Запах свободы

Анна взялась за дверную ручку и медленно обернулась. Владимир стоял среди опрокинутых стульев, опустив руки по швам. — Великолепное окончание зрелища! — с нескрываемым отвращением изрекла девушка и скрылась за дверями. Барон не мог разглядеть ее лица, но столько презрения было в ее голосе, что он почувствовал неведомое доселе чувство омерзения к самому себе. *** Корф выхватил из лёдника графин со смородиновой водкой, закашливаясь и морщась, в несколько глотков наполовину опустошил его. И не обращая ни малейшего внимания на обнаженную девку, двинулся к выходу из столовой. В дверях столкнулся с Варварой. Повариха, окинувши хозяина недоуменным взглядом, опасливо обошла его, приблизилась к столу и бессильно всплеснула руками. За бароном захлопнулась дверь. — Стыд-то какой! Прикройся хоть! — громко шепнула она Устинье. Водрузила на стол канделябр, зажгла в нем уцелевшие свечи и, охая и причитая, принялась собирать с пола на поддон черепки посуды и остатки пиршества. — Ба-а-атюшки мои, что тут барин учинил! Оденься скорее да помоги мне! Пришла проведать: думала, прибрали уж давно! А придется самой! Устинья неторопливо слезла со стола, отыскала на полу помятое платье, встряхнула и попыталась его надеть. Варя, продолжая ворчать вполголоса, подобрала с пола передник и бросилась помогать незадачливой горничной. — Эка угораздило тебя, Устька… Как же так?.. — Господин Шулер сказал, что представление окончено и велел идти в столовую прибрать, — оправдывалась крепостная. — Я и пришла… А тут барин. Он… подошел ко мне и… — Да полно прикидываться невинной дурехой-то, полно! Сама небось к барину полезла… Я-то думала, что у нас одна Полька такая. Но и ты туда же метишь! В хозяйские полюбовницы, бесстыдница! — Да хоть бы и так! Тебе-то что за дело?! Барин, прежде всего, мужчина, молодой мужчина, — со знанием дела изрекла девка и в сердцах оттолкнула Варину руку, поправляющую на ней передник. — Ему нужно… для счастья! — Больно много знаешь, ишь умная какая… Не узрела я на барском лице счастья-то! Аки лев бешеный из залы выбежал! — Так нам Анна помешала, — зло выпалила Устинья, пытаясь справиться со спутанной косою. — Вернулась и все мои мечты разрушила… — Ах срам-то какой! Срам! — ужаснулась Варя. — Что голубке нашей довелось увидеть! — Голубка, говоришь?.. Такая же крепостная девка она, как и мы с Полькой, оказалась! Нам Карл Модестович поведал. Я думала, ты знаешь… *** С нагруженным доверху поддоном грязной посуды Варя вышла из столовой. За нею — Устинья со скатертью в руках, наполненной черепками. Женщины едва не споткнулись в потемках коридора возле лестницы о чьи-то ноги. — Боже мой, Боже мой, — заголосила Варвара и с грохотом поставила поддон на пол. — Это же барин! Старушка нагнулась к привалившемуся к сундуку Корфу, потрогала его лоб, руки, прислушалась к дыханию. — Живой! Благодарение Господу, живой! Пьян только вдрызг! Нашел где приземлиться, и по лестнице-то не сумел подняться, эка его разморило… Устинька, зови на подмогу Никитку и Гришку, скорее! Нехорошо барину оставаться тут… *** Корф проснулся. Позднее ноябрьское утро, пробивавшееся сквозь портьеры, освещало спальню тусклым рассеянным светом и, казалось, не предвещало ничего хорошего. Никогда еще он не чувствовал себя так скверно. Голова с похмелья гудела, боль в висках становилась с каждым мгновеньем все невыносимее. Владимир скосил глаза на прикроватный пуф, где стоял графин с рассолом. Болезненно морщась, он приподнялся на постели, отпил немного солоноватой жидкости и снова откинулся на подушки. Стало чуточку легче. На