К дьяволу темный путь!

В Цайи они полетели на мечах, конечно же, с вездесущим Хуайсаном, который пообещал их сводить в интересное место. И слово своё сдержал, когда привел… в книжную лавку. — С каких пор ты заделался любителем литературы, Не-сюн? — Смотря какой литературы, Вэй-сюн. — Хуайсан прикрыл лицо веером, сгрёб несколько толстых книжек и нагрузил ими Вэй Ина. — Ни хрена себе! — не выдержал Цзян Чэн, когда под напором его расспросов, Хуайсан все-таки показал одну из своих покупок. Вэй Ин не был таким эмоциональным, увидев, что в руках у брата та самая порнушка, которой он разозлил Ванцзи. — Какая мерзость, — равнодушно сказал он, разглядывая ужасные лица любовников. Все-таки древняя живопись была страшненькой и убогой. То ли дело манга и анимэ! — Почему сразу мерзость? — обиделся Хуайсан. — Посмотри, какие позы, какая экспрессия! — Ты на их лица как взглянешь, так все сразу упадет и не встанет. — Кому нужны лица, когда есть… не совсем лица! Вэй Ин заметил, что они слишком громко стали обсуждать особенности средневековой живописи, и в харчевне на них уже оглядываются, поэтому приложил палец к губам, призывая к молчанию. — Главное, Ланям это не показывай, если не хочешь неприятностей. — С ума сошел? Я еще жить хочу. А Вэй Усянь уж точно не будет просвещать второго молодого господина о подробностях половой жизни мужчин. Может, у того призвание — прожить всю жизнь девственником и вознестись на небеса? А тут Вэй Ин с эротическими картинками и вставшим членом наперевес. Нет уж. Как-нибудь без него. В этой же харчевне он так напился своей любимой «Улыбкой императора», что даже не полетел обратно с друзьями, а остался ночевать под каким-то мостом. Оставшееся вино в бутылке приятно побулькивало, голова, несмотря на всё выпитое, была ясной. Знакомое звездное небо и запах речной тины были совсем как из той, первой его жизни. Он усмехнулся и разлегся на нагретых за день камнях. Только через неделю после своего «триумфального» возрождения в родном теле он позволил себе погрузиться в воспоминания о посмертии. После падения со скалы была оглушительная тишина и небытие, которое продолжалось неизвестно сколько. Не было времени, не было пространства. Не было ничего. Затем его резко затянуло в воронку и очнулся он на больничной койке в теле невзрачного коротышки с непонятным именем. Сначала он подумал, что на Небесах что-то недосмотрели, и его реинкарнация просто вспомнила свою прошлую жизнь. Неизвестно, куда делось сознание самого Шона, но его собственная голова просто отказывалась воспринимать реальность. Пищащие медицинские приборы, люди в странных белых одеждах, необычные окна — все вызывало оторопь и желание закрыть глаза, и больше их не открывать. Его новой личности диагностировали ретроградную амнезию, быстренько обучили элементарным вещам, вручили документы и отправили на такси по месту проживания. Очутившись в тесной комнатушке с непонятными предметами, не понимая кто он и где, но вспоминая с беспощадной ясностью события последних лет и гибель дорогих ему людей, Вэй Ин запил по черному. Новое тело отвратительно перерабатывало алкоголь, что позволяло периодически отключаться от реальности и ни о чем не думать, и это продолжалось довольно долго. Пока ему не позвонили с его последнего места работы. Им оказалась гигантская киностудия, которая специализировалась (ирония судьбы) на съемках уся и сянься. А он оказался каскадером, специалистом по трюкам, который в один из съемочных дней, вместо того, чтобы аккуратно упасть со скалы на тросах (да вы издеваетесь!!!) запутался в них и приземлился не на ноги, а на голову. Видимо, у бывших коллег настали горячие деньки, раз они рискнули пригласить его снова. Но работа неожиданно увлекла так, что алкоголь был забыт. Он быстро вспомнил свои навыки фехтования мечом и прыжков с высоты, познакомился с огнестрельным оружием и противоборствами и стал неплохо зарабатывать. А чувство вины и тоски по прошлому и погибшим родным научился глушить сверхурочной работой и адреналиновыми увлечениями — гонками на машинах и боями без правил. Страшные воспоминания потихоньку блекли, позволяя оплакивать близких, не раздирая при этом душу в клочья. В годовщину гибели Янли он приходил в храм и подолгу сидел перед алтарем, перебирая хорошие воспоминания как драгоценные жемчужины. Умом он понимал, что уже давно никого нет — ни его упрямого братца, ни сестры, ни гордых и благочестивых Ланей, и пепел от пяти великих Орденов давно развеялся по ветру. Но в его душе они все были живы и теперь он вернулся, чтобы так оставалось и впредь. С первыми лучами солнца он полетел обратно. Когда он бодро проходил по центральной улице, намереваясь ополоснуться хотя бы холодной водой, его встретил Ванцзи. Это настораживало и Вэй Ин задумался — всегда ли Ванцзи дежурил на центральной площади перед ханьши в пять утра или этот торжественный