К дьяволу темный путь!

Здравствуй, мама Плохие новости Герой погибнет В начале повести Земфира

Черепица! Черепица была другой и Вэй Ин чувствовал это всей своей многострадальной переломанной спиной. Когда тебе тридцать шесть лет, и ты являешься ведущим каскадером и постановщиком трюков в China Film Group Corporation, твоя спина это летопись неудачных падений, драк, переворотов и всех остальных профессиональных обязанностей. Эта конкретная черепица была очень твердой и шершавой, что ощущалось даже сквозь одежду. И этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Вся черепица в павильонах Хэндяня изготавливалась из полимера, достаточно прочного, чтобы выдержать вес актеров, но и достаточно упругого, чтобы беречь драгоценные многооплачиваемые головы, ноги и руки. Если только он не забрался на крышу настоящего дворца какого-нибудь музея, и не разлегся там, вспоминая былое. Хотя причин, по которым он мог это сделать, не было. Все его запои кончились примерно пятнадцать лет назад, когда он, наконец, осознал себя не бывшим темным заклинателем, Магистром темного пути, Старейшиной Илина и повелителем Чэнцин, а простым китайским парнем. Ростом 175 см, в меру упитанным, со стрижкой ежик. Кто ж думал, что его надежда на честное перерождение, или хотя бы спокойное посмертие приведет его в совершенно другой мир, со своими законами и полным отсутствием призраков, чудовищ и заклинателей? Ну, а сейчас-то что? Где он? — Вэй Усянь! А вот и ответ. Усянем его могли звать только в прошлой жизни, потому что в нынешней, той, что он жил уже шестнадцать лет, его звали Шоном, и ни про каких Усяней, и тем более Инов никто не знал. А может, ему послышалось с перепою? А если он не будет открывать глаза — все окажется сном? — Вэй Усянь! Вот же настырный какой! Ладно, глаза открыть все-таки придется. Открыв глаза, он увидел огромное звездное небо, куполом раскинувшееся над ним. И на фоне неба на него смотрел самый прекрасный в мире человек. Человек, которого он всеми силами пытался забыть и почти в этом преуспел. Вэй Ин поморгал, помотал головой, даже ущипнул себя, но прекрасное видение никуда не исчезло. Всё как он помнил — лобная лента, строгая прическа — половина волос в пучке со скромной заколкой, половина — распущена. И белоснежное ханьфу с светло-голубым поясом. Траурные одежды. Вэй Ин протянул руку и помахал ею, думая, что это все-таки мираж и через секунду он проснется в своей кровати, встанет, выпьет кофе и поедет на работу фехтовать мечом или летать на тросах. Но тщетно. Или он сошёл с ума или опять оказался в той жизни, с которой распрощался окончательно и бесповоротно, когда сам кинулся в пропасть. Черт! Черт, черт, черт! Внутри поднимала голову паника. Если он не спятил, то вернулся в битву в Безночном городе? Место последнего побоища, гибели Янли и его пафосного, и, как показали дальнейшие обстоятельства, далеко идущего падения со скалы? (Идущего падения, ха-ха) И его сейчас схватят и казнят прилюдно, без суда и следствия? — В Облачных Глубинах запрещен алкоголь. Стоп! Где-то он уже это слышал. И не где-то, а когда-то, если быть точнее. Как живой в его голове всплыл резкий и четкий голос Лань Цижэня: «забой скота на территории Облачных Глубин запрещен; сражаться без разрешения запрещено; беспорядочные связи запрещены; бродить по ночам запрещено; излишний шум запрещен; бегать запрещено…» И если это не шутка (а Лань Чжань по умолчанию шутить не умел), значит он… Он в Гусу! И судя по теме разговора — войной и казнью тут и не пахнет. А пахнет «Улыбкой императора», ученическими ханьфу, бессонными ночами и детскими проделками. Ему пятнадцать лет и он приехал в Гусу на учебу вместе с Цзян Чэном! Шок от осознания новой реальности оказался еще сильнее первоначального потрясения. Он не вернулся назад, к концу своей жизни. Он вернулся к ее середине, если помнить об общем количестве прожитых им лет. Пока Вэй Ин изумленно таращился на Лань Чжаня, тот терпеливо и отстранённо перечислил все нарушенные им