душе было муторно, пока неясно, отчего. Что-то не давало барону покоя… Когда Владимир восстановил в памяти происшедшее накануне, его снова замутило, и неведомая сила словно приковала к кровати, заставила лежать неподвижно, устремив пустой взор в потолок… Вчера все прошло предсказуемым чередом… Танец Анны, ее соблазнительное тело, ее глаза, горевшие мстительным огнем… Появился Репнин, и одна его мука закончилась, зато началась другая… Анна убежала объясняться с Мишелем, а его, Владимира Корфа, словно нашкодившего кадета, распекал Оболенский… Как старик стыдил его! По самому больному месту бил… А Анна всё не возвращалась. Корф был уверен — помирились они с князем и уехали. Куда?.. Голубки найдут себе гнездышко… — Вы любите, любите Анну, только стыдитесь признаться в этом, Владимир! Даже самому себе! — отчитывал Корфа Сергей Степанович. Глаза старика метали молнии, трясущиеся от негодования руки грозно сжимали трость. — Иван Иванович по-своему любил эту девушку, и лишь одному Богу известно, для чего он держал ее в крепостных! Вы же обязаны освободить Анну и повиниться перед нею, какие бы чувства к ней не питали: любовь ли, ненависть, страсть ли! Вы сами себя не понимаете! То, что вы учинили здесь нынче вечером — недостойно порядочного дворянина! Я был о вас лучшего мнения! Вы поступили мерзко, подло, бесчеловечно: изломали судьбы сразу нескольких человек! Возможно, и свою собственную! Анна никогда не простит вас! Не простит! И ради чего тогда все это было?! Владимир оцепенел. Проницательный старик сумел разгадать его постыдную тайну за один лишь вечер. А он долгие годы сопротивлялся и тщательно таил чувства к крепостной ото всех и, прежде всего, от себя самого. И все напрасно… «Всё, всё кончено, — думал Корф, слушая отповедь Оболенского. — Нет мне прощенья… Нет надежды… Я уничтожен, жалок, раздавлен, а Анна переиграла меня, оказалась сильнее. Ее сила — в любви, в правде, которую она не побоялась раскрыть всем. Глядите: я — крепостная, но свободна от нелепых предрассудков. Я — рабыня, но не покорюсь, не променяю любовь на сытую жизнь… Не каждый способен на такое, только лишь цельные натуры…» Сергей Степанович, выпустив пар, покинул залу; музыкантов Корф отослал и остался сидеть за столом, полным нетронутых яств, наедине с невеселыми думами. Пред мысленным взором его всё ещё мельтешила обнаженная Анна… Принимаемый Владимиром алкоголь не облегчал его состояния, а лишь усугублял чувство вины, пуще распалял воображение, разливался огненной лавой по телу. Погруженный в свои мучительные размышления, мужчина поначалу не заметил, как кто-то нарушил его одиночество. Одна из молодых горничных, Устинья, тихонько собирала со стола посуду и бросала на Владимира томные взгляды. Корф молча наблюдал, как она подошла ближе и будто невзначай касаясь его плеча, принялась без особой надобности переставлять с места на место приборы, услужливо подливать ему в бокал бренди. Близость молодого стройного женского тела не пьянила Владимира, не кружила ему голову, но обещала забвение, избавление от гнетущего душу чувства, раздирающего на части… Попользоваться крепостной, подневольной — это подло, низко, бесчеловечно. Он и так низко пал, уничтожил Анну, втоптал в грязь, — ниже падать некуда!.. Пропади все пропадом! *** «Ради чего всё это было? Этот затеянный мною гнусный спектакль, унижение… Сергей Степаныч не ошибся: я люблю Анну! Давно люблю… Глупо… Безрассудно… Мучительно, безнадежно… Он прав и в том, что она не простит! И после того, что ей довелось лицезреть вчера в столовой… меня и Устинью… она будет еще