Serendipity

      Мысли Сатору крутились в голове, пока он сидел в машине. Сугуру за рулём и явно не хочет разговаривать, даже привилегия называть его по имени — не более чем способ пресечь его расспросы. Но он не мог ослышаться: сестра Сугуру сказала, что он был… был…       Он украдкой взглянул на Сугуру, и, может быть, его рука слегка дрожала, но он не мог себе этого представить. Не мог себе представить, что кто-то когда-нибудь сможет причинить ему боль, Сугуру, высокому и крепкому, чья аура была такой непринуждённой, но способному в мгновение ока стать угрожающим и властным, потому что он видел его. Или, по крайней мере, слышал и чувствовал всё это в их первую встречу.       Но если бы он представил себе ребёнка Сугуру, такого маленького и ещё не сформировавшегося, даже ребёнка в своём воображении с длинными волосами и такими же глазами, но напуганного, обиженного и избитого…       Она сказала, что Сатору выглядит так же, как тогда Сугуру, и она не могла ошибаться: Сугуру был сильным и уверенным в себе, а Сатору никогда таким не был.       Машина остановилась, и Сатору посмотрел на их дом, точнее, на дом Сугуру, и вышел из машины. Он чувствовал, как она его расшатывает, как Сугуру вцепляется в него мёртвой хваткой, иногда дрожа, и, может быть, если бы Сатору снова мог злиться, он бы закричал, даже на неё, как кричал бы, когда был молод, горяч и всё ещё считал себя человеком. До того, как он узнал своё место и то, какой альфа захочет, чтобы его омега сражался за него?       Он встретил Сугуру на полпути к багажнику, собираясь взять их сумки, но обнаружил, что Сугуру уже держит их в руках и неуверенно улыбается. Всё в этой улыбке было неправильным, когда он благодарил его. Края улыбки были слишком неровными и в то же время острыми, обнажалось слишком много зубов, всё было натянуто.       — Всего несколько, — вместо этого сказал Сугуру, направляясь к двери. — Но спасибо.       Сатору последовал за ним внутрь, и всё было так неправильно, слова Шоко эхом отдавались в его голове, когда у Сугуру случилась паническая атака, и он сказал, что «его больше нет». Сатору было не привыкать к ударам или пощечинам, даже к ремням или чему-либо еще в поле зрения, но он все еще помнил, как в обязанности горничной вошло маскировать любые оставленные ими следы косметикой, прежде чем он когда-либо выходил из дома, тяжесть на его лице напоминала ему о том, что произошло дни, часы, даже минуты назад, даже когда его родители притворялись, что любят его, когда он снова был на виду, Сатору ненавидел каждую секунду из-за этого больше, чем из-за того, что он считал жестоким обращением, из-за того, что сам заслужил все это, когда он должен был быть благодарен за ту маленькую любовь, которую они ему подарили, какой бы фальшивой она ни была.       Но Сугуру был не таким, как он. Он не был разочарованием или предметом. Он был всем, чего могли желать родители Сатору, всем, кем они хотели его видеть. Умный, уравновешенный, собранный, способный видеть насквозь любую маску и разоблачать любую ложь, сообразительный и при этом способный дарить всем ободряющую улыбку, альфа…       Никто бы не смог смотреть на него свысока, не говоря уже о том, чтобы оскорблять его. Родители Сугуру должны были гордиться им, должны были поддерживать его ради всего, чем он был и мог стать. Если бы они поменялись местами, был бы Сугуру на телевидении и в новостях? Был бы он провозглашён восходящей звездой Годжо? Стал бы он главой семьи? Обладал бы всей властью в мире?       — Не стесняйся носить свои новые очки, — сказал Сугуру, оставив пакеты с продуктами у двери и выйдя из комнаты Сатору. Он был измотан и едва держался на ногах. — Я иду в свою комнату.       Сатору мог только присматривать за ним, что-то подсказывало ему не отпускать его, но какой у него был выбор? Сугуру хотел остаться один. И почему? Зачем им вообще понадобилось идти в магазин, чтобы купить очки и футболку с покемонами, которой он так радовался всего несколько минут назад? Он мог справиться с головной болью. Он всегда справлялся с ней дольше, чем мог вспомнить. Чёрт, у всей его семьи были характерные светлые волосы и голубые глаза, так что он никогда не мог позволить себе такую роскошь, как очки. Ему говорили просто «взять себя в руки» и, может быть, принять несколько таблеток, если ему действительно нужно. Никогда не показывать свои слабости.       