Первое свидание

      Ранним февральским вечером в комнате студенческого общежития МГУ непривычно спокойно и тихо. За окном, в свете фонарей, неспешно падают редкие снежинки, с общей кухни доносится, приглушённая закрытой дверью, чуть более оживлённая, чем обычно, возня, кто-то время от времени проходит по коридору, а Сергей Разумовский, пользуясь затянувшимся отсутствием соседа по комнате и возможностью сосредоточиться, торопится побыстрее закончить перепавшую ему небольшую подработку.       Такие «одинокие» вечера, Серёже выпадают не так уж часто, так что даже немного обидно тратить сейчас столь драгоценное время на выполнение очередного задания, но одной стипендией сыт не будешь, а главное, совсем не хочется терять честным трудом заработанную репутацию ответственного и качественного исполнителя, а значит, к завтрашнему дню всё должно быть готово. Остаётся надеяться только на то, что сегодня Пахомов торопиться в общагу не будет и у Разумовского останется время ещё и на личные дела без посторонних глаз.       Так-то Миша парень заводной, весёлый, да и вниманием противоположного пола не обделённый, казалось бы, гуляй не хочу, однако же, определённую меру в развлечениях Пахомов знает, головы не теряет, а потому почти всегда ночует дома. Впрочем, возможно, причиной тому был не голос разума, а некая врождённая Мишкина скуповатость. За неё, а ещё за выразительные кудри (даром что блондинистые, а не чёрные), парни из общаги порой за глаза называют его Мойшей.       Однако, сегодня день особенный и в душе у Разумовского теплится робкая надежда на то, что Пахомов загуляет допоздна, а то и вовсе не придёт: четырнадцатое февраля как-никак! Ведь есть же у Мишки его Валентина! Или Ольга… Или Светлана… Серёжа не помнит. Возможно, что есть даже все сразу! Не важно! Главное что у Пахомова точно есть компания куда более подходящая ко дню влюблённых, чем сосед по комнате, и шанс провести ночь в каком-нибудь более интересном месте, чем студенческая общага.       А вот у Серёжи никакой Валентины нет.       Правда у Серёжи есть Олег, но Миша об этом не знает.       А ещё у Серёжи есть Птица. И об этом Миша тем более не знает.       Разумовский поднимает голову от работы, кидает быстрый взгляд на свою кровать, проверить, тут ли ещё его демон, и так и замирает с блуждающей на губах глуповатой улыбкой.       Птица сидит в обрамлении приподнятых смоляных крыльев прямо поверх покрывала: на скрещенных по-турецки ногах, меж острых чёрных коленок покоится библиотечный фолиант с репродукциями Дюрера. Демон неторопливо подцепляет плотные страницы когтем оперенной руки, перелистывает, задерживаясь подолгу на каждом развороте, рассматривает с искренним интересом. Лицо, почти один в один Сережино, чуть скрыто нависшими рыжими волосами. Пернатый демон морщит нос почти умильно и, не отрываясь от книги, неспешно заправляет мешающие пряди за ухо, позволяя увидеть большие янтарные глаза под полуопущенными веками, высокие острые скулы, едва наметившуюся на тонких губах улыбку.       Красивый.       Даже сейчас, покрытый от шеи до пяток мягкими угольными перьями, всё равно очень красивый. И как Серёжа раньше этого не замечал?       Хотя, а не замечал ли?       Ведь с детства находил интересным, необычным, рисовал. Любовался тогда ещё относительно небольшими, с вечно выбивающимся пухом, крыльями, перебирал пёрышки, смеялся, когда Птица щекотал его маленькими, похожими на длинные ногти коготками.       А потом они росли, взрослели, менялись.       Серёжа окреп, вытянулся, вырос из маленького мальчика в юношу-подростка, со всеми присущими этому возрасту интересами и проблемами. А Птица из озорного бесёнка превратился в самого настоящего демона: прекрасного и немного пугающего. Перья на крыльях стали заметно длиннее и жёстче, да и сами крылья вымахали до таких размеров, чтобы, как и прежде, поднимать в небо теперь уже изменившееся взрослое тело; клыки и когти заострились, превратившись в настоящие орудия нападения и защиты, а сам Птица стал как будто резче, закрытее и опаснее. Было во всём этом что-то завораживающее, привлекательное, и, чего скрывать, порой, когда хтонь не ершился, не язвил, не плевался ядом, а вдруг затихал, смотрел в глаза задумчиво и немного грустно, или ласково гладил по щеке, успокаивая после очередной неприятности, осторожно, бережно, чтобы ни дай бог не оцарапать острым когтем нежную человеческую кожу, у Серёжи замирало сердце и в животе слегка болезненно, но приятно стягивался плотный клубок. Разумовский списывал это на пубертат, игру гормонов и бурной фантазии, ведь Птица не человек, он нечто совсем иное, так что и привлекать он может, ну разве что как феномен, явление, как некое произведение искусства! Просто у Разумовского натура такая, тонкая, чувствительная ко всему прекрасному. А, кроме того, у Серёжи был Олег. Реальный, тёплый, заботливый Волков, которого хотелось, и можно было, касаться, обнимать, целовать; которого можно было любить, простой человеческой, не только духовной, но и телесной любовью. Разве мог Разумовский, тогда, в свои шестнадцать, подумать что точно также можно любить и Птицу?       