Эдельвейс. Альманах времён

      На окраине Эллиаса находятся доки и швартовочный причал, а за ним Бездна.       Оливер при виде пропасти и пространства за ней, что виднеется лишь синей полосой на горизонте, ёжится от дискомфорта. Бездна начинается от краюшки Эллиаса и уходит прочь самым широким в мире каньоном до Южного плато. Она серая из-за магнитной руды в породе — по ней могут ходить лишь воздушные суда.       Бывало, в детстве Оливер подбегал к краю причала и смотрел вниз, представляя, сколько человеку падать, если он сорвётся. Сейчас он точно знает, что бедолага пролетит тринадцать миль, но сила магнитного поля разорвёт его тело быстрее, чем он коснётся земли. Отсюда название самой Бездны — никто ещё не достигал её дна.       В швартовочном доке расположены старые хибары и питейные кабачки. Здесь Эллиас не столь дружелюбен: днём тихо, но ночью пропойцы громят заведения и играют в карты.       Оливер, как член приличного общества, не бывал здесь ночью, а днём захаживал изредка за спиной Вуда.       Сейчас он тоже не отстаёт от друга и, поправляя монокль, осматривает скудный пейзаж: брусчатка под ногами осела, и сквозь щели ботинки мажет серая грязь; вывески на зданиях стёрлись, а сами строения готовы развалиться из-за гниющей древесины внутри. Единственный фонарь над дверьми паба разбит, и осколки пимея готовы в любой момент вспыхнуть. А за домиками возвышаются ржавые клешни подъёмных кранов и балки разобранного склада.       Этот кирпичный склад есть пристанище Троя Мелфица и его банды.       Сам Трой уже поджидает их:       — А вот и наша лесная фея! — он разводит руки с ухмылкой, и полы широкого плаща тянутся в стороны. — И твоя ручная обезьянка здесь. — Он кивает на Оливера — тот поджимает губы.       Трой всего на лето его старше — ему семнадцать, но выглядит он как здоровый мужчина: высокий и широкоплечий. Такому парню самое место на службе у констебля.       Оливер подмечает, что Мелфиц, всё время задирающий сирот, во всём старается быть похож на Джона: тоже носит плащ, имеет сторонников и кличет себя вожаком своей стаи. Даже цвет волос у них схож, но Мелфиц носит короткую стрижку, и его волосы топорщатся на затылке, словно хохолок кворки.       Джон останавливается, окидывает взглядом склад и находит на этажах нескольких ребят. Игорный кабачок закрыт: оттуда не слышно звуков. Осмотревшись, он вперяет взгляд в ухмылку Троя.       — Мне нужен Сэм. Он возвращается домой.       Прихвостни Мелфица появляются возле него: рыжий Салли и Чернохвост — оба смеются и дразнят в ответ:       — Вы слышали? За Сэмом пришла мамочка!       — Ему пора домой!       Оливер хмурится. Джон не реагирует на задир и смотрит только на Троя. Тот вздёргивает подбородок:       — Мы никого не принуждаем садиться с нами за один стол. Он сам пришёл. — Мелфиц жмёт плечами. — Верно, Сэм?       Появляется виновник: он стоит на балкончике игорного паба и, опустив голову, строго просит:       — Уходи.       Его тихая реплика веселит прихвостней Троя. Джон сжимает кулаки. Оливер смотрит на Сэма.       Он статный парень и выделяется среди прочих: держит спину прямо, как Джон. Они с Оливером однолетки и во многом схожи: у Сэма, как и у Жевьера, чёрные волосы. Но в его кудрях заметна совершенно белая прядь у правого виска — она выдаёт в нём присутствие къярийской крови. Сэм всегда прикрывает волосы справа чёрной шляпой, за алой ленточкой которой заложены тузы. Но сейчас его шляпа испачкана в грязи, как и рубаха в чёрно-белую полоску и брюки: очевидно, он дрался.       Когда Сэм решается взглянуть на Джона, то на его красивом лице заметен свежий фингал, а нижняя губа разбита и кровит, но парень лишь утирает её запястьем и молчит.       