Запах свободы

Уютную просторную кухню с огромной белёной печью посередине, примыкающей к одной из стен, наполняли запахи солений, зажаренного с яблоками гуся, ароматы восточных пряностей. Владимир прислонился к дверному косяку, прикрыл глаза. Всё было как в детстве перед рождественскими праздниками. Казалось, что милая, пухлая, пахнувшая корицею и сдобными булочками Варя сейчас приласкает его, усадит за деревянный стол, покрытый белоснежной скатертью с яркой причудливой вышивкой по краям, выслушает его болтовню, напоит сладким отваром из сухих фруктов… Варины помощницы сновали туда-сюда, от одного пышущего жаром котла к другому, носили ведра с водою, шинковали овощи, перебирали крупы, мыли, месили, жарили… Повариха, уперев руки в бока, прикрикивала на них, торопила, подбадривала, хвалила… Заметив Корфа, девки застыли на местах, опустили головы. Варвара подала им знак: не прекращать работ. — Владимир Иваныч… Барин, что ж вы в дверях-то замешкались? Присядьте… Корф отделился от косяка, шагнул к кухарке. От почтительных слов ее веяло холодом. Она стояла возле стола, глядела на него исподлобья; полные руки комкали запачканное маслом полотенце. — Гляди, Варь, отвечаешь за Анну головой! Двери запирай за собою хорошенько. Корми ее, говори с нею, но из комнат не выпускай! Охрану я приставил. — Владимир протянул кухарке ключ. Спрятал взгляд. Круглое, румяное от натуги лицо Вари вытянулось, краска схлынула с него. Полные губы сложились в трубочку. Зеленые в темную крапинку глаза буравили хозяина, осуждали, жалели, негодовали… — Ох, не дело вы затеяли, барин! Пожалеете о содеянном! Всю жизнь раскаиваться будете… Помяните мое слово… Всю жизнь! Голос кухарки был тих, но грозен. На последнем слове едва не сорвался на крик. Барону стало не по себе. — Не смей мне перечить и пророчить! Твоё дело — исполнять! Вылетел из кухни, хлопнув дверью так, что у Вари заложило уши. — Что творится-то!.. Дожили мы… Даже при Иван Иваныче подобной срамоты не водилося, — пробормотала она, тяжело вздохнув, и принялась собирать обед для Ани. Дверь вдруг снова распахнулась, и на кухню ворвалась заплаканная Василиса. Огляделась вокруг, кинулась к Варе: — Где Аннушка? Анна где?! — А что еще стряслось-то?.. Что с моей девонькой?! Со сбивчивых слов дворовой Варвара поняла, что плотник Савелий, муж бедняжки, отец пятерых детей, поутру пытался увести с конюшни лошадь. Угрожал ножом задержавшему его конюху Никите, а затем и самому хозяину. Накануне напился с горя бражки: двое малых сыновей враз смертельно занемогли, вот и хотел он самолично доктора привезти. — Пойду к Аннушке: авось уговорит барина отменить наказанье. Ведь на каторгу сошлют мужа моего… Отца пятерых! — Погоди: так это барин о каторге распорядился? Али управляющий приврал? Ах, все-таки барин… — ужаснулась Варвара. — Так за дело же на каторгу… Что Аннушка-то может?.. Старый барин к ее словам иной раз прислушивался, было счастливое время… А Владимир Иваныч даже говорить с нею не станет! Нет, Вася, никак нельзя тебе к Аннушке. Я сама к хозяину пойду! Через четверть часа Варя вернулась ни с чем: Корф заперся в кабинете и велел никого к нему не впускать. *** Музыканты тихо играют. Стол ломится от яств. Таинственно мерцают свечи в позолоченных канделябрах. Копченая севрюга, запеченный гусь, всевозможные соленья, устрицы, икра… Алкоголь на любой вкус. Не хватает лишь десерта… Владимир сидит словно на иголках, время от времени наполняет бокал францвейном, выпивает залпом и продолжает ковырять вилкой в тарелке. Бросает изредка беспокойные взоры на князя Оболенского, с аппетитом поглощающего закуски одну за другой, нахваливающего хозяина дома и его повариху за ужин. — А где же… Анна? — артистично разводит руками старый