Звёзды в глазах

Бен закусывает губу изнутри. Как оказывается, пробежка не помогает избавиться от накопившейся злости. Во многом из-за Маркуса, решившего прямо сейчас взяться за анализ этого сброда, называющего себя Академией Амбрелла. А как раз их из головы не мог выкинуть Бен. Ему не давало покоя, отчасти даже пугало их отношение к нему. Они глядели на него так, словно не ожидали увидеть, и разговаривали так, словно он был их старым знакомым. Какого хрена? Это какая-то психологическая уловка? Бен сильно сомневается, что эта группка простейших могла провести необходимый мыслительный процесс, чтобы дойти до этой идеи. Как-никак, для неё требуется, как минимум, больше одной клетки мозги. С другой стороны не все из них могут быть так безнадёжны. Тот мелкий не так глуп, как остальные. — Ты заметил их отношение к тебе?Этим можно воспользоваться, — обращается к нему Маркус, словно прочитав его мысли и решив поиздеваться. Этот придурок смотрит выжидающе, что сильнее прежнего выводит Бена из себя. Он резко, даже резче, чем планировал, бросает: — Делай что хочешь, но без меня. А между строк скользит: «Ты мне не авторитет, и ты не можешь заставить меня делать то, чего я не хочу». — Неужели испугался? — с легкой усмешкой спрашивает Фей. Бен закатывает глаза. Ну, конечно… Эта манипуляция стара как мир: подтолкни объект к нужному действию посредством взятия его на слабо. — В следующий раз придумай что-нибудь пооригинальнее, Фей, — однако, это все же задевает Бена за живое, и он не желает быть трусом в глазах команды. — А вы уверены, что это особое отношение — не намеренное представление? До этого остававшийся в стороне, Кристофер неожиданно для всех высказывает свою позицию. — Да, именно! Спасибо, Кристофер. Это я и имел в виду, — с искренней благодарностью обращается к нему Бен. Не столько убеждённый доводами, сколько желающий избежать ненужного конфликта, Маркус все-таки дает попятную и соглашается: — В этом есть смысл, — его губы складываются в едва заметной усмешке. — Пожалуй, оставим обсуждение этого варианта на крайний случай. Верный спутник каждого действия Маркуса — открытое и неподдельное недовольство Бена. Оно досталось Бену как подарок к снижению до ненавистного второго номера. Каждый раз, когда Маркус принимал решение, будь оно плохим или хорошим, в голову Бена неизменно закрадывалась мысль. Я сделал бы лучше. В этот раз его недовольство сильнее обычного. Неужели их хваленый лидер на самом деле намеревается заключить сделку с этими уродцами? Но гораздо более возмутительным самого решения кажется реакция других на него. В особенности Бен не может поверить в то, что в конце концов и Фей встала на сторону Маркуса. — Я был лучшего о тебе мнения, — сообщает он при первой же возможности. Фей не обращает внимания и продолжает невозмутимо кормить своих птичек. Несомненно, она услышала его замечание, но намеренно тянет время, чтобы вывести его из себя. Бен знает все её приёмы, как свои пять пальцев, но единственное, что он может сделать, — сохранять внешнее спокойствие, пока внутри бушует самый настоящий ураган. Наконец Фей оборачивается: её улыбка, торжествующая, не сулит ничего хорошего. — Если тебе что-то не нравится, ты всегда можешь попытать удачу с другой семьей, — её тон полон притворного дружелюбия, ужасно раздражающего Бена. Бен настолько взбешён, что не сразу находит в себе силы, чтобы сказать: — Это вы с ними якшаетесь, а не я. Фей издаёт смешок, мерзкий и режущий уши. — Мы с ними «якшаемся», потому что это самый быстрый способ от них избавиться. Меня больше волнует другое: почему ты так в штыки воспринимаешь все, что касается Академии Амбреллы? — Может быть, — чуть ли не рычит Бен, — потому что они не проявили к нам ни капли уважения? — Может быть, — тянет Фей, — если тебе так спокойнее живётся. Бен предпочитает оставить это замечание без комментария. Посмотрим, кто окажется прав. Нет ничего приятнее сознания своей правоты. В этом Бен убеждается, когда сделка, заключённая Маркусом, начинает идти коту под хвост. Единственное требование, выдвинутое оппонентами, — портфель, якобы брошенный этими чудиками во время их позорного отступления. Только вот незадача — его местонахождение окутано тайной, и её завеса становится только длиннее, чем усерднее Маркус за неё дергает. Первым