правила. А когда замолчал, Вэй Ин не нашёл ничего лучшего, чем просипеть: — Я так скучал по тебе, Лань Чжань. И с удовлетворением увидел искру удивления в его глазах. Которую не заметил бы тот первый Вэй Ин, но которую легко уловил Вэй Ин теперешний. — Мы видимся второй раз в жизни. — Да. И я признаю, что нарушил ваши правила и готов смиренно принять наказание. Вэй Ин с трудом сел и замотал гудевшей головой. Он не очень хорошо помнил те времена. Память его подводила весьма часто (и не последнюю роль тут сыграло его эпическое перерождение и все тяготы жизни перед ним) и весьма короткая учеба в Гусу запомнилась ему одним ярким светлым пятном детства. Последним беззаботным летом перед большой войной, которая унесла жизни дорогих ему людей. Он хорошо помнил наличие правил, «Улыбку императора», вечные препирательства с Цзян Чэном и, конечно же… Конечно же, челлендж «выведи Лань Чжаня из себя, чтобы он затрясся от ярости». А вот причину такого своего поведения вспомнить не мог. И чтобы не мучить свою бедную головушку, на которую и так свалилось слишком много, автоматически ответил как любой китайский работник, который облажался в первый рабочий день. Как ни странно, его отпустили с миром, предварительно разбив кувшины с драгоценным алкоголем, которые Вэй Ин с тоской проводил в их последний путь. Он скучал по вкусу этого вина, несмотря на то, что перепробовал почти весь ассортимент алкогольных напитков, который предлагал современный Китай. Да и современная Америка, если на то пошло. Предельно вежливо раскланявшись с Ванцзи, он несколько неуклюже прыгнул с крыши (без тросов было страшновато, если честно) и не без труда разыскал в темноте их с Цзян Чэном цзинши. Его названный брат, задушевный друг, будущий носитель его ядра и в конце — почти его убийца безмятежно сопел в твёрдый валик, лежащий вместо подушки, сбросив тонкое покрывало на пол. Вэй Ин укрыл его снова, сел рядом и осторожно, чтобы не дай бог не проснулось это чудовище, погладил по волосам. Цзян Чэн выглядел как… подросток. Да он и был подростком, но Вэй Ин запомнил его другим — рано повзрослевшим, жестким, с вечно нахмуренными бровями и сжатыми зубами. А сейчас он выглядел ребёнком, таким милым и родным. Неожиданно судорожно сжалось горло и он некоторое время не мог дышать. Только сейчас, глядя на брата, он осознал, что все еще живы. Пурпурная паучиха, дядя Фэньмянь, любимая сестрица. И даже Павлин. Все живы и здоровы, и Облачные Глубины не пылают огненным адом, под свайными домиками Юньмэна не плавают трупы его маленьких шиди, а упрямые и доверчивые (но живые, мать их за ногу) Вэни сажают свой редис и гонят самогон. Он вернулся вовремя. Всё ещё можно изменить. Всё нужно изменить. ***

Следующий день принес массу «открытий». Начиная с того, что Вэй Ин, провертевшись без сна несколько часов, вдруг вспомнил про свою основную часть тела, забытую уже давным давно. Золотое ядро! Целехонькое, живое, внутри его тела. Свое, родное, откликнувшееся сразу, как только он уселся в удобную позу для медитации и попытался разогнать ци по духовным каналам. Тепло, а потом и увеличивающийся жар, превратившийся в пламя, заставил поверить еще раз, что это не сон. Еще более убедительным был сонный Цзян Чэн, который продрал глаза, зевнул и не удержался от шпильки при виде сидящего в позе лотоса брата: — Можешь не трудиться. После вчерашнего косяка нас точно запомнили как неудачников. — И тебе доброе утро, братишка, — соизволил ответить Вэй Ин. Заспанный Чэн был такой булочкой, что хотелось схватить его за щечки и потискать как следует. — Утро добрым не бывает, — отрезал тот и бросил в Вэй Ина гребнем. — Почему твоё барахло в моих вещах? А вот о некоторых особенностях прошлой жизни он успел позабыть напрочь. Например, сколько завязок надо завязать, чтобы все слои настоящего ханьфу сидели ровно. Бутафорские костюмы каскадеров и дублеров таким вниманием к мелочам не отличались, и чаще всего крепились на живую нитку. Или, если на ночь не расчесать и не заплести