Чистота

              1.        Мама все не приходила. Кухня уже успела погрузиться во мрак. Серый свет, падающий от окна, какой бывает лишь после сумерек, делал все вокруг черно-белым. Только оранжевый заварочный чайник все еще имел цвет – единственный здесь предмет. Соня не отрывала взгляда от стрелки часов, висевших над кухонным столом. Она бежала по циферблату, перепрыгивая минутную и часовую. Бежала медленно, куда медленнее, чем, когда опаздываешь или ждешь, когда же снимать сковородку с горелки. Восемь двадцать пять. Мать и раньше задерживалось на работе. Приходила поздно. Иногда, когда Соня, не выдержав, уже засыпала. Но в этот вечер сна не было ни в одном глазу. Она не смогла справиться с собой. Сорвалась с места и подскочила к выключателю на стене. Щелкнула кнопка. Кухня залилась желтым светом. Метнувшись к окну, девочка задернула шторы. Бросилась в коридор – зажгла люстру и там. Она долго боролась. И все же проиграла. От матери попадет за счета. Верхний свет в их доме практически никогда не включался – только энергосберегающие лампочки над столом и кроватью. Но она не могла больше сидеть в темноте. Вернувшись на кухню, Соня потянулась за пультом от телевизора. Нажала красную круглую кнопку, и комнату залил вибрирующий голос диктора, рекламирующего зубную пасту. Девочке сделала звук тише. Потерла глаза. Ей не хотелось совсем уж заглушать тишину телевизором. Снова стал слышен шелест деревьев за окном. Далекий лай собаки. Шорох шин. Время от времени Соня оглядывалась, принимая висящую в коридоре куртку или стоящий в углу табурет за какое-то движение. Сердце в миг пропускало удар. Дышать становилось труднее. К щекам приливал жар. Но куртка по-прежнему была курткой, а табурет – табуретом. На экране появились две длинноногие девушки в белых халатах. «Привет, подушка! Привет, подружка» – бубнил телевизор. Красная комната, окружавшая их, окрасила розовым светом Сонин кухонный стол и стоящие на том тарелки. В глубине квартиры что-то щелкнуло. Соня дернулась. Подмышки защипало от пота. Но за звуком этим ничего не последовало – должно быть просто соседи. И глаза девочки снова вернулись к телевизору. Реклама окончилась продолжением выпуска местных новостей. – В этот час на главной площади Данилова Бора, у каменных рядов собирается целая толпа добровольцев. Григорий Павлович Аннинский, отец пропавшей накануне Лизы Аннинской, уже отправился с первой группой обыскивать территорию Центрального парка… Соня подалась вперед. Сделала звук чуть громче. – За последние недели были объявлены пропавшими семеро детей. Из них пятеро – жители города Данилов Бор. И двое – близлежащих деревень. Женя Печорина, Алеша Маркин, Костя Петров, Нина Аверина, Лиза Аннинская. И самые маленькие брат и сестра Маша и Витя Красновы, предварительно похищенные прямо из детского сада «Звездочка». И хотя все силы милиции брошены на поиски пропавших, сегодня главой администрации Аннинским была организована первая добровольческая поисково-спасательная операция. Перед Соней как наяву возникло покрытое венами и мхом серое лицо Нины. Торчащий шипастый стебель, пробивший глазницу. Кость нижней челюсти, не прикрытая кожей. Как это могло быть правдой? Сонина голова была тяжелой будто свинец. Глаза кололо от новой порции выплаканных слез. От бессонной ночи. Ее руки дрожали. А губы кровоточили от частых укусов. Лицо корреспондента сменилось привычными городскими окрестностями. Центр был забит людьми. В их руках перемигивались фонарики. В основном были мужчины. Лица – мрачные. «Где мама?» Девочка снова кинула взгляд на часы. Без пятнадцати девять. «Ну где ты?» Она поджала колени к груди. Обняла себя руками. Отчего она не побежала прямиком к ней на работу? И снова щелчок. Соня резко повернулась