Джон говорит первым:       — Идём.       Трой вмешивается:       — Он никуда не пойдёт, пока не отработает долг.       Джон отвечает:       — Я верну его долг.       Сэм возражает:       — Нет!       Он спускается по ступеням, не сводит взгляд с Вуда. Его совсем чёрные миндалевидные глаза прожигают насквозь:       — Я сам пришёл. Это моё решение. Уходи.       Джон делает вдох и будто каменеет изнутри. Оливер уверен, что тот едва сдерживает гнев, — настолько раздражённым он никогда не видел друга.       — Видишь, принцесса? Ха. Даже среди вашей грязной своры есть джентльмены. — Говорит Трой, потирая запястья.       Его костяшки красные. Нет сомнений, что это он ударил Сэма, а теперь спокойно наблюдает за конфликтом сирот.       — Похоже, вы, м’сьё, пытаетесь очернить тех, кто лучше вас, — невольно замечает Оливер.       Трой щетинится, как зверь:       — Кто давал твоей шавке право говорить?!       Жевьер возмущён, но Джон оборачивается и строго просит:       — Молчи.       Его взгляд холоден. Выдохнув, Оливер отступает на шаг. Нет сомнений, что они стоят на пороге драки, и как бы он сам не стал её причиной. Его злит, что он не может быть мужчиной, как они, и позволить себе хоть толику агрессии и злобы.       Джон смиряет Сэма тяжёлым взглядом:       — Я просил тебя.       — А я не обязан слушать.       Трой вскидывает голову и хлопает в ладоши. Он сидит на бочках в окружении своих ребят, и те, как по команде, начинают смеяться. Кажется, дай им волю, и они выполнят любой приказ, как послушные болванчики.       — Он должен нам десять крон! Ты так легко не отделаешься, Джон. Плати сам, или он остаётся с нами.       Парни начинают глумливо улюлюкать. Сэм ниже опускает голову, прикрывая лицо волосами.       — Не бойся, мы его не обидим, — смеётся Салли.       — Да! Будет тыквой для битья, — подначивает Чернохвост.       Трой улыбается и, вскинув брови, замечает:       — А может быть, твоя сестрица согласится потанцевать со мной в уплату долга? А? — заметив взгляд Сэма, он глумливо добавляет: — В моей постели.       Оливер теряет терпение:       — Да как ты смеешь!..       Но его перебивает высокий девичий голос из-за спины:       — Я не танцую, Трой. Особенно с такими жалкими уродами, как ты.       Все оглядываются и замечают Мэри, а рядом с ним Айви.       Сэм и Айви родились близняшками, и их лица во многом похожи. Но белая прядь на голове сестры начинается с левого виска и заплетена с волосами в две косицы до груди.       Она скрещивает руки и смотрит с вызовом на свору парней впереди. Буквально только что Мэри забрал её из пекарни: её фартук и платье до сих пор в муке, на голове белая косынка, но Айви всё равно выглядит достойной леди. Оливер приветствует её, склонив голову, тогда как другие мальчишки не шелохнутся.       — Ну, и сколько тебе продул в карты мой несносный братец?       — Достаточно, — вскидывается Трой.       — Тогда я отплачу этим. — Айви щёлкает пальцами, подбрасывая монетку, и на мгновение её золотой блеск озаряет всех присутствующих.       Мэри удивлённо вскидывает брови и чешет висок. Это ведь корона! Настоящая золотая корона.       Единственный, кому плевать, — Джон. Он смотрит на Сэма и явно раздражён.       Айви продолжает:       — Но видишь ли, цена этой монеты слишком высока, а потому я возьму на сдачу твоё слово: ты оставишь нас в покое. Никто из наших не ходит в доки, а вы, — она обращается к банде Троя, — не смейте появляться у ворот Грэм! Помните, что она не простая старуха, и за нарушенное слово вы поплатитесь кровью.       