делом они выясняют, что портфель и вправду был. Грейс подтверждает, что наткнулась на него и в соответствии с заданным алгоритмом отнесла в подвал. Совместными усилиями Академия Спэрроу в полном составе начинает прорываться сквозь… громадные ряды хлама. Результатом становятся впустую потраченные часы, которых Маркусу оказывается мало. Он настаивает на том, чтобы все осмотрели свои комнаты, и опять же коэффициент полезного действия оказывается равен нулю. — Вы точно везде посмотрели? — Нет, — Бен злобно усмехается, — забыл просмотреть в ящике со своими трусами. Эта реплика легко находит свой отклик среди остальной команды, изрядно утомленной бессмысленными поисками. Альфонсо и Джейми, смеясь, переглядываются друг с другом. Фей сдержанно усмехается. Кристофер и вовсе уходит в разнос, разбрасываясь едкими комментариями направо и налево. Видно, не с той стороны сегодня встал. Разве что Слоун ограничивается несчастным вздохом. — Слушай, Маркус, ты поступил благородно: попробовал заключить с ними мир, — начинает Бен и ловит на себе насмешливый взгляд Фей, знающей о его действительном отношении к этой затее. — Но тебе не кажется, что тебя попросту водят за нос с целью потянуть время? Маркус, не долго думая, кивает. — Ты прав. Естественно я прав, идиот. — Что, теперь самое время плана Б имени Бена, в котором мы подсылаем его к зонтикам? — встревает смеющийся Альфонсо и замогильным голосом пародирует: — Ты выглядишь живым лучше, чем мёртвым. Бен хмыкает и краем глаза видит, как Джейми посылает в его сторону воздушный поцелуйчик. Кто-нибудь убейте меня… Успевший собраться с мыслями, Маркус кашляет в кулак и принимается за изложение нового плана: — Прежде чем идти в прямое столкновение, необходимо узнать, с кем мы имеем дело. Фей, — Маркус обращает в её сторону многозначительный взгляд, и она кивает. — Все остальные: припомните, что видели при битве, это пригодится нам для более детального анализа… Я сделал бы лучше. Не проходит и недели, как всем становится ясно, почему Слоун была такой ярой сторонницей перемирия двух семей. Первоначально она преподносит свои отношения с макакой как хитрый способ выведать информацию из прямых уст. Бен почти испытывает восхищение, но оно падает с небес и разбивается об землю, стоит ему только заметить, что весь вид Слоун дышит оживлением и детским восторгом. Вскоре к нему присоединяется Фей, живущая по соседству со Слоун и знающая, что происходит в комнате их сестры по ночам. Вслед за ней подтягиваются и остальные, но все очень скоро теряют к макаке интерес, когда выясняется, что он беспросветно глуп, совершенно не осведомлён и, похоже, правда без ума от Слоун. Один только Бен не может смириться с тем, что Слоун водится с врагом и продолжает видеть в этом всем какой-то подвох. На месте Маркуса (утверждающего, кстати, что друзей нужно держать близко, а врагов еще ближе) он спросил бы прямо в лоб, в какую игру этот… как его там?… Лютер играет. — Ты пришёл поговорить о Лютере? — спрашивает Слоун, стоит Бену только переступить порог её комнаты. — Мы разрабатываем план атаки на его семью, Слоун, — сразу переходит к делу Бен. — Я правда надеюсь, что ты понимаешь, что делаешь. Слоун вздыхает, так же, как и в тот день, когда их сладкая мечта с Маркусом о заключении сделки разошлась по швам. Бен с внимательностью хищника следит за каждым её движением, готовый ринуться в атаку в любой момент. Перед ним жертва, коей является не столько сама Слоун, сколько её глупые непозволительные надежды. — Они не такие, какими вы их считаете, — говорит она, не отвлекаясь от своих дел. — Это все одно большее недоразумение. Бен иронично смеётся, всплеснув руками: — Не могу поверить! Ты уже готова предать свою семью. И ради кого? Ради этого сброда. Слоун откладывает все в сторону и делает внезапный поворот в его сторону. Бен не успевает выстроить оборону, и его чуть не сносят с ног все чувства, нашедшие приют на её лице: сильнее всего выделяются жалость, понимание и сострадание. Бену кажется, что она видит его насквозь, и это заставляет его кровь кипеть от негодования. Уязвлённый, он хочет съязвить, но его попытка нанести атаку обрывается на корню: — Им чуждо все это притворство, — твёрдо говорит Слоун. — Они не живут ради продаж, популярности. И знаешь, если бы ты с ними поговорил, ты