к коридору. Никого. В раковине звякнули стаканы. Девочка до боли прикусила губу. Почувствовала металлический привкус на языке. «Господи Боже». В квартире никого кроме нее не было. Не могло быть. И снова лицо Нины Авериной возникло перед глазами. «Такого тоже ведь не могло быть, да?» А следом за ним Соня увидела перед собою другое. Лизы. Девочки, которую она ненавидела всем сердцем. Которую обожали все остальные. На которую было велено равняться. Чьи пальцы вцепились в резиновый Сонин сапог. По котором она остервенело лупила каблуком. Пока те не разжались. Могла ли она сломать ее пальцы? Ее отец сейчас прочесывал весь город. Он осмотрит парк, помойки, гаражи. И, наконец, доберётся до него. Так долго манившего Соню, таинственного, запретного. Мерзкого. «Взрослые сюда не суются…» – раздался в голове задумчивый голос Женечки, – «Их отсюда будто отвадили» Соня закрыла руками лицо. «Не были они там. На что угодно могу поспорить…» – следом за Женечкиными в памяти всплыли вчерашние слова Вдовина. Он ведь был прав. Чертовски прав! Почему она не понимала этого раньше? Не замечала? Взрослые обходили завод стороной. Никогда к нему не приближались. Не было ни одной новости, ни единого сообщения, что милиция искала там хоть кого-то. Были и лес, и парк, гаражи и заброшенные постройки, старые дома, речка. Но никогда завод. Они обыщут весь город. Но так Лизу и не найдут. Им никогда будто и в голову не приходило искать там. Но это ведь так очевидно! «Что если…» – вдруг подумалось Соне – «Что если она жива? Еще жива» – А вы знаете откуда взялось выражение «Молоко убежало»? – завизжал телевизор. И Соня едва не подпрыгнула, – Из этих цветов, милая, делается мое молоко. В них свежесть летнего утра и сила природы! Молочник! Твое молоко убежало! Веселый молочник! Весело живе.. Соня, наконец, сумела справиться с дрожью в руках и нажала на кнопку выключения звука. После чего запустила пальцы в волосы. Что, если Нина Аверина явилась ей будто знак? Предупреждение? Что, если она никому не расскажет о Лизе, и Нина тогда придет за ней снова. На этот раз, чтоб наказать. Как иначе объяснить, что ее отпустили? «Где же мама?!» И снова взгляд на часы. Девять. Более полутора суток прошло с тех пор, как она оставила Лизу Аннинскую в странном, заросшем цеху заброшенного целлюлозно-бумажного завода. И никто не знал этого. Одноклассники считали, что все они выбрались. Или предпочли так считать. Взрослые не знали, что они вообще там были. И только Соня знала, где осталась Лиза. И молчала. «Я должна рассказать…»               2.        Трава чавкала под ногами, как плохо отжатая губка. Впереди дрожала световая дорожка от карманного фонаря. – Какая же дрянь, Господи! – Алла Алексеевна Аннинская прижимала платок к губам. – Какая же ты дрянь… Соня плелась за нею, не в силах вымолвить и слово. Внутри все будто стянуло жгутом. Было трудно дышать. В горле стоял ком, который девочка уже даже не пыталась сглотнуть. Она оставила маме записку. Всего несколько слов: «Я в город. Знаю, где может быть Лиза Аннинская. Должна все рассказать. Вернусь, как все расскажу. Не волнуйся. Прости». Отца Аннинской на площади, конечно, не было. Зато милиция, сперва скептически к ней отнесшаяся, в конце-концов согласились проводить Соню к Лизиной маме. Стоило той только начать что-то робко мямлить, как Алла Алексеевна распихала добровольцев и журналистов и склонилась над ней. А затем влепила такую пощечину, что у девочки перед глазами заплясали оранжевые и белые пятна. – Сутки! Молчала целые сутки! Если, мелкая сука, с моей девочкой что-то случилось, я засужу тебя! Тебя и твою сучью мамашу! Соня глотала слезы, искренне сожалея, что существо, натянувшее лицо Нины Авериной не убило ее прямо там – днем, среди