Рифы и мачты

      Хуа Чену понадобилось не меньше седьмицы, чтобы заметить.       У Се Ляня тускнела чешуя.       Сначала ему казалось, что так падает вечерний свет; потом — чадят новые свечи, оставшиеся от взятого на абордаж корабля; а потом на палубу вместе с ураганом и целой связкой жирных лососей заявилась Цинсюань, которую внезапно полюбили матросы даже несмотря на то, что по просьбам Се Ляня она начала одеваться, больше не светя точеной фигуркой — Хуа Чен не знал, где, но откуда-то она достала ханьфу, да ещё и такое, которое уже где-то столетие уже никто не носил.       И когда он все-таки заметил, было уже поздно, отчего тянуло кого-нибудь убить — чешуя начала топорщиться, словно мертвая перед линькой.       Хуа Чен точно знал, что у русалок нет линьки. У них чешуя сменяется постепенно, как у людей волосы, и уж точно — не всем хвостом за раз.       И теперь он сидел перед собственной кроватью, на которой развалился тритон, и вместо того, чтобы обрабатывать шрамы, тупо пялился на чешую.       И даже спросить ничего не мог — он всё ещё не мог осознанно слушать русалочью речь, даже если очень хотел. А зная характер Его Высочества, тот скорее всего либо переведёт тему, либо скажет, что волноваться не о чем, если ему не предоставить «вещественные доказательства». И то не факт.       Ладно. Сначала дело.       — Почему у гэгэ сохнет чешуя?       Тритон издал какой-то вопросительный звук, подняв на него глаза, но не отрываясь от рыбины. Он всё ещё был при хвосте, но Хуа Чен надеялся, что хотя бы еда сделает его чуть сговорчивее — точнее, заставит смилостивится и не забыть об этом разговоре, едва он решит обернуться человеком.       — Чешуя, — медленно повторил капитан, не опуская взгляда. Хотя выносить взгляд принца — янтарных, огромных глаз без белка в обрамлении длинных жёстких ресниц, больше напоминающих те же хрящики тонких плавников, только без перепонок, — было физически тяжело. Казалось, что он зарится на святое. — Она сухая и топорщится.       Русал пожал плечами, продолжая обгладывать рыбий скелет, но Хуа Чен смог заметить, что у него слабо покраснела шея.       Он не должен испытывать от этого такой восторг!       — Гэгэ-э-э, — протянул он, кладя подбородок на край бочки. На него капало с руки русала. — Я очень, очень беспокоюсь, Ваше Высочество. Даже если это от лечения. Даже если из-за моего присутствия. Я сделаю для вас всё.       Вслед за шеей покраснели уши. Хуа Чену казалось, что его сердце сейчас остановится.       Тритон вздохнул. В молчании, казавшемся гробовым, доел рыбу — Хуа Чен с готовностью перехватил у него обглоданный скелет, — соскользнул с края бочки и ушёл под воду в ней так глубоко, как только позволил свернувшийся на дне кольцами хвост.       Капитан с едва сдерживаемым стоном ударился лбом о край собственной койки.       А потом случилось странное.       Ему давно не снились кошмары — возможно, с того дня, как он убедился, что Се Лянь не сбегает и позволяет себя лечить, прикасаясь к едва не священному для русалок хвосту. Тогда, пожалуй, его затопило (и до сих пор топило лучше, чем самые чёрные водовороты братца Цинсюань, на которого она периодически жаловалась) восторгом настолько, что прошлые тяжёлые воспоминания оказались погребены где-то очень далеко.       Но, видимо, тревоги вытащили их наружу.       Ему снился тот первый день, когда рынки затопили русалки. Русалочьи дары всегда ценились, даже отмершие чешуйки, их уважали, но в то время из-за их междоусобных войн океан словно взбесился. А следом взбесились и люди.       Он мчался между лотков и лавочек, с истерично бьющейся в голове неоформленной даже в слова мыслью, но тревожной и требующей срочно обыскать всех этих…       Он обязательно вырежет их всех до единого.       