Эдельвейс. Альманах времён

      Равномерный скрип телеги, запах сена и травы. Дует слабый ветер, полный шороха листвы и дыма остывших после жатвы костров. Вуд лежит в телеге, заложив руки под голову, лениво пожёвывает травинку и делает вид, что спит.       Николас на месте кучера правит лошадь, рядом на скамье сидит Боббит по кличке Бродяга: мужчина с плешивой бородой и соломенной панамой, у него деревенский неотесанный говор, который раздражает господ, оттого он часто молчит.       — Спит, — замечает Бродяга, глянув на Джона.       Вуд улыбается уголком рта, радуясь, что ему легко удаётся обводить людей вокруг пальца.       — Слышал, у вас в последнее время довольно работы в саду, и Дигори поставили к тебе, — замечает Боббит.       — Профессор Бабл нашёл в Джоне хорошего помощника, а мне всегда нравилось больше ухаживать за лабиринтом. Дигори, конечно, болтает много, но я к этому привык, — отвечает Ник.       — Хм, надеюсь, яблоки не сдохли, — вздыхает Бродяга.       Пустой разговор кончается, и Джону кажется, что они оба этому рады. Бродяга и Николас повезли овощи на продажу в соседнюю к Готенгему деревушку с забавным названием «Рэббит холл», он напросился с ними.       С тех пор, как он поселился в Готенгеме, прошёл практически месяц, и Алистер наконец дал добро на его отбытие из замка, конечно под строгим надзором Николаса. Вуда ущемляет, что старик не доверяет ему, но, с другой стороны, он прекрасно его понимает — будь у Джона возможность, он бы непременно сбежал.       В замке его держит лишь компания Николаса и Джаспера, с последним Джону удалось поговорить на неделе, он убедился, что мальчика новые соседи по комнате не обижают. Напротив, как «говорит» Джаспер, дети благосклонны к нему. Наверняка из-за того, что он сильно похож на къярийца. Джон рад тому, что Джаспер нашёл друзей, но в тайне переживает, как бы те не повлияли на него дурно.       Над головой раздаётся вороний крик. Джон немедленно открывает глаза, вскакивает, выискивая ворона среди деревьев. Он уверен, что это та самая птица. Горбатый ворон Голдена наблюдал за ним, когда он сидел с Джаспером на краю фонтана и читал тому вслух книгу. Он крутит головой, но замечает лишь обычное вороньё.       — Проклятая птица, — чертыхается Вуд тихо, отряхивая плащ и брюки от соломы.       — Не спится? Деревня уже перед нами, — бодро говорит Ник.       Джон оглядывается, рассматривая за крупом лошади серую деревушку у края густого леса.       — Я думал, она меньше.       — Здесь много хороших кожевников, которые тянут кролика за лямку, — весело замечает Боббит.       — И часто выступают бродяги, — кивает в сторону Николас: неподалёку от деревушки стоит красный цирковой шатёр и несколько кибиток.       — Захватим горькую, — смеётся Боббит, — у циркачей лучшие пьянящие эликсиры, — он подмигивает Джону, на что тот поднимает брови с улыбкой.       Он, конечно, никогда не пробовал подобных настоек, но не сомневается, что приличные молодые люди должны держаться от таких вещей подальше, — как сказал бы ему умник Жевьер.       Они разгружают телегу возле таверны «У Билла», вывеска на которой прожжена от пуль. Стащив последний мешок и оставив его возле колеса, Джон разглядывает домовые кровли. Рэббит холл показался ему серым издали, потому как все дома здесь собраны из чёрного бруса, как и крыши, которые выцвели от палящего солнца до цвета грязи, что лежит у Джона под ногами.       — Я отправлюсь в кожевенную мастерскую, а ты передай эти шампуры для мяса Биллу, — с этими словами Ник вытаскивает из нагрудного кармашка две кроны и отдаёт ему с грузом.       Боббит тем временем прихватывает два мешка и плетётся вдоль центральной улицы, чтобы сбыть товар. Джон заходит в таверну, любопытно оглядываясь. Это место напоминает ему игорные дома Эллиаса на краю Бездны: днём здесь практически никого нет, сидят лишь пропойца, уснувший за столом рядом с бутылкой, и двое мужчин с охотничьими ружьями у ног, они курят и играют в брик.       — Хочешь присоединиться, парень? — спрашивает хозяин, появившись за стойкой.       Джон сразу смекает, что это и есть Билл: мужчина крепок, не молод, с россыпью седых волос в густой бороде и усах, но аккуратно острижен и одет в чистую льняную рубаху. Судя по матёрым мускулистым рукам, манере точных движений и шрамам от пороха на пальцах, он мог состоять на Королевской службе.       — Не сегодня, — отвечает Джон, бросая на прилавок шампура.       Билл усмехается:       — Ты из Готенгема? Не из робких. Обычно прислуга замка предпочитает не захаживать в такие местечки, как моя забегаловка.       — Многое теряют, — усмехается Джон, располагаясь на стуле.       — Ха! Вижу, ты смышлёный парень. Где Алистер тебя достал? — он наливает Джону кружку пенного пива и гонит её по стойке. Вуд, соблюдая приличный тон, делает крепкий глоток, отвечает:       — Из Эллиаса. У нас сделка.       — Которой ты, вижу, не особо рад. Ищешь работу? — понимает Билл.       Джон кивает. Билл — тот самый приятный ему тип людей, который не суёт нос в чужие дела, а понимает всё с полуслова. Вуд уверен, что так же, как он, мельком взглянув на хозяина таверны, понял всё о нём, так и сам Билл всё понял про Джона, поэтому не распыляется на речи о морали:       — Вот что, парень, проблемы со стариком мне не нужны. Но, вижу, у тебя и хватит ума не таскать всякое из замка. Однако если найдёшь пару занятных вещичек за его пределами, то буду рад новой компании в брик, — усмехается Билл.       Джон оглядывается, замечая на себе любопытные взгляды мужчин.       — Идёт, — говорит он, осушая кружку, затем как бы невзначай спрашивает: — А что делать, если случайно в моих карманах окажутся вещички Готенгема?       Билл хохочет и, кивнув на дверь, замечает, протирая кружку:       — Здесь часто торгуют циркачи.       Джон рад информации. Он собирается идти, но Билл просит ждать, затем выносит из кухни чистые шампуры в свежем мешке.       — Эти я уже закалил и натёр. Здесь также две кочерги для замка. Одной монеты хватит. Передай Николасу, что я возвращаю должок за предыдущий брак от того пропойцы-кузнеца, не доглядел малость.       — Понял.       — А в целом, как он? — спрашивает вдруг Билл.       — Николас?       — Да. Ты похож на парня, с которым он мог подружиться.       — Он в порядке, — пожимает плечами Джон. — А что, Ник сюда не ходит?       Билл глубоко вздыхает:       — Думаю, это место ему напоминает всякое… Кхм, Ник был у меня подмастерьем, какое-то время, а опозжа Алистер устроил его в замке. Оно и славно. Ему там лучше, — кивает мужчина. — Ну-с, передавай ему привет от меня.       Джон кивает и выходит из таверны в задумчивом замешательстве. Он подозревал, что в прошлом Николаса скрывается какая-то тайна, но никогда не спрашивал, откуда у него взялись эти нелицеприятные шрамы. Таверна Билла не похожа на то место, где он мог бы их получить.       Джон хмурится — это не его дело. Он ещё не настолько с Ником близок, чтобы травить житейские байки или чтобы не скрывать от него свою добычу.       Он закидывает мешок сеном, чтобы никому не пришло в голову стащить инструменты, и, пока есть время, отправляется на ярмарку циркачей, чтобы выменять краденый камень из книги на короны, а также раздобыть по мелочи пару занятных вещей. Пусть Гидеон Готенгем и был мастером маскировки, однако замки его дверей вполне поддаются ловким рукам и отмычке.       У первого торговца он находит «пугалки» — тонкие серебряные отмычки с рунами северян, которые отпугивают чары на короткое время, чтобы немагик мог взломать дверь под магической печаткой. Джон не собирается красть что-либо в замке, но он опытен и всегда осторожен — будет лучше иметь в рукавах несколько запасных козырей.       Выменяв камушек на три короны, он покупает, что нужно, и заглядывается на причудливые безделушки в волшебной кибитке: обезьянка-помощник перебирает лапками подвешенные под потолком баночки с цветными бабочками внутри, которые дают много пьянящей пыльцы; на столе лежат камни-обереги, талисманы, лечебные минералы и мази, а также игральные кости всех мастей, хрустальные шары и волшебные капканы.       Среди хлама Вуд замечает маленькую книжку, в обложку которой вшита чёрная пластинка, он подбирает и листает её. Къярийские письмена отличаются от любых языков — пауки пишут слова непрерывной вязью, которые образуют спиральные квадраты, круги или прочие формы. Самой красивой и тонкой работой является шестиконечная звезда, такие письма вручную написать сложно. Этим къярийцы вдохновляют Джона — они умеют кропотливо работать.       Внезапно он ловит себя на мысли о лорде Голдене: думает, как бы тот выглядел при написании таких изящных строк за своим столом, и резко закрывает книгу, чтобы отогнать непрошеные мысли. Это раздражает. Сам профессор магических искусств его раздражает. Пусть он красив, но это не значит, что Вуд будет восхищаться тем, как этот высокомерный къяриец пишет даже самую причудливую форму, — это не изменит того, что он его злит.       От гневных мыслей его отвлекает продавец, когда Джон кладёт книгу на место:       — Нравится? Къярийские письмена — древняя магия, — кивает на каждом слове мужчина, завёрнутый в чудной новийский халат.       Джон хмыкает:       — Это просто сборник стихов.       Он уходит от стола, вспоминая, что подобный сборник видел в библиотеке Оливера — тот хвастался им, а Джон, пролистав пару страниц, понял, что понимает къярийский, но, конечно, не стал говорить об этом другу. В тот вечер он выкрал сборник из его дома и отнёс Грэм, чтобы расспросить старушку об этом. На вопросы, почему понимает незнакомый язык, он получил однозначный ответ: «Так и должно быть» — большего Уолес Грэм, как всегда, не потрудилась объяснить.       