гаражей. – Ты будешь гнить в колонии! В колонии! Ее потащили на завод. Соня пыталась сопротивляться, но быстро поняла – это пустое. Мать Лизы Аннинской была настроена решительно. Она была будто безумна. Она велела показать ей то место, где Соня «бросила ее дочь». Отчего пустошь не была болотом? Трясина затянула бы Соню вниз, тина сомкнулась бы высоко над головой. И ей не пришлось бы возвращаться туда – на завод. Вести Лизину маму и четверых взрослых мужчин-добровольцев к тому месту, где каблук ее сапога врезался в побелевшие Лизины пальцы. Не оставил той и шанса выбраться. Разумеется, Соня рассказала не все. С ее слов, Лиза просто отстала. Сама Соня якобы думала, будто та выбралась. Но мол только сейчас в голову пришло, что одноклассница могла остаться в заброшенном цеху. Провалиться в пробоину в полу или еще что. Почему не рассказала раньше? Как-то совсем не подумала. Лиза могла пропасть и по дороге домой. След от удара горел огнем. Соня прижимала к щеке замерзшую ладонь. И смотрела под ноги, на мокро-блестящую в тусклом свете фонарика мертвую траву. Сбоку послышался глухой стук. Девочка, вздрогнув, проследила за метнувшимся на звук фонарным лучом. – Эй, что с ним?! Фонарик выхватил из темноты макушку ничком упавшего в траву добровольца. Один из мужчин приблизился и присел подле него на корточки. Не без усилий перевернул того на спину. – Он вроде без сознания… – в голосе говорившего слышалось замешательство. – Но я не знаю, я не врач. Упавшего похлопали по щекам. Попытались поднять ноги, как-то растормошить. Но тот не приходил в чувства. – Слушай, Серег, давай его в больницу. Может что с сердцем. – Что?! – это взвизгнула Алла Алексеевна. – Давайте как-нибудь может потом, а?! Мой ребенок… – Мамаша, вы в своем уме? Нельзя же его здесь просто бросить. «Им рядом с заводом становится то плохо, то еще что…» – вдруг снова вспомнились Соне вчерашние Женечкины слова. – Мне не дотащить его одному. Честно говоря, я и сам неважно чувствую себя. – Вы издеваетесь?! – оттолкнув Соню, Лизина мама ринулась к лежащему на траве мужчине. Наклонилась и с остервенением принялась лупить того ладонями по щекам. – Эй-эй! Вы что делаете?! Оставшиеся добровольцы бросились к женщине. Обезумевшей. Соня отвела взгляд от завязавшейся перепалки. Глаза сами собою нашли едва заметные в темноте трубы завода. Она могла бы ведь и убежать. Где надобно искать Лизу она сообщила. Ей не было никакого резона возвращаться обратно – в жуткий, темный, ненормальный цех. Заросший странными, чужеродными для их города, да и вообще страны, растениями. Со стенами покрытыми вьюнком и плесенью… «Господи…» Соня отступила назад. Потом еще. Медленно. Шажок за шажком она стала пятиться прочь от завода. Орущие друг на друга взрослые того и не замечали. Она поняла. Все поняла, наконец. Еще шаг. Маленький. Острожный. Затем можно повернуться и дать резко деру. Она поняла. Буйная растительность за бетонным забором. Корни, побеги, торчащие из окон, выбившие стекла. Мох, расползшийся по Нининому лбу и щекам точно также, как расползся и по стенам цеха. – А ты куда?! Стоять! – мать Лизы Аннинской, вырвавшись из рук оттаскивающего ее добровольца, бросилась к Соне. Девочка в растерянности застыла, мыслями пребывая все еще с Ниной Авериной – тогда, днем среди гаражей. Длинные, выкрашенные в розовый, ногти вцепились в Сонину руку. Казалось, еще немного и они продырявят куртку. И синтепон полезет теперь и из рукавов. – Ты уж точно пойдешь со мной! Паршивая дрянь! – она потащила ее к заводу с такой силой, что Соня едва не упала, не успевая переставлять ноги. – Если с моей дочерью хоть что-то случилось, я тебя прямо там убью, поняла?! Прямо там! – Эй, успокойтесь! – Алла Алексеевна, ну в самом же деле… – Показывай, как