Наверное, действительно, для этого нужно было увидеть в Птице человека, увидеть Птицу человеком, или чернокрылым ангелом, как это случилось в новый год.       Красивый. Такой похожий на него и, при этом другой, словно кто-то выкрутил настройки облика Разумовского на максимум. Теперь безумно красивый всегда, что в перьях, что без. И не пугают больше ни клыки, ни когти.       Да и изменился Птица за последнее время. Как перестал держать в себе годами скрываемые чувства, так словно раскрылся и как свет наружу выпустил. Присмотреться так ведь и вправду кажется, что у Птицы на лице кожа словно изнутри подсвечена мягким солнечным светом! И сам Птица, оказывается, мягкий, нежный, трогательный, а ещё забавный и очаровательно ревнивый!       Сегодня, по окончании последней пары, к Серёже подошла одногрупница, и с радостной улыбкой протянула открытку в форме сердечка: «С праздником, Серёж!». Птица нарисовался незамедлительно: резко пыхнул дымным облачком, и вот уже, видимый лишь Разумовскому, пернатый дух возмущённо крутится вокруг него.       — Это что такое, птенчик?!       Чёрный коготь брезгливо тычет то в красное сердечко, проходя его эфемерным пальцем насквозь, то в сторону уходящей девушки. Птица пушит перья на плечах, сверкает золотом глаз, поджимает губы недовольно. Ревнует!       — Там Маринка, а это валентинка! — хмыкает Серёжа, вполне довольный получившимся каламбуром.       Разумовский застёгивает рюкзак, закидывает на плечо лямку и спешит покинуть аудиторию, еле сдерживая лезущую на лицо улыбку: все-таки растерянно-возмущённый Птица зрелище слишком забавное и милое, чтобы было так просто сдержаться.       — Там признание? — крутится под ногами хтонь, пока Разумовский привычно запихивает в ухо беспроводной наушник гарнитуры (ну не будет же он сам с собой разговаривать!). — Да? Эта жаба в тебя влюбилась?       — Нет, Птичка, — заверяет Серёжа, и, поймав скептическую ухмылку демона, удивляется немного обижено: — Ты что, мне не веришь?       — Верю родной, — Птица жмурится влюбленно, почти по-кошачьи, — тебе больше жизни верю! А вот ей — нет! — мгновенно меняется он в лице. — Она пристаёт к тебе? — прищур медовых глаз становится вопросительно-подозрительным. — Птенчик, только скажи и я …       — Она ко мне не пристаёт, — останавливает его Разумовский, — у неё для этого парень есть.       — У тебя тоже! Но ты же чужим парням сердечки не даришь!       — Я и своим не дарю, — прыскает Серёжа: Валентинов день со всей своей атрибутикой в его картине мира и правда как-то не прижился. — А у Маринки их целая пачка была, она, кажется, всем своим друзьям подписала. Ну, хочешь, мы её вместе прочитаем?       Разумовский смотрит на Птицу с мягкой укоризной во взгляде, и тот, внезапно притихнув, только мелко кивает несколько раз. Отойдя к окну и привалившись спиной к подоконнику, Серёжа нарочито неторопливо раскрывает открытку. Любопытный демон тут же лезет под руку, чтобы не пропустить ни слова.       На развороте старательным девичьим почерком выведено: «С днём Святого Валентина! Желаю тебе поскорее найти свою половинку!».       Даже обращения нет. Скорее всего, Марина просто заготовила несколько одинаковых для тех своих приятелей, у кого пока ещё нет пары.       Птица хлопает ресницами слегка растеряно и Разумовский улыбается почти победно:       — Ну, что скажешь?       — Миленько! — хтонь быстро возвращает своему лицу надменно-снисходительное выражение. — Так я и говорю: сразу видно — хорошая девушка!       — Ох, Птица! — прыскает со смеху Сергей и надеется, что никто не обратил внимания на это его довольно странное со стороны действие.       — Что?       — Ты невыносим! — продолжает улыбаться Серёжа. — Хочешь я тебя в твой любопытный нос поцелую?       — Хочу! — Птица, обнажая кончики клыков, расплывается в блаженной улыбке. — Но только не в нос.       Птица, словно почувствовав на себе чужой взгляд, отрывается от книги и вопросительно смотрит на Разумовского. Глаза у него в вечернем свете на контрасте с чёрным оперением, яркие, лучистые, цвета тёплого густого янтаря. Такие завораживающие! Смотрел бы и смотрел не отрываясь!       — Что-то не так, родной? — демон заинтересованно выгибает тёмную бровь и замирает в ожидании ответа, но Серёжа только отрицательно мотает головой. — Почему ты так смотришь?       — Любуюсь! — честно, с мягкой улыбкой, отвечает Разумовский.       Птица кокетливо закусывает клыком нижнюю губу, стреляет горящими глазами из-под опущенных, почти чёрных ресниц. Отложив книгу, поднимается с кровати неторопливо, вальяжно.       Любуется! Его птенчик им любуется!       Ещё не так давно, разве мог он мечтать, что Серёжа будет на него смотреть вот так очарованно, так маняще? Что он разглядит в нём что-то для себя привлекательное, что-то желанное, что может ему нравится! А нравиться ему очень хочется! Хочется чувствовать к себе интерес, а не настороженность или отторжение! И так и тянет сейчас повернуть крыло в наиболее выигрышном ракурсе, чтобы блик синевы протяжно пробежал по длинным маховым перьям и отразился в васильковых глазах Серёжи! Ведь крылья, пожалуй, единственное, чего в нём есть действительно достойного внимания! Но Птица сам себя одёргивает поспешно: нельзя же так откровенно красоваться! Как-никак ворон, а не павлин какой-нибудь!       