понял бы, о чем я говорю. Бен едко усмехается. Его застали врасплох, ранили, но это не значит, что он готов сдаться. Он лучше падет смертью храбрых, нежели проникнется влажными фантазиями Слоун о пышной свадьбе, мире двух семей и медовом месяце в Испании. Вооружившись ядовитым сарказмом, он переходит в наступление: — О да, прямо сейчас побегу, и они меня примут с распростертыми объятиями! — он не без удовольствия замечает, как поникает Слоун. — Кстати, твой ненаглядный все-таки поведал тебе об их нездоровом фетише на брата Бена? Слоун поднимает опущенную голову, и её взгляд полон не отчаяния, как того ожидает Бен, возомнивший себя победителем, а вызова. — Он рассказал мне о том, каким добрым и самоотверженным был их Бен, — делится она, пристально следя за его реакцией. Бен чуть не задыхается от возмущения. В чем он отказывается признаться, так в том, что её слова задевают его за живое. — О-о, — присвистывает он. — Могу представить, что ты ему рассказала о своём хреновом братце Бене. — Не угадал, Бен, — по-доброму усмехается Слоун. — Не думай, что я забыла, каким ты был раньше. Поражение. Бен раздраженно вздыхает и не находит слов, способных сложиться в достойный и колкий ответ. Громкий хлопок дверью — единственный звук, которым он не преднамеренно удостаивает Слоун. Рой мыслей жужжит в голове, и большая часть из них к тому же и жалит. «Сегодня моя очередь относить отцу таблетки», — сосредотачивается Бен на самой, как он думает, безвредной из них. Он не представляет весь масштаб своего заблуждения до тех пор, пока в кабинете старика не натыкается на чертового Сандэнса. Отец смотрит на него с тем самым выражением, которое навсегда отпечаталось в памяти Бена. Из тебя никудышный Номер Один. В глазах Сандэнса загораются миллиарды звёзд, и вот оно, то, что и заставило рассвирепеть Бена в день столкновения двух академий. На него никогда не смотрели так. Но хуже все осознавать, что этот взгляд обращён не в тебя. Он рассказал мне, каким добрым и самоотверженным был их Бен. Для Бена эта немая сцена длится целую вечность. В тишине кабинета, которой мог бы позавидовать любой морг, Бен чувствует, как его и без того расшатанные нервы натягиваются до предела и… треск!… они лопаются. С меня хватит этого дерьма! Он швыряет таблетки на пол, пока лица остальных двух участников действия растягиваются в ошеломлённых гримасах. — Ты мне объяснишь все, — решительно требует он. — Эй, ладно-ладно, — Сандэнс выставляет руки в оборонительном жесте в то время, как его губы растягиваются в совершенно дебильной улыбке, — но только если ты обнимешь своего братика! — К черту! — принимает решение Бен. На что я, черт возьми, надеялся?! Бен разворачивается к дверному проему: нужно мыслить рационально. В их дом проник член вражеской команды — об этом стоит сообщить остальным. К тому же, к тому же… выкинь из голову всю эту чушь, что Слоун тебе наговорила!… есть все основания полагать, что отец находится в сговоре с Академия Амбреллой. А это в свою очередь серьёзная опасность для… какого хрена? Бен сбивается с мысли, оказавшись в кольце чьих-то назойливых рук. Он морщится от смрада, исходящего от Сандэнса, и его разум озаряется неожиданной догадкой. Так вот, как он пролез в дом!… — Видишь, Бенни, объятья — чудесная вещь! — кричит Сандэнс чуть ли не в ухо. Бен при первой же возможности вырывается из захвата и от дверного проема его отделяет всего несколько сантиметров. Достаточного одного шага, чтобы сделать все правильно. Поступить в соответствии с постулатами, вложенными в голову отцом. Вернуться в мир иллюзий, в котором так просто избегать его, неидеального себя. Но Бен остаётся на месте. Бен отходит от двери и прижимается к стене, отчаянно вдыхая и чувствуя, что ему не хватает воздуха. Отец сидит там, на диване, позади варвара, проникшего в их дом через канализацию. И он смотрит, это Бен знает наверняка и потому хочет свернуться в маленький клубочек. Сделать что угодно, чтобы не встретиться с разочарованием. — Эй, так ты хочешь узнать все? — делая акцент на последнем слове, с детским недоумением вопрошает Сандэнс. — Все, что касается тебя, другого тебя и меня. Бен выныривает из оцепенения, только чтобы позволить непониманию захлестнуть себя. Свой взгляд Бен устремляет на Сандэнса и в его лице ищет объяснение