Serendipity

      Запах железа заставил Сугуру проснуться, а не провалиться обратно в сон, в котором он ворочался с боку на бок последние… он не был уверен. Часы? Минуты? Казалось, что прошли дни. Сугуру взглянул на часы у кровати и понял, что прошёл всего час.       И все же что-то было не так.       Может быть, это было последствием шока от воспоминаний, даже если мурлыканье Сатору вывело его из этого состояния и успокоило. Обычно ему везло и он засыпал после них, каким бы измотанным ни был.       Воздух пропитался кровью, в этом не было никаких сомнений. Сугуру сбросил одеяло и выбежал из комнаты. В этом не было смысла. Если бы Сатору порезался бритвой, он, возможно, почувствовал бы запах, если бы был рядом, но, казалось, запах заполнил всё помещение и просочился под дверь. Сугуру пошёл на свет, льющийся из кухни, и застыл, увидев открывшуюся ему картину.       Красный, Сатору рухнул на пол. Красный, окровавленный нож зазвенел в нескольких шагах от него. Красный, кровь стекала по руке Сатору. Красный, пальцы впивались в порезы и раздирали их. И красный, едва слышные всхлипы срывались с губ Сатору и оглушительно звучали в тишине кухни, когда Сугуру выкрикивал его имя.       Это не было похоже на попытку самоубийства: Сугуру подбежал и опустился на колени рядом с ним, развёл руки Сатору в стороны, и Сатору обмяк в его объятиях. Если бы им пришлось ехать в больницу… если бы до этого дошло, позволили бы они Сугуру остаться с ним? Если бы не позволили, что бы они сделали? Сатору был очень уязвим и всё ещё страдал от этих наркотиков, несмотря на блокираторы запахов, которыми было покрыто его тело.       Сатору лишь смотрел на него широко раскрытыми, дрожащими голубыми глазами, такими непохожими на окружавший их красный цвет, окровавленные губы шевелились, произнося едва различимые слова, и он бормотал что-то себе под нос, пока Сугуру поднимал его. Сатору был лёгким, слишком лёгким, и Сугуру наклонился, чтобы услышать его.       — ...Я всё уберу, обещаю. Я не хотел тебя будить. Прости. Прости. Прости. Прости, — прошептал Сатору, и у Сугуру засосало под ложечкой. Взгляд Сатору был всё ещё далёким и едва ли осознанным, когда Сугуру усадил его на унитаз с крышкой и намочил чистую тряпку под холодной водой.       Сатору почти не отреагировал, лишь пробормотал ещё несколько извинений, когда Сугуру начал вытирать кровь, которая пропитывала ткань и обнажала порезы под ней, неровные и зазубренные, совсем не похожие на шрамы, которые он сам оставил на своём теле.       Только запах дезинфицирующего средства заставил Сатору на долю секунды среагировать: его глаза расширились, и он запаниковал ещё сильнее, прежде чем Сугуру начал наносить средство на его порезы. Сатору даже не вздрогнул, но в его глазах снова появился туманный взгляд. Сугуру перевязал ему руку и наконец-то поблагодарил Шоко за то, что она настояла на том, что это было необходимо в экстренной ситуации.       Сатору по-прежнему смотрел прямо перед собой, куда-то за стену, и бормотал «извини» всякий раз, когда Сугуру двигался или издавал звук. Помогут ли обычные дыхательные упражнения? Сатору такой вялый и податливый, что, конечно, пойдёт на это, и его дыхание больше не паническое и не торопливое, его окутывает какое-то жуткое спокойствие.       Ответ был прост, не так ли? Сатору показал Сугуру, что это было всего несколько часов назад. Смог бы он вообще это сделать после стольких лет подавления всего, что связано с его вторичным полом, после стольких лет отказа от обращения к этому, кроме как с помощью подавителей и блокаторов, — такое действие, предназначенное для любовников и семьи.       И все же…       Это почти щекотало, было странно и неестественно, но он заставил себя, прижав руку Сатору к своей груди, как он делал это раньше. Сатору моргнул, приходя в себя, и в его глазах снова появилась паника, такая широкая и растерянная.       — Давай, ты нужен мне, Сатору, — прошептал он, и Сатору выглядел ещё более растерянным и шокированным, как будто не ожидал, что Сугуру отплатит ему тем же.       Должна была быть какая-то причина, по которой Сатору в конце концов решил причинить боль, и, возможно, Шоко смогла бы понять это с первого взгляда, но он не был ею, не знал всего, в чём так отчаянно нуждался Сатору.       — Сатору, ты можешь поговорить со мной? — спросил он. Ему нужно было знать. По крайней мере, причину, над которой они могли бы поработать, или то, чего Сугуру мог бы попытаться избежать.       Все, что угодно.       — Прости, — начал Сатору дрожащим голосом. — Прости, прости, прости…       Сугуру шикнул на него, и Сатору замолчал. И почему? Почему он должен сожалеть обо всём этом, даже если это были точные слова Сугуру, когда Шоко наконец уговорила его уйти с моста?       — Тебе не нужно извиняться, хорошо? — попытался он, но вместо этого в глазах Сатору вспыхнула паника. — Можешь сказать мне, о чём ты думаешь?       Глаза Сатору расширились от паники, стали невыносимо яркими от страха, почти умоляющими. — Прости. Я не хотел. Я не… я…       — Ты не хотел чего, Сатору? — снова спросил Сугуру, и он не мог говорить о порезах, не так ли? Такие вещи не происходят просто так, каким бы сильным ни было желание или сила воли, чтобы не сдаться.       — Думать. Я не хотел, прости, — начал Сатору, и кровь застыла в жилах Сугуру, а внутри закипела ярость. Выражение ужаса на лице Сатору сказало ему больше, чем любые слова. Что ему снова и снова причиняли боль из-за такого простого и человеческого поступка.       — Я постараюсь не думать, — продолжил Сатору, его голос дрожал, как лист на ветру, а рука Сугуру всё ещё сжимала его здоровое запястье. — Прости. Я могу быть хорошим, я больше не буду думать. Прости.       — Сатору, ты можешь думать. Всё в порядке, — слова жгли ему язык, такие простые и в то же время слишком многозначительные. Сатору уже качал головой, словно это была какая-то ложь или проверка, и сердце Сугуру снова разбивалось. Сатору не был готов даже к такому простому действию.       Но не сегодня. Им не нужно было обсуждать это сегодня, когда кровь уже начала просачиваться сквозь белые бинты, обматывающие руку Сатору, и они были более чем склонны попробовать ещё раз.       — Ты можешь сказать мне, зачем ты это сделал? — начал он, и этого должно было быть достаточно, но для Сатору, который, казалось, уже забыл о своей руке, это было не так просто. — Зачем ты себя порезал?       — Я… — начал Сатору, почему-то ещё больше запаниковав. — Прости. Я… я ослушался и подумал. Я… может, если я накажу себя, то больше не буду так делать, и я прошу прощения, я…       Сатору хватал ртом воздух, а Сугуру пытался заставить его замолчать, прерывисто мурлыча и пытаясь успокоить, и по лицу Сатору текли слёзы. Сатору икнул, всхлипнув, и было бы неправильно говорить об этом, но дело было не в нём, не так ли? Дело было не в Сугуру и не в том, что «правильно» говорить.       – Я прощаю тебя, Сатору. - прошептал он.       Ещё одно рыдание и ещё больше вопросов, которые крутились в голове Сугуру, — слова маленького Сатору эхом отдавались в его сознании.       — Ты сказал, что ослушался меня? — снова попытался он, и Сатору кивнул, прошептав: – Прости.       — Как… Это потому, что ты задумался? — предположил он, и Сатору кивнул.       – Разве я говорил, что ты не можешь думать?       Еще один кивок, и у Сугуру скрутило живот. Он этого не сделал.… То, что, по его мнению, он сказал, в данный момент не имело значения, только интерпретация этого Сатору.       – Когда? Что именно я сказал?       — Сегодня, — выдавил Сатору, задыхаясь между словами и икая. — Сказал, сказал, что ты скажешь мне, что делать, и не нужно гадать.       Сугуру мог бы проклясть себя за то, что интерпретация Сатору совсем не похожа на то, что он имел в виду. Он хотел, чтобы Сатору не беспокоился. Чтобы ему не приходилось гадать после каждого жеста и возможного скрытого смысла, как это делали его собственные родители. Чтобы он не прошёл через то, через что прошёл он в отчаянной попытке заставить своих родителей полюбить его, хотя бы не обижать. О том, как он винил себя каждый раз, когда угадывал неправильно, и о последствиях новых синяков, расцветающих на его коже. Единственное, что двигало его вперёд, — это бесконечная тревога.       — Мне так жаль, Сатору. Я не это имел в виду, — начал он, стараясь говорить ровно и спокойно, чтобы его тон стал для Сатору опорой, а не криками и воплями, к которым он привык. — Я хотел сказать тебе, что если ты не хочешь, то тебе не нужно гадать, чего я хочу, и что я не буду… не буду злиться, если ты не соответствуешь моим ожиданиям. Не то чтобы тебе нельзя было. Я могу как-то помочь тебе почувствовать себя лучше? Мы можем ещё немного посмотреть «Покемонов», или я могу приготовить тебе горячий шоколад, или…       – Накажи меня, - прошептал Сатору.       У Сугуру кровь застыла в жилах, а Сатору продолжал говорить тем же приглушённым и надломленным голосом.       — Пожалуйста. Прости меня. Мне так жаль.       В этом не было никакого смысла, вообще никакого, даже если бы Сатору совершил что-то, что хоть отдалённо можно было назвать преступлением, даже если бы Сугуру был одним из тех презренных существ, которые называют себя людьми.       — Зачем мне тебя наказывать? — выдавил он из себя, и это слово отвратительно прозвучало у него на языке. Как будто он мог испытывать что-то, кроме отвращения и возмущения, если бы хоть раз поднял руку на дрожащего и сломленного человека, стоящего перед ним. Как будто его крики могли причинить ему что-то, кроме боли в сердце.       — Я ослушался. Я… я неправильно понял, но я всё равно думал, догадывался и мурлыкал, хотя ты мне не приказывал, — голос Сатору дрожал с каждым словом. — Прости. Прости. Пожалуйста, прости…       Неужели именно поэтому он был так напуган, когда сделал это? И почему? Почему он просто не закрыл глаза на истерику Сугуру, если помощь могла привести лишь к наказанию?       — Сатору, — начал он, и, может быть, его имя успокоило бы его. — Ты угадал, а даже если бы и нет, я бы не злился на тебя. Ты мне очень помог.       — Но… — начал Сатору, и ему захотелось, чтобы это возражение прозвучало в какой-нибудь другой ситуации, когда он мог бы просто не согласиться с Сугуру, не унижаясь при этом.       – Но что? - спросил он.       – Я все еще не подчинился. Все еще...       Осознание наконец-то дошло до него, такое же тошнотворное, как и свежие порезы на руке Сатору. — И даже несмотря на то, что ты помог, ты всё равно думал, что я причиню тебе боль за это?       Кивнул, Сугуру наконец-то обрёл дар речи.       Это было больно. Больно было знать, чего ожидал Сатору. Больно было знать, как сильно Сатору был готов рискнуть, и Сугуру сомневался, что когда-нибудь сможет до конца понять это, просто чтобы помочь ему. Больно было знать, что Сатору ожидал, что его забота и поддержка будут вознаграждены болью и гневом того, кому он помог.       — Я не собираюсь тебя наказывать, Сатору, — выдавил он из себя, но Сатору лишь попытался подавить очередной всхлип в ответ на его слова, и в этом не было облегчения, а была история, о которой он, возможно, сможет спросить позже, но не сегодня, и вместо этого Сугуру продолжил: — Я не люблю причинять боль. Причинять боль тебе не доставило бы мне радости, но у меня есть правило, которому я хочу, чтобы ты следовал. Можешь посмотреть на меня, чтобы я знал, что ты слушаешь?       Красные опухшие глаза с опухшими веками сразу же встретились с его испуганными голубыми глазами, блестящими от непролитых слёз.       — Я не хочу, чтобы ты снова причинял себе боль, понимаешь? Ни при каких обстоятельствах. — Он знал, что это невыполнимая просьба, на выполнение которой у него ушли годы и бесчисленные рецидивы, но ему нужно было, чтобы Сатору знал. Нужно было, чтобы он никогда больше не пытался сделать что-то подобное в попытке успокоить его или «стать лучше».       Еще один кивок.       — Ты можешь пообещать? — продолжил Сугуру, и это было глупо. Не более чем попытка избавиться от собственных страхов. — На словах?       — Я… я обещаю, — прошептал Сатору, и по его лицу потекли ещё больше слёз.       — Хорошо. Ты такой хороший, — утешил его Сугуру, и в глазах Сатору что-то словно засияло, и это было единственное слово, которым можно было это описать. Но если Сатору нужно было, чтобы ему говорили, что он хороший, то Сугуру это ему даст. — Как думаешь, ты сможешь уснуть?       Кивает.       — Ладно, давай тогда уложим тебя в постель, — сказал он, помогая Сатору подняться на ноги и останавливаясь, когда тот пошатнулся от резкого подъёма, поддерживая его, пока тот не добрался до кровати. Сугуру откинул одеяло, чтобы помочь Сатору лечь, а потом снова укрыл его, оставив торчать из-под одеяла только голову Сатору, который всё ещё смотрел на него, словно чего-то ожидая.       Сугуру сел на кровать рядом с ним. Он сомневался, что это был вопрос о горячем шоколаде, который он предложил. — Что нужно?       У него засосало под ложечкой, когда Сатору вытащил руки из-под одеяла и протянул их, словно синяки вокруг запястий были связаны. У Сугуру в горле встал ком. Он всё ещё помнил, что они сказали: они держали его связанным с тех пор, как он попытался убить собственного ребёнка. И это Сатору предлагал ему? Добровольно позволить Сугуру связать его, чтобы он больше не причинил себе вреда?       Сугуру накрыл руки Сатору своими и только тогда почувствовал дрожь, но, по крайней мере, он не хотел этого, даже если и пытался преодолеть собственный страх.       — Я тебе доверяю, — выдавил он. Если это окажется повторяющейся проблемой, они разберутся с ней позже, когда Сатору будет в лучшем расположении духа, когда он не будет чувствовать, что причиняет боль не Сугуру, а самому себе. — Ты обещал мне, что не причинишь себе вреда, и я знаю, что ты сдержишь слово.       По щеке Сатору скатилась слеза, когда он кивнул, и в его глазах было что-то такое мучительно благодарное, что Сугуру отпустил его руки, попытался улыбнуться и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. На кухне его ждали пятна крови.