князь. — Предстоящее зрелище не для женских глаз, Сергей Степаныч. — Ах, да-да-да, покорнейше прошу простить мою забывчивость, Владимир... Всё великолепно! Просто великолепно! Надеюсь, и мой племянничек скоро подоспеет… Но где же обещанное… гм… гм… зрелище? — Скоро, скоро, Сергей Степаныч. И Мишель обещался быть, — загадочно тянет Корф, а у самого в душе всё переворачивается. Он еще пуще напрягается, когда чуткий слух его различает тихие шаги и шорох юбок. — А вот и десерт! Анна ловким движением составляет с подноса мороженный десерт, обильно политый ромом, и фрукты в фарфоровых вазочках, ставит на стол графин с мадерой, разливает сладкое вино по хрустальным фужерам. Ни разу не дрогнули ее тонкие руки, словно всю жизнь она прислуживала за столом обнаженной в качестве крепостной. Оболенский в предвкушении пикантного зрелища разглядывает девицу в пестрой юбке, в откровенном лифе, продолжает с аппетитом жевать и покрякивает от удовольствия. Не узнает он, кто перед ним под слоем полупрозрачных разноцветных покрывал, с ярко накрашенными губами, в рыжем парике. Корф краем глаза видит, как Анна грациозно отходит в сторону, на тебризский ковер с причудливым рисунком, расшитый золотыми и серебряными нитями… Залу наполняют звуки волнительной музыки. Танец начинается… Ее участь — развлекать господ, исполнять их прихоти… Она хотела нынче бежать из дому, но барон запер ее! Приставил к двери охрану, милостиво позволил кухарке кормить, поить и говорить с нею! Не проще ли голодом заморить?... О, как же ей хотелось умереть как можно скорее, дабы не испытывать унизительных мук, не сидеть в полутемной комнате в ожидании агонии. Не думать о предстоящем унижении, не видеть того мерзкого костюма возле полога.  Пришла Варвара, принесла обед. Ужаснулась поначалу, узнав об Аниных планах. «Коли нет мочи терпеть… беги, девонька! Всю вину приму на себя, охрану отвлеку! И на каторгу пойду! И под порку!» Анна была убеждена: не станет Корф жестоко наказывать Варечку, няньку свою бывшую. Это ее, Анну, Владимир ненавидит всю жизнь и презирает. Занимала она неподобающее место в доме, крала внимание отца! Из-за нее старый барон на театре помешался… «Варечка, милая, у меня уж все припасено для побега… Подамся в Москву, колье свое бриллиантовое продам — подарок Ивана Иваныча, устроюсь как-нибудь. Авось повезет с добрыми людьми. Не могу я более мириться с произволом, сносить унижения! Быть вещью, рабыней! Варечка, Владимир меня даже в смерти отца подозревал, кричал, что я яду ему подлила. Обещал полиции сдать! Это невыносимо!» «Верно! Невыносимо, страшно все это, бедненькая моя! Совсем барин наш озверел! Ишь, чего затеял: пляски срамные!.. Беги, Аннушка, беги! — часто кивает Варя со слезами на глазах. — Погоди, милая, вот только немного стряпни принесу. Пирожков, молочка, яблок…» «Хорошо, Варечка. Я подожду тебя здесь, а затем к Никитке на конюшню побегу. Довезет он меня до Старой Вязовки и воротится, дабы не вызывать подозрений». Побег не удался. Анну, крадущуюся по коридору, одетую по дорожному, застукал сам Владимир. Он бесцеремонно вырвал саквояж из ее рук, вытряхнул все содержимое на пол и приказал вернуться в комнату. Стращал тем, что по ее вине накажет посмевшую ослушаться его Варвару и бестолковую охрану. Схватил за руку и поволок отчаянно сопротивляющуюся девушку назад в комнату. «Не наказывайте охрану и Варю! Накажите меня! Меня! Это я уговорила ее, я отвлекла Степана…» «Варю не трону, Степана… велю запереть на сутки в подполе, дабы впредь не зевал, не поддавался чарам бездарных актрисулек, — процедил Корф, едва сдерживая ярость, и отпустил Анну. — А ты… заплатишь за все! Не желаешь отказаться от Репнина?! Играешь в благородную любовь? Ну что ж, посмотрим, как изменится лицо