А ещё нестерпимо хочется касаться! Хочется даже самых простых, почти целомудренных прикосновений! Особенно теперь, когда можно это делать открыто, с искренней нежностью, а не ждать повода, чтобы провести рукой по волосам или погладить по щеке! Жаль, что и сейчас это не так часто удаётся, но всегда так волнительно!       Да что там, даже один только наполненный морской синевой Серёжин взгляд уже волнует до трепета! Его птенчик им любуется! Его любимый! Его парень! Его мужчина! Птица смотрит сверху вниз в его широко распахнутые глаза и видит в них себя красивым.       Серёжа на своём стуле разворачивается к нему, смотрит заворожено на приближающуюся фигуру. Ещё мгновение, и демон седлает чужие колени, делая это почти грациозно, кладёт на плечи расслабленные руки, глядит глаза в глаза, а у самого озорные чертенята в зрачках скачут.       — Так лучше видно? — почти мурлычет Птица бархатным голосом.       — Гораздо!       Разумовский просовывает свои руки под крыльями и обнимает хтонь за талию: а то свалится ещё, чудище пернатое! Самое милое на свете чудище!       Птице в Серёжиных руках нравится! Ощущение защищённости для демона такое парадоксальное, но, вместе с тем такое приятное, а чужие ладони на теле такие волнительные, что даже хочется перья сбросить, чтобы прямо кожей к коже почувствовать! Хтонь прогибается в пояснице, наклоняется ближе:       — А ты ничего не забыл?       И Птица при этом так проникновенно в глаза заглядывает, словно ребёнок, в предвкушении обещанного подарка, что Разумовский в первый момент хмурится, стараясь припомнить, чего же такого он успел задолжать демону?       — Ты поцеловать обещал! — милостиво напоминает тот.       — Ах да! — действительно вспоминает Серёжа и тут же хитро улыбается: — В нос!       Он вытягивает шею и весело чмокает Птицу в кончик носа.       Демон морщится совершенно очаровательно, улыбается в ответ лукаво:       — Ниже, птенчик!       — Хм… Сюда?       Продолжая начатую игру, Серёжа целует хтонь в подбородок.       — Нет, выше! — с разрастающимся азартом подсказывает Птица.       — Выше? — шепчет Разумовский почти томно и тянется к приоткрытым губам.       За спиной раздаётся скрип отпираемого замка и последнее, что успевает увидеть Сергей, это как Птица закатывает глаза с досады, прежде чем растворится в воздухе.       — Здорова, Разум!       Пахомов швыряет на пол сумку, и принимается неспешно стягивать с себя верхнюю одежду.       — Здорова, Мих! — горестно выдыхает Разумовский, возвращаясь к прерванной работе, и размышляя, что вот так вот личная жизнь и разбивается о студенческий быт.       Мало того, что Олег в армии, так ещё и с Птицей за все те полтора месяца, как их отношения вышли на новый уровень, нормально побыть наедине толком ни разу не удалось. То завал по учёбе, то загрузка по работе, а ещё всё время кто-то посторонний есть рядом! Вот и сейчас робкие надежды на уединение снова не оправдались.       Пахомов, естественно, и не подозревает, что своим появлением грубо нарушил интимность момента: вешает куртку, стаскивает ботинки, с лёгкой ноткой самолюбования, поправляет перед зеркалом примявшиеся шапкой кудри.       — Пожрать есть чё? — буднично интересуется он, проходя к своей кровати мимо креветкой скрючившегося над столом соседа.       — Не-а, — мотает головой Серёжа, даже не думая отрываться от процесса: раз уж с романтикой сегодня не сложилось, нужно хоть работу закончить в срок!       — Как ни спрошу, у тебя вечно нет! — Миша вздыхает откровенно разочарованно. — Ты святым духом что ли питаешься?       Он падает на постель, блаженно вытягиваясь во весь рост, и принимается листать сообщения на смартфоне.       Из тени в углу комнаты осторожно, так, словно кто-то кроме Разумовского сможет его сейчас увидать, снова появляется Птица, крадётся на цыпочках к Серёжиной кровати, забирается на неё с ногами, принимает вид нахохлившегося в дождь воробья, и, скорчив крайне недовольную физиономию, обиженно показывает ничего не подозревающему Пахомову острый розовый язык.       Серёжа тихо прыскает в кулак, но тут же, вернувшись к вопросу, терпеливо поясняет:       — Я в столовой питаюсь. Когда я последний раз пытался картошку сварить, меня девчонки хотели линчевать прямо на кухне, на бельевой верёвке!       Миша хмыкает, явно припоминая какой визг и гвалт тогда стоял, словно Разумовский не на кухню вторгся, а, как минимум, в женскую баню! Хотя, даже там, пожалуй, криков было бы меньше: там Серёже, портить было бы нечего, ну разве что, кроме самих девчонок, да и то — сомнительно!       — Так ты им чуть плиту не спалил! — напоминает он. — А вообще, Серый, не умеешь ты с девушками обращаться! — Миша, с выражением лица опытного ловеласа, укоризненно качает головой. — Может ты вообще из этих? — подмигивает он, не упуская возможности подпустить затасканную шпильку.       — Я, Миша, из тех, — Разумовский многозначительно тычет пальцем вверх, явно намекая на своё инопланетное происхождение, про которое шуточки ещё с начала первого курса ходят. — Сходи, купи себе Дошик, раз голодный.       — Не, — капризно дует губы Пахомов, и сидящий на соседней кровати эфемерный Птица, немедленно его передразнивает, — Дошик в праздник — это как-то не то!       — Так а что ты тогда вообще здесь делаешь? — непонимающе пожимает плечами Сергей. — Позвал бы свою на свидание, вот и отметили бы, раз у вас праздник!       А про себя добавляет: и другим бы дал шанс поработать спокойно и приятно вечер провести!       Разумовский незаметно косится на Птицу, всё так же одиноко сидящего на его кровати. У того вид совершенно покинутый, и у Серёжи сердце сжимается: вроде бы и рядом, вроде бы теперь и вместе, а всё равно как порознь. Ни прикоснуться толком, ни обнять, ни поцеловать! Даже чтобы просто поговорить, приходится искать уединённые места или надевать гарнитуру и делать вид, что общаешься по телефону! Нет, Птица не жалуется, не просит большего, только взглядом грустнеет порой, а так, живёт как и раньше жили, только вот теперь Серёжа знает, сколько любви, надежды и терпения скрывается под панцирем чёрных перьев.       Миша вздыхает и кривит лицо так устало и обречённо, словно вынужден сейчас объяснять неразумным какие-то прописные истины.       — Э нет, Серый! Тут всё не так просто, — многообещающе тянет он, и даже Птица слегка подаётся вперёд, готовый внимать слову просветлённого. — Одно дело обычное свидание и совсем другое свидание четырнадцатого февраля! — назидательно произносит Пахомов. — Тут уже прогулкой в парке и стаканчиком кофе не отмашешься! Тут цветы купи, какую-нибудь плюшевую хрень притащи, в кафе своди, — методично перечисляет он, разве что пальцы не загибает, — а тебе за это потом поцелуй в щёку и «спасибо за прекрасный вечер»! В общем, я сказал ей что заболел!       Птица сидит уперев локти в скрещенные ноги, голову кулаками подпирает, вслушивается удивлённо приподняв брови: что-то в Мишкином рассказе его явно заинтересовало, аж крылья слегка подрагивают.       Всё же интересны ему все эти особенности человеческих отношений, особенно сейчас, когда у него у самого появился парень, точнее даже два парня! Нет, конечно он видел что-то в кино, но романтические фильмы Серёжа смотрел не так часто, да и, показанная на экране картинка, чаще всего от жизни оказывалась довольно далека. Так что, узнать что-то новое, так сказать из первых рук, всегда полезно, только вот, со слов Миши, все эти ритуальные ухаживания смотрелись для Птицы хоть и занимательно, но довольно странно.       Серёжу же поучения Пахомова забавляют почти до восхищения: странно, что при всей своей расчётливости, Миша поступил не на экономический, а на мехмат! Тем более, ведь не перебивается тот с хлеба на воду, и родители помогают, как могут, и сам порой подработать не брезгует. Нет, тут чувство искреннее, высокое, почти трепетное!       — Мих, а перед девушкой вообще не совестно? — коротко усмехается Разумовский с лёгкой укоризной (про болезнь-то уж можно было не врать).       — Совесть в доле! — отмахивается Пахомов, с наслаждением потягиваясь на диване. — И вообще, Разум, вот вроде ты умный парень, а порой тупишь как школьник! Ну, посуди сам, какой смысл мне сливать весь бюджет в одно свидание, если я могу его на пять растянуть? Пять свиданий же лучше чем одно? — сладко зевнув, спрашивает Миша и сам себе отвечает: — Лучше! Так что я действую в её же интересах! И вообще, я теперь больной, меня нужно жалеть, любить, лечить… Так что мне завтра принесут мёд и малиновое варенье… Кругом профит, Серёга! — бормочет он уже совсем сонным голосом.       Птица внимательно прислушивается к доносящемуся с соседней кровати ровному сопению, вытягивается вперёд всем корпусом, не боясь упасть и игнорируя силу притяжения (есть свои преимущества в том, чтобы быть духом), всматривается в лицо Пахомова.       — Птенчик, он уснул! — демон фыркает язвительно и, словно приглашая убедиться, указывает ладонью на раскинувшегося на кровати Михаила. — Ну, ты только посмотри! И правда совесть в доле, не мучает совсем! — он деланно-удивлённо хлопает округлившимися глазами.       Такой смешной, забавный в своём наигранном негодовании, что Серёжа улыбается снисходительно:       — Да ладно тебе, так-то он неплохой парень, — шепчет он, чтобы не разбудить спящего.       — Ага, только вот жмот и гомофоб! — разочарованно вздыхает Птица. — И вот такие люди, птенчик, мешают нашей личной жизни!       — Ну он же не специально. Да и, думаю, у Мишки ещё не всё потеряно!       — Да? — Птица кидает на Разумовского задумчивый взгляд и тут же азартно подрывается с места: — А давай проверим!       Хтонь единым плавным движением перетекает к кровати Пахомова, ставит руки по обе стороны от его груди, нависает тенью над ничего не подозревающим студентом, улыбается коварно и клыкасто.       Какой смысл быть демоном и не пользоваться этим?! Тем более он же не собирается делать ничего выходящего за рамки (это могло бы навредить птенчику!), так, небольшая шалость, маленькая месть за «этих», за прижимистость, а самое главное, за украденный у них поцелуй!       Серёжа наблюдает за происходящим с каким-то волнительным трепетом, не в силах отвести глаз от движений чёрного, по-кошачьи гибкого тела.       