Чистота

              1.        Пустошь, раскинувшаяся по эту сторону от целлюлозно-бумажного завода была покрыта омертвевшей, бурой травой. От скопившейся воды та чавкала под ногами, как не выжатая губка. Соня была рада, что обула резиновые сапоги. В отличие от Аннинской, вышагивающей впереди процессии всей в замшевых шнурованных ботинках. «Пустошью» пустырь этот окрестили местные подростки. Он не был таким уж необъятным и совсем не стоил своего названия. Взрослые обзывали его «Лысиной», что тоже не соответствовало действительность. Здесь имелась и трава и редкие кусты. Сейчас обезжизненные. Соня плелась в самом конце. Вдовин, сообщив о том, кого привел, присоединился к основному костяку компании, идущему впереди. На ее появление не было выказано никакой реакции. Лишь пару взглядов мазнули по лицу. Они продолжили беседовать о том же, что и до ее прихода. – Да Господи! – взвизгнула вдруг Лиза Аннинская. Все повернулись к ней. Она комично прыгала на одной ноге, удерживая на весу вторую, согнутую в колене. – Ну и дерьмо! С ее ботинка, потемневшего от влаги, обильной капелью стекала вода. Ее друзья залились хохотом, и она бросила на них свирепый взгляд. Соня не смеялась и, видно, сильно этим выделилась. Потому что в следующих миг Лиза, отбросив за спину длинные светлые косы, на нее ни с того ни с сего злобно рявкнула: – Чего пялишься? Самая умная? – а затем глаза ее, скользнувшие сверху вниз по Сониной фигуре, остановились на резиновых сапогах. – Какой у тебя размер? Соню прошиб пот. Смех вокруг разом стих. Они уставились на недавно присоединившуюся к ним одноклассницу, словно только заметили. А быть может, так оно и было. – Ну? Соня сверлила Аннинскую глазами, сжимая зубы с такой силы, что свело челюсти. Все молчали. Ожидание затянулось, и лица окружающих стали меняться с заинтересованных на недовольные. – Тридцать пятый, – наконец процедила Соня. – Врешь? Но девочка не врала – это было всем очевидно. Мелкая, она была ниже Аннинской почти на голову. Лиза потеряла к ней интерес так же быстро, как и проявила. – Пошли! – резко отвернувшись, она быстро зашагала вперед. Все послушно двинулись следом. Соня осталась стоять на месте, чувствуя новую волну жара, захлестнувшую ее. «И что это было?» – крутился на языке ядовитый вопрос. Который она, конечно, не решилась выкрикнуть в Лизину спину. В этот самый момент было еще не поздно повернуть назад. Та явная неприязнь, которой исходила Аннинская по отношению к ней, могла бы послужить отличным пинком. Заставить Соню отказаться от этой затеи. Пойти домой. Но не послужила. «Сбежать сейчас будет еще более унизительно», – шептал внутренний голос, – «Хочешь трусихой прослыть? Показать Аннинской, как она задела тебя?» А темные силуэт завода впереди так и манил. Соня решительно двинулась за остальными. Сжимая зубы и кулаки. Еще один подобный раз и она все ей выскажет. Все, что думает. Плюнет в лицо, обзовет, ударит. Еще хоть один раз… Догнав Лизину шайку, Соня прислушалась к разговору. Ожидая, что они обсуждают ее. Поливают грязью или смеются. Но, оказалось, им по-прежнему не было до нее дела. Мысли их заняты были совсем другим. “Конечно” – Строить его тут было изначально плохой идеей. Нет ничего странного, что он закрылся. Он же стоит на «Жженом поле». – «Жженом поле»? – Да-а, ну вы чего? Бабушки не рассказывали? Здесь же язычники самосжигались. – Зачем? – Ну… В жертву кому-то там. Давно-давно еще. – Какой же бред. Завод закрылся, денег потому что не было. Не мели чушь. – А я слышал, там массово рабочие перевешались. Потому и закрыли. – Да, мне про это тоже папа рассказывал. – А мне папа рассказывал, что там сектанты сейчас собираются. – Не