пуще презирать меня. И поделом мне!.. Что делать? Выписать вольную? Отпустить Анну к Мишелю? А, впрочем, о чем это я?.. Вчера она вернулась. Она здесь, в моем доме! Значит, не простил ей князь обмана. Не смирился с её положением… Ещё бы!» Корфа внезапно посетила страшная догадка: вдруг Анна вновь предприняла попытку сбежать или же сотворила нечто непоправимое с собою?.. Превозмогая тошноту и недомогание, Владимир поднялся с постели, подошел к шкафу и стал лихорадочно одеваться… Десять минут спустя оглядел себя в зеркале: бледен, очень бледен, глаза воспалены. Зато умыт, одет с иголочки, причесан, напомажен. Полный порядок. Крайне взволнованный, он забыл про свою дикую головную боль, про недавний конфуз. Перед ним стояла задача первостепенной важности — увидеть Аню поскорее, убедиться, что она… жива, не сломлена, способна восстать из пепла; повиниться перед нею… Вольную он всегда успеет выписать, нынче это не главное! «Ты боишься отпустить Анну от себя, вот и медлишь, — нашептывал Владимиру внутренний голос. Он устал от борьбы и мысленно сдался: — Да, боюсь! Не хочу отпускать, не хочу терять. Но уже потерял… И все же…» *** Корф безуспешно ее искал по всему дому, в мезонине, на чердаках, чуланах, созвав на подмогу дворовых. И лишь под вечер, измотанный, перепуганный, отчаявшийся обнаружил девушку в заснеженной беседке… Замер на пороге. Невольно залюбовался ее профилем в обрамлении белого пухового платка, залитым холодным лунным светом; ее фигуркой, облаченной в темно-синий салоп, отороченный беличьим мехом. Она заметила тень, упавшую на промерзлый настил беседки, вскинула голову. Застыла, глядя в лицо Владимиру широко распахнутыми глазами. Через пару мгновений они презрительно сузились, губы сложились в кривую усмешку. С платка, подобно росе, скатились на щечки капельки талых снежинок. — Анна, д-добрый вечер! Я… искал вас! Девушка медленно поднялась со скамьи, рука ее в меховой рукавице непроизвольно потянулась к горлу. Скоро овладев собою и сделав беспристрастное лицо, она спросила сухо: — Как изволите видеть, я здесь. Что вам угодно, Владимир Иванович? — Я пришел… Хочу повиниться пред вами. В глазах Анны вспыхнуло искреннее удивление, сменившееся болью. Со стороны дома зажегся фонарь. Это Григорий, заслышав голос хозяина, засветил его. Пространство беседки озарилось приглушенным желтым светом. Стало сказочно красиво вокруг, но снежная прелесть вечера не радовала понурых собеседников. Не замечали они, как засеребрились ветви молодых яблонь, заблестели перламутром сосульки, застывшие в завитушках плетеных прутьев; как заискрились снежинки в воздухе, наполненном тишиною; как желтый фасад особняка стал будто бы ярче, праздничнее — казалось, родной дом так и манил к себе, в уютные теплые объятия. — За что, собственно, вы просите прощения, Владимир Иванович? — За подлость, за унижение… Знаю, что сделал вам больно, очень больно… — Вот как? — не скрывая злой иронии, спросила Анна. — И что же сподобило вас прийти к такому умозаключению? — Анна! Поверьте, я искренне раскаиваюсь в том, ч-что произошло… Девушка окинула мужчину недоверчивым взглядом. Помолчала, кусая пересохшие губы. — Не кажется ли вам, что вы запоздали с извинениями, господин барон? К чему они?.. Вы добились того, чего хотели! Вы прекрасно понимали, что после «представленья» у меня не будет шансов остаться с Михаилом! — В голосе Анны прозвучали истеричные нотки. — Теперь все знают, что я — дворовая девка! Все лицезрели меня полуголой, танцующей перед вами… Михаил отвернулся… К чему извиняться?! И перед кем?.. Я — вещь, рабыня, ваша