Оливер слышал, что Грэм в самом деле ведьма и не хуже магиков оберегает свой дом, но подтверждений этому нет. Однако шайка Троя не смеет возражать словам девушки.       Кажется, растерянным до сих пор остаётся лишь Сэм. Он говорит сестре:       — Я могу разобраться сам.       — Не можешь, — отвечает она, не удостоив его взглядом.       — По рукам. — Трой смотрит на Джона. — Но держишь ли ты сам своё слово? Мне докладывали, что твой чокнутый къяриец здесь тоже шляется. Может быть, эта белая тварь и сейчас где-то прячется? — Трой оглядывается на стальные балки, но нигде не видно движений, затем он вновь смотрит на них: — Проваливайте с моей территории, крысы!       Вуд отвечает стойко:       — Мы ещё встретимся.       Он хватает Сэма под локоть и тащит от доков. Айви бросает монетку — Трой её ловит. Сироты уходят так спешно, что Оливер едва поспевает за ними. Он оглядывается, потому что Трой и его шайка вновь смеются им вслед:       — Жду с нетерпением, Вуд!       — Потанцуем! Потанцуем! — поддакивает Чернохвост, они с Салли начинают кривляться.       Сэм пытается вырваться, но как только все сворачивают за угол, Джон сам припечатывает его к стене и обрушивает свой гнев:       — Я тебя предупреждал!       — Я не собирался! Всё было под контролем!..       — Я говорил тебе больше не совать свой нос…       — …если бы ты не вмешался…       — Не смей мне перечить!       Он тыкает в его грудь пальцем, и Сэм отшатывается со злобой:       — Ты даже не хочешь меня слушать! — он толкает Джона, но тот остаётся на месте, едва пошатнувшись. — Ты только и делаешь, что отдаёшь мне приказы. Но мне нужен друг, а не отец!       Джон хватает Сэма за ворот и, подтянув к себе, восклицает:       — Так будь мне другом!       Когда Сэм оказывается с Джоном лицом к лицу, то моментально сникает и дышит, как раненый зверь. Джон повторяет строго:       — Будь мне другом, Сэм.       Преодолев замешательство, Сэмюэл отпихивает его и отворачивается. Вмешивается Айви:       — Пойми, что ты подводишь всех. Джон несёт за нас ответственность.       — А я не просил, чтобы меня защищали! — огрызается Сэм и, взглянув на Джона, добавляет тише: — Тем более он.       Мальчишка уходит. Джон тяжело вздыхает. Айви скрещивает руки на груди:       — Я поговорю с ним…       — Нет. Это наше дело, — он смиряет свой пыл и смотрит на неё. — Откуда у тебя деньги?       — Это не мои.       — Украла, сестрица? Даёшь! — восхищается Мэри, поднимая кулачок, чтобы она ударила по нему, но Айви воротит нос.       — А могу поинтересоваться, как?.. — любопытствует Оливер.       Айви наконец улыбается, пожимая плечами:       — Легко пришли — легко ушли. Какой-то чудак заглядывал в нашу пекарню утром, сделал заказ на пару коликов, а потом вдруг бросил мне корону, говорит: на удачу.       — Везёт же, — жмурится Мэри, — но такую сумму проср…       Джон смиряет его взглядом, и тот прикусывает язык.       — Возвращайтесь к работе. Я поговорю с Сэмом, — бросает он и уходит. Но, пройдя несколько шагов, говорит Оливеру: — Встретимся ночью на крыше.       Жевьер поправляет монокль с улыбкой:       — Как скажете, м’сьё.       — Идём, Мэри. У меня лавка осталась открыта.       — А куда делся толстяк Билл? — поспевая за Айви, справляется горбун.       — С женой и детьми поехали на гостины.       Сироты уходят, но Айви оглядывается на Оливера:       — Эй! Идём с нами. Проводим тебя до дома.       — Я не нуждаюсь в помощи, мадам.       Оливер, конечно, радостно бежит за ними, надеясь на хороший разговор по пути.       — Ой, только не называй меня так больше, ладно?       Дети уходят, а солнце над Эллиасом бросает обитель зенита, и время уж близится к вечеру…