сектанты. Там наркоманы! – И сектанты тоже! – Так а правда, там вешались или нет? – Да вроде да, но администрация это замяла. Город запретил рассказывать. Соня едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Она уж точно не считала, что история про повесившихся рабочих произошла в действительности. Но говорить ничего не стала. Не было смысла. Самое большее, что она получит в ответ – мерзкие Лизины взгляды. Но мама всегда говорила, что это глупости. Байки, распущенные бабками у подъезда. На кладбище Данилова Бора не было массовых захоронений не то, что с одной датой – могил одного года было так мало, что по пальцам пересчитать. Да и город их был совсем крошечный. Многие друг-друга знают, многие друг другу хоть дальние, но родственники. Невозможно было бы что-то такое ото всех утаить. Если только не силами какими темными. Во что Соня тем более не верила. А вот про сектантов вполне могло оказаться правдой. Собственно, по этой причине Соня никогда не была на заводе. Одной ходить как-то боязно. А компании у нее не было. А завод… Эта темная, мрачная крепость была так притягательна. Так желанна. Недоступна. Подходить к ней было запрещено, ни кем-нибудь – городом. Под угрозой огромных штрафов, отчисления из гимназии. А Соня все равно так мечтала заглянуть за это старый бетонный забор. Выведать все его тайны, секреты… – Надо налево, там дырка в заборе, – крикнул Вдовин идущим впереди. И откуда он это знал? Дырка действительно была. В одном месте, у самой земли бетонная плита была пробита, под ней – неглубокий подкоп. Это как раз и подтверждало – завод обитаем. От чего Соне сделалось слегка не по себе. И одновременно с тем ее переполнило какое-то радостное предвкушение. На территории завода Соня оказалась в числе последних. Пришлось проползать на коленях, но даже при этом, она умудрилась зацепиться курткой за торчавший штырь арматуры. Ткань треснула, и ползущий позади Кирилл Жиров сообщил, что из куртки торчит теперь синтепон. А значит, дома ждал нагоняй. Но отдаться переживаниям по этому поводу девочка не успела. Потому что как только она подняла глаза, увидала ЕГО. Ближе, чем когда-либо. – Не шумите! – бросил Вдовин, выходя вперед. – Идем за мной, тихо. Не разбегаемся. Если видите что-то подозрительное, сразу кричите. И вместе бежим назад. Все поняли? Вместе! Вся их компания послушно притихла. Послушно двинулась следом за негласным теперь их предводителем. Аннинская, стушевавшись, отошла в конец. Была теперь совсем рядом с Соней. Что не могло не вызвать у последней злорадства. Главное здание представляло собою ужасающее зрелище. Облупившаяся, некогда белая краска посерела и местами пошла пузырями. Окна выбиты, из некоторых свисали лианы вьюнка – странно-зеленого для нынешнего времени года. Стены и трубы – во всю высоту – покрылись мхом и плесенью. Вот отчего казались издалека черными. Но теперь Соня поняла, здесь нет никакого обмана зрения. Плесень действительно была черной. А еще где-то стены украшали грибы – слоеная, многоэтажная колония. Все это было… довольно странно. Да и вообще была здесь, за забором, какая-то необычайно бурная растительность. Трава высокая – почти до колена – и живая, несмотря на октябрь, насыщенных зеленых оттенков. Повсюду пышные кусты и молодые, низенькие еще пока деревца. Но крепкие. Асфальтовая дорога разломана по всей длине. Из трещины торчат листья подорожника и мелкие цветы. Цветы – в октябре! «Как странно», – запоздало подумала девочка. Они, длинной цепочкой, почти бесшумно ступая друг за другом, проникли в главное здание. И дружно замерли. В представшем цеху оказалось очень темно. «Ненавижу темноту» У Вдовина и еще пары мальчишек в руках