Мишеля, когда он за ужином воочию узрит, кто ты есть на самом деле!» Мучитель ушел, оставив ее одну в темной комнате. Анна слышала, как дважды повернулся ключ в замке… Летят одно за другим на пол пестрые покрывала, вьются ленты, девушка движется по залу в такт музыке. Узнав в полуголой танцовщице Анну, Сергей Степанович ахает, приподнимается в кресле, затем снова падает в него и замирает. До Оболенского доходит наконец, что на его глазах разворачивается трагедия: преднамеренное унижение воспитанницы старого барона. Анна танцует постыдный танец… Как можно?.. Анна прислуживает за столом… Анна — крепостная?! Корф не желает смотреть на Аню, а глаза против воли следят за каждым ее движением, жестом, не пропускают ни единого изгиба ее соблазнительного тела. Их взгляды пересекаются: его, жадный, потемневший, мятущийся, и ее, огненный, жаждущий мести. Дыхание его сбивается, в глазах темнеет. Кажется, его разорвет сейчас на части… Владимир усилием воли меняет позу, пытается глубоко вздохнуть. Зря он это затеял. Он никогда прежде не видел Аню обнаженною, и увиденное потрясло его: совершенна, желанна до боли, нежна… Он хотел ее унижения, был убежден, что, увидев ее, полуголую, в роли крепостной, станет презирать и излечится наконец… И Мишель излечится… «Любуйтесь, любуйтесь мною, господин барон, пожирайте взглядом, горите в омуте желания… Так вам и надо, гордый, бессердечный… Как смешон ты теперь, и знаю я: будешь у моих ног, когда все разойдутся… Только бы к ужину не явился Михаил… Я все объясню ему завтра, он все поймет, он любит меня…» Она сотворила изящный пируэт, взмахнула рукою, выставляя напоказ прелести своего молодого тела; заметила, как дернулся Корф, как закинул ногу на ногу, сомкнув в замок руки на коленях, отчего штанина задралась, открывая ее взору черные туфли с заостренными мысами на шелковых завязках и белые чулки. Владимиру хотелось встать, подбежать к Анне, накрыть фраком и увести ее… Краем глаза он заметил, как застыли возле дверей крепостной Григорий и управляющий Карл Модестович, как подобрался в кресле и еще пуще нахмурился Оболенский… Внезапно потянуло сквозняком. Гриша и Модестович синхронно расступились: на пороге столовой показался Репнин. — Анна!!! Она вздрогнула, выпрямилась, скинула яркий парик, уронила бессильно вдоль тела руки… — Ч-что… что это значит?! — Голос Репнина сорвался на фальцет. — Миша… Миша… Ради Бога, я всё объясню! — вскричала Анна. Михаил перевел ошалелый взор на друга. Тот сидел в принужденной позе, бледный, крайне взволнованный, вцепившись руками в подлокотники широкого кресла. — Анна… исполняет обязанности крепостной актрисы! Корф сам себе подивился: как только сил хватило усидеть на месте с непроницаемым лицом? Видел бы он себя со стороны… — А-анна — крепостная? — машинально спросил Репнин, шагнув к ковру. Ответом ему было гробовое молчание. Даже музыканты прекратили играть по знаку князя Оболенского. Анна бросилась к Михаилу, дрожа всем телом, и спрятала лицо у него на груди. Старалась удержать рыдания. — Миша, я все объясню… Я боялась потерять тебя, Миша! Репнин оторвал девушку от себя — грубо, резко, причинив ей боль. От неожиданности она потеряла равновесие и упала на пол, головою — прямо к ногам Корфа. Владимир, словно пушинку, легко подхватил ее на руки, но Аня так отчаянно сопротивлялась, брыкалась, что он неожиданно для себя выпустил ее, и она ринулась к дверям. За Михаилом. Выбежав полуголой в тонких сапожках в туманную ноябрьскую стужу, Анна едва не налетела на Гришу, который, ошалев от увиденного в столовой, не знал, куда себя деть, и сквозь толпу любопытных дворовых зевак, жаждущих развратных зрелищ, пробрался на крыльцо — освежиться. Заплаканная девушка, не заметив его, пронеслась