Со временем Вуд уверил себя в том, что правда является полукровкой, слишком многие вещи сходились: он был магиком, он понимал къярийский, да и волосы между ног у него так и не отросли. Когда он узнал, что у людей много волос на теле, а не только на голове, как у него, то перестал посещать сауну с другими детьми и даже сейчас сторонится разделить ванну с Ником. Впрочем, тот и сам рад держаться от людей подальше, предпочитая мыться один.       Эта особенность, как и многие вещи, незнакомые его телу, уязвляют Джона. Ему приходится притворяться обычным человеком, поэтому он внимательно наблюдает за людьми. Впрочем, некоторым вещам Вуд даже рад — например, ему не нужно испражняться, как это делает за углом шатра пьяный циркач на глазах у прохожих.       Джон воротит нос и шагает в другую сторону. Ему пора возвращаться к телеге, он уже видит её вдали. Ник вернулся и помогает Боббиту с провизией, которую тот выменял на рынке.       Шагнув в их сторону, Вуд замечает возле очередной кибитки слепую старушку. Она, завернутая в серую шаль, словно в паутину, чем-то напоминает ему Грэм. Старушка держит кружку для подаяний в морщинистой руке. Джон понимает, что ведёт себя глупо, но всё же кладёт ей пару коликов.       Он делает шаг, но старуха внезапно хватает его за руку. Удивившись её прыти, Джон испуганно вздыхает. Глаза старухи распахнуты шире, она смотрит на него внимательно и хрипит:       — Он уже ждёт тебя — тот, кто выходит ночью.       — Что? О ком ты? — пугается Вуд.       Старушка щурит слепые глаза и говорит лишь одно слово:       — Охотник.       Она разжимает пальцы, и Джон отступает на шаг. Старушка как ни в чём не бывало садится обратно и вновь становится задумчивой, погружаясь в дремоту мыслей. Джон хмурится, ускоряя шаг, пару раз оглядывается назад.       Охотник? Его сердце гулко бьётся от испуга. О ком могла говорить эта бродячая старуха?

***

      В Теплице Готенгема горит печь, и стёкла крыши наполняются влагой. Вода стекает ручьями, удобряя почву и осыпаясь градом капель на лиановое древо. Джон приближается к массивным дубовым дверям с мешком корнеплодов за плечом. Двери Теплицы приоткрыты, и из них бьёт рыжий свет; заглянув внутрь, мальчишка вздрагивает и отступает в сторону, прячась за стеной.       Профессор Голден и профессор Бабл обсуждают что-то. Джон следит через щель за ними — разговор не собирается кончаться. Ему придётся войти внутрь, когда он здесь. Вуд делает вдох, прямит спину и наспех терзает волосы пальцами. Затем гордо проходит в Теплицу, сворачивая в сторону и не выказывая интереса к Голдену. Несмотря на вес мешка, Джон ни на дюйм не смеет согнуть спину перед лицом высокомерного лорда. Но любопытство его подводит: он бросает беглый взгляд на профессора магических искусств — тот как всегда бесстрастен до эмоций, однако скашивает любопытный взгляд в ответ.       Вуд отворачивается, бросает мешок у дальней зоны, готовится к посадкам, но профессор Бабл прерывает его:       — Нет-нет, Джонатан! Не пачкай руки в земле, сегодня лорд Голден просит тебя помочь ему с письмами, но прежде нарви для него остролист, будь добр, — затем профессор возвращается к их разговору: — Так, о чём мы говорили? А, да! Семейство Луатисов — прекрасные, поистине прекрасные цветы…       Джон поднимается, подавляя в груди гнев. Уговор между ними был на пятницу, с чего он обязан помогать лорду каждый будний день? Он направляется в сторону учёных мужей лишь оттого, что горшки с остролистом стоят на лабораторном столе рядом с ними.       — …и, как известно в простонародье, луноцветики. Говорите, в садах Кроунхолла обитает несколько редких видов? Но позвольте, есть ли среди них «Каелум сидереум»? Чёрные бутоны у них дают насыщенный пурпурный отблеск в лунном свете. Сам венчик маленький, — замечает с улыбкой профессор Бабл, поправляя очки.       — Боюсь, в их представлении я не силён, но отличу на глаз, если покажете цветок, — уважительно отвечает профессор Голден.       — О да, конечно! — профессор Бабл в спешке убегает в сторону крытой зоны, где растут лишь редкие цветы.       Джон встаёт у стола и бросает на Голдена недобрый взгляд, тот смотрит холодно в ответ. Вуд двигает горшок с остролистом — особенность цветка в том, что его тонкие стволы шевелятся, словно рой змей, а треугольные листы ранят не хуже бритвы. Вуд достаёт из стола бархатный мешок для заготовки и резко задвигает ящик. Его дёрганые движения не скрыть от любопытных глаз.       Понаблюдав за гневом мальчишки, Август отмечает вслух, не скрывая ехидства:       — Вижу, вы, мистер Вуд, недовольны моим предложением. Полагаю, вам больше по душе грязная работа?       — А я полагаю, вся Королевская почта оказалась на вашем столе, раз вы отвлекаете меня от дел в понедельник, а не в пятницу, — нарочито спокойно поддевает в ответ Джон.       — Я имею право распоряжаться вами, как считаю нужным, — мягко напоминает лорд Голден. Джон молчит в ответ, правя рукава рубахи до локтей. Заприметив это, Голден хмурит брови. Мальчишка что, собрался рвать остролист голыми руками? — Вам следует взять ножницы, — замечает он.       — А вам не следует учить меня делать мою работу, — дерзит Джон.       Он запускает руки в рой извивающихся стеблей, которые опутывают их, словно крепкая лоза. Листья вот-вот порежут кожу, но Вуд ничуть не морщится от боли и, ухватившись за толстые основания стеблей, сжимает на них пальцы, отчего цветок мгновенно слабеет и свешивается вниз. Джон подаётся назад, сдирая со стеблей листья, затем как ни в чём не бывало ссыпает горсть в мешок. После выхватывает из кармашка на поясе пробирку с экстрактом роста и капает у основания на остролист — лишь для отвода глаз, потому как после взаимодействия с его руками любое растение мгновенно отрастет вновь.       Цветок вскоре приходит в себя, а лорд Голден не замечает на коже мальчишки ни единой царапины и невольно поражается такому странному сбору: его брови чуть приподнимаются, ломая под впечатлением напускное безразличие.       Джон завязывает мешок с остролистом шёлковой лентой и тянет тот Голдену, глядя на него хвастливо, но встречает, как всегда, скупость на эмоции в ответ. Однако серые глаза лорда, как и прежде смотрят пристально и странно. Он вновь не спешит брать подношение из его рук, и Вуд холодно замечает:       — Я не статист, чтобы стоять так вечно.       Голден хватает мешок и отворачивается, не утаив раздражения. Вуд ухмыляется, пряча лицо за пеленой волос.       — А вот и он — маленький бес! — торжественно замечает Ульям Бабл, торопливо шагая к ним с цветком в руках: — Глядите, какой роскошный и тугой у него бутон!       Джон следит за действиями Голдена — тот, глядя на цветок, теряет холод и едва уловимо улыбается в ответ.       — Несомненно. — Он сжимает мягкий чёрный бутон большим пальцем. — Такой цветок определённо есть в моём саду.       — Ах, как чудесно! Их цветение большая редкость: две полные луны должно быть видно днём, иначе позволит бутону раскрыться лишь сильный голод, что опасно для сбора. Как раз в следующем месяце наступит такой день — прекрасная возможность, — кивает профессор Бабл.       Август Голден оглядывается, но не замечает Джона. Ушёл. Мальчишка снова ведёт себя своенравно и неприлично.       — Что ж… Стоит подумать, как укротить этот цветок, — задумчиво замечает светлый лорд.

***

      Небо над Готенгемом хмурится, готовясь пролиться дождём. Джон стоит напротив письменного стола профессора Голдена, скрестив руки. Он готов забрать свои колкие слова о Королевской почте обратно, потому как стол зама действительно завален горой писем — некоторые вовсе связаны верёвками в квадратные блоки. Неужели вся почта в самом деле должна проходить через руки Августа Голдена?       Вуд медленно обходит стол, разглядывая конверты: на многих печать с красным воском, другие с разноцветными лентами, третьи из чёрного пергамента — логика во всём этом многообразии определённо есть. Он подбирает первый конверт, затем настороженно смотрит на Данте — ворон моргает и, вдавив голову в грудь, смотрит не менее настороженно на Джона.       Вуд слышит шаги в коридоре и немедленно садится в кресло, хватая перо, — делает вид, что занят. Дверь открывается, и профессор замечает холодно, мельком взглянув на него:       — Перо вам ни к чему. Вы будете распределять письма. И потрудитесь больше не заходить в мой кабинет без разрешения.       Голден щёлкает пальцами, с них срывается монус, который тут же растворяется в воздухе, а в большом камине следом вспыхивает интенсивное пламя.       — Порядок сортировки определите сами. Я буду с коллегами дожидаться гостей в малом зале, не беспокойте меня по пустякам.       Джон наконец поднимает глаза и смотрит на лорда пристально, тот встречает его не менее пристальным взглядом в ответ. Серебристые глаза Августа Голдена немного фосфоресцируют в полумраке, словно впитали в себя свет народившихся лун, — это завораживает Вуда. Зрительный контакт между ними длится лишь несколько мгновений, но они кажутся Джону невообразимо долгими. Наконец гордый лорд отворачивается к камину, и его профиль освещает зарево огня, он продолжает безразлично:       — После окончания работы можете быть свободны, мистер Вуд.       Джон молчит. Он должен ответить, но, глядя на профессора, не может себя заставить открыть рот, поэтому лишь отворачивается и, скрывая волнение, хватает конверт. Он чувствует взгляд профессора на себе вновь, но не смеет поднять глаз, перекладывая письмо в ящик с ячейками. Слышит приглушенный стук сапогов по ковру, затем скрип и хлопок двери — только после этого он гулко выдыхает и расслабляется, откинувшись на спинку кресла.       