Чистота

              1.        «Сколько еще детей мы должны потерять, чтобы город начал хоть что-то дела…» Конец фразы тонул в черном рюкзаке, завалившемся на бок подле соседней парты. Соня уже с добрую минуту неотрывно глядела на заголовок, сдирая зубами бахрому у ногтей. Она знала, о ком на этот раз была статья. – …Вопреки популярному мнению, город начинает умирать не тогда, когда закрываются его предприятия, – учительница, описав круг по классу, остановилась у кафедры, щедро залитой холодным оконным светом. – Город начинает умирать тогда, когда жители его начинают мечтать об отъезде. Во рту стало солоно, и Соня опустила руку. Растерла между пальцами выступившую кровь. Перевела взгляд на скукожившееся на подоконнике обезьянье дерево. С каждым уроком геометрии то выглядело все хуже и хуже. Как и все здесь растения, впрочем. Ей думалось, их смерть учительницу заботила куда меньше. Осенью вид из окна открывался по-настоящему удручающий. Данилов Бор был городком, вообще-то, миленьким – в светлое время дня. Но вот вторая гимназия располагалась в месте совсем неудачном. Речь учительницы сделалась такой эмоциональной, что та стала задыхаться. А Соня глядела в окно. Оно выходило на гаражный массив – длинные ровные кирпичные линии с разноцветными металлическими дверями. Коричневыми и зелеными. Коричневыми и зелеными. А за гаражами стоял он. – Кто из вас по доброй воле согласился бы стать убийцей? – учительница продолжала, вцепившись в кафедру так, что побелели костяшки. – Собственного дома? Ржавые трубы походили на шпили собора. Мрачная, жуткая крепость – вот на что это было похоже. Неприступная, покинутая. Жадно наблюдающая за жизнью съежившегося у ее стен городка. Ее погубившего. Ей ненавистного. – Интересуешься? – раздался голос у самого уха, и Соня вздрогнула. – Так и манит, правда? – Да нет, – она поспешно отвернулась от окна. Сосед по парте оскалился. Целлюлозно-бумажный завод закрыли около девяти лет назад. На ворота нацепили замок, бывшую стоянку занял гаражный кооператив. Трубы перестали выдыхать в небо столбы сизого дыма. Но быть частью города, частью их жизни он не перестал. – Я думаю, всех их там и держат. – Кого? – Соня скосила глаза на Вдовина, затем бросила быстрый взгляд на учительницу. – Пропавших детей, – он придвинулся еще ближе, и девочке сделалось неуютно. – Где же, как не там? И не сунется туда никто искать – в милиции дураков нет. – Бред, – Соня языком отлепила жвачку от нижних передних зубов. Скатала в шарик, выплюнула в ладонь. И приклеила под парту. – Не были они там. На что угодно могу поспорить. Она промолчала. Откинулась на спинку стула, скрещивая на груди руки. Соня не считала, что кому-то имелся резон удерживать похищенных на заброшенном заводе. Денег-то ведь ни за кого так и не попросили. Дети просто пропадали. Соня считала, что их убивали. – …Вот почему отъезд – это преступление! Настоящее предательство. Кто учил бы вас, если б я, вот например, решилась уехать? Кто лечил бы вас? Вы, именно вы – спасение нашего города. Вы чисты, вы еще дети… Соня опустила глаза на клетчатый тетрадный лист. «Двадцатое октября. Классная работа. Смежные и вертикальные углы.». Вытянув из пенала карандаш, она от нечего делать нарисовала на полях цветок. После чего сразу стерла обратной стороной. За «грязь» в гимназии снижают оценки. Когда уроки закончились, Соня в числе первых спустилась к раздевалкам. Ей некого было ждать. Ее куртка была красной и стеганой, шапка – болотно-зеленой. Именно так скажет мать, если придется давать объявление в «Северянку». Если и Соня пропадет без вести. Если и ее фотография будет смотреть сквозь витрины ларьков с прессой. Соня скомкала шапку и бросила в портфель. – Коткина! Она затормозила у поста охраны. Обернулась