волосы, утром у тебя будет на голове воронье гнездо! К счастью, для его первой жизни такая причёска с утра была не редкостью, поэтому Цзян Чэн привычно кинул в него еще и шпилькой. И надо сказать, для первого раза после огромного перерыва, ему удалось скрутить свои вновь длинные волосы во что-то приличное. Утренний Гусу ошеломил. Возвращение сюда ощущалось почти как возвращение домой. После пресного завтрака он, как оглушённый, ходил между постройками, гладил балясины террас, стучал по козырькам домов и внезапно взмывал на крыши, чтобы проверить свою вернувшуюся прыгучесть. Все было настоящим и от этого еще более нереальным! Окна были круглыми, затянутыми плотной рисовой бумагой, мостовые — деревянными, а дома — старыми, даже подточенными кое-где жучком. Деревья пахли листвой, дорожки — камнем, Суйбянь — железом и оттягивал руку непривычной, но такой знакомой тяжестью. А в воздухе стоял не дым от пиротехники, густо замешанный на спрее от комаров, лаке для волос и косметике, а свежий, чистейший запах цветущих деревьев. Глаза Усяня привычно искали полотнища синего экрана и массивные силуэты телевизионной техники, но находили только очертания покрытых лесом и туманом гор. И ядро! Его золотое ядро сияло изнутри, наполняя приятным и позабытым теплом, заставляя невольно прикладывать руку к животу, как будто он был беременным, чтобы проверить — не чудится ли ему всё это. Нет, не чудилось. Без малейшего усилия с его стороны ци бежала по меридианам золотым ручейком, заставляя внутренне пищать от восторга. Да Вэй Ин закричал бы во весь голос, если бы не опасался, что его тотчас выгонят прочь, как это обычно бывало. Он смело влился в толпу учеников и ноги сами привели его на привычное, но позабытое место — сзади наискосок от Ванцзи и рядом с Хуайсаном, который уже успел помахать ему рукой. Вэй Ин смутно помнил, что всё обучение в Гусу казалось ему ужасно скучным и неинтересным, но внезапно понял, что даже правила, которые начал зачитывать один из учеников, пока Цижэнь сидел и поглядывал на всех свысока, были по-своему увлекательными. Они напоминали ему потешные законы некоторых штатов Америки. «Нельзя есть мороженое, стоя на тротуаре». Наверняка кто-то ел, опрокинул мороженое на прохожего, тот выиграл суд, и издали закон, чтобы другим неповадно было. Так и здесь «есть более трех мисок риса за раз запрещено» было придумано после того, как какой-то оголодавший бедняга не выдержал пытки ланьской едой, заглотил сразу три миски и маялся животом. А вот что насчет «порочных связей» — придумать не удалось. Разрешены только непорочные связи? Это в браке? Что-то не припомнил он в Гусу никаких парочек. Хотя Ланей много, должны же были они как-то размножаться? Но гораздо увлекательнее, чем слушать правила, было разглядывать второго молодого господина Лань. Даже сбоку, с неестественно выпрямленной спиной, он выглядел небожителем. Аккуратная, волосок к волоску, прическа, нежная белоснежная кожа, длинные ресницы и строго сжатые губы. Вэй Ин понял, что даже не удосужился посмотреть в зеркало на самого себя, но уже весь урок пялится на Ванцзи. Только тогдашний пятнадцатилетний, невинный как впервые расцветший лотос, Вэй Ин мог думать, что все его проделки, подначки и подколки могут помочь завоевать дружбу второго молодого господина. Опытный тридцатишестилетний Шон, усмехнувшись и потрепав самого себя по затылку, сказал «детский сад, вторая группа». Хочешь дружить с умным человеком — поступай как нормальный чувак, а не дебил. Тогда он смог добиться только того, что Ванцзи возненавидел его всей душой, а потом к этому добавилось непринятие его Тёмного пути. Что ж, его путь был неизбежен и обречён с самого начала, а вот почему Лань Чжань до последнего не хотел отпускать его руку, когда он сбросился со скалы — это вопрос вопросов. Последнее, что он помнил в прошлой жизни, и то, что снилось ему почти каждую ночь в его посмертии — это искаженное, полное муки и ужаса лицо второго нефрита и его окровавленный белый рукав.