Лорд Голден ушёл, а Джон вдруг осознаёт, как гулко бьётся сердце у него в груди. Это волнение вызвано страхом? Он хмурится, принимаясь за работу спешно — раньше сделает дело, раньше выберется из кабинета, где всё пахнет странным неуловимым парфюмом, похожим на аромат розы и виноградной лозы.       Откинув по ячейкам пару конвертов, Джон вскидывает голову и смотрит на ворона с прищуром.       — Я знаю, что ты следишь за мной.       Данте моргает в ответ.       — Что? Не признаешься? Это он тебя науськивает? — кивает на дверь Джон. Он, конечно, не ждёт ответа и хмыкает, продолжая работу: — Глупая птица.       — Глупый мальчишка, — передразнивает вдруг Данте голосом самого Джона.       Вуд ошарашенно таращит на него глаза. Данте наклоняет голову.       — Значит, ты разговариваешь? И голос копируешь?       Джон не знает особенностей горбатых воронов, но уверен, что имитировать голоса они точно не способны. Пусть Данте делает это неидеально, но тон птицы звучал очень похоже на его собственный голос.       Вуд смотрит на ворона некоторое время, затем, не добившись ответа, продолжает перебирать письма. Но Данте вдруг вскидывает крылья и говорит голосом, похожим на самого лорда Голдена:       — Элайса Джон Вуд — воришка и плут!       Этот голос пугает Джона — он вскакивает и пытается Данте шугнуть. Ворон громко каркает, огрызаясь в ответ.       — Не делай так, — строго говорит Вуд, сажаясь в кресло.       Он смотрит с опаской на птицу — что, если это сам Голден смеётся над ним? Но нет, Вуд уверен, что этот высокомерный лорд не может вести себя так беспечно, как это делает его ручной фамильяр.       Через время ему всё же становится любопытно, и он продолжает разговор:       — Насколько ты разумен?       Данте снова наклоняет голову и моргает.       — Что за дурость? — фыркает Джон, закатив глаза, — это просто глупая птица.       — Имею честь, — замечает Данте высокомерным голосом Августа Голдена. Голос этот звучит карикатурно, будто лорд переигрывает — это смешит Джона.       — Честные персоны не следят за другими персонами, — поддевает его Вуд, припоминая слова Жевьера: правильно называть жителей мира персоной, так как не все из них люди.       На что Данте немедленно возвращает в ответ:       — Воришка Джон Вуд!       — Я вовсе не вор!       — Врунишка Джон Вуд! — Данте весело хлопает крыльями и совсем не контролирует голос, отчего верещит, как старуха.       — Допустим, я вор, — рассуждает Джон, перебирая письма, — но я вынужден им быть. Я честен с этим обществом. — Он бросает три письма с красными печатками в ячейку, продолжая: — Никто не протягивал бедному сироте руку помощи, но у самого сироты оказались ловкие руки, — усмехается Вуд, глядя на Данте.       Тот молчит, а после вдруг вскидывает голову и кривляется высокомерным «Голденом»:       — Ха-ха-ха. Элайса Джон Вуд — воришка и плут.       — Откуда ты знаешь моё полное имя? — хмурится Джон.       Данте передразнивает его же голосом:       — Откуда ты знаешь моё имя?       Вуд вздыхает:       — Это бесполезный разговор.       Данте снова делает выпад, расправив крылья: «Ха!», но Джон игнорирует его. Тогда ворон начинает переминаться с лапы на лапу, будто приплясывая. Джон лишь закатывает глаза на его попытки привлечь внимание.       Но вскоре Вуду становится скучно:       — Прекрати за мной следить.       Данте отвечает сиплым голосом старика-пропойцы:       — Буду следить.       — Выполняешь поручение? — допытывается Вуд.       — Данте сам по себе, — говорит тем же сиплым голоском птица.       — Оно и видно — ручная зверушка, — сарказничает Джон.       — Глупый мальчишка, — огрызается сипло Данте и демонстративно поворачивается к нему хвостом, но всё же любопытно оглядывается с приоткрытым будто в улыбке клювом.       Вуд улыбается и находит компанию Данте куда интереснее его хозяина. Он встаёт, шарясь в карманах в поисках маръянки, которую сажал недавно и часть припрятал себе, подходит к жердочке: Данте демонстративно вскидывает голову, закрыв глаза, — показывает свою гордую обиду. Вуд сует ему под морду красные сушёные ягодки. Ворон распахивает один глаз, смотрит на угощение, но не собирается его брать. Тогда Вуд обходит его с другой стороны и с улыбкой подаёт угощение снова.       Помешкав, Данте тянется к лакомству, Джон разрешает съесть пару ягод, а после со смешком захлопывает ладонь и с широкой улыбкой дразнит:       — Остальное получишь, если перестанешь следить, — он тут же разворачивается и уходит, а Данте истерит, вскинув крылья:       — Жестоко! Нечестно! Вор-р-рюга! — орёт он как старуха, отчего Джон искристо смеётся, сотрясаясь в кресле.       Успокоившись, Вуд продолжает работу:       — Поделом тебе.       Данте переключается на «Голдена»:       — Кхм-кхм. Я требую подчиниться.       — Вот ещё, — усмехается Джон.       — Вы не имеете права, — также рассудительно говорит Данте голосом лорда.       Это смешит мальчишку, но он продолжает игнорировать птицу.       Через время, поняв, что попытки бессильны, Данте вскидывает крылья, затем цепляется клювом за жердочку и спускается со стойки на пол: он вальяжно шагает по ковру, разговаривая голосом лорда:       — Какая бестактность. Вам должно быть стыдно.       Джон широко улыбается, показывая белые ровные зубы и замечает:       — Ты сам виноват. Плохие вороны не получают угощения за слежку.       Тем временем Данте забирается на спинку кресла. Джон работает, не обращая на него внимания. Тогда ворон, перебирая лапками, скользит по бархатной обивке кресла, спускаясь ниже, и, оказавшись на уровне с головой Джона, наклоняется к нему и требует «своим» сиплым голосом:       — Ещё.       — Нет, — отрезает Джон, отворачиваясь.       Тогда Данте карабкается обратно, затем перелезает на другую половину кресла и так же, оказавшись на уровне Джона, просит:       — Ещё.       — Чтобы ты докладывал обо мне своему хозяину? Вот уж увольте, — отмахивается Вуд.       — Данте не рассказывает, — уверяет ворон, хлопнув крыльями.       Джон усмехается:       — Ворон Данте — врунишка и плут.       Птица возмущается и вспархивает на стол, топаясь по письмам:       — Это Элайса врунишка и плут!       — Данте! Прочь! — отмахивается Джон.       Птица перелезает на ящик с ячейками, Джон недовольно поджимает губы, глядя на него:       — Не называй это имя, — говорит он строго и добавляет тише: — Оно принадлежит не тебе.       Джон, конечно, имеет в виду то, что называть его полное первое имя могут только самые близкие, настолько близкие люди, которых Джон пока не встречал. Имя души звучит всегда особо, всегда очень интимно — это неуважительно, если кто-то использует его в светской беседе, тем более какая-то птица.       Но то, что говорит ворон дальше, поражает Джона: Данте смотрит на него внимательными чёрными глазами и произносит голосом маленького мальчика:       — Я скучал, Эйса.       Джон распахивает глаза, глядя на него:       — Что ты сказал?       По его коже бегут мурашки. Ему кажется, будто он уже слышал этот голос прежде. Но Данте молчит, и Джон тянется к маръянке, подаёт ему ягоды и просит:       — Скажи это снова.       Неужто ему показалось? Но Данте лишь наклоняет голову набок, смотрит пристально, а после вдруг каркает и становится снова беспечным, прыгая на месте, и разговаривая «своим голосом»:       — Элайса Джон Вуд — воришка и плут!       Он хватает ягодку и, вскинув голову, заглатывает её. Джон думает немного, затем высыпает горсть ягод на стол. Данте произносит голосом лорда:       — Так-то лучше.       Он принимается за угощения, а Джон следит за его трапезой, подперев рукой щеку. Быть может этот странный ворон сам придумал, как сократить его первое имя, но что тогда значила эта фраза и чей он скопировал голос?       Вуд вздыхает, продолжая работу, напоминает себе, что птица Голдена — это магический фамильяр, над которым тот наверняка мог проводить эксперименты. Его лошадь и вовсе превращается в разных животных! — недавно Николас жаловался ему, что Астерия из тигра воплотилась гахунгом — кормить её стало удобнее, но помыть не удалось.       Он перебирает письма, поглядывая на Данте: птица играется с цветными лентами на конвертах и ведёт себя как обычный беспечный ворон. Но когда Джон тянется к нему рукой, чтобы погладить, то Данте вдруг каркает на него, хочет укусить, беспокойно хлопая крыльями, а после вовсе срывается с места и садится на жердь, начиная трепетно чистить свои перья.       Джон чувствует досаду за то, что тот не дался ему, поэтому больше не дразнит ворона и завершает работу молча.

***

      Когда профессор Жевьер проходит в малую гостиную, Август Голден первым учтиво склоняет голову настолько, насколько положено его статусу в обществе. Тем самым он не только приветствует известного хранителя Кирстона, но и приносит извинения за то, что отказался посетить его званый ужин.       Грегере Жевьер, чуть сощурив темно-карие глаза, будто отметив тем самым знак лорда, правит спину и почтенно кланяется, приподняв котелок учёного над головой. Вместе с гостем в зал проходит Арчибальд Алистер и со вздохом продолжает разговор:       — Плохие вести вы принесли нашему общему дому.       — Грэм прожила славную жизнь, — отмечает профессор Жевьер, продолжая изучать Голдена, затем оглядывается на Алистера: — Я премного благодарен ей, конечно, за оказанную помощь в лечении моих детей. Грэм была отличным кадром. Но, будем честны, её жизнь была достаточно долгой. — Затем он вновь смотрит на лорда Голдена и отмечает: — Так это правда? Грэм служила вашему дому?       