на встревоженный оклик классного руководителя. Физик спешно приблизился к ней, чтобы сказать: – Дождись кого-нибудь. Не надо ходить одной, времена такие… Какие именно времена он сообщить не успел – был перехвачен завучем. И, постояв подле них приличия ради еще минуту, Соня развернулась и двинулась на свободу. Ей привычно было ходить одной. С друзьями не сложилось. И хоть в свои тринадцать девочке хватило хитрости не допустить травли – благодаря подкармливанию контрольными соседей по парте – обзавестись особенно близкими приятелями не удалось. Но свою участь она все равно считала лучшей, чем какой та могла быть в их разделенном на «своих» и «лишних» классе. Путь домой был настолько привычен, что никогда не казался и не мог показаться Соне опасным. Даже теперь, когда пугающие заголовки еженедельно мелькали на первой полосе «Северянки». Ведь так было уже давно. Первые объявления о пропажах появились не год и не два назад. Конечно, в последние месяцы они участились. Но все же Соня – как и все ее одноклассники, как и вообще все дети – продолжали ходить в школу, протаптывая до омертвевшей земли одни и те же дорожки. Что бы ни писали в газете, а на деле ничего совершенно для них не менялось – в привычной жизни. И в Сониной тоже. До этого дня. Нина Аверина – первая исчезнувшая, кого Соня знала лично. Остальные учились в классах старше или младше, в других школах, а то и вообще ходили еще в детский сад. А Нина Аверина была дочкой маминой подруги. И о ее пропаже Соня узнала гораздо раньше, чем редакторы «Северянки». Вчера вечером, подглядывая за воющей женщиной сквозь дверную щель. Она там так и уснула – у них на кухне. Хоть Соня и жила неподалеку от заброшенного завода, путь ее лежал не через гаражи. В обход. По дороге она привычно заходила за хлебом или молоком. Мама говорила, что когда есть возможность – лучше есть все свежее. А еще говорила: «Сегодня – есть, завтра – нет». «Пятый» был магазинчиком почти неприметным. Приютившимся между деревянными одноэтажными домиками. Все они в Даниловом Бору такими были – никакой высотной застройки. С резными, похожими на кружева наличниками, палисадом и раскидистыми кустарниками, загораживающими дома от узкой вечно-пыльной дороги. «Как в дореволюционные годы» – сообщили как-то из телевизора. Пары шагов не доходя до магазинчика, Соня привычно застыла, отдавая дань открывшемуся виду. Пройти мимо, вот так не остановившись, казалось совсем невозможным. То, каким представал покинутый городом целлюлозно-бумажный завод, было зрелищем необъяснимо чарующим. Завораживающим. И вместе с тем необъяснимо пугающим. В детстве Соня воображала будто завод, соседствующий с ее домом, был замком какого гонимого темного князя. Что внутри труб, за проржавевшими металлическими листами скрываются каменные башни. С бойницами. Что в вытянутых четырехэтажных зданиях располагаются покои, библиотека и бальные залы. Когда подросла, она думать так перестала. Но окончательно изгнать место это из мыслей не выходило. Оно так и манило ее. Своим видом. Своей репутацией. Резко хлопнула дверь. Соня моргнула. Поняла, что нога ее застыла в воздухе, так и не сделав неосознанного шага вперед. Девочка поставила ее на место. Охочий до бутылки бродяга не удержал ручки. И дверь опять хлопнула. Сбросив окончательно наваждение, Соня не без усилий заставила себя отвернулась от завода. И двинулась в магазин. Задержалась привычно у прилавка с выпечкой. Пирожки с печенью пахли превкусно. Но рядом на кварцевом свету поблескивали кремовые розочки песочных пирожных – тех самых, какие недавно Аннинская раздавала классу по случаю своего дня рождения. Пятнадцать рублей за штуку – можно с ума сойти. – Девочка, ну ты покупаешь или чего?               2.        