Птица выглядит хищно, инфернально, почти опасно: крылья напряжённо приподняты и чуть разведены в стороны, взгляд горящий, изучающий, блуждает по лежащему под ним телу почти плотоядно, огненные пряди свисают текучей лавой, падая на чужое лицо и растворяясь в нём рыжим отсветом. Ни дать ни взять ангел смерти, пришедший за своей данью! Тут в пору бы испугаться за Мишку, как-никак, Птица демон что ни на есть настоящий, но Серёжа лишь малодушно чувствует болезненный укол ревности, в тот момент, когда хтонь склоняется к лицу спящего непозволительно близко.       Серёжа дёргается непроизвольно, вцепляется побелевшими от напряжения пальцами в крышку стола. Хочется вскочить с места, рвануть демона к себе, обнять крепко, прижать лицом к груди, затаив дыхание, зарыться носом в шёлковые пряди, запустить пальцы в основания крыльев и никуда не отпускать, чтобы даже не смел вот так близко-близко своими приоткрытыми губами к чужим тянуться! Пусть даже Птица сейчас нематериальный, пусть он, на самом деле, к Михе и прикоснуться-то не может, всё равно, Птица только их с Олегом и больше ничей!       Серёжа коротко жмурится, отгоняя от себя не вовремя лезущие в голову мысли, всматривается в происходящее с недоумением.       Птица словно чувствует, что Серёжа на него пристально смотрит, бросает через плечо лукавый взгляд, подмигивает заговорщически, и неторопливо выдыхает Пахомову в лицо.       Ещё несколько мгновений Миша продолжает безмятежно спать, но вот его скула нервно и мелко дёргается, брови напряжённо стягиваются к переносице, а сквозь плотно сомкнутые губы, раздаётся сдавленное, похожее на стон мычание.       Птица, отстраняется от него с довольным видом кота, оборжавшегося ворованной сметаной, разве что не облизывает сыто, растянутые в клыкастой улыбке губы; окидывает напоследок оценивающим взглядом результат своей работы, кивает сам себе удовлетворённо.       — А теперь немного подождём! — ухмыляется демон, вальяжно присаживаясь на краешек Серёжиного рабочего стола.       Взгляд у него проказливый, искрящийся золотыми бликами под длинным ресницами, нижняя губа азартно закушена в предвкушении — ну точно каверзу какую-то учинил!       — Что ты с ним сделал? — слегка обеспокоенно спрашивает Сергей.       — Ничего особенного, родной! — бархатно мурчит в ответ демон, но поймав строгий взгляд Разумовского, всё же снисходительно поясняет: — Я не только прогонять страшные сны умею, но и немножечко наоборот! — он многообещающе поводит бровью.       И будто бы в подтверждение этих слов, тревожно спящий Пахомов снова тихонько стонет на своей кровати. Он несколько раз дышит глубоко, рвано, беспокойно перекатывает туда-сюда курчавой головой по подушке; симпатичное лицо хмурится страдальчески и даже как-то немного обижено, в то время как суетливые руки обшаривают одежду, словно пытаясь что-то отыскать.       Птица этим зрелищем откровенно упивается самодовольно, даже коготь на указательном пальце покусывает от приятного волнения!       Хтонь во всей красе: вредный, харизматичный, манящий… Очаровательный до невозможности, и до невозможности недосягаемый, неосязаемый!       Серёжа вздыхает обречённо, вспоминая прерванный, так и не состоявшийся поцелуй и мстительно думает, что лично добавил бы пару монстров к Мишкиному кошмару.       Пахомов меж тем дёргается несколько раз особенно нервно, вскидывается с коротким глухим вскриком и резко садится на кровати.       Вид у Мишки растерянный, взгляд блуждающий, шарит по комнате глазами испуганно, отдышаться пытается.       — Я заснул, да? — осторожно спрашивает он, заметив удивлённого Разумовского.       — Кошмар? — участливо интересуется тот.       — Да блин… Прикинь, — Миша поднимается с кровати, растеряно трёт затылок, — приснилось что меня в каком-то баре два гомосека на бабки развели. Вообще подчистую! Привидится же бред такой!       Пахомов, пытаясь успокоиться, выдыхает резко, озадаченно мотает головой, трясёт светлыми кудрями, выходит из комнаты поспешно, под неслышимый ему довольный смех Птицы.       Как только дверь за ним закрывается, Серёжа тоже не выдерживает, прыскает сдавлено, вслед за заливающимся демоном.       — Птиц, ну ты серьёзно? — смеётся он. — Я думал, за ним там все черти ада гонятся, а на самом деле…       — А на самом деле, у всех свои страхи птенчик, так что только индивидуальный подход! — хтонь приосанивается гордо, словно только что получил звание «сотрудника месяца». — И, поверь, это был ну очень краткий пересказ! — щурится он совершенно глумливо. — Столько деталей опущено! Но ты был прав, у него ещё не все потеряно. С гомофобией, во всяком случае. А вот со жмотством чуть сложнее.       — А тебе самому кошмары когда-нибудь снятся? — неожиданно спрашивает Разумовский.       Отгонять кошмары Птица и правда умеет: с детства успокаивал маленького Серёжу, обнимал, кутал в крылья, вытирал слёзы, целовал в заплаканные веки, охранял до утра чуткий тревожный сон своего маленького человека. Снились ли при этом сны самому Птице, Разумовский не знал. Он спящим-то своего демона первый раз увидел лишь полтора месяца назад и даже поразился, насколько по-человечески беззащитно тот тогда выглядел. Сны? Да, кажется, Птице и правда что-то снилось.       