рабыня! Такая же бесправная, как Полина, Даша, Устинья… И сотни других! Анна смотрела куда-то поверх плеча Владимира и не замечала, как он продрог, что он стоит перед нею без головного убора и рукавиц, в пальто нараспашку. Не замечала она ни его растерянности, ни покрасневших, наполненных болью и состраданием глаз; ни того, как он подносил к губам покрасневшие кулаки, дабы немного согреть их дыханием. Силы покинули Корфа, и он тяжело опустился на скамью. А девушка, воспользовавшись этим, выбежала из беседки. Владимир некоторое время сидел неподвижно и глядел, как отдаляется ее фигурка, как мелькают ее сапожки в белизне снега, как колышется на ветру подол платья. Меланхолично думал о том, как прелестно вокруг: вчера было грязно и сыро, а нынче с самого утра сыпал снег. И сейчас он валит с неба тяжелыми белыми хлопьями. Владимир вдруг сорвался с места и побежал за Анной, нагнал, окликнул. Она дернулась, ринулась в сторону. Он снова нагнал ее, отчаянно сопротивляющуюся, сграбастал в объятия. Оба поскользнулись на промерзлой земле, упали в мягкий сугроб. Он упал на нее сверху, сумев не причинить боли, навалился всей своею тяжестью. С упоением целуя в губы, сжал большими холодными ладонями ее разгоряченное лицо. Увлекся, ощущая, как по телу разливается тепло, как чувство необъяснимой пьянящей радости охватывает душу: только с Аней так хорошо ему — так ново, волнительно, щемяще-нежно… Едва он оторвался от девушки, дабы перевести дыхание, она залепила ему пощечину. Рукавица не смягчила удара. — Вы ничем не лучше Карла Модестовича, Владимир Иванович! Нет, вы даже хуже! Вы… вы омерзительны! Ее крик разорвал робкую тишину, которая, казалось, звенела в воздухе. В это же самое время со стороны крыльца послышался Варин зов: — Аннушка, где ж ты? Аннушка-а-а! Кухарка, сойдя со ступеней и прищурившись, разглядела-таки барахтавшихся в снегу. — Экий проказник барин! Вчерась с одной девицей в столовой миловался, нынче — другой покоя не дает. Надо спасать голубушку, — пробормотала она и, набравши полную грудь воздуха, крикнула пронзительно: — Аня! Аннушка-а-а! — Вы меня не так поняли, Анна! Это…. совсем не то, что вы подумали, — тихо сказал барон, машинально потирая пылающую щеку. Анна трепыхалась в его руках, словно синица, пойманная в клетку. Испугалась она внезапно возникшего чувства… чувства необъяснимого телесного влечения к ненавистному человеку. Когда Владимир целовал ее, она таяла, тянулась губами к его губам… Когда обнимал неистово, вжимая в пушистый сугроб, она желала, чтоб он никогда не оставлял ее, не размыкал крепких теплых объятий, не прекращал поцелуев; желала, чтобы эта сладостная мука продолжалась вечно… И лишь крик Вари вернул Анну в суровую действительность. Он — хозяин, она — крепостная; он — тиран, жестокий крепостник, самодур, волокита, коварный обольститель, покоритель женских сердец. Он ничем не лучше Карла Модестовича… — Выпустите же меня, прошу вас! Варя зовет! Корф опомнился, нехотя освободил девушку от тяжести своего тела, встал, помог подняться и ей. Медленно, трепетно отряхнул снег с ее платка и салопа. Дыша прерывисто, положил руки Ане на плечи, заглянул в растерянные глаза. Опустил голову, тихо радуясь, что низменные чувства молчат, уступив место умилению, светлой грусти и смущенной растроганности… Так хотелось украсть у нее несколько минут, побыть рядом в морозной тишине волшебного вечера, пройтись плечом к плечу по заснеженным аллеям усадьбы под печальный перезвон колокола домашней церкви, объясниться… Он забыл обо всем в эту минуту, счастливо улыбнулся. Как это