тому, что не понимает… откуда… — Откуда я знаю? — с удивительной лёгкостью угадывает этот придурок и хитро улыбается. — Фокусники не раскрывают своих секретов, Бенерино! — Прекрати давать мне идиотские прозвища, — укол раздражения становится для Бена спасение от более гнетущих чувств и мыслей. — Так что? — Сандэнс хлопает глазами. Бен, скрестив руки, хмыкает: — Хочу, доволен? Теперь пошли отсюда, пока я не передумал, — он направляется к выходу, не прекращая ощущать на себе отцовский взгляд и подавляя вызванное им желание съежиться. — Пока, пап! — Сандэнс по-идиотски машет рукой на прощание. С горем пополам через потайные выходы и входы им удаётся выйти из дома незамеченными. Все это время Бен чувствует дрожь в руках и коленях, но это ничто в сравнении с тем, какие колебания сотрясают его душу. Сколько он себя помнил, его интересы никогда не шли вразрез с интересами семьи. Все, что он когда-либо хотел, было связано с Академией Спэрроу. Быть сильнейшим, быть первейшим, быть лучшим. Или нет? Я помню, каким ты был раньше. Раньше… в детстве, бывало, вместе со Слоун он выбирался посмотреть на ночное небо, и они долго-долго разговаривали. О самых поразительных галактиках и планетах, взрывающихся и рождающихся звёздах, всепоглощающих чёрных дырах и таинственной темной материи. Каждый такой разговор был смелым путешествием за пределы небосвода. А сейчас Бен — подумать только! — боялся выйти за пределы собственного дома. Оказавшись снаружи, Бен переводит взгляд на Са… Клауса. Тот щебечет о каких-то местах, в которые они непременно должны заглянуть. Вид у него настолько радостный, что Бен хмурится и спешит его как можно быстрей спустить с небес на землю: — Если ты не примешь душ, то единственное место, в котором ты побываешь с моей подачи, — та лужа. Это замечание заставляет Клауса улыбнуться ещё шире, и по шкале от одного до десяти Бен оценивает адекватность этого придурка числом ноль. Но в ожидании, которое Бен проводит снаружи отеля, не желая пересекать с остальными членами этой безумной семейки, заставляет его в полной мере осознать одну вещь. Он, может, и жалеет о принятом решении, но все же рад, что все сложилось именно так. — Боже, что это за запах?! — морщится Бен, стоит только Клаусу нарушить его личное пространство. — Побрызгался духами Эллисон специально для тебя! — игриво подмигивает Клаус. Бен в отчаянии стонет. — Как я вообще мог связаться с тобой? — Не знаю, — искренне и с ноткой грусти отвечает Клаус, начиная движение. — Знаешь, он тоже был не подарком. Маленькое темное облачко в светлый погожий день. Постоянно лез не в своё дело, брюзжал и был таким занудой! Ой, таким занудой! Он рассказал мне, каким добрым и самоотверженным был их Бен. — Да ну? — с сомнением спрашивает Бен, следуя за Клаусом. — Поверь, Бенихана, я знал его лучше всех. Он даже был во мне, — Клаус видит, как Бен давится воздухом, — не в том смысле! А в том смысле, в каком призраки бывают в людях. И этот засранец до последнего не давал мне вернуть контроль над своим телом! Знаешь что, он потом сказал вместо извинений? Клаус смотрит на него выжидающе. Бен устало вздыхает и, закатив глаза, уточняет: — Что же? — Что ни о чем не сожалеет! — с возмущением делится Клаус. С хрена ли меня это должно волновать? Разумеется, есть вещи, которые Бен хочет узнать об альтернативной версии себя. В первую очередь он жаждет ответа на давно мучавший его вопрос: — Как он умер? — Весь это инцидент Дженнифер, — Клаус разводит руками и не замечает, насколько широко раскрываются глаза Бена, — и затем старик превратил его похороны в сущий кошмар. Обвинил нас в его смерти. Все так рассорились, чуть не передрались! Хотя по-моему Диего все-таки врезал Лютеру… ну а я что? Я вызвал Бена, и с тех пор мы всегда были вместе. — Он был с тобой тринадцать лет?! — не сдерживается Бен, не представляя, как можно вынести такую пытку. — Вообще-то семнадцать с учётом года во Вьетнаме и трёх в шестидесятых, — поправляет Клаус. — Ещё хуже, — мрачно подытоживает Бен. Клаус обиженно цокает. — Вы поладили бы: он тоже постоянно жаловался о том, какое же это мучение быть со мной бок о бок! — он останавливается. — Вот и пришли! Бен смотрит перед собой и безуспешно пытается найти название для смеси всех испытываемых им чувств. Старик дал выходцам Академии