на него посмотрел, — он стоял, скрестив руки на груди, но поза эта не ощущалась позой отрицания, больше казалось, что Скалл пытался удержать себя в руках, словно боясь рассыпаться на мелкие осколки.              — Я… Скалл не думает, что сейчас это важно, понимаешь? — спросил он тихо, глядя на Вайпер из-под упавших на лицо волос. — Это не имеет значения.              Вайпер нахмурилась, попыталась было что-то сказать, но Скалл, вновь бросив на Реборна быстрый взгляд, жестом попросил ее замолчать — золотая полоска на его пальце блестела в лучах полуденного солнца. Реборн поджал зубы, глядя на него, — он не был идиотом, он понимал, что говорили о нем, и чертова секретность злила его до трясучки. Он был тем, о ком говорили, — так почему он даже не может ничего узнать?              Он начал отбивать пальцами нервный сердитый ритм на подлокотнике кресла, и вдруг его внимание привлек странный отблеск на руке. Реборн изумленно распахнул глаза, понимая, что на его пальце что-то есть. Кольцо. Оно сидело настолько плотно, было настолько тонким, что он даже и не замечал его, слишком захваченный всем тем новым миром, что окружил его.              Проблема была в том, что кольцо это было подозрительно знакомой узкой полоской золота, надетой на безымянный палец левой руки.              Как говорилось уже дважды, Реборн не был идиотом — он вполне был способен сопоставить два и два, и потому для него сейчас внезапно обрели смысл и взгляды отчаяния, и неловкое молчание, и то, с какой легкостью Скалл зашел в его комнату, и то, почему он так ласково и счастливо звал его «Рен»…              Реборн словно решил головоломку, словно он наконец-то сложил паззл и сейчас смог увидеть картинку — вот только картинка эта его абсолютно не прельщала. Какого дьявола?              Он вскочил с кресла так резко, что оно даже проехалось деревянными ножками по лакированному паркету, — и мерзкий протяжный скрип тут же обратил на него внимание Аркобалено. Но Реборна не волновали сейчас их мысли — все, чего он хотел, так это убраться из дома, оказаться как можно дальше этого проклятого места.              — Рен!.. — Скалл кинулся к нему, но тут же замер, когда Реборн наставил пистолет ему в лоб.              — Не подходи ко мне! — рявкнул он, щелкая предохранителем. Скалл сглотнул, не отрываясь глядя, но не на дуло, как должен был, а на его лицо.              — Семпай, что случилось? — голос его звучал недоумевающе-обеспокоенно, и в любое другое время Реборн, возможно, оценил бы такую участливость, быть может, даже проникся, но определенно не сейчас, не тогда, когда он просто испытывал желание пристрелить всех собравшихся здесь.              — Я не хочу, чтоб ты даже приближался ко мне, — ответил он, сердито оскалив зубы. Скалл напрягся, взглянул на него с отчаянием в глазах.              Реборн набрал воздуха в грудь, так же медленно выдохнул — и дыхание его внезапно оказалась слишком громким в тишине, повисшей в гостиной — но он все-таки удосужился пояснить:              — Я не знаю, что произошло, — он сжал пальцы на пистолете почти до боли, — между нами… в будущем, и как это случилось, но я не такой и, смею тебя заверить, даже не обладаю никаким желанием меняться, так что… Что бы ни случилось тогда, сейчас я не имею перед тобой никаких обязательств, что бы ты себе там ни воображал, ясно?              — Семпай, послушай, я… — Скалл было начал говорить, но у Реборна не было никакого желания слушать его жалкие попытки оправдаться. Ему не нужны были его оправдания, ему просто нужно было, чтоб Облако развеяло все свои иллюзии насчет… Насчет них, какие у него они там бы ни были, и, желательно, чтоб оказалось сейчас как можно дальше от него. Потому, когда Скалл попробовал было потянуться, коснуться его, нервы Реборна не выдержали.              — Не приближайся! — звук его голоса прозвучал в унисон с выстрелом.              Скалл замер. На щеке Облака медленно наливалась алым цветом тонкая царапина.              Он еще некоторое время смотрел на него широко распахнутыми в ужасе глазами — Реборн мог видеть, как медленно тот понимал, что произошло, и слезы начали блестеть на его ресницах — но Скалл так и не заплакал, он лишь рвано, судорожно выдохнул, воздух с хрипом вышел из его горла, а после Облако взглянуло на него и вдруг бросилось куда-то наверх, шаги его босых ног застучали по дубовой лестнице. Аркобалено переглянулись — Фонг кинулся следом, и Реборн даже не хотел знать зачем, а Лар сердито зарычала уже на него самого.              — Какого хера ты творишь, ублюдок? — рявкнула она, Реборн нахмурился, перевел пистолет уже на нее.              — Не твое дело, — отрезал он, но, чуть подумав, убрал пушку и, развернувшись, не оглядываясь, пошел к двери. Его не волновали ни возмущенные возгласы Вайпер, ни нецензурная брань Лар с Колонелло, лишь на оклик Верде он удосужился все-таки дать ответ:              — А как же воспоминания? — поинтересовалась у него Гроза, и только лишь потому, что в голосе его не было укора, лишь чистое, непредвзятое непонимание, Реборн бросил на него взгляд, повернув голову, и, растянув губы в саркастичной ухмылке, ответил:              — Не думаю, что я так уж в них сейчас заинтересован, — и он вышел за дверь, стягивая с пальца обручальное кольцо.