хорошо и просто — любить и любимым быть… Нет границ, нет сословных предрассудков. Это все надуманное, пустое… — Я надеюсь, когда-нибудь вы сможете простить меня, Анна! — дрогнувшим голосом проговорил Корф. — Никогда, — зло прошептала она, глядя в лицо барону. Словно водой студёной окатила. — Вы сломали мне жизнь, разлучили с Мишей! Я ненавижу вас! Ненавижу! *** Корфу, вернувшемуся в дом, доложили, что в кабинете его дожидается Сергей Степанович Оболенский. Без предварительных вступлений, но весьма корректно и вежливо старый князь предложил выкупить Анну. Подчеркнул, что крепостная девица Платонова будет принадлежать не лично ему, а Императорскому театру. Барон, придя в крайнее замешательство, но сумевши скрыть его, под бдительным оком старого князя предварительно оформил купчую, пообещал подумать неделю и заявил, что в случае положительного решения он подпишет сию бумагу и в сопровождении верных слуг отправит Анну в театр. «Продана! Почти продана. За тысячу двести рублей ассигнациями. Но есть неделя на раздумья… Есть время, есть надежда. Анна всё поймет, простит, растает от любви…» Оболенский, очень довольный и подобревший, покинул кабинет. Некоторое время спустя послышался стук в двери. Владимир подобрался весь, зажмурился: неужто Анна?.. Она всегда стучит именно так: три раза, негромко, деликатно. — Войдите! — голос Корфа сел от волнения. Прокашлявшись, он повторил громче: — Войдите! Щелчок, скрип затворяемой двери. Владимир заставил себя поднять голову: на пороге стояла Полина. — Чего тебе? — бесцветно спросил он, обмякнув в кресле. — Ох, барин! — Ну? — Меня Варвара прислала, — пропела Полина и медленно приблизилась к хозяину, — узнать, не нужно ли чего?.. Барон обреченно хмыкнул. Певучий голос девки, полный неги, ее плавное скольжение по паркету не оставляли сомнений в том, какую «помощь» ему пришли предложить. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и застыл, когда почувствовал мягкую теплую ладонь Полины на щеке. В который раз пытался испытать себя: может, все-таки не только Анна способна вскружить ему голову, довести до самозабвения? Не всё ли равно?.. Разве он не может быть счастливым и довольным, брать от жизни всё, как и раньше? — Таки Варвара тебя прислала… помочь мне? — с ироничной грустью в голосе спросил Корф. — Но… мне ничего не нужно. Можешь идти! — Что вы, барин! — разочарованно протянула соблазнительница и пленительно осклабилась. Встала сзади и начала ласково массировать хозяину шею. Зашептала в самое ухо, слегка касаясь губами мочки: — Варя лишь намекнула, а я сама захотела прийти… Я помогу вам забыться, расслабиться, всё сделаю как надо… Всё, чего вчера вас лишили эти глупые, неумелые девки… Начавший было млеть от нежных касаний женских ладошек, Корф усилием воли стряхнул с себя морок, откинул Полины руки и вскочил с кресла. Процедил тихо: — Разве я неясно сказал: можешь идти?! Иди! Ступай… И Варе передай, чтобы зашла ко мне! …Часы размеренно и гулко пробили десять раз, и в хозяйский кабинет вплыла Варвара. Корф через силу улыбнулся ей. — Звали, барин? — Звал, Варечка… Анна… Как она? Старушка вскинула на него кроткие очи, заморгала часто-часто. Сложила полные руки на животе. Переступила с ноги на ногу. — Спит она. Напоила я ее отварами. Спит… Вы бы помягче с нею, барин! И так за жизнь свою настрадалась… Владимир медленно кивнул. Закусил губу. — Она… плакала? — Да… То есть нет, барин. Ушла к себе, а я за нею увязалась. Упала она на кровать, лежала тихо-тихо. Я к ней и так, и сяк… Так и не добилась ответу. Дала себя напоить и уснула, горемычная. Надолго