Хтонь стирает с лица язвительную ухмылку, смотрит в ответ задумчиво и мягко, немного тянет с ответом, словно раздумывая:       — Снятся, родной.       — Расскажешь?       Птица слегка улыбается искренне, почти благодарно, но лишь отрицательно качает головой — «нет».       Входная дверь негромко хлопает, снова впуская вернувшегося с кружкой чая Пахомова, и Серёжа с Птицей вынужденно затихают, пока тот обустраивается за своим столом. Разумовский возвращается к работе, а Миша, шумно прихлебывая не успевший ещё остыть чай, и водружая на голову большие наушники, привычно запускает игру. Птица так и сидит невесомо на краешке стола, блуждает отрешённым взглядом то по лицу одного, то по спине другого, плавно покачивается в такт своим размышлениям.       — Серёж, — нарушает, наконец, тишину демон, и Разумовский поднимает глаза: раз по имени позвал, значит и правда что-то спросить хочет, а не просто со скуки болтает, — а для чего люди на свидания ходят?       Сергей сначала удивляется про себя: ну в каком смысле «зачем?», кто на свидании хоть раз был, тому это и так понято! Вот у него самого не сказать, чтобы очень большой опыт, но он и то подобных вопросов не задаёт! А потом ловит искренне заинтересованный взгляд Птицы и осекается: а бывал ли вообще демон на свиданиях? На их с Олегом точно не присутствовал. Серёжа тогда ещё думал, что это он из деликатности, из уважения к чужой личной жизни, так что испытывал к Птице искреннюю благодарность, за возможность бывать с Волковым действительно наедине, и даже не подозревал, что ехидная хтонь забивается поглубже во мрак и не показывается оттуда, лишь бы не видеть любимого в объятиях другого. А вот бывал ли Птица на своих собственных свиданиях? Мог ли он вообще?       Разумовский хмурится, кидает обеспокоенный взгляд в сторону соседа по комнате: не хватало ещё чтобы Пахомов услышал как Серёжа «сам с собой» разговаривает, личное дело и без того пестрит повышенной тревожностью, беспокойным сном и прочими приветами от штатного психолога «Радуги». Птица, заметив его волнение, соскальзывает со стола и тут же оказывается за спиной у Пахомова, наклоняется к его плечу, замирает так на мгновение, вслушиваясь в доносящиеся из-под плотно сидящих наушников вопли орков, или ещё каких тварей, и вот уже, удовлетворённо ухмыльнувшись, машет Сергею — «всё нормально, не слышит».       — Я помню, ты как-то ходил с девушкой, но я так и не понял, в чём смысл?       Хтонь возвращается к Сергею, снова садится на кровать, сложив локти на спинку и умостив на них подбородок, смотрит снизу вверх почти по-собачьи, внимательно и немного наивно.       — Да тогда, пожалуй, и правда, смысла не было, — хмыкает Разумовский.       Да и как скажешь иначе?       Серёже шестнадцать, он ловит себя на том, что засматривается на лучшего друга всё чаще и дольше. У него те самые чёртовы бабочки в животе, срывающийся пульс и пересохшие губы. Он стыдливо прикрывается одеялом по утрам, отодвигается от слишком тесно прижимающегося к нему Волкова, когда тот, во время урока, рассказывает на ухо очередную шутку, от чего по позвоночнику бегут мурашки и приходится закидывать ногу на ногу. Он паникует, таится, грызёт себя, штудирует статьи по теме, цепляется за любое упоминание естественных непроизвольных реакций организма, пытается убедить себя что он нормальный, что он как все, просто такой возраст, изменения, физиология, все дела… И дело тут вовсе не в Олеге. Поэтому, когда Ксюша из параллельного класса на перемене довольно прозрачно намекает ему, что не против как-нибудь прогуляться после уроков, Серёжа, не задумываясь, приглашает. Потому что… Да просто потому что, гулять с девчонками это нормально, это естественно, это правильно! Потому что Ксюша симпатичная и ни один нормальный пацан шанса замутить с такой не упустит! Потому что нужно дать этой чёртовой физиологи другой объект! Чёртова физиология спит беспробудно, и не реагирует. Было неловко, некомфортно, стыдно. Разговор не клеился, узкая ладошка в своей руке ощущалась неполноценно и чужеродно, а миловидное личико, с влажными от клубничного блеска губами, не хотелось поцеловать даже в щёку.       «Прости» — только и может сказать Серёжа.       Ксюша просит не провожать.       Пожалуй худший пример свидания трудно отыскать.       — Ну, как сказать, зачем ходят? — задумывается Разумовский глядя на демона. — Чтобы пообщаться, лучше узнать друг друга, понять, хотят они быть вместе или нет.       — А если уже знают или уже вместе, то всё, на свидания больше нельзя ходить? — Птица заинтересованно склоняет голову на бок.       — С другими? — не понимает вопроса Разумовский.       — Нет! — моментально хмурится хтонь, словно пытаясь отогнать даже саму мысль о таком варианте. — Друг с другом!       — Ну почему нельзя? Можно, если хочется. Мы вот с Олегом ходили. Ну, когда начали встречаться. Так-то, сам знаешь, мы давно знакомы были.       — То есть парни друг с другом тоже на свидания ходить могут? Не только с девушками? — кажется, Птица только что для себя какое-то важное открытие сделал, так воодушевлённо глаза загорелись.       — Думаю да, — соглашается Сергей и улыбается: — А как ещё это назвать, когда хочется провести время только вдвоём, как-то по-особенному, приятно?       — Прямо как мы с тобой в новый год! — томно вздыхает демон, довольно щуря янтарные глаза.       Серёжа запинается. Всё же как-то не получается у него про свидания. У него лучше про коды, железки, про искусство, а в свиданиях у него и опыта-то толком нет, чтобы Птице всё понятно растолковать.       — Ну, не совсем, — осторожно выдавливает он. — Всё же, тогда это не было свиданием!       — Да? — искренне удивляется демон. — Жаль.       — Прости, Птица, — Серёжа вздыхает разочарованно, — я не умею такое объяснять. Так себе из меня учитель.       — Ну что ты, птенчик! — успокаивает Птица, глядя с теплом и любовью, — ты прекрасный учитель! Это просто я плохо понимаю.

