зеркальный лабиринт.

— Гониль?       Но в ответ ни единого словечка, только гулкий грохот стола, снесенного на пару метров вперед к стене так, будто Гониль и не видел его вовсе, когда шел. — Гониль? Все в порядке? Выглядишь… неважно.       Гониля мало волновало, как он выглядел в этот момент, хотя был уверен, что если бы мог это увидеть, то увидел бы крайне пугающее зрелище. Гораздо важнее было выйти куда-нибудь, где он не привлекал бы столько внимания к своей персоне, и не разнести при этом всю аудиторию.       Первым делом он жестами сообщил куда-то в ту сторону, где сидел Чонсу, что все в порядке и волноваться ему не следует. Затем, наощупь продвигаясь в узком проходе, ощупывая пальцами углы столов и чужие макушки, он кое-как все же выбрался в коридор, игнорируя обеспокоенный голос за спиной, и, удушенный нарастающей тревогой, сполз по стене на пол. Он изо всех сил жмурился и тер глаза, часто моргал и дал себе пару пощечин, но ничего не помогало. Он слышал, что в коридоре было тихо, будто вокруг не было ни души, но когда паника от полнейшего непонимания происходящего усилилась и дышать стало физически тяжело, робкий девичий голос где-то совсем рядом предложил ему помощь. Гониль вежливо отказался и снова поднялся на ноги, чтобы убедить девушку в своем отличном состоянии. Он даже очень демонстративно куда-то отошел, чего в его состоянии делать, конечно, не стоило, так что он еще и задел при этом пару людей. В панике носясь из стороны в сторону, как загнанный зверь, он совершенно потерялся в пространстве. Найти аудиторию, из которой он вышел, и позвать на помощь Чонсу теперь не предоставлялось возможным, и Гониль наугад вошел в дверной проем, что нащупал с той стороны, откуда вышел, примерно прикинув, что где-то здесь начинался его нелегкий путь.       Расчет был отличным. Гониль ошибся всего лишь парой метров. Нужная дверь была чуть левее, буквально в паре шагов.       Дверной же проем, который выбрал Гониль, вел на лестницу, однако о том, что он ошибся, он мог лишь догадываться. И он в самом деле догадался наощупь, пока кубарем летел по ступенькам вниз.       После этого проишествия он вполне ожидаемо потерял сознание и ничего, кроме нарастающей боли во всем теле, больше не помнил.

***

— Это я виноват, — сетовал Чонсу, нервно шагая по одной и той же траектории из одного угла больничной палаты в другой. — В каком это месте? — Гониль привычно сдвинул брови, выражая недовольство самобичеваниями друга.       Полчаса назад приходил врач и уведомил их обоих, что посадка Гониля оказалась не из мягких, и что бедолага очень вероятно мог сломать себе что-нибудь. После тщательного осмотра и знакомства с умной больничной аппаратурой, что буквально видела Гониля насквозь — вот ведь, какая проницательная! — врач удалился куда-то вглубь коридора, оставив Гонилю мудрое наставление полежать пока в палате и лишний раз никуда без сопровождения не ходить.       Чонсу остался рядом. Сначала он, точно верный пес, стоял у двери, преграждая путь наружу на случай, если Гонилю снова вздумается откуда-то упасть, но затем, когда чувство вины захлестнуло его от кончиков пальцев ног до самой макушки, стал нервно расхаживать по палате от угла к углу, чем, признаться честно, стал неслабо раздражать. — Да прекрати ты носиться! И без тебя тошно, — не выдержал Гониль. Лежать на одном месте ему было скучно, и он свесил с койки ногу, которая не болела, и стал болтать ею, с живым интересом вслушиваясь в скрип пружин матраса под ней. — Не прекращу! — упрямо заявил Чонсу. — Мне следовало выйти за тобой, тогда этого бы не случилось! — Окей, отлично. Сядь, изобрети машину времени, вернись на пару по истории музыки и не дай мне выйти из аудитории и свалиться с лестницы. Можешь?       Чонсу даже остановился, чтобы что-то возразить, но так и не нашел что ответить на столь исчерпывающий аргумент и просто продолжил ходить из угла в угол, нахмурившись при этом еще сильнее. — Когда ты так хмуришься, ты выглядишь совсем уж замогильно. Тебе не идет, прекращай, — смягчился Гониль. — Иди лучше сюда и обними меня.       