То, как профессор произносит фразу «вашему дому» — с долей едва уловимого раздражения, говорит о его отношении к семье Императора, а значит, и к самому Августу Голдену — это дерзко, выказывать даже малость пассивной агрессии перед лицом врага, и эта дерзость прельщает лорду: он чуть улыбается уголком рта, давая понять, что признаёт смелость Жевьера, и охотно отвечает:       — Она была моей гувернанткой — верно. Недолго.       Он хочет спросить также Арчибальда, когда тот сообщит прискорбную новость мальчику, но вовремя придерживает язык. Он не должен спрашивать о таких вещах, его самого шокирует мысль о том, что он, узнав новость, первым делом подумал о Джоне Вуде.       Август отворачивается к камину, отмечая пристальное наблюдение Жевьера — тот наверняка хочет понять, что он за фрукт и насколько они «за одно». Тем временем директор Готенгема пытается сгладить зависшее напряжение и приглашает гостя к камину.       В кабинете сидит также храмовник сир Адам Розен — единственный, кто в Готенгеме поверх огнеупорной чёрной формы носит святой крест с йеллоустоуном и белую мантию с капюшоном, который скрывает половину его лица. Его шея, как и руки, туго забинтованы белой тканью — он очень молод для своей должности, ему нет тридцати лет.       — Каменной деве известны благие деяния Уолес Грэм, она скорбит, — хрипло отмечает сир Розен.       Грегере Жозеф Жевьер учтиво кланяется в ответ, он проходит к камину, возле которого стоят кресла, но не спешит садиться. Лорд Голден также продолжает стоять у каминной полки, сложив обнаженные кисти треугольником — пальцы прижаты друг другу в мирном жесте.       — Однако, то, что вы здесь — нам подспорье, — бодро замечает Алистер, располагаясь напротив храмовника. — Так как Кирстон есть филиал Готенгема, то вам, конечно, следует ознакомиться с новым уставом, а после мы обсудим изменения в учебных делах.       В этот момент дверь в комнату распахивается, и на пороге появляется Джон Вуд — он вскидывает брови, взглянув на гостя:       — Профессор Жевьер!       — Джонатан, — кивает тот.       Август ожидал, что мальчишка не станет отчитываться перед ним о проделанной работе и уйдёт, но Вуд, конечно, игнорирует приличие. Однако, окинув взглядом присутствующих, он учтиво кланяется в приветствии, как должно прислуге, после обращает зелёные глаза сперва к нему и подходит с синим конвертом в руках — всё ясно.       Лорд Голден не скрывает недовольного вздоха — все принимают это за его высокомерный пассаж и отношение к мальчишке, но он раздражён, потому что знает: что тот несёт и что скажет:       — Я разобрал все письма, но не нашлось места для этого. Здесь указано передать из рук в руки, — мальчишка тянет синий конверт с красной печаткой с письмом от Эдварда Дида.       Август хватает конверт и, не глядя, тут же бросает в огонь, затем отворачивается, отмечая:       — Вы свободны от обязательств.       Голден замечает, как посмеивается Алистер, наблюдавший за его действиями, да и сир Розен будто улыбается в тени своего капюшона. Светлый лорд стойко остаётся ко всему безразличен.       Конечно, Вуд не уходит, а обращается сразу к профессору Жевьеру:       — Рад встрече.       Мальчишка подходит к нему, а Август невольно наблюдает за ним. Он хочет видеть, хочет знать, как тот отреагирует на новость — это глупо показывать свой интерес, но Голден попросту не способен к контролю над собой в этот момент. Он должен увидеть его чувства, не понимая, — зачем?       Джон хмурится, ведь профессор перед ним хмур тоже. Зелёные глаза мальчишки напряжены — он уже догадался, и профессор Жевьер не томит:       — Мне очень жаль, Джон. Грэм скончалась.       Вуд глотает ртом воздух, но держит эмоции при себе: он словно каменеет изнутри — он стойкий, не моргает, смотрит пристально, но взгляд его опустел.       — Это письмо от Айви. — Грегере Жевьер вытаскивает конверт из внутреннего кармана пиджака и передает мальчишке, затем сжимает крепко его плечо: — Не беспокойся, младшие дети уже расположились в приюте Дойта — им ничто не грозит.       Приняв конверт, Вуд наконец опускает взгляд и кротко кивает — кажется, он не выдержит больше, потому, сглотнув, резко отворачивается и делает шаг к двери, но застывает: понимает, что должен спросить разрешения уйти, но после мгновенного замешательства продолжает шаг и бросается за дверь.       — Ему сейчас очень непросто, — замечает Алистер вслух, но это лишнее — никто бы из присутствующих не стал возмущаться на дерзкое поведение прислуги.       Ах, эти условности. Эти глупости и манеры, в которых люди живут. Август вынужден продолжать светскую беседу, делая вид, что ему интересен разговор, но внутренний взор его обращен к Джону Вуду.       Светлый лорд напоминает себе, что ему должно быть безразлично. Но он не может привыкнуть к странному чувству, которое просыпается каждый раз в нём, когда Вуд находится рядом: чувство, что они уже знакомы, что он несомненно знает его и знает, насколько ему сейчас тяжело.

