Единый чёрный

      Прошлое — оно как собака. Чувствует страх. Поэтому Дазай просто отрезал от себя ненужный эмоциональный багаж и смотрел только вперёд, не смея повернуть голову. Прошлое чувствовало, когда смотришь на него. Тогда оно начинало сочиться из всех щелей, волоча к тебе длинные щупальца из сгустков былых ошибок, стремясь задушить ими. От этого нельзя было закрыться ни одеждой, ни бинтами, ни даже способностью. Когда щупальцам удавалось добраться до него, обернувшись вокруг и придавив своим весом, он мог днями лежать, чувствуя, как свербит кожа под бинтами. Хотелось содрать её ногтями, соскоблить чем-то острым, чтобы избавиться от мерзкого ощущения. Впадая в забытье на короткие промежутки времени (потому что даже сон отказывался играть на его стороне уже долгие годы), Дазай чувствовал себя распятым на полотне жизни. Запертым в клетке собственного тела, между прутьев которой проглядывали его ошибки. И Дазай смотрел на них, не отводя глаз. Они тоже чувствовали страх. А вот он не чувствовал ничего. Только гул в голове и чесотку под бинтами. Воспаление в шрамах от недостатка витаминов? Пора сделать перевязку? Просто плод воображения? Дазай не остановился ни на одном из этих предположений, предпочитая не двигаться, чтобы щупальца не сжались ещё сильнее, вдавливая его в собственную бесполезную оболочку.       Смотря в зеркало, он не узнавал человека в отражении. Это не было чем-то плохим или хорошим — просто по ту сторону реальности на него смотрел незнакомец. Именно поэтому Дазай всегда считал, что зеркала врут. В Агентстве с него смеялись из-за подобных высказываний — как и из-за множества других. Дазаю нравилось заставлять людей смеяться, хоть как-то реагировать на него, показывая, что он всё ещё существует. Что щупальцам прошлого не удалось поменять его с тем незнакомцем из отражения. А временами это ощущалось именно так.       Пусть он не бежал от прошлого, прекрасно зная, что это дохлый номер и показатель ещё большей трусости, чем Дазай мог себе позволить, он и не бежал ему навстречу. В нужное время в нужном месте, в нужное время сбежать из нужного места — это было похоже на танец. Или на кукольный театр, где Дазай на кончиках пальцев держал ниточки своей же марионетки, наблюдая за тем, как она рассекает по улицам города, избегая нежелательных встреч и влипая во вполне желательные неприятности. Чувство полного контроля он унёс за собой из Мафии в качестве сувенира, завернувшись в него, как в ещё один слой бинтов. Он знал всё и обо всех, тщательно следя за тем, чтобы о нём не знал никто и ничего. Все вокруг были его друзьями, которых он держал близко, и в то же время врагами, которых он держал ещё ближе. Спонсоры его вечной рефлексии, — как Дазай называл их иногда. Или его антонимы — что было более поэтично, как он считал. Когда-то он предложил Куникиде поиграть в эту спонтанную игру, однако тот не прочувствовал всей прелести, решив, что Дазай снова хочет поиздеваться. В этом было зерно истины, горькое противное. От себя тоже не убежишь — а вот это Дазай как раз пытался сделать слишком долго, чтобы вспомнить, когда начал.       Чередование рутины с щупальцами дотянуло его до дня встречи с Ацуши — воистину феноменального события. Новые фигуры в театре это всегда хорошо. Они привнесут новые возможности и пути развития. И Ацуши оказался просто невероятной находкой, одним своим появлением спровоцировав падение всех домино разом. Будто лопнула растягивавшаяся всё шире, и шире, и шире нить. Дазай был уверен, что услышал этот тонкий звук между кашлем парня, выловившего его из реки. Этот звук натянул его собственные ниточки, поднимая бренное тело до тех пор, пока Дазай не сел на земле с широко открытыми глазами и не сказал: «Я спасён?» Как он любил разбрасываться словами, в которых каждый мог услышать что-то своё. Он, например, в тот момент даже не думал о реке, но мальчишка-оборванец явно принял всё на свой счёт и оскалился, заставляя Дазая подыгрывать ему. И он послушно играл свою роль до тех пор, пока декорации не сменились хорошо знакомым подвалом Портовой Мафии. В похожих он бывал не одну сотню раз, прожигая бурную молодость в пытках людей и выдавливании информации. Эх, были времена.       