***

      Серёжа несётся вверх по нескончаемым лестницам, перепрыгивает через ступеньки, подгоняемый страхом. Преследователи всё ближе и ближе, дышат в спину громко и жарко, так что у него даже единого мгновения нет обернуться, оценить расстояние, поэтому он продолжает нестись вперёд, спотыкаясь, отчаянно цепляясь за перила, порой подтягивая себя на руках, лишь бы только не останавливаться, лишь бы только не упасть! Ещё несколько пролётов и там будет дверь! Если он сможет ещё немного оторваться, он успеет захлопнуть её быстрее, чем его нагонят!       Серёжа хватает ртом воздух, делает финальный отчаянный рывок, буквально швыряет своё тело за последний поворот и едва успевает затормозить…       Двери перед ним нет, лестница, обрывается зияющим, словно после взрыва, провалом, и из-под застывшей на самом краю кроссовки бесшумно летят вниз мелкие камешки.       Серёжа резко разворачивается, вслушиваясь в торопливые шаги, в сбивчивое дыхание. Всё громче и громче, ближе и ближе. Ещё пара ступеней и они покажутся из-за угла! Три, две, одна! Разумовский рефлекторно пятится назад, теряет опору и падает… Летит в ту самую нескончаемую пропасть! Горло от страха перехватывает спазмом, хочется кричать, но вместо этого изо рта вылетает лишь сдавленный сип. Серёжа жмурится до рези в глазах и считает мгновения до того, как позвоночник впечатается в землю рассыпаясь на тысячу мелких осколков.       Где-то рядом раздаётся шумный шелест крыльев, и знакомые руки уверенно, но нежно подхватывают его, останавливая смертельный полёт. Серёжа всхлипывает судорожно, боится открыть глаза, лишь цепляется руками за шею, зарывается лицом в спасительный пух на груди.       — Чшшш, птенчик! Всё хорошо! Я с тобой! — успокаивает ласковый тихий шёпот. — Не бойся! Открой глазки! Посмотри на меня, родной!       Серёжа подчиняется голосу, послушно открывает глаза. Он в своей постели, в общежитии, сердце колотится, словно загнанное, одеяло сбито куда-то в угол. Вокруг темень и тишина, на часах второй час ночи, Пахомов мирно сопит на соседней кровати.       Птица сидит рядом с Разумовским, смотрит на него с бесконечной заботой и тревогой.       — Тебе опять кошмар приснился, — сочувственно вздыхает он.       Серёжа кивает в ответ и улыбается демону устало и благодарно.       — Посидеть с тобой, пока ты опять не уснёшь?       Снова благодарный кивок.       Птица на это улыбается тихо и светло, как должны улыбаться ангелы, а никак не покрытая смоляными перьями крылатая нечисть. Серёжа робко тянется к хорошо различимой на фоне белой простыни чёрной руке, пытается дотронуться, но ожидаемо ощущает под ладонью лишь прохладный хлопок. Птица наблюдает за этим действием с задумчивым интересом, слегка шевелит в ответ своими эфемерными пальцами, словно тоже хочет прикоснуться, почувствовать, и есть в этом моменте между ними какая-то печальная нежность.       — Птенчик, а хочешь покажу фокус? — немного нерешительно предлагает хтонь. — Я только недавно научился.       Разумовский медленно прикрывает веки, выражая абсолютное согласие.       Честно говоря, предлагать такое немного боязно, ведь это не фокус, это… Магия что ли? Причём не стихийная, когда черпаешь силу извне, а своя, внутренняя. Пусть пока ещё маленькая, почти незначительная, но он нашёл её! Открыл совершенно случайно, в тот момент когда сердце его наполнилось щемящим чувством взаимности, и по всем венам, по всем клеточкам побежало живительное тепло! Удастся ли сейчас повторить такое?       Птица весь подбирается на кровати, садится на пятки, укладывает руки раскрытыми ладонями вверх себе на колени и неподвижно замирает, словно прислушиваясь к тишине. Такой собранный, сосредоточенный, видно, что немного волнуется, удастся ли обещанный аттракцион? Хтонь смотрит на свои руки внимательно, задумчиво, словно хиромант, пытающийся прочитать зашифрованную в их линиях судьбу. На ладонях и внутренней стороне пальцев у демона оперения нет, и кожа почти светлая, в сравнении с остальным телом, только сейчас Серёже кажется, что с каждой секундой ладошки Птицы становятся всё светлее и светлее.       Он поднимает удивлённый взгляд к лицу двойника и встречается с ним глазами.       — Смотри, птенчик!       Птица протягивает к нему руки, и Разумовский видит, что они едва различимо светятся тёплым светом, а ещё радужки у демона в темноте мерцают янтарём, и лицо как пыльцой золотистой осыпано, и весь он такой, словно кто-то огонёк внутри зажёг.       