***

      Дом Грэм пустует, и тишина в нём стоит вязкая, как пыльная взвесь в воздухе под лучами солнца. За Джоном со скрипом закрывается дверь. Он вдыхает запах ещё сырых трав и понимает, какие пучки можно перевесить, а что следует оставить под крышей.       Но не работа занимает ум: он знает, что Сэм здесь и наверняка прячется в комнате Айви.       Она, как и Джон, обладательница собственной комнатки на втором этаже. Её апартаменты многим больше и имеют две двухъярусные кровати, потому что малыши спят с ней.       Грэм полагала, что если девочек в её доме будет больше, то им понадобится личное пространство, поэтому отдала свою комнату. Но Айви единственная девушка в приюте. Её нахождение здесь большая редкость — обычно всех безродных девочек отдают в храм Солнца. Но мать, бросившая Айви и Сэма, не решилась разделить их судьбы — только за это, пожалуй, они ей благодарны.       Джон бросает плащ на крюк в прихожей, проходит в зал и заглядывает за жёлтую занавеску — там в своём уголке спит Грэм. Старушка замотана в чёрное покрывало, из-под которого выглядывает подол её лилового платья и носки туфель.       С тяжёлым сердцем Джон уходит на кухню — там, порывшись в шкафчике, он достаёт пару банок и чашку. Размяв два молодых корешка и листья живтравы, мешает их с жиром, пока не образуется светло-зелёная мазь. Подхватив чашку, он поднимается по лестнице, стараясь не наступать на игрушки, раскиданные на балкончике второго этажа над общей гостиной.       Джон заходит в комнату Айви, и Сэм дёргается, оглядываясь на него. Он собирал вещи. Вуд не обращает на это внимания:       — Сядь.       Сэм тяжело дышит, смотрит волком, но выполняет просьбу. Он тут же сутулит плечи и отворачивается, не желая смотреть на друга.       Вуд проходит мимо чемодана и хватает его ручку — вся одежда валится на пол, а он, не поведя и бровью, идёт дальше. Джон садится рядом с Сэмом — тот на него не смотрит, тогда он хватает его подбородок и насильно разворачивает к себе.       Встретившись взглядом с зелёными глазами, Сэм вновь робеет перед их красотой. Джон смотрит на него печально, но не осуждает. Затем, набрав пальцами мазь, прикасается ими к скуле Сэма — тот шипит, но не пытается вырваться из рук Джона, пока он его лечит. Намазав полоску под глазом, Вуд тянется к его нижней губе. Та нежность, с которой он её оглаживает, чтобы нанести мазь, кажется Сэму невыносимой. Он отворачивается резко:       — Хватит.       Джон хмурится, убирая чашку. Он растерян, не понимает, в чём дело, ведь они были с Сэмом друзьями. Теперь всё изменилось. Сперва Сэм возненавидел Оливера, обвиняя его в том, что тот забирает драгоценное время у Вуда, затем с каждым годом всё больше отбивался от рук. Джон больше не узнаёт в нём того мальчишку, с которым они воровали яблоки, и не понимает, в чём виноват перед ним.       — Ты меня ненавидишь, — говорит он. — Ты хочешь уйти. Ты знаешь, что я не буду держать. Но прежде объясни: в чём дело? Я должен знать.       Сэм горько усмехается и ниже опускает голову — это раздражает Вуда больше. Он поражается такой наглости, будто тот издевается над его попытками вновь восстановить их дружбу.       — Может быть, компания Троя стала тебе приятнее, и ты готов спустить весь заработок на них?       — Нет! Ты знаешь, что это не так.       Сэм соскакивает с места, но Джон строго просит:       — Сядь.       Закусив губу, мальчишка повинуется и наконец смотрит в лицо другу — тот хмур и полон досады.       Прикрыв глаза, Сэм вздыхает. Как просто было, когда они были детьми. Он вновь смотрит на Джона, и в его взгляде больше нет уязвимости и страха. Этот откровенный и трепетный взгляд Вуд искренне не понимает, и его растерянность вызывает на губах Сэма улыбку.       — Ты прав. Я ненавижу тебя. Только в этом нет твоей вины.       Сэм становится печальным. Он смотрит на губы друга, на его шею, путается взглядом в тонких прядях русых волос, и сердце в его груди заводит тот тяжёлый ноющий бой, который причиняет ему боль, с которой он засыпает и просыпается каждое утро.       Сэм отворачивается, произносит отрешённо:       — Если бы я мог, я бы всё сделал, чтобы держаться от тебя подальше.       Джон сглатывает — ему больно это слышать, но он терпит. Среди всех детей Грэм только Сэм отвернулся от него, и это более обидно, чем он предполагал.       — Что касается Троя, то я выиграл у него в карты.       Джон смотрит недоверчиво. Сэм усмехается:       — Да, я выиграл. Я просчитал ходы, но Мелфиц меня подставил.       Сэм бросает на пол карту и наступает на неё носком ботинка.       — Он часто говорил, что с моим талантом я могу заработать много денег.       — И ты ему поверил?       — Нет. Поэтому играл с ним. Я был хитрее. В одном только ошибся — ему нужен не я, а ты. Он хочет залезть тебе под шкуру. Ты его персональное бельмо на глазу.       — Я сам разберусь с Троем — это моё дело.       — Меня это касается тоже, — возмущается Сэм.       Джон мотает головой:       — Не понимаю. Ты говоришь, что ненавидишь меня, но тебя заботит судьба дома. Скажи честно, Сэм, какое тебе дело, чем грозит мне Трой?       В ответ он смотрит поражённо и качает головой.       — Ты идиот, Эйса.       Сэм мгновенно сокращает расстояние меж их лицами и целует Джона. Поцелуй смазанный: губы касаются щеки, но доли секунд хватает, чтобы Вуд вскочил на ноги, как ошпаренный, и попятился прочь. Его глаза ширятся в изумлении, а Сэм лишь печально усмехается:       — Поэтому…       Он опускает голову:       — Столько лет я ждал, что ты заметишь. Я ждал чего-нибудь. Любой твой взгляд или прикосновение дарили мне надежду. Я верил, что однажды ты поймёшь. Но с каждым годом, — он улыбается шире, — я понимал, что это безнадёжно. — Сэм смотрит на ошарашенного Вуда: — Ты безнадёжен, Эйса.       Он поднимается на ноги:       — Я ждал, что тебя хоть кто-нибудь заинтересует — девушка? Прекрасно! — и это бы избавило меня от муки, но ты слеп и до женской красоты, и до мужской. В тебе нет ни капли заинтересованности другими людьми. Ты точно Грэм, только без юбки, — сух внутри и печёшься лишь о своём доме; даёшь нам приказы — и да, святая Бездна! — мы живём неплохо: у нас есть еда и деньги тоже! Но ты сам, Эйса? Ты хуже тупой кворки! — Сэм спрашивает с вызовом: — Неужели ты не можешь любить, как мужчина?       Джон смотрит на него с укором, а после отворачивается от колких глаз. Сэм усмехается.       — Вижу, что не понимаешь. Может быть, я зря думаю, что ты мудрее и сильнее всех нас? В тебе нет тех мучительных желаний, которые живут во мне.       — Значит, из-за этих своих… желаний ты хочешь покинуть наш дом?       — Да взгляни же на меня! — Я не могу быть частью твоего дома! Мне больно. Я люблю тебя, и я ненавижу тебя за это. Ведь если бы ты знал, что я испытываю, то мог бы мои чувства отвергнуть, но ты на это не способен…       В тишине слышно, как за пару кварталов от дома Грэм лают уличные псы. Джон, скрестив руки, смотрит в стену и не выказывает чувств. Сэм прав — он не может понять его, и лишь возмущается порушенной дружбой.       Сэм стоит уже возле двери, бьёт ладонью по стене и оглядывается на Джона. Его голос печален:       — Я лишь надеюсь… Я надеюсь, что однажды ты окажешься на моём месте. Однажды кто-то ранит твоё сердце так же, как ты ранил моё. И ты почувствуешь эту боль. Эйса, я надеюсь, что ты полюбишь кого-нибудь столь сильно… Мне очень жаль, что я полюбил тебя.       