Рифы и мачты

Се Лянь, раздраженно вздохнув, вытер намотавшиеся на руку водоросли о собственный бок. Шрамы в морской воде ещё немного ссадили — и это оказалось ужасающим, то, насколько быстро обострилась его чувствительность, стоило только побыть пару недель в неприлично комфортных условиях. Течь всё ещё нуждалась в его внимании. Конечно, конопатить прохудившиеся стыки досок в днище корабля полагалось в порту, на верфи, но жизнь диктовала другое. Поэтому он, держа в зубах ещё связку мха и вощеного мочала, сосредоточенно загонял его щель между досками. С другой стороны раздавались удары — Капитан пошёл заделывать течь с внутренней стороны, кажется, планируя сначала прибить поверх доску. Хорошо — меньше конопатить. В итоге на палубу Се Лянь вылез не меньше чем через полчаса, позволив себе бездарно перевалиться через борт. Хотя теперь держаться давалось немного легче — то, где раньше мышцы сами собой буксовали (как оказалось, это была боль, просто кто-то привык не обращать на неё внимания), теперь просто не умело правильно двигаться, и приходилось переучиваться. Полежав с полминуты, он собрался с силами, чтобы натянуть оставленные одежды и обратиться в человека — Хуа Чен очень просил его не ползать по палубе, единожды едва не лишившись чувств от вида простой занозы в хвосте. — Ой-ë, — протянули сзади, и он обернулся, запахивая рубаху. Боцман, зажав в руке трубку, воззирал на оставленные буро-зеленые следы там, где лежал на палубе Се Лянь. — Давайте-ка идите отмывайтесь, Вашество, мы воду потом свежую нальём. Эй, Чхон Сок, иди, работа есть! — Нет-нет-нет! — подорвался Се Лянь, но наступил на край рукава и едва не ткнулся носом в пол — боцман натренированным жестом подхватил его за ворот у самой палубы. Опыт показал, что безопасней спасать рыбеху от странных травм пусть даже противоестественными способами, чем потом доказывать капитану, что ты не моллюск. — Спасибо! Но давайте я сам вымою, я же наследил! — Вашество, — почти простонал боцман, растопыренными руками загораживая от Се Ляня грязный участок палубы, где уже крутился матрос с тряпкой, — ну не стоит. Всё будет в порядке, драить палубу всё равно ведь пришлось бы. — Тогда почему я не могу в этом участвовать? — матрос был откровенно сонным и растрепанным. На взгляд Се Ляня, ему было около пятнадцати, и ему хотелось хоть немного помочь. — Я же не капитан. Боцман только мрачным взглядом проводил его бледные ноги, обошедшие его по дуге. Хуа Чен не особо думал о том, что должен был увидеть, поднявшись на палубу. Работа на корабле была рутиной, не требующей от него такого уж пристального внимания, пока дело не касалось торговли или разбоя. Или гэгэ. Но жизнь определённо не готовила его к тому, что на палубе, во-первых, будет могильно тихо вопреки обычным разговорам; а во-вторых, у левого борта окажется Его Высочество, сидя на палубе в одной длинной рубахе и едва не сияя на солнце бледными ногами с рубцами, идущими от самых лодыжек и уходящими под ткань, сосредоточенно отмывающий какую-то дрянь почти такой же дрянной тряпкой. — Гэгэ, — он практически на цыпочках подошёл ближе, борясь с ощущением, что у него голову снесло абордажным крюком в прошлой стычке и он переживает предсмертную горячку, — что ты делаешь? — А? Саньлан! — Се Лянь, улыбнувшись, вытер запястьем щеку. На той осталась грязная полоса. Хуа Чен присел рядом на корточки. — Да, когда вылез, видимо, затащил с собой кучу грязи с днища. Приберу немного. — Гэгэ. Этим должны заниматься матросы. — Но это же я виноват! Хуа Чен, ещё раз взглянув на него со смесью беспомощности и немного раздражения — не на гэгэ, нет — молча закатал рукава и сходил к мачте, подбирая вторую тряпку. Вдвоём они справились быстрее — Хуа Чен старался максимально быстро отмыть как можно большую часть, чтобы гэгэ меньше досталось и он скорее успокоился; тем не менее, Се Лянь настоял, чтобы они вместе прополоскали тряпки и повесили их сохнуть на место, безнадёжно невозмутимо расхаживая по палубе с голыми ногами. У него были штаны — и не только штаны, но он всё время ограничивался одной и той же рубахой, отговариваясь тем, что из неё удобнее обращаться, а ходить на