воцарилась тишина — хозяин и кухарка погрузились в свои невеселые думы. В углу неожиданно запищала и заскреблась мышка, Владимир встрепенулся и взглянул на Варвару. Она всё еще хмурилась, губы ее подрагивали, пальцы беспокойно перебирали бусины старых деревянных четок. — Варь, не тяни, — хмыкнул Корф. — Я же вижу: у тебя ко мне дело. — Да, барин. — Ну так говори… Не бойся. Не бойся… Не кусаюсь я нынче. У Варвары потеплело на душе: так мягко, ласково прозвучал хозяйский голос. — Барин, не отправляйте на каторгу плотника Савелия! Молю вас! Будьте милосердны! Он не ведал, что творил… Спьяну на вас пошел! У него четверо деток малых, как же они без отца-то?.. Напился с горя: два младенца при смерти были. Один уж, самый малый, помер к заутрене. Помилуйте, барин! Владимир опустил голову. Он сам порой не ведает, что творит… Недалеко ему до Савелия… Как Анна изволила нынче выразиться? — «Вы много хуже Карла Модестовича, Владимир Иваныч!» Или «ничем не лучше»? — На каторгу не сошлю, — мрачно ответил Корф. Кухарка напряженно следила за его рукой, беспорядочно отбивающей дробь по столешнице. — Пускай плотничает. Следите только чтоб впредь не пил и не буянил! И за доктором пошлите… для младенца. Лицо старой женщины просветлело, озарилось благодарной улыбкой. Приложив руку к сердцу, она до земли поклонилась хозяину. — Век доброту вашу помнить будем, Владимир Иваныч, батюшка вы наш! Благодарствуем! Храни вас Господь! *** На другой день они столкнулись во флигеле, пристроенном к господскому дому, между лакейской и девичьей. Корф давал указания Никите: добраться скорее до Долгоруких и узнать, что случилось с Репниным. Там ли он?.. Тем временем Анна без единой кровинки в лице выбежала из девичьей, обсмеянная дворовыми: ей не рукодельничать, мол, надо, а после откровенных плясок сразу в барские полюбовницы идти… Возле дверей, ведущих в дом, на высоком ларе притулилась недобро усмехающаяся прачка Глаша, страстно любившая разносить сплетни. — Барин, я насилу разыскал вас! — вбежал во флигель запыхавшийся Григорий. — У ворот кареты княгини Долгорукой и господина Забалуева… И полиция… «Вот и настал час расплаты… Я позабыл о суде, затеянном Долгорукой, об исчезнувшей расписке. Понадеялся на Мишеля. Не позаботился о том, чтобы найти свидетелей выплаты отцом долга, — думал Владимир, остро ощущая присутствие рядом Анны. Она стремительно шла мимо, вся какая-то потерянная, бледная, в нелепом наряде горничной, а услышав слова Григория, замедлила шаг и остановилась. И стоит теперь так близко от него, что их одежды соприкасаются, и он чувствует исходящее от Ани тепло, слышит учащенное ее дыхание. — Мое поместье со всеми душами отойдет княгине Долгорукой, и Анна тоже!.. Анна тоже!!! Что я наделал? Почему сразу не заключил сделку с Оболенским, не продал ему Анну? Почему не освободил ее? И уже не успею… Все гербовые бумаги сжег, чтоб уж наверняка… Болван! А мог бы успеть выписать вольную прямо сейчас. Какой же я идиот!.. Хвала Небесам: в ящике бюро дожидается своего часа купчая, которую мы составили с Сергеем Степановичем, и мне осталось лишь подписать ее и поставить печать. Это судьба! Решено! Аня будет продана в театр! После моей вчерашней выходки наверняка до княгини дошли слухи о крепостном происхождении Анны — с утра вся дворня треплется об этом…» Владимир, велев Анне запереться в спальне и не покидать ее ближайшие пару часов, почти бегом выходит из флигеля, минует темный коридор, парадные. В голове бьется лишь одна мысль: «Немедля в кабинет, подписать купчую». Фалды его сюртука при быстрой ходьбе взметаются