Стиснув зубы, Джон хмурится и, выдохнув, причиняет боль:       — Мне тоже…       Сэм задыхается и наконец испытывает облегчение. Его глаза увлажняются, но слёзы пройдут, как летний дождь. Они прольются неукротимо, а после ему непременно станет легче, и в сером небе вновь появятся лучи тёплого солнца.       Сэм ушёл, а Джон стоит скалой, ведь вихрь чувств в нём не знает способа уняться. Он хочет всё крушить и не поймёт, отчего в нём столько буйства? Как ему склеить чашу дружбы, когда она вот так разбита? Он безутешен. Он хочет в лес — только там найдёт спасение. Но лес его дурманит, и вряд ли он вернётся скоро.       Джон мечется по комнате. Должно же быть хоть что-то, что сможет занять его до ночи? Он вспоминает о просьбе старика Ваннхаленна и вырывается из дома. Идёт быстрым шагом к конюшне, лишь бы не думать, не чувствовать — всё это лишнее. Он решит, что делать с этим, после.

***

      Конюшня Ваннхаллена расположена прямо в его доме рядом с торговой лавкой под жилыми комнатами второго этажа. Джон часто слышал, что летом жить в доме старика становится невыносимо из-за вони. Но Вилле настолько любит своих лошадей, что ни за что не отправит их за город.       Его любовь к своим питомцам удивительна в век Прогресса: в больших городах предпочитают заменить живую лошадь механической или вовсе используют кареты-самокаты с ядром фосфомида внутри. Но старик почитает жизнь и даже к своим товарам относится с заботой — он уверен, что его механизмы становятся живыми под воздействием этого удивительного зелёного кристалла.       Джон заходит в лавку Ваннхаллена под звон колокольчиков и видит за прилавком Патрика — тот строит кислую мину, но Вуду нет до этого дела.       — Мне нужен ключ от конюшни.       — Чтобы ты угнал лошадь?       Патрик Ваннхаллен похож на шкаф с крохотным подносом в руках, на котором лежат запчасти новенького механизма. Джон изучает его бесстрастным взглядом — Патрик смотрит в ответ с укором.       Наигравшись в гляделки, Ваннхаллен младший сдаётся и бросает ключ на прилавок, затем смачно сплёвывает в сторону, показывая свое отношение к Джону.       Вуд забирает ключ, не спуская взгляда с Патрика. Он бы охотно врезал ему, да только не хочет портить настроение его старику.       В конюшне не прибрано: жёлтая солома разбросана на полу и даже кучками висит на балках под потолком. Джон проходит мимо жеребцов, и те активно машут мордами и роют землю — ждут, когда их выпустят играть во двор. Вуд печально улыбается не в силах развеять их скуку — он пришёл к их матушке.       Тильда лежит в углу в своём стойбище. У неё больше нет сил подняться на ноги, и она лишь удивлённо поднимает морду, глядя на Джона печальными глазами.       — Здравствуй.       Эту кобылу коричневой масти в белую крапинку старик привёз из Белтейна. Она служила ему верно много лет, но недавно колено её подвело, и больше Тильда не способна брать на себя груз.       Джон гладит кобылу по морде, утешает её и сам приводит нервы в порядок. Он любит лошадей, и они слушаются его. Поэтому Тильда поддаётся на уговоры и позволяет взглянуть на свою ногу. Размотав повязки, Вуд понимает, что колено не зажило, и ни одна мазь не восстановит порванные связки.       Он должен сказать об этом Ваннхаллену и оставить Тильду, но продолжает сидеть на месте. С одной стороны, он знает, как поступить правильно; с другой — не хочет видеть чужой боли. Он утыкается лбом в морду лошади и тихо просит:       — Знаешь, я кое-что сделаю. Только давай мы договоримся, что сохраним это в тайне? Ты ведь никому не расскажешь?       