двух он практически не ходит. Правда, едва не через день постоянно случалось что-то, словно бы требующее его сухопутного участия, и Хуа Чен раз за разом пытался не умереть. Команде надо было бы за это всыпать по первое число. Наконец ему удалось: Се Лянь был загнан в бочку с люффой и фейцзао, а сам Хуа Чен, скинув вымокшую одежду, кроме штанов, копался в ящиках, отыскивая что-то более подходящее и более сухое. Запачканную в процессе уборки рубаху швырнули на дно бочки, надеясь простирать позже. — Саньлан, — вдруг негромко позвали его, и он обернулся — Се Лянь сидел, зацепившись ладонями за край бочки и положив на них подбородок, — можешь, пожалуйста, подать мне мазь? Я, кажется, немного расчесал и человеческие раны тоже. Хуа Чен молча вздохнул, глядя на расстеленные на койке одежды, и молча свернул мягкую подложку вместе со всем, лежащим сверху. Уселся на голый деревянный край, лицом к бочке, и, положив на колени сложенную в несколько раз тряпицу, похлопал по ней ладонью. — Пусть гэгэ садится на бортик и ставит сюда ноги. Саньлан всё сделает. — Но я могу сам! — Гэгэ, — Се Лянь с едва заметным любопытством чуть склонил голову набок, глядя ему в лицо, — позволь мне о тебе позаботиться. Пожалуйста? Его Высочество едва заметно кашлянул, кажется, немного покраснев — Хуа Чен старательно отвёл взгляд в бочку. Какое-то время они сидели в тишине, прежде чем русал с тихим плеском все-таки вынырнул, усаживаясь на приколоченную к бочке доску и торопливо накидывая на себя рубаху. Что он запомнил, так это то, что на людях неприлично оголяться, особенно ниже пояса и выше колен — правда, он несколько раз заставлял Хуа Чена буквально выть и ругаться, прежде чем наконец усвоил это и приучил себя не забывать. Он осторожно, почти оставляя их на весу, поставил ступни капитану на колени. Хуа Чен осторожно проследил кончиками пальцев тянущиеся по бокам шрамы. Действительно, в паре мест с ран были сорваны корки, швы кое-где, видимо, цепляли, и поэтому были перекошены и стянуты, уродуя заживающую рану вместо того, чтобы удерживать её в нужном положении. Хуа Чен вытянул из ящика мазь, почти вытряхивая порцию себе на ладонь — и мысленно отмечая, что нужно будет закупить ещё. С тягой Его Высочества к нахождению проблем и уровнем удачи лекарства тратились раза в три быстрее, чем Хуа Чен изначально думал. Осторожно расправляя швы там, где они сбились, он тщательно промазал места, где раны открылись, и тонко смазал корки, чтобы не так сохли и стягивали. Ладони остались лежать на чужих стопах. Се Лянь, кажется, не возражал, хотя Хуа Чен макушкой чувствовал его взгляд. — Саньлан? — Прости, — он отдернул руки, дотягиваясь до чистой ветоши, — может, я закрою раны, и гэгэ посидит так? Уже вечер, обращаться уже, наверное, не слишком разумно. — Саньлан говорил, что надо как можно чаще сидеть в хвосте, — Се Лянь с лёгкой смешливостью сжал пальцы ног, цепляя штанины на бёдрах Хуа Чена и оставляя его мысли в ужасающем беспорядке. — Я просто выполняю рекомендации. Саньлан хочет их изменить на сегодня? Хуа Чен каждый раз чувствовал это доверие, как внезапный удар поддых — он никогда к этому не привыкнет и никогда, наверное, до конца не поверит, что Се Лянь, прекраснейший из морского народа, в сравнение с которым люди и не шли, так доверяет ему. Он не знал, чем это заслужил. — Саньлан? — Да, — наконец выплыл он из своих мыслей, машинально поглаживая большими пальцами своды чужих стоп, — на сегодня. Я сейчас расстелю кровать. Он осторожно спустил чужие ноги со своих коленей — Се Лянь послушно прибрал их, поджимая, но стараясь не размазать чужую заботу. То, насколько Его Высочество ценило то, что он делал, словно придавало ценности ему самому — и от этого непривычного ощущения Хуа Чен терялся, словно рука, всё время хлеставшая его, вдруг стала гладить. Нет, в последнее время судьба его не обижала — скорее, он был её баловнем, — но что-то в его собственном сознании не давало этому вылиться в хорошее отношение к самому себе. До тех пор, пока не появился Се Лянь, переживающий за него и его труд, столь щедрый на слова благодарности и до ужаса трепетный в своих попытках сделать что-то в