вспыхнули карманные фонарики. Но их света было недостаточно, чтоб как следует осмотреться. Зато достаточно, чтобы понять: здесь все было еще более ненормально, чем там – снаружи. Ни станков, ни стен, ни пола – ничего не было видно за разросшимся, огромным, раскидистым лесом. – Что за чертовщина?! – Тихо! Белые лучи фонариков хаотично прыгали из стороны в сторону. Толком разглядеть то, чтобы было вокруг, оказалось почти невозможно. Но одно было ясно: они оказались будто бы в тропиках – тех, что удавалось видать лишь по телевизору. В фильмах про «Индиану Джонса». Но они не были в тропической зоне, не были даже на улице. Они ведь стояли в здании завода. – Почему никто не говорит об этом? – воскликнула Аннинская. – Как все это вообще возможно? Почему никто не изучает? – Здесь никто не бывает. Это запрещено, забыла? – Никогда не поверю, что здесь действительно никто не был. И не видел этого! – Взрослые сюда не суются, – подала голос обычно самая молчаливая из их компании. Из Женечки Кировой порой сложно было выдавить слово даже учителям на уроке. Вечно витающая в облаках, она приходилась Аннинской троюродной сестрой. И видно лишь потому избегала насмешек и издевательств – поговаривали, их родители близко дружили. – Повторю, я никогда в это не поверю! – отрезала Лиза. – Зря, – задумчиво сказала Женечка. – Их отсюда будто отвадили. А бабушка говорит, так оно и есть. Им рядом с заводом становится то плохо, то еще что… Для них действительно почти невозможно заставить себя к нему хотя бы приблизиться и… – Бред! – Заткнитесь! – прошипел Вдовин – Чего разорались? Я же сказа… Окончание фразы его никто не услышал. Потому что в один миг цех вдруг взорвался какофонией звуков. Пакет с пирожным выскользнул из Сонных рук. Три луча от карманных фонариков заметались по темноте. В-В-Ш-Ш-Х В-В-Ш-Ш-Х-Х-Х Словно ураганный ветер. Все растения – совершенно все, что попадались на пути белых лучей, пришли в движение. Стволы шатались из стороны в сторону, сгибались до самого пола. Словно на тропики налетел шторм. Но ни тропик, ни тем более ветра не могло быть в спрятанном за толстенными стенами цеху заброшенного завода. – Что это? – завопил кто-то, силясь перекричать поднявшийся шум. Те немногие, что успели зайти в цех дальше других резко рванули назад. Ветки деревьев преграждали им пути. Сбивали с ног. Один из них упал на пол с таким громким ударом, что должно быть едва не расшибся насмерть. И тогда, наконец, шайку Лизы Аннинской настигла настоящая паника. Расталкивая друг друга, минутой ранее самые закадычные друзья, пробирались к выходу. Без разбора отпихивая, роняя, пиная тех, кто замешкался. Вдовин пытался кричать: – Успокойтесь! Идем друг за другом! Без паники! Но никто его уже не слушал. Они все побежали – скорее к выходу, на улицу, прочь от завода. Но железная дверь, еще несколько мгновений назад бывшая всего от них в двух шагах оказалась вдруг отделена десятками метров. Десятками деревьев и кустарников. «Что происходит?!» Соня бежала в конце, бежала сама не понимая от чего. Фонарики освещали лишь почти растворившуюся в листве дверь впереди. Позади же, вокруг была сплошная темень. Соня ненавидела темноту. Ненавидела! Рядом раздался душераздирающий крик. И чьи-то пальцы вцепились в Сонину лодыжку. Она завизжала тоже. Опустив глаза, успела заметить белый рукав с желтой резинкой – Лизиной куртки. – Помоги! А потом и рука Лизы, и сама она, и вообще все поглотила темнота. Потому что кто-то зачем-то погасил фонари. Впереди истошно завизжали девчонки. Соня тоже закричала было, но из легких вдруг выбило воздух. Вцепившаяся в сапог Аннинская вдруг резко и невозможно сильно для ее телосложения рванула