Спэрроу превосходное образование, и что-что, а словарный запас был у Бена обширный. Но для данной ситуации он смог найти только одно наиболее подходящее слово. Это пиздец. — Ты серьезно? Ты привёл меня к мусорным бакам?! Просто восхитительно. Я предал семью ради мусорных баков и мистических историй… — Это было наше место! — Мусорные баки?! — Ну да, — отвечает Клаус таким тоном, словно это нечто само собой разумеющееся, — ну я любил порыться в мусоре: там, между прочем, столько интересного можно найти. Ну а он, то есть другой ты, ходил за компанию. — Только не говори, что ты сейчас собираешься рыться в мусоре! Вместо ответа Клаус ныряет рукой в один из баков, и одна за другой сыпятся волны мусора. Не проходит и минуты, как он с видом фокусника, вынимающего кролика из шляпы, достает оттуда зонтик с повисшей на нем банановой шкурке. И изящным движением руки раскрывает зонтик, отчего шкурка взметает в воздух и падает прямо у ног Бена. — А воробья не найдёшь? — пнув шкурку, с сарказмом тянет Бен. Выражение лица Клауса говорит о срочной необходимости узнать понятие риторического вопроса. Бен с благородностью рыцаря готов взять это на себя. Но едва он успевает открыть рот, как Клаус уже хвастается трупиком воробья в своей ладони. — Ну что, все ещё сомневаешься в моих способностях? — Найдёшь там стодолларовую купюру? — с вызовом спрашивает Бен. На этот раз Клаусу требуется больше времени, но результат не уступает прошлым двум погружениям в мусорный бак. В глазах его шальные искорки, который так и говорят: «Ты не сможешь меня обыграть». Бен не сдаётся и старается (в рамках разумного, конечно же) придумать предмет, который Клаус точно не сможет отыскать. Но он находит и русскую литературу, и шёлковый халат, и чёртову табуретку, и даже золотую цепочку! Да нет, не может быть! — Признавайся! Все эти мистические истории про призраков — чушь собачья, и все это время твоей способностью было копание в мусоре, — посмеиваясь, подшучивает Бен. — Видишь, мы делаем прогресс! — восклицает Клаус, оказываясь рядом с Беном. — Ты уже не такой злюка! Отточенные рефлексы неоднократно спасали Бену жизнь, и этот раз не стал исключением. Только он замечает, как пронырливая рука Клауса тянется к его пояснице, моментально перехватывает чужую ладонь в воздухе. Сжавшее конечность щупальце вызывает удивлённое ойканье. — Слышал о личном пространстве? — недовольно вопрошает Бен, отпуская Клауса. — Это то пространство, которое ты можешь разделить со мной? — шутливо предполагает Клаус. Бен закатывает глаза. — Теперь куда? Клаус неодобрительно мотает головой и спешит возразить: — Это будет сюрп… — Мне хватило твоих мусорных баков, — напоминает Бен. — Тебе ведь понравилось! — настаивает на своём Клаус. Ещё чего! — Не обольщайся, Клаус. При звуке своего имени упомянутый расплывается в одной из самых идиотских и приятных улыбок, которыми Бена одаряли. Он даже забывает, что хотел сказать, и пытается запечатлеть эту улыбку в своей памяти. Давным давно он с таким же трепетом и восхищением разглядывал звёзды на небе, а теперь глядит в такие же миллиарды и миллиарды звёзд в глазах Клауса. В этот раз они обращены на него, и кажется — достаточно протянуть руку, чтобы их достать. Бен встряхивают головой, чтобы избавиться от наваждения и вернуться в реальность. Он видит в тебе его, придурок. — Это было смирение с судьбой, — неохотно заканчивает он. — Мы идём есть вафли, — сообщает счастливый Клаус. Он заметил. Бен отворачивается, чтобы перевести дыхание. Он напоминает себе, что о том, кто он есть. Бен Харгривз не из тех людей, кто будет попадается на вкрадчивые обещания, милые улыбки и щенячьи глазки. Эти его не проймёшь: он великолепный тактик и искусный манипулятор. — Я ненавижу вафли, придурок, — спешит сообщить Бен. — Нет, не ненавидишь, — не соглашается Клаус. Бен не сдерживает раздражения, причиной которого являются вовсе не вафли: — Ты думаешь, что знаешь меня лучше меня самого?! — Вообще-то знаю! — клянётся Клаус. На языке давно вертятся слова, и они на нем оставляют крайне неприятное послевкусие. Но Бен терпит, терпит с самого начала их прогулки, не желая их произносить. Иначе они станут правдой, ещё более неприятной, чем то послевкусие. И все же, сейчас они сами собой срываются в воздух: — Я не тот Бен, ясно тебе? И