Она оказалась на улице, плотно прижимающая к груди пакет с пирожным. Соня попробовала его впервые далеко не на дне рождения чертовой Лизы Аннинской. Это лакомство открыла для нее бабушка, угощавшая им каждый раз, когда приходила в гости. Бабушка умерла. А Аннинская принесла “те самые” пирожные в школу. И все испортила. “Мерзкая сука” Лиза Аннинская, носившая юбки как из американских фильмов, слушающая на переменах CD-плеер и имеющая при себе столько жвачки, что хватало всем, кто протянет руку. Лиза Аннинская, учившаяся на твердое «отлично», недавно получившая самые высокие похвалы за сочинение «Пестрые краски осени», назвав листву, гниющую на дорогах Данилова Бора «красно-желтым пожаром». А та больше похожа была на кошачью рвоту. Лиза Аннинская. Лиза Аннинская, окруженная дюжиной их одноклассников, проплывала сейчас прямо мимо нее – Сони, застывшей на ступенях магазинчика. Как и обычно, Соню они будто бы все не заметили. Миновали так, словно ее вообще и не было. Болтали и смеясь над им только понятными шутками. Это было гадко. Гудящая компания семиклассников смотрелась в этой части города чудно. Не к месту. Большинство гимназистов жили по другую от школы сторону. В более благоприятных районах, домах побольше и побогаче. И здесь делать им было нечего. Соня глядела им вслед, не решаясь двинуться с места. Надобно дать отойти им подальше. Чтобы пойти потом спокойно своею дорогой. В привычном и ставшим уже необходимым одиночестве. Вскоре она заставила бы себя совсем выкинуть эту шайку из головы, вернуться мыслями к заводу или учебе, к пирожному, если бы вдруг один из них не обернулся. И не поманил ее пальцем. Вдовин. Она подумала: «Что за ерунда?». Между бровей пролегла складка. Но Вдовин остановился, отстал от остальных – того и не заметивших. И замахал Соне рукой, подзывая к себе. Никто из них никогда не приглашал ее присоединиться. Чем бы они ни занимались, куда бы ни шли, о чем бы ни разговаривали – это было лишь для «своих». Соня пребывала в еще большем замешательстве, чем минутой ранее. И Вдовин тогда сделал что-то совсем невообразимое – зашагал к ней навстречу. – Мы идем на завод! – крикнул он, приближаясь, так непосредственно, словно они снова сидели на контрольной за одной партой. – Давай, двинешь с нами! Соня вытаращилась на него: – Что? – Что “что”? На завод говорю пойдешь? – Почему? – Что «почему»? – Вдовин остановился напротив, сунул руки в карманы брюк. – Я видел, как ты пялилась на него. Не говори, что тебе не интересно. – Почему ты зовешь меня… – выдавила девочка. – С вами? – А чего нет? – он фыркнул. – Чем больше, тем лучше. Ну и если чего, тебя толкнем кому-нибудь на съедение, и успеем удрать. Она стиснула губы так, что те побелели. А он засмеялся. Соня обогнула его, желая убраться подальше и побыстрее. – Эй, ну куда ты? Я пошутил! – Отвали. Он последовал за ней: – Ну все, извини. Считай, это благодарностью за списанную контрошу. Идем. – Я не хочу! – девочка ускорила шаг. – А-а, просто ссышь, – Вдовин снова смеялся. – Я понял. Она прикрыла глаза. Какая дурацкая провокация. – Серьезно, Коткина, на твоем месте я б не отказывался. Кто знает, может и с остальными подружишься, наконец. Соня посмотрела на него через плечо. Сердце забилось быстрее, заалели щеки и уши. Признаваться самой себе не хотелось, но это было для нее важно. «Подружится?». Она не знала, возможно ли стать другом для тех, кто обыкновенно едва ее замечал. Они были всегда чем-то в их классе особенным. Дружная компания, сплоченная во всем – от покуривания в школьных туалетах, до травли «лишних». – Не можешь ты долго быть «и вашим, и нашим» – протянул мальчик. – Не будут домашки тебя вечно спасать. Прояви себя как-нибудь. Такой ведь шанс. Ей сделалось жарко. Она никогда не смотрела на