Предложение объятий снова заставило Чонсу остановиться, шаркнув подошвой об пол, но хмурую гримасу с его лица не согнало. — Не могу, — Чонсу склонил голову, — боюсь сделать тебе больно. — Вот еще! Прекрати выдумывать и обними меня!       Гониль привстал на койке, подозвав Чонсу рукой, которой мог шевелить. Тот подплыл к нему, точно печальный призрак, и крайне осторожно сел рядом, бережно притянув Гониля к себе и зарывшись носом где-то в его ребрах.       На самом деле, Чонсу обычно так себя не вел. Рядом с Гонилем он всегда был живым и очень разговорчивым, так что видеть его таким понурым было до того непривычно, что аж некомфортно. Гониль приобнял его покрепче, но так, чтобы ушибы не ныли, и принялся тихонько гладить по голове. Обычно это его утешало. — Я ужасный друг, — прохныкал Чонсу куда-то Гонилю в грудь.       Гониль же, в свою очередь, беззлобно закатив глаза, отвесил приятелю слабый подзатыльник и продолжил приглаживать его волосы. — Ты так и не рассказал мне, что с тобой произошло, — негромко отозвался Чонсу. — Только не ври, что ничего не случилось. Что с тобой было?       Ладонь Гониля на макушке Чонсу остановилась. — Гониль, — Чонсу вынырнул из объятий, глубоко заглянув ему в глаза, и тон его стал несколько серьезнее, отчего он зазвучал еще более непривычно. — Это не в первый раз случается. Что это такое?       Если бы Гониль сам знал, что это такое, то, возможно, не валялся бы сейчас на больничной койке с парой очень вероятных переломов. Однако признаваться Чонсу в том, в чем именно заключался этот неприятный опыт, Гонилю не очень хотелось. Разумеется, Чонсу — друг, и он поймет и примет все, что угодно, но поймет ли это?       Кстати, это и в самом деле случалось не впервые, но впервые навлекло такую беду и поставило, без шуток, под угрозу жизнь самого Гониля. Иногда Чонсу замечал, как во время прогулки или разговора взгляд Гониля менялся и он будто терялся где-то, уделяя все меньше внимания происходящему вокруг, будто сосредотачиваясь на чем-то еще. При этом он будто в упор не видел никого и ничего вокруг. Поначалу Чонсу думал, что ему просто казалось, но, судя по произошедшему сегодня во время занятия по истории музыки, это и в самом деле было так.       Гониль и до этого вел себя странно. Все чаще Чонсу стал замечать за ним необычное поведение: он тер глаза и сильно-сильно жмурился, беспокойно оглядывался по сторонам и иногда очень умышленно причинял себе вред. Мог стукнуть кулаком по ноге, дать себе пощечину или сильно-сильно ущипнуть себя за руку. Будучи рядом, конечно, Чонсу одергивал его, но кто знает, сколько синяков Гониль себе наставил, пока они находились порознь.       Думая об этом, Чонсу продолжал очень пронзительно глядеть Гонилю в глаза, дожидаясь ответа, но тот, кажется отвечать не спешил. Он молчал, собираясь с духом и мыслями, молчал и Чонсу. Только спустя некоторое время Гониль шумно выдохнул и заговорил: — Иногда… ну знаешь, периодически… не то чтобы очень часто, но… — Как часто? — спокойно поинтересовался Чонсу. — Ну, может, чаще, чем хотелось бы… Это не суть. — Прости, перебил, — всполошился Чонсу, но Гониль только многозначительно кивнул ему в ответ, тактично заткнув его на будущее. — Периодически я вижу разные вещи, — продолжил Гониль, глядя куда-то над головой Чонсу. — Это не… не так, знаешь, что идешь по улице, например, и вдруг видишь дерево, которое никто, кроме тебя, не видит. Нет, это не так. Это будто бы… будто бы мои глаза… становятся чужими, понимаешь?       Чонсу поджал губы. — Нет, вообще-то, не очень, — честно признался он.       Оживленный бестолковостью товарища, Гониль отстранился от него и объяснил еще раз: — В определенные моменты, — он сделал паузу, — наступление которых я никак не могу контролировать, — снова остановился, — все, что я вижу, исчезает.       Гониль втолковывал свой посыл другу буквально по слогам, осознавая, что понять его будет трудно. — Вместо того, что я видел до этого, появляются странные образы, — продолжил он, все так же приостанавливаясь на каждом удобном месте. — Если я закрываю глаза, они не исчезают. Если жмурюсь, они все еще со мной. Самое странное… самое странное в том, что если даже я моргаю, то вижу это не синхронно с тем, как я моргнул, понимаешь? — Все еще не очень, — однако, судя по внимательному взгляду и сосредоточенному выражению лица, Чонсу изо всех сил пытался понять.       