не буду его заменой. Клаус дёргается как от удара. Хотя почему «как»? Для него это и был удар по обнаженной ране, не перестающей истекать кровью. Бен напрягается и думает об одном: поигрался — и хватит. Пока поздно отринуться от это идиотской затеи, нужно бежать и забыть. Никто никогда не узнает об этой слабости — он сам не будет знать, запретит себе о ней вспоминать. И это будет лучшим решение, потому что копаться в себе, оказывается, чертовски больно. Рывки этой чудной лопаты памяти отдаются болезненными образами, и из земли выныривает все больше и больше слизких, толстых червей. У каждого из них свой путь, но конец у него всегда одинаков: одни и те же мысли. Ты всерьёз думаешь, что такой дерьмовый человек, как ты, можешь иметь хоть какую-то ценность? Бен прикусывает губу: нельзя об этом думать. Не тут и не сейчас. — Ага! — внезапно кричит Клаус. — Теперь ты понял… — сдерживая дрожь в голосе, не договаривает Бен. — Да я не о том! Ты точно так же кусаешь губу, когда нервничаешь, — подмечает Клаус, — и беспокойная складка на лбу у тебя появляется точно такая же. Чушь! Губы Бена расползаются в слабой улыбке. Может быть, он и даёт волю агрессии, но все остальные эмоции держит в узде. Как бы ни пытался Клаус увидеть в нем своего Бена, он не сможет этого сделать. — Не отпирайся, Бенерино! — не сдаётся Клаус. — Думаешь, я не заметил, как ты переживал, пока мы выбирались из дома? Или то, что сейчас ты на грани того, чтобы расплакаться? Нихрена подобного. — Я не!… — Бен намерен отрицать это до последнего. — Да-да, я поверю тебе, если только ты обожрешься вафлями до тошноты, — яро кивая, ставит ультиматум Клаус. «Милое местечко», — с искренним восторгом говорит Клаус. Бен и его монстр солидарны в чувстве омерзения, возникшем при виде этого кафе. Мягкие пастельные цвета — самая невыносимая черта интерьера наравне с ужасными сердечками, бывшими в избытке и на стенах, и на скатертях, и на одежде официантов. Видно, эта обстановка многим казалась романтичной. Сладкие парочки, с счастливым видом обсуждающие свои планы на ближайшее будущее, оккупировали все столики. За этом им личное от него спасибо. Бен мог поклясться, что из его глаз вытекло как минимум по одной кровавой слезе за все время одного созерцания сего… «милого местечка». — Я убил бы себя, — обречённо вздохнув, высказывается Бен, — но даже так я от тебя не отделаюсь. Клаус возвращается с двумя коробками вафель. Я сказал же, что ненавижу вафли. Бен, скрипя зубами, принимает лакомство из протянутой руки Клауса и не спеша подносит его ко рту. Чего ты так смотришь, придурок? Как только Бен начинает жевать, Клаус застает его врасплох: — Ну? Ну как тебе? Лучшее, что я пробовал. — Сойдёт, — лаконично отвечает Бен и берет из коробки ещё одну штуку. — Ну давай, расскажи о себе! — торжественно требует Клаус, устраиваясь на лавочке поудобнее. Бен, не прекращая жевать, бросает на него испепеляющий взгляд. Этого достаточно, чтобы Клаус начал задыхаться в собственном бесконтрольном смехе и чуть не упал на асфальт. Вернее он и упал, но вовремя подоспевшее щупальце Бена подтолкнуло его назад. — В каком смысле «расскажи о себе»? — с недоумением уточняет Бен, убирая крошки с лица. — Ну разве это честно, что я рассказываю тебе и о себе, и о другом Бене? А ты совсем ничего не рассказываешь, малыш Бенни! — активно жестикулируя, обрисовывает ситуацию Клаус. Бен хоть и притворяется, что ему в тягость все присутствие Клауса, но скрыть промелькнувшее на лице удовольствие от интереса к своей персоне у него не получается. Несомненно, он знает, чем поделится в первую очередь. Может быть, его двойник и был всеобщим любимчиком, но у Бена есть кое-что в разы весомее. Победоносно усмехнувшись, Бен раскрывает главное: — Я был Номером Один. Это не производит на Клауса должного впечатления. Нет, даже не так. Это не производит на него никакого впечатления. Он прикрывает рот рукой, чтобы скрыть свой зевок. — Каким номером был твой ненаглядный Бен? — ледяным тоном спрашивает Бен, чувствуя как начинает закипать. Да почему меня волнует мнение этого придурка?! Вслед за этим вопросом поднимается много других, но самый главный из них: почему он помчался за этим придурком хрен знает куда? Вместо ответа перед глазами всплывает то трепетно-счастливое невозможно-идиотское