***

      Небо гремит, а за окном начинает накрапывать дождь. Окна в кабинете зама открыты — ветер дёргает занавески, Данте отсутствует. Артур проверяет, как разложены письма. В этот момент лорд Голден врывается в кабинет.       — Ваши указания исполнены верно, — замечает Артур, складывая руки за спиной.       Но его господин резок в движениях, игнорирует рапорт и спешит к столу, расстёгивая на ходу тугой ворот:       — Готовь спальню, — приказывает он.       Поклонившись, Артур исчезает, а светлый лорд садится за стол, поставив локоть на столешницу, касается указательным пальцем своего лба чуть выше бровей и закрывает глаза.       В эти мгновения Данте моргает и лорд видит полёт его глазами. Он хочет отдать приказ фамильяру, но это не нужно — Данте уже сам находит Джона Вуда на крыше.       Он садится поодаль от него под козырек дымохода и вертит головой, разглядывая мальчишку, — тот сидит под дождём, его белая рубаха промокла насквозь. Он сидит, уткнувшись в свои колени, а в руке сжимает распечатанное письмо. Дождевые струи хлещут, капли отпрыгивают от поверхности крыши, но мальчишка не дрогнет, не шевельнутся его плечи.       Эта картина задевает лорда Голдена, он хочет прекратить зрительный контакт с вороном, но мальчишка вдруг поднимает голову, откидывая мокрые волосы со лба. Он скашивает взгляд, замечая Данте. Смотрит тоскливо, его алые губы чуть приоткрыты — он не может скрыть свою боль. Он уязвим в этот момент.       Джон закрывает глаза, подставляя лицо под упругие струи, по его щекам катятся слёзы, которые скрывает дождь.       Вздохнув, Август Голден убирает руку от лба и резко поднимается на ноги. Он не должен был его таким видеть, но не смог сдержаться и теперь расплачивается за это: на выдохе лорд вдруг ощущает, как в его груди, полной странных чувств, проскальзывает призрачное шевеление — так движется змея под кожей, так оживают души.       Не может быть!       Август хватается за грудь и сжимает пальцы, впиваясь когтями в чёрную ткань. Страх парализует его, шокирует. Как глупо! — столько времени он умело справлялся с ним, а при взгляде на боль мальчишки удержать не смог.       Артур появляется вновь, чтобы отчитаться, но осознаёт тревогу господина и торопливо приближается к нему. Август оглядывается на него резко, взметнув волосы, и говорит со злобой:       — Возвращаемся в Кроунхолл.       Не мешкая больше, Артур проводит рукой линию, и в пространстве образуется складка — чёрная щель, в которую мгновенно начинает засасывать воздух, он заползает внутрь серым дымом: в кабинете дергаются шторы и разлетаются по полу письма.       Светлый лорд, продолжая сжимать ткань сюртука, шагает в портал, следом проходит Артур, и складка закрывается.       Они оказываются в холодной гостиной Кроунхолла — здесь, как и на Браасской равнине, идёт гроза, но в разы хлеще — под ней бушует море. Голден спешно поднимается на второй этаж по лестнице, дёргает руку, вытаскивая из груди меч, и бросает тот вниз с балкона. Меч ударяется о мраморный пол со звенящим грохотом. Затем Август Голден громко хлопает дверью.       Артур печален, потому что надеялся, что он ещё долго не проснётся — в последний раз тот приходил три месяца назад. Преданный слуга поднимает меч, проводит по его лезвию рукой, и надпись на нём подсвечивается, гласит: «Рыцарь смерти во имя короны», затем дворецкий переворачивает меч, читая на гравировке своё полное имя — Артур Юстас Кроунхолл.       Это имя напоминает ему те времена, когда он мог набирать в грудь сладкий воздух, когда разил врага точным движением, когда был полнокровным, живым…       Он делает выпад, рассекая мечом воздух, затем крутит и перебрасывает за своей спиной — вновь выпад, пронзающий врага, затем стойка. Он тренируется, и его па столь изящны, как и сам танец.       Наконец, встав в стойку и направив остриё меча высоко вверх, он прокручивает его и замечает, что в комнате собрались слуги.       Женщины-призраки без лиц с плывущей в дымке формой, тени, что обретают вид некогда живущих здесь людей. Мёртвые встревожены, и Артур спешит их успокоить:       — Помните, что прятаться бессмысленно — это лишь раззадорит его. Прошу, не беспокойтесь, дамы, — обращается он к призракам кухарок — те имеют больше энергии, и их туманные фигуры ярче других, — я ни за что не дам вас в обиду. Возвращайтесь в свои покои.       Призраки без лиц кланяются в реверансе и растворяются, бросившись дымкой за дверь, тени уползают следом. Гроза уходит на покой, и дождь смолкает, но не видно света лун — это огорчает. Однако Артуру ни к чему его видеть, ибо знает — он уже здесь.       Дверь комнаты едва приоткрывается. Артур встаёт в боевую стойку, смотрит на лестницу — на ней никого не видно, но слышатся шаги и звук цепей. Звук чёткий, звонкий, пронзает комнату, меняется — незримые цепи скользят по ступеням вслед за хозяином. Топот тяжелых сапог равномерный, спокойный, но вдруг смолкает. Артур знает — он стоит прямо перед ним. Незримый для глаз призрака, незримый ни для кого без света лун.       Слуга готов к битве — меч держит крепко, но вдруг раздаётся смешок, затем шаги продолжаются и цепи скользят прочь. Артур выпрямляется, ощущая, что хозяин находится далеко — ушёл во двор.       Не хочет драки? Как необычно.       Но Артур рад. С приходом своего повелителя он всегда ощущает трепет, не страх. Нет сомнений в том, что он опасен, но, быть может, тучи рассеются, и этот жестокий принц, утолив жажду, насладится ночной прогулкой, которой ему окажется достаточно, а потому вернется под утро сам? Если же нет, то Артур привычно затеет с ним бой, а пока…       — Удачной охоты, мой лорд.