И только приглядевшись к нему повнимательнее, Гониль заметил искорку снисхождения в его глазах. — Господи, да ты же думаешь, что я спятил. — Нет! Гониль, я правда ни черта не понимаю, но это не значит, что я… — Вот что: дослушай сначала, а потом уже делай выводы о том, простыл ли я, с ума сошел или при падении головой ударился, ладно? — Гониль очень очевидно злился, но не на Чонсу, который не мог его понять, а на себя, что не мог связать и двух слов так, чтобы не выглядеть сумасшедшим. — Представь, что твои собственные глаза — это такой себе встроенный в твою голову маленький телевизор. Представил? А теперь представь, что кто-то крайне бесстыжий переключает в нем канал без твоего ведома. Раз — и все. Я слышу все, что происходит вокруг меня, но вижу только этот канал. Понимаешь?       Последний вопрос прозвучал буквально умоляюще. — Да, теперь понимаю, — наконец произнес Чонсу. — А… что именно ты видишь?       Голоса в коридоре отвлекли Гониля от беседы. Он уж подумал было, что вернулся врач, но когда через пару секунд никто так и не вошел в палату, он продолжил: — Да ничего особенного, — он пожал плечами. — Вижу какую-то комнату, людей в ней, они будто что-то говорят мне, но я никогда их не слышу, а они реагируют так, будто я им что-то отвечаю. — Что за люди? — Обычные. Трое парней, все очень молодые. — А комната? — Обычная комната, ничего сверхъестественного. Только там вечный бардак, настоящий бедлам, еще хуже, чем у нас с тобой. — И когда это проходит? — Не знаю, через какое то время я снова могу видеть. Это тоже похоже на переключение канала, только на этот раз переключают на мой. — Звучит дико, Гониль. — Еще бы.       Чонсу снова притянул Гониля для объятий, заметив видно, в какое состояние загнал его этот разговор. — И давно ты так? — осторожно спросил он.       Гониль только снова пожал плечами. — Пару месяцев, наверное, — неуверенно ответил он.       Последние пару недель из-за всей этой ерунды Гониль стал чувствовать себя намного хуже. Хотя бы потому, что факт полного отсутствия какого-либо контроля над этим нешуточно его пугал. Он стал плохо спать, уже с трудом скрывая это от Чонсу, уровень тревоги усилился в разы, а сегодняшний инцидент с лестницей вообще был словно вишенкой на торте, так что теперь и без того морально истощенный Гониль чувствовал себя крайне паршиво еще и физически. — Нужно с этим что-то делать, — подытожил Чонсу, уверенно кивнув. — Понятное дело, — согласился Гониль, выдохнув так глубоко, что, казалось, сдулся, словно шарик, — потому что иначе это сведет меня либо с ума, — он слегка приподнял пестрящую цветными синяками опухшую руку, — либо в могилу. — Ты станешь сердиться на меня, если я отведу тебя по этому поводу к врачу? — Не-а, пойдем хоть завтра, — пожал плечами Гониль. — Нет, завтра не пойдем. Завтра у меня… встреча. — Встреча? Ты… ты выходишь из дома… без меня? Ким Чонсу? А это точно мне здесь надо сходить к врачу? — Перестань паясничать, — Чонсу, забывшись, стукнул Гониля кулаком по плечу и, как назло, попал прямо по синяку, от чего Гониль тут же скривился. — Ладно, только не бей. И без тебя досталось, — фыркнул он. — А что за встреча? Мне с тобой нельзя? — Я… я не думаю, — увильнул Чонсу. — Чонсу, неужели… это свидание?       Этот вопрос Гониль задал с искренним интересом, потому что услышать утвердительный ответ ему крайне не хотелось.       Их дружба была совсем дурацкой. Той самой, что и друзьями уже вроде как не назовешь, и партнерами назвать язык не повернется. Когда они решили съехаться полтора года назад, чтобы дешевле было снимать жилье, все сразу решили, что это потому, что они не могут жить друг без друга. Отчасти это, наверное, и в самом деле было так, по крайней мере, для Гониля. Гониль обожал Чонсу хотя бы потому, что не любить его было невозможно. Никто никогда не заботился о нем так, как заботился Чонсу, и никто никогда не позволял заботиться о себе в таком количестве, какое Чонсу считал абсолютно приемлемым. Таскать друг другу завтраки в постель, засиживаться допоздна за фильмами в обнимку, дарить друг другу подарки из ряда «я шел мимо и это напомнило мне о тебе» и все такое. Постепенно, общаясь с Чонсу в таком ключе, Гониль совершенно в себе запутался.       