выражение лица, которое Клаус обращал на него. Новый гейзер вопросов взмывает вверх, и Бен задумывается: что сейчас держит его здесь? Ответ находится ещё быстрее, чем в прошлый раз. То, что Клаус понимает его с полуслова и даже без слов. То, что Клаус, не прилагая никаких усилий, видит его насквозь. — Ну, он был Шестым, — не даёт окончательно уйти в себя Клаус. Бен растерянно хлопает глазами. Ему не послышалось? Его «чудесный» двойник, о котором все поют восхищённые оды, — шестой номер? Губы складываются в улыбке: настолько радостно новое известие. Одно за другим в голове рождаются суждения, которые в конце концов складываются в важное умозаключение: — Получается, что я лучше его, — с облегчением говорит Бен. А вот очередь Клауса хлопать глазами и не воспринимать сказанное. Бен уже начинает сомневаться в том, что Клаус действительно понимает его с полуслова. Только по прошествии нескольких минут лицо напротив озаряется осознанием. — Из-за номера, да? — озадаченно интересуется Клаус, сведя брови на переносице. — Да, — отрезает Бен. Ему совсем все равно что ли?! — Ой, да брось, это не то, — тянет Клаус, отмахиваясь рукой, и спешит пояснить: — Слушай, тот Бен в детстве любил твердить, что номер не имеет значения, и… Не имеет значения… как же, имеет! Бен старается не думать о том, в чем это значение заключается. Он просто знает, что это важно. Всегда было важно. И он желает, чтобы и Клаус понял, как это важно. — Прекрати меня с ним сравнивать, — чуть ли не рычит Бен. — Но ты сам себя с ним сравниваешь! — надув губы, подмечает Клаус. — Эй, кажись, я начинаю понимать, в чем твоя проблема. — В чем же? — Эх, Бенерино, — Клаус драматично вздыхает, — ты желаешь получить одобрение других людей, потому и сравниваешь себя с тем Беном и так печёшься о всей этой заварушке с номерами. — Я не пытаюсь получить твоё одобрение, — чеканя каждое слово, заявляет Бен. — О, правда? — Клаус поднимает брови. — Почему тогда ты так злишься? — Да потому что!… — Бен останавливается, не зная как закончить эту фразу. — Вот оно! И знаешь что? Тебе не надо получать мое одобрение: я в любой момент могу обоссаться от счастья, что просто сижу рядом с тобой. Ты думаешь, что я здесь с тобой, потому что вижу в тебе другого Бена. Нет! Я здесь с тобой, потому что ты — это ты, и в тебе, таком непохожем на него, есть то, что я больше всего в нем ценил и любил. Бен отворачивается: он чувствует, что не может контролировать своё лицо. А оно так и норовит осветиться тем же невозможно-идиотским выражением, что и лицо Клауса ранее. И собственное неравнодушие бесит ничем не меньше, чем чужое равнодушие. Прикусив губу, Бен не находит ничего лучше, чем возразить: — Ты не можешь говорить такие вещи: ты знаешь меня от силы час! — Пф-ф, и что? — Клаус всплескивает руками. — Мы с тобой две палочки твикс, которые в любом таймлайне притягиваются друг к другу как… как магниты с отрицательным и положительным полюсами! Устанавливается минута молчания, в течение которого Бен разглядывает Клауса широко раскрытыми глазами. Он что, не совсем тупой? — Когда я трезвый и не такое могу, — пожимает плечами Клаус. Бен нервно потирает запястье и, бросив взгляд исподлобья, спрашивает: — Ладно, тебе неинтересно, какой я номер. Что тогда тебе интересно? — Говорю же, что-то о тебе, не имеющее отношения ко всей вашей птичьей тусовке, — лениво обьясняет Клаус. Такого нет. Бен не говорит это вслух, лихорадочно пытаясь вспомнить, что в его жизни не имеет никакого отношения к их «птичьей тусовке», как выразился Клаус. Ему требуется немало времени, чтобы, наконец, немного робко поделиться: — Я пишу картины. — Так вот откуда твой портрет в гостиной! — смеясь, подмечает Клаус. — Пошёл к чёрту. — Ну-ну, малыш Бенни, нельзя быть таким обидчивым, — Клаус неодобрительно качает головой из стороны в сторону и замирает, когда ему в голову влетает новая гениальная мысль: — Нарисуешь меня? Бен в очередной раз закатывает глаза. — Ещё чего! — Больно уж хотелось, — обиженно тянет Клаус. — Знаешь, в шестидесятых сколько у меня портретов было? Это мой культ постарался… — У тебя был культ?! — сощурив глаза, переспрашивает Бен. — У нас с тобой был культ! Серьезно?! Каждый раз, когда Бен приходит к выводу, что он узнал достаточно и его уже ничем не удивить, Клаус делится новым