Только вот теперь вместо королевских плавников на одном из прилавков он видел чужие глаза — варварски оформленные серебром под серьги.       Хуа Чен проснулся в ледяном поту, сжав зубы так, что болели челюсти, и от внезапной смены окружения бездарно скатился вниз на палубу, несмотря на непозволительную роскошь в виде бортиков. Он не меньше нескольких фэней лежал, тупо уставившись в потолок каюты и пытаясь успокоить бешеное сердцебиение. Его тошнило. Встать было страшно.       Он должен увидеть тритона.       Капитан подорвался с пола, словно на пружине, бросаясь к бочке.       Она была ужасающе пустой и тёмной.       Воздух застрял у него в глотке, позволяя выдать только невнятный сип. Но сбоку раздался какой-то шорох.       Хуа Чен обернулся, мгновенно доставая из ножен саблю. Но та не понадобилась — и едва не выпала из разжавшейся от удивления руки..       Се Лянь, вжавшийся в стену и едва занимающий четверть его койки, с почти мурчащим звуком приподнял голову, глядя на него осоловелыми со сна глазами. И, прежде, чем Хуа Чен успел что-либо сказать, в один прыжок нырнул в бочку головой вниз, едва дав заметить абсолютно красное лицо.       Капитан молча сполз по стенке каюты, пытаясь отделить сон от яви.       Получалось просто отвратительно.       — Ваше Превосходительство, — бесцеремонно перегнувшись через борт, он ухватил Цинсюань за одну из множества цепочек, кажется, довольно неприятно дергая её назад — но у него была благая цель! — Я хочу поговорить.       Она посмотрела на него с такой смесью недовольства и дружелюбия, что ему почти стало стыдно. Оглянувшись, он нырнул к ней за борт.       Там уже плескалась не русалка, а девушка — впрочем, всё равно державшаяся на воде нечеловечески уверенно.       И Хуа Чен абсолютно точно мог смотреть ей в глаза, а не ниже!       — Как вы спите? — выпалил он, не определившись между нервным воплем и тихим шёпотом и выдав что-то очень хриплое и на звук угрожающее, и торопливо прокашлялся. — И от чего может сохнуть и топорщиться чешуя? На хвосте.       Цинсюань нахмурила лоб, глядя куда-то вглубь себя.       — Если пересыхает, очевидно, — протянула она, оценивающе глядя на капитана. — Спим, как все. Только у вас кровати, а у нас смотря в каких водах оказались. Губки очень мягкие и иногда смешно бурлят. Песок хороший. Кораллы царапаются.       — И как это пересыхание… Вылечить?       Она качнула головой, закусывая губу.       — У нас такое редко, — виновато призналась она, оплывая капитана кругом — кажется, она вообще была неспособна устоять на месте дольше нескольких фэней. — Могу принести в следующий раз водорослей, которые у нас, ха-ха, на все случаи жизни. Но в этом море не знаю, где они могут быть, так что даже с моей скоростью придётся подождать, пока я их найду.       Он кивнул, и Цинсюань, послав ему уже зубастый воздушный поцелуйчик, по-дельфиньи взвилась в воздух, чтобы нырнуть, тут же растворяясь в глубине.       Ладно.       Он признавал, что идиот.       Почему-то прекрасно зная, насколько неудобно спать сидя, всё равно оставлял Се Ляня в бочке, в которой и скрыться с головой то можно было, лишь завернув хвост морским узлом.       Он отвратителен.       Тем же вечером, разобрав несколько ящиков в трюме и порадовав команду внеплановой снедью, он попытался сколотить что-то достаточно длинное, чтобы тритон мог улечься в длину — получилось что-то, похожее на гроб, и он почти готов был лечь в него уже самостоятельно и накрыться крышкой. Но, скрепя сердце, пришлось признать, что лучше поступиться он-не-совсем-понимал-чем, чем заставить тритона облысеть. Даже если новая чешуя у них обычно вырастает. В конце концов, никто не просушивал их для изучения. И слава богам.       