вы туда пролезли! После нескольких минут поисков, лучу фонарика все же удалось выцепить пробоину в заборе. Первым в нее полез доброволец – единственный оставшийся с ними мужчина, двое других решили нести третьего в больницу. В сознание он так и не пришел. Следом за добровольцем на территорию завода пролезла Соня. И лишь последней из пробоины показалась Лизина мама. Соня с тоской подумала о собственной. Она, наверняка, уже вернулась домой. Не находит себе места, перечитывает ее послание. Может она позвонила в милицию? Едва Алла Алексеевна успела подняться на ноги, как вдруг резко согнулась пополам снова. Ее вывернуло. А потом еще и еще. Рвотные массы, хлеставшие из нее были так продолжительны и обильны, что Соне, успевшей отскочить на добрых два шага, все равно не удалось спасти от брызг резиновые сапоги. «Для них действительно почти невозможно заставить себя к нему хотя бы приблизиться…» Соня воровато оглянулась на дырку в заборе. Удастся ли ей проскользнуть? – Веди! – разогнувшись, Лизина мама толкнула Соню вперед с такой силой, что та упала и с метр проскользила коленями по асфальту. Боль едва не ослепила ее. Вчера после падения в цеху по коленям расползлись сине-фиолетовые кровоподтеки. Не оставалось и сомнений, что им предстоит почернеть. – Что с вами?! Василий?! Обернувшись, Соня сквозь радугу слез увидала, как единственный оставшийся доброволец, оседает на землю. Фонарик в его руке накренился. А потом выпал и покатился по асфальтированной дорожке. Алла Алексеевна, вцепившаяся в рукав его куртки, предпринимала тщетные попытки поднять мужчину на ноги. Но с лица того спешно сбегала краска, а глаза закатились. И это был последний Сонин шанс. – Василий, очнитесь! И не думая больше об осторожности, она ринулась прямиком к пробоине в бетонном заборе. Бежать, ей нужно скорее бежать. И пускай вокруг темно, пускай впереди пустошь, а затем гаражи. Пускай там будет даже Нина Аверина… Но Лизина мама оказалась быстрее. Краем глаза Соня успела увидеть, как на белую световую дорожку от фонаря брызнули крупные красные капли, когда лоб Василия разбился об бордюр тротуара. И подумала: «Словно кто-то бусы порвал».               3.        Сонины волосы были намотаны на кулак Аннинской, когда она вталкивала ее в железную дверь главного здания. Девочка вцепилась ногтями в запястье женщины, пыталась царапаться. Но все бестолку – та не ослабляла хватки. Как только они оказались в цеху, как только Сониных ноздрей коснулся сладковатый, сырой запах, Лизина мама встала как вкопанная. Кожа на Сонином затылке натянулась сильнее, и девочка скривилась от боли. Луч фонарика, стиснутого в пальцах Аллы Алексеевны, лихорадочно заметался по темным силуэтам кустарников и деревьев. Соня не видела ее лица, но знала точно: глаза Аннинской вытаращены так же, как были вытаращены вчера и у них самих. Лицо быть может перекосила гримаса неверия, а быть может оно осталось таким же обезумевшим, каким было весь вечер. – Что за чертовщина… «Смешно» – не весело отметила Соня. Женщина точь-в-точь повторила слова собственной дочери. Хватка на волосах ослабла, и Соня осторожно попыталась податься вперед. Лизина мама, девочка полагала, пребывала в совершеннейшем ступоре, раз позволила это. «Может еще не поздно?» Соня бегала глазами по сторонам, прикидывая сколько еще времени должно пройти прежде, чем вчерашнее повторится. Когда начнут гнуться к бетонному полу деревья, когда коридор примется удлиняться? Когда до двери, до которой не было сейчас и двух шагов, придется бежать с минуту? Она так крепко о том задумалась, что и не сразу заметила, что волосы свободно рассыпались по плечам. Больше никто их не держал. Она запоздало обернулась. Но не успела увидеть уже ничего, кроме падающего вниз