неожиданным фактом. Вздохнув, Бен принимается загибать пальцы: — Боже мой, вы вместе ходили к мусорным бакам, посещали то совершенно отвратительное местечко и основали культ? Чем вы ещё занимались? Это риторический вопрос. Однако Клауса это не волнует: в том, что это понятие отсутствует в его словарном запасе Бен убедился во время их пребывания вблизи мусорных баков. Там же Бен понял, что Клаус не нужны слова, чтобы ответить на вопрос, не требующий ответа. Он предпочитает им решительные действия, и… боже, этот его взгляд, тот самый, который заставляет Бена потерять нить собственных мыслей. Он смотрит на меня. Бен собирается избавить себя от этого, как он сам считает, глупого наваждения. Клаус не даёт ему этого сделать, сбивая с толку совершенно неожиданным соприкосновением их губ. Действие резкое и грубое, но вместе с тем робкое и хрупкое. Кажется, что стоит только дыхнуть и все волшебство момента канет в небытие. Может быть, поэтому Бен и задерживает дыхание, не смея сдвинуться с места. Податливость становится спусковым крючком. Клаус отчаянно прижимает Бена, словно боясь, что он исчезнет, и углубляет поцелуй. Новые ощущения так пьянят Бена, что он, не понимая происходящего, впускает Клауса в свой рот и позволяет ему вести. Какого черта?!… — Что… за херня… — пытаясь отдышаться, спрашивает Бен. Черт. Выходит грубее, чем Бен планировал, и он понимает это, только когда Клаус стыдливо опускает свой взгляд. Бен тоже не выдерживает прямого зрительного контакта и уставляется на собственные ноги. — В-вы и это делали? — уточняет он. Клаус смеется, и Бен поднимает на него растерянный взгляд, потому что этот смех больной, нервный. — Нет, это то, что я всегда желал сделать, но никогда не находил для того подходящей возможности, — удивительно просто делится он. — Вы полные неудачники, — от чистого сердца заявляет Бен и, схватив Клауса за ворот рубашки, затягивает его в новый поцелуй. Может быть, это и неправильно, но здесь и сейчас оно кажется правильнее, чем все цели, преследуемые Беном в течение долгих лет. В конце концов… наконец, принимает Бен… я просто, черт возьми, хочу любить и быть любимым. Это желание уходит корнями не в глупую детскую жажду доказать что-то отцу, братьям и сёстрам. Это желание уходит корнями к его сердцу, обнаженному и уязвимому, которое Бен всеми силами старается защитить и закрыть от всех. От всех, кроме Клауса, которого он едва знает. И это по-прежнему бесит, но уже не так сильно. Нет. На него словно выливают ведро ледяной воды. Становится так мерзко, противно, отвратительно от самого себя, что хочется блевать. Внутри все выворачивается, словно монстр желает вылезти наружу. Отчасти так оно есть: только вместо настоящих монстров вырываются внутренние, напоминающие Бену о самом главном. Нельзя быть уязвимым. — Расскажешь кому-нибудь об этом — я лично придушу тебя, — предупреждает он, старательно подсчитывая муравьев, собравшихся у подножия лавочки. — Оу, хочешь держать нас в секрете? — слышит он глупый вопрос Клауса. Нет никаких нас. Бен не говорит этого по той же причине, по которой не поднимает глаз. Боится увидеть погасшие звёзды в глазах Клауса, боится увидеть на его лице не ставшее привычным трепетно-счастливое невозможно-идиотское, а разочарованно-печальное способноe убить Бена выражение. Собственная слабость злит до скрипа в зубах и сжатых кулаков, и в голове звучит отцовский голос, напоминающий, что со слабостями нужно встречать лицом к лицу. Бен поднимает голову выше, и его кровь застывает в жилах. Он не видит и не замечает Клауса, все его внимание сосредоточено на чёрной птичке, сидящий на крыше здания того самого милого местечка. Одним рывком Бен поднимается своего места и выпускает из своих недр щупальце. То смыкается в кольцо, прямо вокруг незадачливой вороны, и Бен самодовольно ухмыляется. Он не сразу замечает злосчастное чёрное пятно, все-таки сумевшее избежать хватки чудища. Черт! Внутри все холодеет. Его слабость скоро станет известна Фей. Нет никаких сомнений в том, что она вознамерится ей воспользоваться. Чем быстрее он доберётся до Академии, тем будет лучше. — Это ты во всем виноват! — напоследок не сдерживается Бен и упрямо игнорирует брошенные ему в спину слова Клауса: — Я тоже без ума от тебя, Бенерино! Как же я ненавижу свою ебнутую жизнь.