ответ, не веря, что Хуа Чен делает это для него просто так. Он развернул постель обратно и тщательно отряхнул, расправляя оставшиеся складки. С тех пор, как здесь спал Его Высочество, он заменил простыни на более хорошую ткань, а потёртый временем плед — шерстяным одеялом поверх плотной ворсистой ткани, чтобы не кололся. И то, с каким довольным лицом растягивался на койке вечером и сонный хлопал глазами утром Се Лянь, стоило любых денег и стараний, чтобы достать это всё. Се Лянь за это время все-таки натянул на себя нижний халат, запахиваясь в него как положено и подвязываясь поясом. Так с ним общаться было сильно легче. Хуа Чен споро замотал обработанные ноги чистой тканью, чтобы мазь не смазалась в постели, и подал руку, помогая перелезть из бочки в кровать. Он знал, что Се Лянь более чем способен сделать это и без его помощи, но пока он принимал его руку, Хуа Чен ничего менять не собирался. Отвлечённый, он почти не заметил тихого звука, как Се Лянь спрыгнул на пол. Осознал он это, только когда к нему вдруг прижались со спины (сердце, кажется, тоже от неожиданности остановилось), обвивая почти сухими руками за пояс. — Саньлан такой замечательный, — тихо проговорил Се Лянь, притираясь щекой к его лопаткам. Хуа Чен замер, словно обратившись изваянием в свою честь. — Об этом Се, наверное, даже в детстве так искренне не заботились, хотя он был принцем. Я бы очень хотел позаботиться о тебе в ответ. Может Саньлан рассказать, как ему будет хорошо? Саньлану уже нечеловечески хорошо, но как об этом вообще можно говорить? Тем более так. Тем более с ним. Дверь скрипуче открылась, и они на автомате попытались дернуться в разные стороны — что было довольно глупо, учитывая, что здесь всё равно было слишком тесно, чтобы успеть спрятать своё личное от чужого взгляда. В итоге Се Лянь, запнувшись, брякнулся об пол, чуть морщась и потирая бок. Хуа Чен же словно застыл, и обернулся медленно, всем телом, чувствуя себя гипсовым изваянием. Хэ Сюань торчал в дверях, скрестив руки на груди, и в его взгляде нашелся бы весь скепсис мира. Он дёрнул углом губ. — Боцман велел поменять воду в бочке, но не решился стучать сам. — Он оставил корзинку с продуктами на ящике. — Так что? — Хорошо, — Хуа Чену пришлось помедлить, чтобы прийти в себя. Он подал руку Се Ляню, помогая подняться с пола — у того, как назло, начали разматываться повязки. — Позовешь потом. — Сами увидите, не слепые, — цыкнул старпом, первым выходя из каюты и махнув рукой паре матросов. — Ты всё ещё капитан корабля, если помнишь, а не вельможа. — А у тебя есть какие-то проблемы? Се Лянь вышел за ними последним, немного хмуро кутаясь в широкие рукава ночного халата и пытаясь не размотать ноги ещё сильнее. Хуа Чен, не выдержав, молча поднял его на руки, почти не умерев от чужого едва слышного писка. — Саньлан, я могу идти сам! Мои ноги точно ранены не там! — Сейчас, — он вздохнул, стараясь пережить копошение у своей груди без инфаркта — хотя возился русал, скорее, для приличия или от неожиданности, потому что всерьёз его удержать на корабле не смог бы никто — один не слишком удачный абордаж дал узнать довольно много, — перевяжем получше, и Саньлан больше не будет так наглеть, честное слово. Се Лянь насмешливо, но вроде бы беззлобно фыркнул, позволяя опустить себя ступеньку лестницы. — Саньлан врёт, — он легонько ткнул ему пальцем в щеку, пока Хуа Чен пытался вновь разобраться с тряпками, — Саньлану ведь просто почему-то нравится носить этого Се на руках, я прав? Хуа Чен молчал. Нужно было сосредоточиться на ранах. Те кончились ужасающе быстро, оставив его в ощущении леденящей безнадёжности. — Саньлан? — Простите, — пробормотал он, отступая назад и опускаясь на палубу. — Я… — Саньлан, — перебил его тритон, — не хочешь спросить, что я об этом думаю? Он покачал головой, не поднимая мрачного взгляда от пола. Сверху послышался тихий вздох — на голову Хуа Чену опустилась ладонь, осторожно поглаживая по влажным спутанным прядям. — Этот Се может расчесать Саньлану волосы? — тот, не особо отслеживая, бездумно кивнул, всё ещё пытаясь не утонуть в стыде. — Тогда Саньлану придётся сначала отнести его обратно в каюту.