это под таким углом. Что ее «помощь» – домашние работы, контрольные, самостоятельные – станет недостаточной защитой от них. Они всегда с ней держали нейтралитет. Ни друзья, но и не враги. Конечно, преочень хотелось стать частью компании. Но и без того жилось сносно. Но что если… – Ну так что? В горле встал ком. «Что если он прав?» Она вспомнила Сережу и Веру – над ними смеялись, и то было еще безобидным. А потом Вере наплевали столько жвачек на косу, что той пришлось под мальчика обстригать голову. А Сережа… – Ладно, – еле слышно сказала она. – Да? Идешь? – улыбка его была широкой и хищной. – Умница. Давай тогда ускоряться. И хотя в Сониной груди зародилась надежда, мол вот он – конец ее одиночества. Скоро она станет одно из них. Будет в безопасности, точно-преточно. А утром ведь еще и мечтать не смела. Но где-то еще глубже, и куда стремительнее пускало корни кое-что другое. Дурное предчувствие. Очень.               3.        Днем ранее Нина сбежала с продленки во время прогулки – как делала довольно часто, несмотря на жалобы учителей и крепкие подзатыльники от отца. Сегодня рюкзак ее остался в гимназии, потому что девочка собиралась вернуться. Все, что ей было нужно – метнуться за «Биг Боном» в ближайший ларек. И быстренько расправиться с ним, сидя где-нибудь за гаражами, в месте, которое не проглядывалось бы из школьных окон. Туда и обратно. Вот и вся затея – никто и не хватится, она была уверена. Протиснувшись между выкрашенными в синий прутьями забора, она со всех ног бросилась через дорогу. До ближайшего ларька было с половину квартала. Нина умела преодолевать это расстояние за каких-то пару минут. Разумеется, купить пачку круглых, похожих на гайки, сухариков можно было и в школьном буфете. Но цена так отличалась от ларечной, а карманных денег было так мало, что Нина – а дурой она не была уж точно – предпочитала на свой страх и риск сбегать с продленки. И втихаря грызть «Биг Бон» за гаражами. Еще и делиться не нужно – очень славно. Высыпав на кассовое блюдце всю мелочь, выгребенную из карманов, Нина схватила бежево-красную пачку и сломя голову побежала обратно. Отдышалась уже за гаражами. Примостившись на бордюре в самой дальней от гимназии линии, она разорвала упаковку и с упоением вдохнула химозно-чесночный запах. Прикрыла глаза. Как же это все-таки было хорошо, правильно – делать что-то опасное и приятное одновременно. Сердце учащенно билось, щеки раскраснелись, а руки и губы постепенно покрывались тоненькой пленкой из жира и крошек. Нина снова всех обвела вокруг пальца. И толстую повариху, на переменах дежурившую у прилавка с пиццами, чипсами и шоколадом. И молодую учительницу, только-только вернувшуюся из декрета. И одноклассников, как чайки налетавших на каждого, кто имел неосторожность сунуться в кабинет не расправившись прежде со столовскими покупками. И родителей, что не узнают о ее маленьком нарушении школьных устоев. Шелест сора под чужими ногами она уловила не сразу. Сухарики звонко хрустели на зубах и, казалось, могли заглушить даже пушечный выстрел. А потому когда он – подросток лет пятнадцати-шестнадцати – появился из-за угла, она чуть не подпрыгнула от неожиданности. – Привет, – его голос был каким-то по-девчачьи высоким. Противным, – А что ты тут делаешь? Нина с трудом проглотила недожеванные сухари. Острые края царапнули горло и она закашлялась. – Прости, если напугал, – подросток подошел ближе, и Нина резко вскочила на ноги. «Гот!» – промелькнуло в ее голове. Тот и вправду был с головы до ног одет во все черное. Даже руки в перчатках. Даже голова в капюшоне. Единственным открытым участком тела было лицо. Такого странного зеленовато-серого цвета, что девочка тут же решила, что он не только гот, но и наркоман. – Мне надо