Он не мог сказать четко и уверенно, нравился ли ему Чонсу, но мог четко и уверенно заявить, что категорически не хотел бы услышать, что завтра Ким Чонсу идет с кем-то на свидание.       От слова «свидание» Гониля нешуточно передернуло.       Но Чонсу вдруг всполошился, отрицательно замотав головой. — Нет! Нет, это… Это вовсе не то, что ты подумал! Я не… Это не… — Ладно, — перебил его Гониль, смущенно потупив взгляд и искренне жалея, что вообще спросил.       В палате повисла тяжелая, почти неподъемная и очень неловкая тишина. — Это мой давний друг, — все же добавил Чонсу. — Он предложил встретиться еще на прошлой неделе, но у нас с тобой был марафон кино и я ему отказал, так что… — Ты отказал кому-то во встрече ради марафона кино со мной? — Гониль по-доброму рассмеялся. — Это так мило, Чонсу, я рад быть твоим приоритетом. — Еще одно слово — и я тебя поколочу, — рявкнул Чонсу, смутившись. — Мне мало, что ли? — жертва проишествия снова похвастался множеством синяков.       Узнать, поколотит ли его Чонсу за такое возражение, Гониль не успел. Аккуратный и очень строгий с виду человек в белом халате тихим шагом вошел в палату, закрыв за собой дверь — Господин Ку Гониль, верно? — заглянув в свои записи, поинтересовался он. — Да, это я. — У меня для вас две новости. Одна из них плохая, вторая — чуть получше. С какой начать? — С той, что получше, — пожал плечами Гониль. — У вас не перелом, а всего лишь трещина.       Гониль взглянул на Чонсу, такого же ошарашенного, и подумал, что хуже уже, наверное, некуда. — А плохая тогда какая? — Я обманул вас, это была плохая новость, а не хорошая.       Шутку доктора изрядно поколоченый жизнью Гониль не оценил. — Да и вторая новость, честно говоря, неважная, — добавил доктор, склонив голову. — Придется наложить гипс на руку на пару недель. Вы неслабо на нее приземлились. — Это все новости, доктор? — Чонсу спросил это будто бы совершенно спокойно, но знавший его тысячу лет Гониль услышал в его голосе нешуточное раздражение. — Да, к счастью, трещина в кисти — это худшее, что с вами произошло, господин Ку. Гипс сильно помешает вам в работе? — Я музыкант, играю на барабанах, — кивнув, ответил Гониль. — Тогда соболезную. Боюсь вас огорчить, но ближайшие пару недель вы больше не барабанщик. Но вам все же повезло, что трещина только одна и вы отделались по большей части только синяками и сильным испугом. Однако я все-таки посоветовал бы вам не оставаться одному ближайшие пару дней. Мы не обнаружили травм мозга, но, поскольку вы ударились головой при падении, и не один раз, вам может стать хуже со временем, так что придется вызывать врачей и ехать в больницу снова. У вас есть, кому за вами присмотреть? Если нет, можете оформиться и остаться здесь на пару дней. — Все в порядке, доктор, у него есть я, — заверил врача Чонсу.       После этого Гонилю наложили гипс, на котором Чонсу тут же заботливо нарисовал сердечко, и позволили ехать домой. По дороге домой на такси Чонсу долго-долго молчал, глядя в окно, а затем выдал: — Точно! Это ведь я же договорился на завтра! Напомни мне, пожалуйста, чтобы, когда зайдем в квартиру, я позвонил и предупредил, что завтра не получится. — Вот еще! Иди спокойно на свое свидание, я не умру, если ты отдохнешь пару часов. — Но врач сказал не оставлять тебя одного! И это не свидание!       От того, как яростно Чонсу отрицал то, что эта встреча могла быть свиданием, Гонилю легче не становилось. — Голова у меня не болит и меня не тошнит. Мне вряд ли станет хуже, так что не беспокойся и просто иди на встречу.       И по приезду домой все стало ясно, как божий день. Сразу с порога Чонсу помчался к шкафу и стал усердно выбирать, что же ему завтра надеть. Мысли о том, что Чонсу в самом деле для кого-то наряжается, очень угнетали Гониля, поэтому он залез на кровать и открыл тумбочку подле нее со своей стороны. Там он хранил кучу бесполезных вещей и прятал от Чонсу носки, которые тот взял за привычку в спешке надевать, когда свои все либо в стирке, либо в беспорядке. Но кроме всего вышеперечисленного тумбочка хранила еще одну вещь, потому что Гониль точно знал, что Чонсу четко понимает, где чьи границы начинаются и заканчиваются, и в эту тумбочку ни за что бы не полез.       