вверх, так некстати открывая Аниному взору стройные длинные ноги, обтянутые синими брюками… Девушка, не послушав наказа хозяина, следует за ним. Неожиданная щемящая жалость, возникшая к Владимиру, смущает Анну. Ей хочется поддержать его в эту трудную минуту, сказать несколько ободряющих слов, пожелать удачи, выдержки, силы духа… Но она едва поспевает за ним, задыхается, и слова застревают в горле. Наслышанная о крутом нраве Марии Алексеевны (ее боялись не только дворовые, но и собственные дети) Анна понимала, что ее дальнейшая участь незавидна, что станет она собственностью княгини Долгорукой, а та не простит ей обмана; не простит, что в детстве и отрочестве она выдавала себя за дворянку и играла с княжескими детьми. Корф не успевает добежать до кабинета: переднюю заполонили полицейские урядники. Они и преградили Владимиру путь. Он огляделся. Так непривычны громкие чужие голоса в доме, звон шпор по паркету. Среди царящего вокруг хаоса, тесно примкнув друг к дружке, перешептываются зачинщики сего действа: княгиня Долгорукая и предводитель уездного дворянства господин Забалуев. Корф быстро проходит вперед, становится возле большого овального зеркала в золотой оправе, небрежно опирается рукою на призеркальный столик. Тем временем от урядников отделился исправник, высокий полный человек средних лет с закрученными книзу темными усами и военной выправкой. Он на мгновенье замешкался, оглядел собравшихся и, водрузив на нос пенсне, долго всматривался в бумагу, которую ему предстояло зачитать. Прокашлявшись, начал: — 1840 года октября 30 дня Двугорский уездный суд рассматривал дело о неправильном владении Владимиром Ивановичем бароном Корфом имением, принадлежащим Марии Алексеевне княгине Долгорукой, состоящим в Двугорском уезде в селе Исток… Корф вполуха слушал исправника и не спускал взгляда с княгини Долгорукой: та продолжала шептаться с Забалуевым. — …мужеского пола тремястами душами и женского пола четырьмястами душами, усадьбою, землею с лугами и угодьями в четыре тысячи десятин. Из дела видно: означенная княгиня Долгорукая 1840 года августа 2 дня взошла в уездный суд с прошением в том, что покойный Иван Иванович барон Корф не выплатил долг покойному ее супругу, Петру Михайловичу князю Долгорукому. Мария Алексеевна княгиня Долгорукая предоставила суду запись из расчетной книги от 1833 года апреля 16 дня, заверенную подписью Ивана Ивановича барона Корфа, гласящую о том, что поместье отходит в собственность четы Долгоруких в случае невозврата долга Петру Михайловичу князю Долгорукому. Суд, действующий в полном соответствии с законом… — Это ложь, господин исправник! После кончины барона Корфа расписка шестилетней давности о выплате долга исчезла из несгораемого шкафа! Корф оборачивается и едва не ахает в голос: справа от него стоит Анна! Велел же он упрямице запереться в комнатах! Чего ради увязалась за ним? Чего ради усложняет себе жизнь? Девушку спасла счастливая случайность: ее слова потонули в перебранке, учиненной Забалуевым и Долгорукой. Близорукая княгиня не узнала корфовскую воспитанницу в одежде горничной: в прямом темном холстинковом платье и белом накрахмаленном переднике, с белой наколкой в собранных на затылке волосах. — Молчите Бога ради! Ступайте к себе, запритесь, я же велел вам, — еле слышно процедил сквозь зубы, склонившись над Аней.— Скорее! Девушка помедлила. Взглянула на Владимира растерянно. — Я хотела помочь… восстановить справедливость, — прошептала она. — Я приказываю! Корф, загородив ее собой, подтолкнул к служебной двери, к счастью оказавшейся за его спиною.