Дёрнув запястьями на пробу, Дазай остался покорно стоять на месте. Даже стопы полностью пола касались — пятизвёздочный приём. Ещё и любезно оставили отмычку между бинтов, чтобы можно было развлечь себя открыванием и закрыванием замков, занимая время. Этим Дазай и занимался, на всякий случай замкнув наручники, когда услышал шаги. Два человека, один из которых был явно легче, чем второй. Или более нервный, раз едва касался стопами земли. Когда драгоценные гости (хотя для него они должны быть хозяевам) явили себя взору один за другим, игривая улыбка на губах Дазая растянулась чуть шире, чтобы погаснуть через мгновение. Он ожидал увидеть Акутагаву после случившегося — уже даже набросал несколько дополнительных сценариев их диалога на досуге. Но увидеть Чую, вальяжно идущего следом, заложив руки в карманы, он не ожидал. Он думал, что Чуя явится позже, когда Дазаю проведут тщательную головомойку стараниями бывшего ученика. Чуя должен был прийти один, чтобы без лишней компании предпринять жалкие попытки поиздеваться над Дазаем, пока не осознает, что изначально издевались над ним самим.       Что удивило ещё больше, так это тот факт, что Чуя удостоил Дазая лишь коротким взглядом из-под полей шляпы, после чего с невозмутимым видом подпёр спиной стену и скрестил руки на груди. Его тело кричало о напряжении, что было неудивительно — всё-таки такая встреча спустя четыре года радио-молчания. Но странно было то, что он не сказал ни одного едкого слова, хотя Чуя никогда не лез за ними в карман. Неужели он настолько изменился за эти годы? Или настолько хотел посмотреть, во что превратился Дазай, прежде чем самостоятельно забросить удочку? Дазай не возражал против дополнительных зрителей, собираясь предоставить хорошее представление. И Акутагава с энтузиазмом помог ему в этом.       На первый взгляд казалось, что Акутагава практически не изменился, но что-то заставило Дазая насторожиться. Взгляд Акутагавы был иным, не того градуса отчаянной ненависти, который ожидалось увидеть. Да и голос, пусть звучал так напряжённо, словно парня предварительно долго и со вкусом душили, был куда сдержаннее, чем было свойственно непутёвому ученику в юношестве. Неужели таки вырос и пересмотрел свои взгляды на жизнь? Дазай бы похлопал, не будь руки заняты. Ему действительно пришлось постараться, чтобы вывести Акутагаву из себя и заработать душевный удар по лицу, расцветший ненавистной болью. Тело Дазая помнило старые уроки: чувствуешь боль — не позволяй ей сбить тебя с толку. Закаляй разум, будь его владельцем. Мысли рационально. Логично. Он почти слышал голос Мори, въевшийся в мозг примерно так же, как щупальца прошлого просачивались в щёлочки шрамов, проникая в самую гниль, которой пропитался Дазай. Однако он получил желаемый триггер, и теперь его разум был кристально чист, из-за чего Акутагава вновь превратился в открытую книгу. Как быстро он превращался в того самого сорванца, что не понимал команд без пары (или десятка) наставительных пинков. За считанные минуты Дазай услышал то, что хотел. И всё это время он смотрел на стену, у которой статуей застыл Чуя.       Когда Акутагава ударил Дазая, Чуя даже не дёрнулся и не издал и звука. Лишь губы дрогнули, будто он сдерживал ухмылку. Дазай следил за каждой мелочью, пытаясь разобрать эту спонтанную головоломку. Не в манерах Чуи было просто стоять и смотреть, когда он мог присоединиться к веселью. Он даже не сказал ничего, когда Акутагава поддался эмоциям, явно выдав больше, чем следовало. Наверняка Чуя уже догадался, что Дазай просто подтверждал уже полученные данные, поэтому от молчания Акутагавы не было никакого толка.       