круглого, светящегося глазка карманного фонаря. Металлический «Дзанк!». И цех погрузился во тьму. С губ сорвалось сиплое: «Х-ха-а-а». На глаза навернулись слезы. Это все? Она не выберется отсюда, как не выбралась накануне Лиза? Кто-то утащит ее вглубь цеха? А что потом? Что с ней сделают? Соня подняла руки. Слепо зашарила ладонями с растопыренными пальцами по темноте. Она поняла: то был конец. Он вспомнила жмурки в начальной школе. Ей тогда завязали глаза, она водила. Размахивая руками в воздухе – точно так же, как и сейчас – она хваталась за пустоту. Это было неприятно. Даже немного страшно. Не видеть. А потом споткнулась и упала на пики низенькой ограды у соседнего огорода. Ей тогда повезло – лишь поцарапала шею и разорвала курточку. А соседка сказала, что она едва не убилась. Повезет ли ей и теперь?               3.        – Не бойся, – прошептал вдруг чей-то голос в самое ее ухо. И от чужого дыхания колыхнулся на шее пушок. Спина покрылась гусиной кожей. Это была вовсе не мать Лиза Аннинской. Внутренности скрутило тугим узлом. Горло обожгло желчью. Соня перестала чувствовать собственное тело. Ни руки, ни ноги, ни даже губы – ничто не слушалось больше. Она не могла пошевелиться. Не могла издать и звука. – Не бойся, Матушка не обидит тебя. Соня дернулась вперед и упала на колени. Снова колени. Из глаз покатились слезы, но боль отрезвила ее. И Соня заставила себя ползти. Неуклюже, почти не чувствуя под собой пола. Но все же ползти. – Не нужно, милая. Я не хочу причинять тебе боль. Соня отстраненно подумала, что еще немного и она просто обмочится. Но какая разница? Она прокусила губу. Слезы все катились, неприятно щекоча щеки. Инстинктивно, Соня сжала колени – изо всех сил – когда поняла что и вправду вот-вот описается. – Кто ты?! Эхо насмешливо передразнило ее. «Ктоты-ктоты-ктоты». Она не знала, для чего это спросила. Что бы поменялось, узнай она, кто поджидает ее в темноте? Словно в ответ на свои мысли, девочка услышала тихое электрическое гудение. И рухнув на бок, закрыла голову руками. “Мама… мама” Если бы Соня не была так напугана, не тряслась бы на полу с лицом, перекошенным гримасой безумия, то быстро узнала бы этот звук – примерно с таким же зажигаются, обыкновенно, лампы в актовом зале гимназии. Горячие капли заскользили по внутренней стороне бедер. Толстые колготки, намокнув, налипли на кожу В следующий миг в цеху, действительно, вспыхнул свет. Такой яркости, что словно лезвием полоснул девочке по глазам. Она зажмурилась. А когда пару мгновений спустя проморгалась, увидела совсем рядом распластавшуюся на полу Лизину мать. «Господи» Соня уставилась в ее лицо. Красивое, как и у Лизы. Она была моложе, чем Сонина мама. Выглядела лучше – без лучей морщин в уголках глаз, без обвисших щек. Почему-то девочка заметила это только сейчас. Быть может потому что с ее лица пропало то полоумное выражение. Она была совсем близко. Странно, ведь Соне казалось, что она точно проползла несколько метров от того места, где ее настиг голос. Но ей всего лишь нужно было протянуть руку, и пальцы непременно коснулись бы светлой ворсистой ткани пальто. Тоже очень красивого, Сонина мама не могла позволить себе таких вещей. То, что женщина была мертва, девочка поняла как-то сразу. На теле ее или лице не было каких-то видимых повреждений. Но кожа была словно восковая, глаза стеклянные, широко распахнутые. А еще она больше не была злой. – Матушка остановила ее сердце, – голос раздался прямо над Соней, и девочка медленно подняла голову. – Но скоро она сможет дать новую, чистую жизнь. Рядом была Нина. Нина Аверина. «Ну конечно» Та самая, новая ее версия. Одноглазая, поросшая мхом. Соня спрятала лицо в ладонях : «Я верно сошла с ума…» – Не стоит горевать из-за такой