И ведь это он его упрашивал не обращаться в человека без необходимости! Лучше бы он спал с ногами — подумаешь, заживало бы медленнее. Зато без этой… Сушки.       Дно «гроба» он, подумав, выстелил сначала холстом от мешков, а сверху — парочкой своих рубашек, чья ткань была очевидно приятнее. Дальше стоял вопрос, как его вместить в каюту — оставлять Се Ляня где либо ещё не хотелось до зуда в руках.       Это он его искал шестнадцать лет.       Это он его нашёл.       Впрочем, это всё будет неважно, если Се Лянь решит как-то иначе. Вопрос теперь стоял в том, что Его Высочество явно решил с ним не говорить.       Ночь он так и не доспал — сначала слишком испугался, а потом долго не мог переварить случившееся. И, если честно, чувствовал себя виноватым. За всё сразу. Се Лянь из бочки тоже так и не вылез, улегшись так, что сверху были видны только кольца хвоста.       Стоило ему уйти утром из каюты и отвернуться, позади тут же раздались всё ещё не слишком уверенные шаги и тихий плеск. Обычно Се Лянь старался по возможности сидеть в пресной воде, но что-то подсказывало, что сегодня он проведёт за бортом всё время, и хорошо, если вечером вернётся на перевязку и поспать.       Что ж. За это время он успеет вытащить бочку и попытаться втиснуть этот… Гроб. Пожалуй, надо будет спросить Се Ляня и разобрать и бочку тоже, чтобы это «ложе» выглядело хоть немного приличнее.       К вечеру разыгрался шторм — и на этот раз даже без вмешательства Цинсюань. Се Лянь, до этого сновавший вокруг корабля (ему всё ещё было тяжело удерживаться на поверхности, и он то и дело цеплялся за веревочные лестницы у бортов, не убранные специально для него), махнув рукой капитану, ушёл вперед — видимо, творить свою русалочью магию, о которой, к сожалению, Хуа Чен знал куда меньше, чем о свойствах плавников и чешуи. К концу грозы все на корабле были мокрые, словно сами решили стать русалками, злыми и уставшими, и капитан, вваливаясь в каюту, почти забыл, в чем была утренняя проблема.       Се Лянь сидел на его койке, оперев хвост на бочку, и промывал свои раны, в точности так, как это делал Хуа Чен, и даже нанося мазь, хотя ему явно было неудобно — плавников у русалок было много. По крайней мере, до того, как их отрезали.       Заметив капитана, Его Высочество замер, словно застигнутая за хищением сыра мышь, и от этого было как-то… Больно. Он, конечно, хотел выглядеть угрожающе и долго нарабатывал себе репутацию, но только не для Се Ляня.       — Гэгэ не обязательно изворачиваться самому, — не найдя плана лучше, чем делать вид, что ничего не случилось, опустился он на колени рядом с койкой, забирая из перепончатых пальцев плошку с мазью, — какие вы ещё не обработали?       Се Лянь, пристально на него посмотрев, длинно вздохнул — жабры расправились, почти топорщась, — и повернулся спиной, перекладывая хвост.       Хуа Чен выдохнул, словно с его загривка сняли ящик пушечных ядер.       Они закончили с обработкой ран довольно быстро, и капитан едва успел перехватить Се Ляня за руку, прежде чем тот опять без единого слова умыкнул в бочку. На него обернулись — и Хуа Чен, не выдержав, опустил взгляд сам.       — Спать в бочке… неудобно, — полувопросительно и виновато произнёс он, не дожидаясь ответа, — я... сделал что-то похожее на лежанку с высокими бортиками, которую можно наполнить водой, и гэгэ может использовать ее. Нет нужды… Пересыхать из-за этого. Если вы всё же хотите спать на кровати, обратитесь в человека и ложитесь нормально, я уйду.       Се Лянь вяло пошевелил хвостом — так, словно был не то растерян, не то в раздумьях. Хуа Чен поймал себя на ощущении, что ждёт его ответа как собственного приговора.       