Лишь стоило Дазаю обмолвиться о своём новом подопечном, как на лице Акутагавы загуляли желваки. Самая больная мозоль, недавно натёртая и нещадно болящая. Самое лучшее место для удара, буквально кричащее «пни меня». И Дазай пнул, чтобы увидеть, как далеко сможет зайти. Прежде, чем Акутагава открыл рот, раздался тихий хлопок, и он повернулся, а Дазай вновь перевёл взгляд на Чую. Тот смотрел только на Акутагаву, дожидаясь его внимания, после чего коротко кивнул головой в сторону лестницы. Буркнув тихое «понял», Акутагава подчинился и медленными чётко выверенными шагами направился к выходу, медленными вдохами возвращая контроль, чтобы унять дрожь в руках, порождённую яростью.       Вот он, — подумал Дазай, — тот самый момент. Момент, когда они с Чуей останутся наедине, и разгорится пламя взаимной ненависти. Однако, к его очередному величайшему удивлению, сразу же, как только шаги Акутагавы стихли, Чуя развернулся и направился к лестнице.       — Что, даже слова мне не скажешь? Похоже, Чуя совсем разучился гостеприимству, — наигранно пожаловался Дазай, легко используя ту самую интонацию, что всегда выводила Чую из себя одним своим звучанием.       Как он и ждал, Чуя остановился, а плечи его закаменели. Чего и добивался Дазай. Теперь щупальца окутали не только его без шанса на побег. Он знал, что одно из них медленно карабкалось по штанине Чуи, стремясь дотянуться до шеи и обернуться вокруг вторым ошейником. Однако Чуя не обернулся.       — Неужели Чуя настолько обиделся, что собирается просто развернуться и уйти, как раздосадованный детсадовец? — закинул удочку во второй раз Дазай. Теперь Чуя обернулся, смотря на него — всё ещё молча. И было в его взгляде что-то… тяжёлое. Почти изучающее. Дазай будто внезапно узнал человека в зеркале, смотря на чужое лицо. — Это не похоже на тебя, и мы оба это знаем. Ты должен был войти сюда летящей походкой со словами «вижу, ты всё такой же хитрый и скользкий тип, Дазай». Неужели откажешь мне в удовольствии?       Чуя молча смотрел на него, чуть склонив голову набок. Он выглядел до странного расслабленным, небрежно держа вес на одной ноге и снова спрятав руки в неглубокие карманы штанов. Накинутое на плечи пальто заставляло его выглядеть чуть внушительнее и наверняка было надето именно с этой целью, однако Дазай знал Чую даже лучше, чем свои пять пальцев. Его нельзя было обмануть такими трюками, и он собирался раскусить игру, в которую играл с ним Чуя.       — Ну что, изволишь ответить бывшему партнёру? Почему с самого первого мгновения ты не сказал и слова, предоставив всё Акутагаве, хотя знал, что тот просто выместит на мне свою фрустрацию и выдаст больше, чем узнает? — спросил Дазай, перейдя сразу к делу. Он знал, что Чуя не был глупым — усвоил этот урок одним из первых. Но почему он внезапно изменил самому себе, отказав в удовольствии покричать вдоволь?       Дазай наблюдал за тем, как Чуя сделал первый шаг. Ещё один. И ещё. Он неторопливо подошёл вплотную, сверкая открытыми предплечьями, будто кричащими «мне нет смысла защищаться, попробуй зацепи». Чтобы смотреть Чуе в глаза, Дазаю пришлось наклонить голову. Он почувствовал неладное, когда правый уголок губ Чуи дёрнулся и медленно пополз наверх — это всегда значило, что ему удалось утаить что-то, не дав Дазаю запустить свои юркие пальцы в какой-то секрет. А за четыре года их могло скопиться много, слишком много, чтобы сейчас начать перечислять варианты в голове. Дазай обнаружил, что не может отвести взгляд, будто Чуя загипнотизировал его темнотой карих глаз. Тело само по себе напряглось в ожидании опасности, хотя ничто в языке тела самого Чуи не говорило о враждебности. Затылок Дазая покрылся испариной от плохого предчувствия.       Убедившись, что захватил его внимание, Чуя неторопливо наклонился вперёд, подняв голову, и медленно разомкнул губы. Дазай заметил, как неохотно разошлась кожа, будто это было непривычным движением. Знал бы он, что случится дальше, отвернулся бы и закрыл глаза для надёжности, но вместо этого Дазай посмотрел прямо в провал рта Чуи, обнаружив, что там не хватает языка. Причём он даже не сразу понял это, а потом камень осознания упал, пустив круги по поверхности разума, и живот Дазая скрутило спазмом. К горлу подступила тошнота.       