идти, – сообщила Нина, разумно пятясь назад. – Конечно, – он вроде как улыбнулся, а вроде как и нет. Губы натянулись, а выражение лица – отрешенное совсем – никак не изменилось. – А ты не видела… пока сидела здесь, случайно, кота? – Кота? – девочка заозералась по сторонам, но едва ли для того, чтобы попробовать отыскать кота. – Да, серого. Странный подросток остановился от нее в паре шагов. Нина тоже остановилась, так как спина ее уткнулась в железную дверь гаража. – Нет, не видела. Она спешно пыталась придумать, как ей поступить. Броситься вперед? Или лучше в сторону? Бежать в правый конец линии? Или в левый? Закричать на всякий случай? Или поберечь дыхание? – Я его тут подкармливаю, – продолжал подросток как ни в чем не бывало. – Шейками. Но он пару дней уже не появляется. – Может сбежал, – пробормотала она. А сама подумала о другом: «Котов не кормят куриными шейками!» – Вряд ли. Скорее где-то… – он обвел девочку взглядом, – заныкался. Кис-кис-кис! Последние звуки вышли у него до того резкими и громкими, что Нина вздрогнула. Это было так странно, так неуместно… Она сделала маленький шажок в сторону. Подросток повторил ее движение – словно бы в зеркале. – Не поможешь мне отыскать его? Он где-то здесь. – Нет! И она, наконец, побежала. Полупустая бежево-красная пачка упала на землю. Белые, похожие на гайки сухарики высыпались на дорогу. И, быть может ей показалось, быть может нет, подросток неодобрительно цокнул. Какая-нибудь Оля Бестужева или Вика Приходько уж точно не побежали бы. Постеснялись. Вдруг кто-то решит, что они трусливые дурочки. Будут смеяться. Нина была не из того теста. И плевать ей было, как могло это выглядеть. Пускай подумает, что она какая пришибленная. Береженого, как говорится… Но ей это не помогло. Она неслась с такой скоростью, что болели от ударов ступни. Асфальт казался каким-то особенно жестким. Казалось, она несется по нему босиком. Бежит как ошпаренная, без оглядки. Топот эхом катится по линиям гаражного массива. Но несмотря на него, Нина слышит – явственно слышит – что подросток бежит на ней. – Кис-кис-кис! – его голос совсем изменился. Сделался тоньше, громче, ласковей. Нина почувствовала, как слезы щиплют глаза. Она резко затормозила, чтобы свернуть на следующую линию. И чуть не упала, потеряв равновесие. Кое-как устояв на ногах, она бросилась дальше. Пытаясь набрать прежнюю скорость, начала задыхаться. Кольнуло меж ребрами. Потом еще. И еще. Воздух обжигал горло. Дышать становилась труднее. В какой-то момент она поняла, что не слышит больше топота чужих ног. «Оторвалась?» Проверять не хотелось, но она сбавила скорость – от быстрого бега начало темнеть в глазах. Бок ныл невыносимо. Третья линия. Вторая. Вот вдалеке виднеется школьный, окрашенный в синий, забор. За ним никого – видно прогулка закончилась. Учительница точно ее не досчиталась. Наверняка, отправилась искать. Или может послала охранника. Осталось совсем немного. Лишь бы хватило сил. Верочка Валентиновна точно позвонила на работу маме. Быть может мама сама уже несется сюда на маршрутке, чтобы устроить Нине такой нагоняй, что та будет ходить красной как рак от стыда еще три недели. Пускай она отругает ее. Пускай хоть отлупит перед всей школой. Пускай целый год не будет больше давать карманных денег. Дорога и школа перед глазами пошли мелкими черными пятнами. Словно помехи на телевизоре. – Кис-кис-кис! – раздалось над самым ухом. Нина завизжала раньше, чем успела подумать, как глупо теряет оставшийся воздух. Вопль отскочил от металлических дверей гаражей, как мяч для пинг-понга отскакивает от теннисного стола. Не понимая что делает, следуя скорее инстинкту, чем разуму, девочка резко оглянулась. И завизжала опять. Но на этот раз ни единого звука не вылетело изо рта.