Нет, он был бы рад до полоумного визга, если Его Высочество доверяет ему настолько, чтобы спать на одной койке, но стоит быть честным — даже капитанская каюта не настолько велика, чтобы койка была сильно больше ширины его плеч. Да и Се Лянь не был хрупкой барышней, чтобы умоститься на чём-то настолько маленьком. Из прострации его вывел негромкий голос.       — …эта лежанка сюда влезет?       — Если я поставлю её на кровать, — с готовностью кивнул Хуа Чен, поднимаясь на ноги, — сейчас я…       — Постой, — он замер, — а где будет спать Саньлан? Этот Се приносит извинения, что так выпихнул сегодня ночью, так больше…       — Теперь остановится должен гэгэ, — перебил он русала, снова разворачиваясь к нему и садясь на пол, — он ничем не мешает. Этот Саньлан очень польщён, что Его Высочество позволяет ему о нём позаботится. Я не хочу, чтобы гэгэ было некомфортно.       — Мне не некомфортно.       — У гэгэ портится чешуя, — помотал головой Хуа Чен, — так нельзя.       — Цинсюань же пообещала принести водоросли. Всё будет в порядке.       — Всё будет в порядке, если мы не будем делать тебе хуже.       Се Лянь поджал губы.       — Я не хочу спать здесь, если Саньлан уйдёт в другое место, — негромко проговорил он, глядя чуть в сторону, — это будет мне некомфортно.       Хуа Чен замер, словно любым движением мог разбить что-то очень хрупкое.       — Почему?       На этот раз ответа пришлось подождать.       — ..людей много, — наконец вздохнул Се Лянь, — нет, я люблю людей. Но не привык, что их вокруг меня может быть много. Саньлан стена.       Саньлан боялся, что если откроет рот, из него вырвется что-то, похожее на русалочьи вопли. Ему нужно было время. И подышать.       — Тогда я поставлю её на койку, вынесу бочку и лягу рядом на пол? — предложил он, стараясь выглядеть адекватным. — Я как раз буду лежать между гэгэ и дверью. Гэгэ может ничего не бояться.       — …Здесь будет трудно уместиться.       Он улыбнулся. От этой заботы было даже тепло, несмотря на то, что с него всё ещё текло после шторма.       — Саньлан может быть очень компактным. Он бы никогда не стал врать гэгэ.       Оказалось, что высоты «гроба» немного не хватало — если налить воды так, чтобы она полностью покрывала хвост, то при малейшем движении или простой качке она начинала расплескиваться. В итоге они завернули хвост в мокрую ткань его рубашки, сойдясь на том, что во сне он наверняка всё равно перевернётся.       Себе Хуа Чен постелил покрывало с койки, скомкав под голову запасной китель. Ноги пришлось немного подогнуть и запихать между ящиками под кроватью, но это всё равно было сильно удобнее, чем спать в бочке. Как спал Се Лянь.       С его точки обзора было видно одно бледное плечо и перекинутые через боковину волосы, свисавшие почти до самого пола. Совсем сухие — кажется, он специально их не мочил, чтобы не мешались.       Хуа Чен уткнулся лицом в китель, приказывая себе уснуть.       Проснувшись ночью от очередного кошмара, он обнаружил, что не может сдвинуться с места. Но этот раз он утыкался в чужую грудь, запакованную в тонкую, не до конца высохшую рубашку и пахнущую солью и водорослями; внизу смутно ощущались чужие ноги, а не хвост. Се Лянь кутался в стянутые из-под «гроба» промокшие простыни.       Хуа Чен в очередной раз чувствовал себя идиотом — хотя на этот раз чуть меньше, отбирая у сонного тритона мокрые тряпки и накидывая на него свой сухой китель. Он вполне поспит и подложив свою руку, а вот мерзнущая русалка — это перебор.       Боги. Ему впервые хотелось сойти на сушу. Хотя бы потому, что там была пресная вода и возможность её подогреть.