В своей жизни он искренне ненавидел боль и боялся потерять какую-либо часть себя. Да, его оболочка обременяла его, ощущаясь просто отвратительно в пользовании, но наличие всех запчастей успокаивало нервы, потому что Дазай предпочитал контролировать каждую часть себя. Он боялся остаться без конечности, ограниченный в возможностях и вынужденный полагаться на что-либо. И вид открытого рта Чуи вызвал в нём новое неприятное чувство: будто змеи клубились где-то в желудке. Будь Дазай достаточно в себе, даже опустил бы глаза, чтобы проверить, не бугрится ли кожа. Однако вместо этого он смотрел на один из своих ночных кошмаров, воплощённый в реальности на теле другого человека.       Убедившись, что дал свой ответ, Чуя закрыл рот, тихо по-хищному клацнув зубами, словно стремился напомнить, что они-то работают безотказно, и сделал вальяжный шаг назад. Под кожей Дазая ползали воображаемые муравьи, распределяя ужас по телу, медленно сдающему под напором животной паники. Дазай не знал, что его тело способно воспроизводить такую химию, думал, что ему уже давно не шестнадцать, когда один вид Арахабаки вызывал в голове мысль: «Сегодня я умру». Теперь всё было иначе, но что-то осталось неизменным. Он мог высвободиться в любой момент и убежать без оглядки, но насмешливый взгляд Чуи, так и не опустившего уголок губ, пригвоздил к месту лучше физических оков, вынуждая сдаться. Почему он выглядел так спокойно и уверенно, будто это было естественно и правильно? Почему Дазай не знал об этом? Почему Чуя позволил это с собой сделать?       — Кто? — спросил он, будто мог надеяться услышать ответ. Вместо этого Чуя слегка наклонил голову и приподнял брови. Дазай достаточно хорошо помнил их перепалки, чтобы прочитать негласное «ты идиот» на расслабленном лице. К чему задавать вопрос, на который уже знал ответ? И как бы Дазай предпочёл его не знать. Он жалел о том, что поддался порыву и окликнул Чую вместо того, чтобы позволить ему уйти. Наверно, Чуя именно этого и ждал, поэтому не торопился. — Мори-сан?       Чуя кивнул. Дазай мог догадаться, что Мори даже расщедрился на личное проведение операции, не упустив шанс блеснуть своими навыками. Надрез был клинически ровный, бесподобный.       — Но зачем? — спросил Дазай, чувствуя себя беспомощно, что было раздражающей редкостью — у него всегда всё было под контролем. В таком состоянии он вряд ли смог бы раскрыть замок онемевшими пальцами, но через пару минут легко сможет сверкнуть пятками.       На этот вопрос Чуя вздохнул (и в этом было больше звука, чем он издал за всё время, что находился в этом месте) и достал из кармана пальто телефон, что-то быстро напечатав в нём, после чего принялся ждать. Он легко постукивал по полу носком ботинка под какой-то собственный воображаемый ритм, однако в полной тишине звук казался оглушительным. Прислушавшись, Дазай различил слова «подожди» и «терпение», словно Чуя говорил сам с собой таким нехитрым образом. Или говорил с ним, ведь наверняка не мог мечтать о том, что за какие-то четыре года Дазай забыл их кодовые сигналы на тот случай, если они окажутся в разных комнатах или будут вынуждены безмолвно перестукивать по телам друг друга, обмениваясь инструкциями. Некоторые слова и команды они изобрели сами и были единственными, кто их знал. Всегда полезно иметь в рукаве пару тузов, о которых не догадывается потенциальный противник.       Ожидание привело к возвращению Акутагавы. Похоже, он успел проветриться и оседлать свою агрессию, потому что теперь его лицо выражало аккуратно сдержанное ничего. Но ему придётся ещё работать и работать, чтобы Дазай отметил это осознанно, а не в том мысленном раздрае, что спровоцировал Чуя, просто открыв рот. Это было нормой между ними, но в совершенно ином ключе.       — Что-то случилось? — приблизившись, тихо спросил Акутагава, принципиально смотря только на Чую, будто Дазай не висел на стене точно так же, как перед его уходом.       Чуя спрятал телефон и показал несколько жестов. Акутагава нахмурился, взгляд его метнулся к Дазаю и вернулся обратно к собеседнику. Чуя показал ещё несколько жестов. И Акутагава… ответил точно так же. Вытащил руки из карманов и принялся складывать пальцы в какие-то знаки, быстро и ловко изгибая запястья, будто это было для него чем-то естественным. Чуя терпеливо наблюдал, не опуская рук, после чего принялся бурно жестикулировать в ответ, безмолвно двигая губами, словно ими тоже хотел придать форму словам. Дазай мог бы прочитать их без затруднений, однако всё его внимание было сосредоточено на ручной «болтовне», которую он… не понимал. Это был нонсенс. Дазай Осаму чего-то не понимает? Невозможно. И в то же время это абсолютно имело смысл на том уровне, что вызывал желание скрипеть зубами в признании собственного поражения. Какой смысл ему учить цивильный язык жестов, когда у Портовой Мафии был собственный для боевых операций? Вот его Дазай знал в совершенстве — сам же дорабатывал на досуге.       И пока он не понимал жестов, Дазай всё ещё прекрасно знал язык тела. Он видел, что Чуя и Акутагава о чём-то спорили. Точнее, Чуя пытался уговорить Акутагаву сделать что-то, пока тот сомневался в том, что это хорошая идея, и пытался переубедить оппонента. Поджатые губы и напряжённые уголки глаз прекрасно демонстрировали то, насколько плохо ему это удавалось. Чуя же явно был уверен в своей победе, потому что с каждым новым жестом расслаблялся всё больше. И этот безмолвный разговор выглядел настолько естественно, будто они общались так постоянно. И если догадки Дазая были верны (а они всегда были, потому что его аналитические способности не притуплялись никогда), то это был наиболее вероятный факт. У Чуи наверняка не хватило бы терпения писать все указания вручную или не иметь возможности перебить собеседника.       Когда Акутагава опустил руки (во всех смыслах), поражение отразилось на его лице. О чём бы они так бурно ни спорили, Чуя выиграл этот раунд.       — Я всё ещё считаю, что это плохая затея, — тихо и слишком мягко пробормотал Акутагава, будто надеялся, что голосом сможет убедить Чую. Дазай мысленно подсказал, что это изначально дохлый номер: невозможно переубедить Чую, когда тот уже настроился на что-то. Но он молчал, сливаясь со стеной, чтобы впитывать новую неожиданную информацию, раскладывая её по полочкам.       Чуя в ответ на услышанное усмехнулся и развёл руками, будто говоря «такая жизнь». Акутагава вздохнул.       — Ладно, — сказал он, будто делал одолжение, а не подчинялся приказу.       Усмешка Чуи стала мягче, и он снял шляпу, водрузив её на голову Акутагаве, выглядевшего так, будто страдал каждую секунду своего пребывания здесь и сейчас. Сам Чуя встал к Дазаю спиной, чтобы Акутагава мог легко его видеть. Он показал какой-то простой жест, что Дазай расценил как призыв к началу.       — Задавай свои вопросы. Только быстро, потому что у нас нет времени нянчиться с тобой до конца дня, — сказал Акутагава, понизив голос и изменив интонацию. В его говоре узнавался Чуя, каким он мог быть, если бы обратился к Дазаю лично. Только взгляд оставался тяжёлым, намекая, что одного удара по лицу было недостаточно, чтобы отвести душу.       Удовлетворённый результатом, Чуя кивнул и показал несколько жестов.       — Я только вернулся после долгой поездки и хочу провести день лучше, чем наблюдать твою рожу, — перевёл Акутагава, вновь заслужив кивок, после чего принялся выжидающе смотреть на Дазая.       В нахлобученной на макушку шляпе он выглядел смешно, словно детсадовец, примеривший отцовский галстук. Но сейчас Дазаю было не до смеха.       — Кто это сделал? — спросил он холодно, наблюдая за тем, как взгляд Акутагавы метнулся к Чуе.       — Не задавай вопросов, на которые уже знаешь ответ. Экономь нам время, — сказал он, преобразовав всего лишь несколько коротких жестов в связное предложение.       — Зачем? — спросил Дазай, дожидаясь, пока Чуя губами донесёт ответ, судя по тому, что его руки не двигались. И Дазай знал его до того, как Акутагава открыл рот, чтобы сказать:       — «Порча».       Да, разумеется. К этому всё и свелось, как он и предсказывал. Очевидно, Мори не позволил бы бомбе спонтанного действия беспрепятственно рассекать по организации. Однако Дазай не ожидал, что он пойдёт на такие меры, ведь в лояльности Чуи нынешний босс не сомневался ни на мгновение. У них всегда было какое-то странное взаимопонимание на том уровне, что не был Дазаю доступен, но вызывал желание почесаться или бросить что-то в стену.       Он вцепился взглядом в рыжий затылок. Чуя даже не прибавил в росте с момента их последней встречи. Но он всё равно выглядел иначе, ощущался иначе при каждом взгляде.       — Ты сам согласился на это? — спросил он, снова зная ответ заранее. Но он просто хотел убедиться. Мало ли, что Мори мог сделать после ухода Дазая, чтобы удержать Чую на поводке, а не утилизировать столь ценного сотрудника ради поддержания спокойствия в организации. Не так боялись Арахабаки чужие, как свои, с первых рядов наблюдавшие то, сколько разрушений он оставляет за собой.       Чуя кивнул, и Акутагава забил ещё один гвоздь в крышку гроба:       — Да.       В ином можно было даже не сомневаться. Мори знал, что Чую нельзя принудить к тому, чего он не хотел. Но можно заманить, уговорить, переиграть. И Дазай своими руками вложил ниточки в руки боссу, оставив распоряжаться ими по своему усмотрению. Он не знал, что Мори распорядится всем так. Он предусмотрел даже вариант с казнью Чуи, но не подобный. Хотя должен был.       — Было больно? — спросил Дазай тихо, всё ещё смотря на рыжий затылок. Плечи Чуи слегка напряглись от воспоминаний.       Акутагава ответил раньше, чем Чуя успел хоть что-то показать:       — Адски.       Одно слово ударило сильнее, чем пощёчина, и пальцы Дазая дёрнулись в наручниках. Акутагава не менялся в лице, но глаза его следили за каждым малейшим движением с холодностью исследователя-наблюдателя. Дазай не чувствовал собственной хватки на нём теперь, будто Чуя полностью заклеймил Акутагаву своей шляпой. Словно случившееся раньше было простым представлением, чтобы порадовать одного зрителя.       Плечи Чуи расслабились, и он «заговорил» с Акутагавой. Тот внимательно смотрел, после чего кивнул, ответив парой коротких жестов. Чуя покачал головой и показал нечто другое. Акутагава кивнул, после чего вновь пригвоздил Дазая к стене чёрными провалами глаз, безмолвно винящих его во всех бедах. Если подумать, весьма заслуженно. Дазай не шибко гордился своим прошлым, иначе оно не душило бы его с таким упорством.       — Думаю, ты узнал всё, что хотел. Информацию про парня-тигра найдёшь сам, как и выход. Начнёшь буянить, следующий наш разговор будет менее дружелюбным, — сказал Акутагава. Увидев, как изменилось его лицо, напрягшись в знакомом выражении, Дазай понял, что следующее он скажет исключительно от себя: — Наслаждайтесь плодами своих трудов, Дазай-сан. Подчинённый может быть получше, но учитель остался всё тот же.       Услышав это, Чуя всплеснул руками. Жаль, он всё ещё стоял к Дазаю спиной. Выражение лица Акутагавы смягчилось.       — Важная переводческая импровизация, — оправдался он, совершенно не звуча так, будто раскаивался.       Чуя вздохнул и покачал головой, забрав свою шляпу и надев её на законное место. Он даже не отдал никаких приказов, однако Акутагава развернулся и в ногу с ним направился к выходу, бросив на Дазая последний долгий взгляд, липкий, как те щупальца.       На прощание Чуя поднял руку, зная, что Дазай будет смотреть. И он смотрел до тех пор, пока беспричинно дорогие ботинки не пропали из виду, унося за собой звук лёгких шагов.