ерунды, – сказала Нина, неверно истолковав ее жест, – Она – грязь. Они сеют грязь. Грязь есть смерть. «Что?» Соня отняла руки от лица. И медленно обвела взглядом цех. Впервые, как зажегся свет. И в нем он предстал перед ней чем-то совсем другим. Чем-то сродни зимнего сада или, быть может, теплицы. Это было… красиво. Завораживающе. В груди Сони вдруг снова заворочалось то самое чувство, что появлялось, когда она глядела издалека на завод. Здесь было много разных растений. И трав, и цветов и кустарников и… ещё тел. Все цвело, все было не просто зелено. Цех просто утопал в пестроте красок. И разбросанных телах. Повсюду. – Мы сделаем все снова чистым. Пока не время, но скоро все станет таким же как прежде. Воздух со свистом вышел из Сониных легких. Взгляд задержался на розовых кустах впереди. Красивые, большие бутоны. Раскрывшиеся, сочные. Бордовые, словно венозная кровь. А в самом низу, на полу, среди толстеньких столов, под раскидистыми лапами лежали они. Три маленьких тела, которые, в отличие от других, Соня сразу узнала. Малыши – брат и сестра Красновы и… Лиза Аннинская. – Да, так бывает, – Нина проследила за ее взглядом. – Матушка не всегда приживается. Но они все равно подарили нам новую жизнь. Оглядись вокруг, удачных примеров ведь куда больше. Лиза была совсем белой. Лежала на полу распластанная, будто морская звезда. И из груди ее, изо рта, рук, живота… росли цветы. Розы. Стебли их были крепки, а корневище проглядывалось через сделавшуюся тонкой и полупрозрачной кожу. Словно вспухшая варикозная сетка. Соня оторвала взгляд от ее тела. А перед глазами все равно так и стояли еще не успевшие раскрыться, но набухшие цветом бутоны. Соня не закричала. Не попыталась бежать. Только снова заскользила остекленевшим взглядом по цеху. Натыкаясь на все новые и новые цветущие тела. А потом она заметила их. Безмолвно стоящих вдоль стен детей. Их были десятки. А может сотни? Соня не знала. Они не были мертвы – шевелились, она сама видела. Хотя быть может рассудок уже совсем ее подводил. Мальчики и девочки – от малышей до подростков – совсем разного роста, с разным цветом волос и одежды. Они молча глядели на нее. И улыбались – беззлобно. Ласково. Женя Печорина, Алеша Маркин, Костя Петров… А шея и щеки их были покрыты мхом. Лица – серые, ни живые, ни мертвые. Во многих местах кожу пробивали зеленые побеги. И вздутые зеленоватые вены ее украшали. Сонина голова снова повернулась к Лизе. Сама собою. Соня не была уже себе хозяйкой. – Ты не убивала ее, – Нина опустилась на корточки рядом. Ее уцелевший глаз бы теперь на уровне Сониных. – Она все равно умерла бы. Матушка не прижилась. Но ты посмотри как она прекрасна теперь. Она дала жизнь новым Матушкиным детям. И эта тоже даст – Нина кивнула на тело Лизиной мамы. – Они все дадут. Соня разглядывала ее изуродованное лицо. И не произносила ни слова. В голове была пустота. – Их время ушло, – Нина наклонилась к Соне так близко, буто собиралась поцеловать, – Тех, кто там, за забором. Кто построил его. Они время свое упустили. Пришел наш черед. И будем мы скоро жить совсем в другом мире. В согласии с Матушкой. В чистоте. Снова. «В чистоте» – эхом отозвалось в голове. – Мы вылечим этот город. Спасем его. “Город начинает умирать тогда, когда…” Лицо Нины вдруг пошло пятнами. Кожа стала крапить, будто решето. Покрываться сотнями маленьких дырочек. Словно невидимые спицы прокалывали Нине лицо. Дырочки раскрывались, ширились, становились больше. По краям розовые, а в глубине совсем черные. Очень глубокие. Еще немного и покажутся кости черепа. А Соня вдруг отрешенно подумала: «Это поры открылись» И словно заранее зная, что будет дальше, девочка закрыла глаза прежде, чем темно-бордовые шарики спор вырвались из открывшихся полостей.