Птица тянется вперёд, кладёт свою ладонь Серёже на щёку и тот чувствует! Нет, не прикосновение, конечно, но живое тепло, как будто и правда кто-то близко-близко к коже рукой водит, так, что каждый пальчик ощутить можно. Так хорошо, так приятно, что Серёжа этому теплу навстречу подается, ластится расслабляясь.       Птица наблюдает за ним внимательно, всматривается пристально, пытаясь уловить Серёжину реакцию:       — Нравится? — спрашивает он осторожно.       — Да! — тихо выдыхает Разумовский.       Демон улыбается на это довольно и мягко, сдвигается в сторону, невесомо седлает чужие бёдра, склоняется ближе, берёт Серёжино лицо в свои неосязаемые ладони, аккуратно оглаживает скулы большими пальцами, смотрит в глаза томно и ласково.       Серёжа млеет от тепла и нежности, растекается по подушке красной медью длинных волос, смущённо радуется, что сидящий сверху Птица сейчас лишь дух бесплотный, и не потому, что иначе тяжело было бы (веса-то в Птице на деле совсем не много), а потому, что на эфемерные прикосновения реагирует всё, и душа и тело.        — Ты сам-то сейчас чувствуешь что-нибудь, ну, физически? — совсем тихо, чтобы не потревожить спящего соседа спрашивает Разумовский.       — Не думай об этом, — шепчет в ответ Птица, и Серёжа с грустью понимает, всё это лишь для него одного, а сам демон — нет, не чувствует, ничего не ощущает ни руками, ни телом, только сердцем разве что. — Главное что ты это чувствуешь, родной!       Птица продолжает невесомо оглаживать его лоб, щёки, шею, ключицы, пробегает тёплой волной по рёбрам, плавно, неспешно, так умиротворяющее и так волнующе одновременно! И все страхи отступают, прячутся по тёмным углам, не в силах вынести тихого сияния исходящего от возвышающегося над Разумовским чёрного ангела.       Птица глядит на него с какой-то почти болезненной нежностью, наклоняется совсем близко, так, что и от губ тоже тепло ощущается, шепчет тихо и жарко:       — Я так скучаю по тебе, птенчик! Нахожусь рядом и всё равно скучаю, родной! Я не знаю, зачем люди на свидания ходят, но, если ты говоришь, что так можно только вдвоём остаться, то я бы позвал тебя! Только ведь все эти цветы, игрушки… — демон запинается. — Они ведь нужны, да? А я не могу тебе этого дать! — выдыхает он разочарованно. — Но я знаю, где летом расцветает жасмин с таким ароматом, какого ни у одной розы нет! И если бы мы пошли туда, я бы сорвал для тебя самую пышную и красивую ветку! А потом… — Птица мажет теплом неосязаемых губ по Серёжиной щеке, продолжает короткими рваными выдохами: — Потом я бы поймал для тебя в парке бельчонка! Живого и настоящего! Такого же как ты — рыженького! С чёрными блестящими глазками и пушистым хвостом! И ты бы мог гладить его! Он ведь мягче и теплее чем плюшевый мишка! Правда!       — Но мы же отпустим его потом? Да? — Серёжа нервно облизывает внезапно пересохшие губы.       — Конечно, родной! — новый, почти осязаемый выдох. — Нельзя возле себя силой держать! Прости, мне нечего тебе подарить!       — Ты мне перо своё подарил, помнишь? — едва различимо шепчет Серёжа почти в губы демону, неосознанно пытается поймать их своими, хватается за воздух. — Я его сохранил, спрятал в шкафу дома. Это был прекрасный подарок, Птица! А что я могу тебе подарить в ответ?       Хтонь головокружительно долго смотрит ему прямо в глаза, топит в мёде и золоте, в вязкой смоле обволакивающего янтаря, и внутри всё сжимается, стягивает морским узлом.       — Поцелуй!       Птица выдыхает отчаянно, судорожно припадает к приоткрытым Серёжиным губам, обдаёт их жаром ставшей внезапно осязаемой плоти.       Не выдержал!       Разумовский чувствует на себе приятную тяжесть живого тела, мягкие осторожные губы на своих губах, дрожащие пальцы в волосах у виска. Чувствует, что хмелеет от всего происходящего, отпускает тормоза, зарывается руками в перья, в пух, глубоко, до самой кожи, отвечает на поцелуй жадно и страстно. Считай в ведь в первый раз делает это именно с демоном, с хтонью вне человеческой формы, со всеми перьями, крыльями! И это, оказывается, пьянит чертовски, до полной потери здравого смысла! И Серёжа целует ещё требовательнее, ещё глубже; напарывается губой на острый клык, чувствует на языке привкус соли и металла, глухо стонет от боли и наслаждения.       Пахомов на соседней кровати ворочается потревожено:       — Серёга, твою мать, тебе там что, бабы снятся что ли? — бурчит он куда-то в подушку.       Демон испаряется мгновенно, оставляя после себя бешено стучащее сердце, припухшие губы и ощущение эйфории. Серёжа откидывается на подушку, пялится в потолок, пытаясь отдышаться и стараясь делать это не слишком громко.       — Завёл бы себе уже кого-нибудь! — продолжает ворчать Мишка.       — У меня уже есть! — выдыхает Разумовский с совершенно блаженной улыбкой.       — Да? — Пахомов даже удивлённо приподнимает голову, пытаясь разглядеть в темноте своего соседа по комнате: шутит или и вправду есть? — Знаешь, — неуверенно тянет он, после минутного размышления, — я тут подумал, я, наверное, Лизку свою в воскресенье в кино позову. На утренний сеанс.       Лиза! Точно! У Мишки Лиза! А у Серёжи Олег. И Птица. Просто невероятный Птица!