Соню назад. Соня упала. Колени глухо ударились об пол, на миг их будто окатило ледяной водой. И почти сразу на смену пришла неописуемая, пронзительная боль. Соня взвыла. А Лизина рука продолжала утаскивать ее куда-то назад, вглубь цеха. Полубезумная Соня не особенно отдавая себе в том отчета принялась бить по Лизиным пальцам свободной ногой. С таким остервенением, будто оттого зависела ее жизнь. – Нет! Нет! Пожалуйста! Соня! Аннинская не отпускала, и они отдалялись все дальше от выхода. И все быстрее. Соня ударила по пальцам одноклассницы каблуком сапога. Потом еще раз. И еще. – Соня! Нет, Соня! Но Соня будто бы и не слышала. Ударила снова. И снова. Била до тех пор, пока, наконец, не разжались Лизины пальцы. И тогда, подскочив на ноги, Соня, не чувствуя ни боли в коленях, не хлеставших по щекам листьев, рванула вперед. Туда, где сквозь щель в приоткрытой двери ударил яркий, холодный дневной свет.               2.        Черный рюкзак Кирилла Жирова привычно привалился к ножке соседней парты. Из него торчал учебник английского и мятые зеленые тетради. На полу валялся колпачок от ручки, а линолеум вокруг был исчерчен полосами от подошв. Учителя часто ругали их всех за это – нельзя бегать по классу, остаются черные черточки. Это грязно. Но полосами был усеян весь пол. Соня смотрела на них невидящим взглядом. – На дом вам задан был пятый параграф. Кто пойдет отвечать? Так… Николаева. В Сониной голове не было ни одной мысли. Пустота. Белый туман. Они все разбежались вчера по домам. Никто никого не ждал – даже Вдовин. Из здания завода Соня выбралась самой последней. И все что увидела – спины одноклассников далеко впереди. Разноцветные пятна. Голубая куртка, желтая, черная… А белой вот не было. Ручка в ее пальцах дрожала. Синие буквы получались кривыми. Соня подняла глаза на учительницу биологии. Та, активно жестикулируя, говорила что-то стоявшей у доски ученице. Ругала, наверное. Вот только Соня отчего-то не слышала слов. Учительница, словно рыбешка, выброшенная на поверхность, только открывала и закрывал рот. А оттуда не доносилось ни звука. Соня оглядела кабинет, сидевших рядом одноклассников. Она видела как шевелятся их губы, пальцы барабанят по парте или шлепают по кнопке авторучки, складывают гармошкой тетрадный лист. А в ушах у нее будто стоит вода. И она не слышит ни-че-го. «Да что же…» Глаза кололо, словно бы от песка. Соня коснулась их кончиками пальцев, сгибая ресницы. И резко выдохнула. Она никому ничего не сказала… Этим утром сквозь витринное стекло ларька «Пресса», с обложки нового выпуска «Северянки» смотрели черно-белые глаза Лизы Аннинской. Дочки главы городской администрации. Соня увидала ее лишь мельком. Не сумела не отвести взгляда, когда проходила мимо. Она никому ничего не сказала. Уже дома – сидя на кафельном полу ванной – она уверяла себя, что Лиза выбралась. Бежала за нею следом. И тоже ревела теперь, наверное, себе дома. В безопасности. Она никому ничего не сказала. Соседка по парте пихнула Соню локтем и кивнула в сторону доски. Учительница биологии выжидающе таращилась на нее. Соня растерянно оглядела кабинет. Николаева, красная как рак, сидела на своем месте. – А почему мы ничего не записываем, Коткина? – голос учительницы прозвучал словно сквозь стену из ваты. Но по крайней мере Соня хоть что-то смогла услышать. – Раз так хорошо знаешь тему, может сама нам расскажешь? Соня вцепилась в ручку и резко склонилась над тетрадью, будто отвешивая поклон. Она пялилась в свои записи, надеясь, что учительница найдет жест покаяния этот достаточным. «Фотосинтез – процесс.. преобразование органического из неорганического… очищение…». Слова прыгали со строчки на