Но, может быть…       Он надел одну из пар, на которых так настаивал Сугуру, когда они выбирали их для Сатору, чтобы ему понравилось, как они смотрятся на нём. Может быть, если он наденет их, может быть, если он будет идеальным, то Сугуру выйдет и снова будет в порядке.       Но часы продолжали тикать, и к тому времени, как они вернулись, уже прошёл обед, а в окнах сгущались тени, и в конце концов прошёл и ужин. В животе у Сатору заурчало, когда он отложил свой Switch, не в силах сосредоточиться на игре. Было бы намного лучше, если бы всё прошло так, как он думал, и, может быть, он бы заплакал, и, может быть, ему было бы больно, и, может быть, душ не смог бы смыть всё это, но это лишь добавилось бы к постоянной гнили, разъедающей его изнутри. Может быть, тогда Сугуру был бы свободен и счастлив, а Сатору мог бы знать, что именно он сделал его счастливым, вместо того, чтобы всё перевернулось с ног на голову и в Сугуру появилось что-то неправильное.       Конечно, Сугуру бы вышел. Сатору мог бы обойтись без еды, не стал бы жаловаться, даже если бы без неё прошли дни, но Сугуру… Сугуру был не таким, как он. Он должен был есть, потому что был человеком, должен был воспринимать это как необходимость, а не как роскошь.       И всё же дверь в его комнату так и не открылась, Сатору больше не мог притворяться, что играет, и ему вспомнились слова сестры Сугуру. Она считала, что Сугуру «избивает» его, или как-то иначе определяла это слово, почти говоря, что Сугуру делает это, чтобы справиться со своим прошлым, и если бы это хоть немного помогло, он бы без раздумий отдал всё своё тело. Он заставил бы себя мурлыкать после всего этого, каким бы разбитым ни было его тело, боролся бы за то, чтобы оставаться в сознании, просто чтобы успокоить Сугуру.       Он готов на все.       Но… но Сугуру сказал, что ему не понравится, если Сатору будет больно, и почему? Почему он не может быть прав даже в этом, если каждая его часть такая несовершенная и неудовлетворительная, даже если Сугуру думает о том, чтобы прервать единственное, что он может ему дать.       И он не должен был этого делать, ему не сказали, что ему можно, но Сугуру не поел, а было уже так поздно, и, может быть, Сатору никогда по-настоящему не готовил, а служанки в поместье готовили ему еду даже после того, как всё изменилось, а потом его заперли в клинике, где даже нормальной еды не было, но…       В морозилке лежало несколько продуктов, Сатору заменил замороженные блюда лапшой быстрого приготовления в одном из шкафов, и, по крайней мере, это было то, что он мог приготовить наверняка. Это было одно из его любимых блюд на ночь, когда он был моложе. Горничные оставляли его только для него, и он готовил его сам, пока всё поместье спало во время его долгих игровых ночей.       Конечно, это в конце концов подтолкнёт Сугуру к краю, но ему нужно было поесть. Сатору взял только одну и смешал с яйцом и несколькими добавками, которые ему нравились, когда он их ел. Может быть, это было бы хоть немного приемлемо, если бы он приготовил только одну и наконец доел лапшу.       Это было совсем не похоже на те чудесные блюда, которые готовил Сугуру, но это было лучше, чем ничего, верно? Он подошёл к двери Сугуру с дымящейся чашкой лапши в руке, но можно ли было постучать? Нарушить покой Сугуру?       Но… но Сугуру нужно было поесть.       Он постучал, но никто не ответил, и Сугуру ничего не смог с ним сделать. Пожалуйста.       — Я… Я принёс тебе лапшу, — выдавил он дрожащим голосом, понимая, что этого недостаточно и что его точно накажут, но ничего не произошло. Внутри не было даже движения. — Я оставлю её за дверью.       По-прежнему ничего, даже Сугуру не распахивает дверь, его терпение наконец-то иссякло, но тишина была даже хуже, чем любая ярость, в которую он мог бы впасть.       Сатору дождался, пока не наступит ночь, и принял душ, как обычно, намыливая каждую часть своего тела, пока оно не покраснело от злости, и он был бы так, так рад, если бы Сугуру ворвался в дверь и взял то, что хотел, потому что, по крайней мере, это означало бы, что с ним всё в порядке.       Но ничего не произошло, когда он вышел из ванной, чашки с лапшой не было, и, по крайней мере… по крайней мере, он тогда ел. Даже если он ясно дал понять, что не хочет видеть Сатору, даже если это означало, что он лишит себя еды, в животе у Сатору урчало.       Он добрался до своей кровати, свернулся калачиком под одеялом, и тяжесть, навалившаяся на него, снова показалась чужой, даже когда он прижал к себе новую футболку с покемонами, прижал её к груди и смог лишь пожелать, чтобы Сугуру вышел, а футболка пахла не так, как он.