мимо, спустилась по лестничным ступенькам и позвала отчаянно: — Миша! Миша!.. Григорий двинулся за Аней, успел накинуть на хрупкие плечи ее свой тулуп, и она, забыв поблагодарить благодетеля, машинально в него завернулась. Порывистый ветер колол ей лицо острыми льдинками, сапожки скользили по заледенелой земле. Всего несколько шагов отделяли ее от князя, вцепившегося в поводья и примкнувшего головою к белесой конской гриве. Репнин ждал, когда сменят порванную им же уздечку. Он медленно обернулся на Анин зов. Крылечный фонарь осветил его изнеможенное посеревшее лицо, ставшую вдруг сутулой фигуру. — Вы с Владимиром Корфом обманывали меня! Смеялись надо мною?.. Рот князя кривился в горькой усмешке, в глазах застыла боль. — Нет, Миша, нет! Всё не так… Я всё объясню… Но Репнин словно не слышал мольбу девушки. — Так значит, ты — крепостная девка Корфа! И он волен сделать с тобою все, что пожелает! Ты была близка с ним?! — Да как вы смеете?! Михаил Александрович, вы же… вы же ничего обо мне не знаете! — Действительно, я вас не знаю!.. Почему вы не рассказали мне всю правду о себе?! Для чего прикидывались дворянкой, воспитанницей старого Корфа? А я любил!.. Я мечтал жениться на вас! О, какой же я идиот! Анна замерла, потом разом сникла вся. Сделав шаг назад, не удержалась на скользкой заледенелой земле и осела в грязный снег. — Я все та же Анна! Посмотрите на меня! Я все та же! Я люблю вас, Миша! — вскричала она и попыталась встать. Поднявшись на колени и выставив вперед одну ногу, она не удержала равновесия и снова оказалась в снегу. Репнин скользнул по ней презрительным взглядом, сунул руки в карманы пальто и отвернулся. Устремил взор на крыльцо, ругая на чем свет стоит медлительного шорника, замешкавшегося с конской упряжью. — Не-е-ет, ты не та же! — снова взъярился князь, подлетев к рыдающей в снегу Анне. — И эти глаза, в которые я мог смотреть часами… Бесстыжие! Глаза обманщицы, актрисульки! До каких пор вы собирались скрывать от меня своё положение?! Наконец Анна сумела подняться, шагнула к Михаилу. Ее всю колотило. — Я собиралась все рассказать. Всю правду… Вчера вечером. Но вы уехали… — Мне не нужны оправданья корфовских крепостных! Ступай к своему барину! Развлекай его! Ну же!!! Князь в бессильной ярости поглядел на коня с болтавшейся уздечкой: пропади все пропадом, он доедет до Долгоруких и так, не станет дожидаться починки. Только б не видеть более крепостной барона Корфа… *** Анну несло назад, в столовую, к Владимиру. О, она поглядит ему в глаза и выскажет все, что думает! Ей нечего терять! Репнин убил в ней любовь, растоптал ее в холодном мокром снегу, когда не подал руки и не пожелал выслушать. Когда оттолкнул ее в столовой. Дал понять: она в его глазах — полное ничтожество! А виноват во всем Корф! Девушка решительно распахивает двери и выбегает на середину залы. На тот самый ковер, где она давеча плясала. Сбрасывает с плеч тулуп. Танец еще не окончен, не так ли?.. — Вы довольны, барин, довол…?! Анин голос обрывается на полуслове. Глаза привыкают к темноте. О, что она видит?! Ее хозяин, ее ненавистный хозяин, ее вечный мучитель и горничная Устинья на столе… Полумрак. Свечи едва теплятся в настенных канделябрах, догорают с отчаянным треском. На полу — черепки от разбитой посуды, остатки деликатесов, перепачканная белая скатерть… И эти двое… обнаженные, в бесстыдных позах… Доигрался барин… Аня, словно пьяная, натыкаясь на стулья и роняя их, в потемках пробирается к дверям. Комната огненными вихрями вертится пред ее глазами. Гул в ушах нарастает, Анну мутит от отвращения… Владимир трясущимися руками натягивает брюки, пытается заправить в них рубашку, путается в болтавшихся помочах. Распластанная на столе девка непонимающе оглядывается вокруг…