строчку. Но она не помнила, когда успела их записать. «Я ничего не понимаю», – она снова принялась тереть глаза. – Что с ней случилось? – спросил Соню перед уроками Вдовин. – Вы были рядом, ты видела как она выходила? – Нет, – ее голос тогда был хриплым и ниже чем обыкновенно, будто она была по меньшей мере лет на пять старше. – Она осталась там? – Не… Я не знаю. Там было темно, я не видела… – Будем надеяться, она выбралась. Выбралась, ясно? Мы не будем рассказывать никому о заводе, ты поняла? – Н-ну… – Нас всех отчислят, Коткина. Поставят на учет в милиции, а родителей оштрафуют. Твоим есть чем платить? Нет, Сониной матери платить было нечем. – Она дочка главы администрации. Нас всех запихнут в колонию, если с ней что-то случилось, поняла? Мы должны молчать, ясно? Все. Мы теперь повязаны. Они теперь повязаны. На уроке геометрии – на сегодня последнем – чтоб не встречаться с Вдовиным взглядом, Соне пришлось все время таращиться в окно. Полумертвое-полуживое обезьянье дерево сегодня было задвинуто в самый угол. Его некогда толстые листики сморщились, ствол кверху совсем истончился. А тонкие прожилки его оплетающие, проступили, были сильно заметны. Словно вены на руках старика. Соня клевала носом. Глаза, словно затянутые поволокой, медленно скользили по погибающему растению. Потом по подоконнику. Затем по гаражному массиву. По яркому пятну, появившемуся там словно бы из ниоткуда. Прямо посреди пятой линии – той, что ровно напротив Сониного окна. Девочка в зеленой куртке бродила меж гаражей. Ее шапка была смешной, розовой. С разноцветными помпончиками, пришитыми на манер гребешка. Соня выпрямилась. Потерла глаза. Это была куртка, что она видела миллион раз. Это была шапка, что вечно валялась под табуретом в прихожей. Сколько раз ей приходилось помогать надевать их? В том не было необходимости, но и маме и тете Вере было приятно, что она заботится о мелкой, словно о родной сестре. Соне, конечно, это было совершенно ненужно. Это ее раздражало. Но что ни сделаешь, чтобы мама расщедрилась на похвалу. – Коткина, в чем дело? – донесся до нее недовольный голос учительницы. Соня и не поняла, как поднялась на ноги. Не осознала, когда это произошло. Она не сводила глаз с девочки, гуляющей среди гаражей. – Там Нина. – Что? Соня резко повернулась к математичке, не замечая, что весь класс уставился на нее. – Там Нина Аверина, – голос дрогнул. – Где? Соня ткнула пальцем в окно, в то место, где… Никого не было. – Коткина, села! Соня уставилась в окно. Открыла рот и почти сразу закрыла. Как рыбешка. Пустота. На месте, где мгновение назад стояла Нина Аверина была пустота. Соня вцепилась в парту. – Она… – Сядь на место! Опускаясь на стул, совершенно потерянная, будто только что ее огрели кирпичом по голове, Соня поймала на себе пристальный взгляд Вдовина. Сосед по парте открыл было рот, но она дернула плечом и вновь отвернулась к окну. «Нина была там». Нины там не было. Соня не спускала глаз с гаражей до конца урока. Но больше потерянную девочку так и не увидала.               3.        Из школы она плелась, еле переставляя ноги. Голова была тяжелой. Соня будто пробежала несколько километров. Ее шапка была небрежно запихнута в мешок для сменки. Куртка расстегнута. Она шла прямиком к гаражам. И глаз не сводила с нависающего над ними – будто голова чудовища – завода. Темный силуэт на фоне сизого неба. Соня не понимала, что делает здесь. Для чего нужно было отправиться сюда, а не прямиком домой. Что она пыталась себе доказать? Она чувствовала себя неважно. Каждый раз при мысли о Лизе Аннинской, сердце ее пропускало удар. А потом заходилась в ужасающе быстром ритме. Сразу переставало хватать воздуха, перед