приём был устроен ради него? Но этого не могло быть, потому что… не могло быть никогда. Чтобы Ванцзи волновался за него и ждал возвращения? Он что — всю ночь его караулил? А! Опять хотел поймать его со спиртным! — догадался Усянь и наконец-то улыбнулся. — Доброе утро, Лань Ванцзи! А я чист как горный родник и готов к учёбе как примерный адепт ордена. Лань Чжань смерил его взглядом с ног до головы (и это было волнующе, честное слово) и выдавил из себя: — Доброе утро. Вау! Сердце Усяня забилось часто-часто, как будто ему только что признались в любви. Он не мог вспомнить, говорил ли ему доброе утро Лань Чжань в прошлой жизни. И судя по тому, как забилось сердце — скорее нет, чем да. И это была победа! Всего одна неделя, а с ним уже здороваются! Значит, все его мега-усилия казаться примерным мальчиком работают. Йуху! Так-то он мальчик и есть — первая мысль, которая пришла на ум, пока он разглядывал себя в зеркале. Оно попалось ему на глаза в большом и пустынном ханши. Оно было бронзовым, и смотреться в него было примерно также, как в экран выключенного мобильника. Но даже при таком отражении он видел в зеркале слишком худого подростка с серыми глазами и лохматой чёлкой. Ему всего пятнадцать лет, а алкоголь продают как взрослому. И убивают по-настоящему, шепнула его память. Сколько ему было, когда его сбросили на Погребальные холмы? Семнадцать? Восемнадцать? Явно не больше. А сколько, когда обвинили в бунте и потом сожгли Пристань Лотоса? Шестнадцать? Как он выжил тогда с осознанием своей «вины»? А как жил потом? Искупая свои мнимые грехи, которые навесили на него чужие и родные люди, а прежде всего — он сам? Было еще слишком рано и он медленно вышел из ханши и залёг на свою любимую крышу. Ночь воспоминаний и психоанализа плавно перетекла в утро. Он очень четко вспомнил день, когда его словно по темечку стукнуло осознание неправильности своих воспоминаний. К ним на съемочную площадку на экскурсию привели шестнадцатилетних школьников. Раньше Усянь с детьми так близко не сталкивался. А те болтали, смеялись, спрашивали всякую дичь и совершенно не испытывали никакого страха и почтения перед взрослым персоналом киностудии. Особенно старался один вертлявый парнишка, белозубо улыбаясь на свои собственные проделки. Он так напомнил Усяню его самого в детстве, что он пронзительно почувствовал, каким, в сущности, был еще ребенком, когда началась война! Да по меркам современного Китая он должен был учиться в школе еще три года, а не воевать не на жизнь, а на смерть! Даже если учесть, что тогда дети взрослели рано — он не мог и не должен был нести ответственность за разжигание войны с Вэнями! Что бы он ни натворил, какую бы Черепаху не убил, и что бы ни сказал Вэнь Чао — это не имело никакого отношения к истинным причинам войны. Что-то тут было нечисто, какой-то вывих подсознания свербел в мозгу, и нетерпеливая задница, жаждущая ответов, привела его на порог психотерапевта. В конце концов, что такого страшного могла сделать бывшему заклинателю и основателю Темного Пути тетка необъятных размеров с дипломом? Страшного — ничего, но выслушав его бессвязный монолог про якобы бандитское прошлое, где он ребенком затесался между собственной семьей и бандой убийц (что вообще-то было недалеко от истины) эта почтенная дама очень ясно и четко разложила по полочкам как, почему и зачем его юная душа решила взять ответственность на себя, и как это на самом деле не соответствовало действительности. Разжигают войны по своим собственным причинам только взрослые. В этом мире — военные или нечистоплотные политики. В его — заклинатели, пожелавшие неограниченной власти. А уж на кого возложить ответственность за войну — каждый мог придумать в меру своей испорченности. Он был «виноват» лишь в том, что всеми способами пытался выжить и спасти своих родных, и заодно всех попавших в мясорубку войны. Темное дао помогало только в начале пути, когда все средства уничтожения врага были хороши. Остатки боковой ветви Вэней он тоже спас благодаря ему. Но потом (и он отчетливо это помнил) этот путь стал утаскивать его во тьму все чаще и чаще, и гибель Цзысюаня, а потом и сестры, стали не случайностью, а закономерностью. Вот о чем говорил Лань Чжань во время их первой встречи после возвращения с Погребальных холмов! Темный путь вредит телу и душе, потому что душу постепенно пожирает тьма, и душа перестаёт контролировать и эту безмерную силу, и своё собственное тело. Это он понял слишком поздно, находясь на пороге безумия и на вершине скалы, откуда прыгнул, повинуясь своему последнему желанию. Он осознал это всё и прожил еще десять лет в относительном спокойствии, ежегодно посещая храм и зажигая свечи во имя памяти родных и близких. Вернувшись сюда, он как будто заново всё пережил и окончательно понял - начав снова использовать Темный путь он вступит на прямую дорогу к своей гибели.