Это была аккуратненькая тетрадь на пружинке с ничем не выделяющимся котом на обложке. Не приглядываясь, Чонсу, даже если и влез бы в эту тумбочку, решил бы, что это одна из многочисленных тетрадок Гониля откуда-то с учебы. Однако это было кое-что посерьезнее истории музыки и прочих университетских вещей. Это был личный дневник.       Назвать это прямо-таки дневником на самом деле было трудно, однако сокровеннее тайны, чем эта тетрадочка, у Гониля уж точно не было. Он не записывал туда личные переживания или свои сомнения по поводу чувств к Чонсу, не хранил там семейных секретов и не вываливал туда сплетни о знакомых. Все было гораздо хуже.       Первую запись в этой тетради он сделал несколько месяцев назад, когда странное видение настигло его впервые в репетиционной. Тетрадь, кстати, была ничейной и валялась на полке в углу, так что Гониль очень бесцеремонно ее присвоил. «14 января. Украшенная комната. Человек напротив задувает свечи. Я подхожу и целую его в щеку. Остальные двое делают то же самое.»       Зачем ему захотелось записать увиденное, он не знал, как и не догадывался, что запись будет не единственной. Гониль бегло прошелся по ним взглядом. «20 января. Очень пустая улица, похоже на окраину города. Вход в помещение. Подвал? Гараж? Что это такое?» «23 января. Я бросаю снежки в чье-то окно.» «26 января. Очень долго наблюдаю, как один из людей в комнате шьет какую-то игрушку.» «3 февраля. В комнате бардак. Ужинаю с теми людьми едой из доставки. Пытался читать по губам, что мне говорили. Ничего не разобрал.»       Видения были самыми разными, выглядели очень бытовыми и от того казались еще более странными. Но были среди них и крайне интересные экземпляры. «4 февраля. Пишу какой-то код на ноутбуке. Строки плывут, видимо, долго сижу. Рядом со мной спит один из них. Что-то говорю второму. Он кивает.» «5 февраля. Один из них о чем-то со мной спорит, указывая рукой на экран ноута. Смог разобрать по губам что-то про то, что что-то легко вычислить. Знать бы еще, отчего он обозлился, ничего ж не слышно. Он похож на скалящуюся лису, когда злится. Назову его Лисьей мордой.» «11 февраля. Лисья морда в панике влетает в комнату, пока я пью кофе. Говорит что-то про полицию. Все в комнате прячут разные вещи в тайник под полом. Я срываю наклеенные на стене заметки и, смяв их, прячу в штанах.» «12 февраля. Кажется, со мной не разговаривают. Лисья морда делает это демонстративнее всех остальных.»       Последующие страниц десять записей стало больше, иногда по нескольку раз в день. Все они были никак между собой не связаны, и даже если и имели какой-то смысл, то Гониль его уловить не мог. Ему казалось, в видениях с ним много говорили, но в эти моменты он либо слышал неугомонную болтовню Чонсу, либо лекции по истории музыки и прочей ерунде, либо звуки разных музыкальных инструментов из репетиционных, так что мозг буквально разрывался надвое, не давая толком усвоить ничего ни на слух, ни на глаз.       Всерьез задумавшись о том, что все это неспроста и имеет какой-то глубокий смысл, который он в упор не видит, Гониль потянулся за ручкой к столу и сделал в тетради новую, еще более странную пометку. «5 марта. Лисья морда и остальные что-то обсуждают со мной за столом. В комнате кромешный хаос. На столе куча бумаг, но я на них не смотрю. Я очень внимательно пялюсь на календарь на стене. Один из парней отходит от стола и обводит на этом календаре послезавтра маркером. После этого я, настоящий, а не из видения, падаю с лестницы и ломаю руку. Так себе воспоминаньице.»       Гониль уже думал было закрыть тетрадку и пойти давать Чонсу вредные советы по моде, чтобы завтра на встрече он не выглядел слишком уж сногсшибательно для кого-то другого, однако остановился и добавил внизу размашистым почерком: «Что будет послезавтра?»       Написав это, он нахмурился и несколько раз это подчеркнул.