глазами чернело. Что с ней будет за эту выходку? Она совершенно ничего не понимала. Мир вокруг приобрел резкие, слишком контрастные очертания. Глазам было больно. Почему ей просто не пойти домой? Соня ведь уже почти убедила себя, что по-просту задремала. Что не было в окне никакой Нины Авериной. Что бессонная ночь дала, наконец, знать о себе в полной мере. И вдруг она увидела снова. Ее – зеленую куртку. И шапку с гребешком из разноцветных помпончиков. Соня зажмурилась. Затем заставила себя открыть глаза. Никакое не наваждение. Девочка впереди никуда не пропала. Из легких выбило воздух. В груди что-то болезненно сжалось. Соня замедлила шаг, не сводя глаз со спины Нины Авериной, застывшей между гаражных линий. Соня не верила. «Быть может это и не она?» Девочка впереди не двигалась. Совсем. Стояла, будто оловянный солдатик. Не поворачивала головы. Смотрела куда-то вдаль – за гаражи. На завод. – Нина? – осторожно позвала Соня, медленно приближаясь. Она снова пыталась проморгаться. Щипала себя за внутреннюю сторону ладони. Но ничего не помогало. И она просто шла дальше – осторожно ступала вперед. Вот между ними не более пяти шагов. Теперь четыре. Три. Девочка не откликалась, и Соня позвала ее снова. Приблизившись почти вплотную. Протяни руку, и пальцы коснулись бы вывернутого капюшона. И тогда девочка обернулась. Тоже очень неспешно. Словно крепко о чем-то задумавшаяся. В ноздри Сони ударил сладковатый запах. Отвратительный. Захотелось блевать. Так пахла плесень в бабушкиной сарайке. Сыростью. Гнилью. Девочка обернулась. И крик застрял в Сонином горле. Вместо него из груди вырвалось жалкое сипение. Перед нею действительно была Нина Аверина. Вернее, на нее смотрело лицо Нины Авериной. Сизое, испещренное вздутыми синими венами, выступающими из-под кожи будто корни из-под земли. Но это было точно-преточно ее лицо. Соне доводилось видать его столько раз. Улыбающимся. Грустным. Задумчивым. Спящим. Она узнала бы его всегда. Узнала его и теперь. У Нины Аверины одна глазница была пробита стеблем растения. Толстый, с три пальца, он торчал оттуда, где должен был бы быть правый глаз. С шипами. И скрученными, будто гусеницы, молодыми листьями. Окаймленный рваными лоскутами кожи. «Боже…» У Нины Аверины была оголена кость нижней челюсти. И мясо на ней мокро блестело. Соня не могла даже дышать. А Нина Аверина, не двигаясь, в упор смотрела на нее – левым, единственным глазом. С радужкой ярко-синей. И зеленоватыми капиллярами на белке. – Соня, – ее губы даже не шелохнулись. А голос, раздавшийся откуда-то из глубины, из груди был высоким, холодным. Совсем чужим. Соня, не в силах отвести взгляда, таращилась на поросль, покрывающую Нинины щеки и лоб. Странная, темная, похожая на шерсть. «Мох» Нина подалась вперед. Мир поплыл перед Сониными глазами. «Вот и все…» Но ей больше хотя бы не придется думать о Лизе. В следующий миг Соня обнаружила себя несущейся со всех ног прочь от гаражного массива. Деревья и кустарники, синий школьный забор – все слилось в одно длинное размазанное пятно. Она не чувствовала ветра. Не слышала гулких шлепков подошвы об асфальтовую дорогу. Соня бежала без оглядки. В голове не было ни единой мысли. И только кровь стучала в висках. Она не знала гонится ли за ней оно. То существо. Как далеко или близко это – нацепившее Нинино лицо – было теперь. Соня не остановилась ни перед взвизгнувшей тормозами машиной. Ни возле «Пятого» магазина, из которого вывалился вчерашний пьянчуга. Ни перед стайкой старух, громко спорящих о чем-то посреди тротуара. Она врезалась в них, едва не вывихнув себе плечо. И не обращая внимание на вопли «Дрянь ты такая!», рванула дальше – к подъезду.