Тильда фыркает в ответ. Джон кладёт руку на больное колено кобылы, и под его ладонью появляется зелёный свет. Через мгновение, точно ужаленная, Тильда вскакивает на ноги и становится беспокойной. Джон тянется её утешить.       — Тише…       Он дал ей слишком много энергии и боится, что мог причинить боль. Но, осматривая колено, не видит проблем — Тильда держит ногу как прежде. Однако Джон этому не рад.       С тяжёлым сердцем он уходит из конюшни. Его способности — это дар: он может исцелять, но в тоже время — это яд. Он знает, на что способен, и ни за что не раскроет своей ужасной тайны, поэтому сторонится любых разговоров о магии.       Но время идёт, и его «особенности» скрывать становится сложнее…

***

      Вернувшись в дом, Джон чует запах с кухни: Айви готовит на всех ужин. Сегодня дети будут есть суп. Он вовремя вспоминает о свёртке солёного мяса, припрятанного в кармане, и отдаёт ей — девушка бросает благодарный и печальный взгляд.       — Ты снова откажешься от ужина?       — Я поел у Оливера, — врёт Джон, выглядывая через оконце в общий зал, где малыши возятся с деревянными игрушками, а Мэри учит Тилли играть в камешки.       — Ты виделась с Сэмом? — спрашивает Джон, не решаясь взглянуть Айви в глаза.       — Нет. Но, полагаю, к ужину он не вернётся. Ему сейчас трудно, Эйса. Оставь его.       Джон хмурится, помогая ей резать овощи. Наконец его осеняет неприятная правда, и он смотрит на Айви поражённо:       — Ты знала.       Она, пробежавшись по Джону взглядом, отворачивается:       — О его чувствах к тебе? Ещё бы. Я знала об этом задолго до того, как он всё понял. Ведь он смотрит на тебя так же жадно, как я смотрела когда-то.       От этой правды Джон чувствует себя в ловушке, будто все вокруг сговорились против него.       — Ты..?       — Уже прошло. Не обижайся. Ты, конечно, милый. Но любить камень невозможно — быстро надоест.       Айви улыбается, пожимая плечами. Джон вздыхает от досады.       — Не понимаю.       — Некоторые взрослеют дольше. Я рада, что ты остаёшься ребёнком, хоть и непомерно взрослым.       Айви улыбается себе под нос, помешивая черпаком суп. За стенку заглядывает Мэри, прерывая тишину между ними:       — Грэм проснулась.       Джон сразу бросается к ней, игнорируя взгляды ребятни, заходит за занавеску и плотно прикрывает за собой.       О том, что Грэм проснулась, говорит лишь одно движение: её кресло равномерно покачивается с тихим скрипом. Джон приседает у её колен, всматриваясь в закутанный силуэт. Одна её морщинистая рука с янтарным перстнем лежит на юбке. Джона посещает соблазн помочь ей...       Он тянет свою руку, готовясь проявить зелёную искру, но Грэм произносит низким голосом:       — Нет. Оставь себе. Тебе ещё пригодится энергия.       Джон оглядывается, надеясь, что её никто больше не слышал. Наконец Грэм показывает бледный глаз из-под чёрного покрывала — в этом глазу нет зрачка, он слеп, но Джон знает, что она его видит.       — Ты передал Жевьеру моё письмо?       Он укоряется, вспоминая, что забыл об этом.       — Я буду у Оливера этой ночью и передам через него.       — Ночью, — гнусавит эхом Грэм. — Хорошо. Сегодня хорошая ночь…       Джон молчит. В последнее время он не понимает Грэм, будто старушка общается не только с ним. Он вновь оглядывается на занавески, не оставляя попыток поделиться своей силой. Но Грэм убирает руку и тихо смеётся.       — Уже поздно, мальчик.       Одной рукой она срывает с себя покрывало, другая рука лежит на ручке кресла, а две короткие руки, что были спрятаны, продолжают вязать узор, пощёлкивая спицами.       Грэм паучиха и много лет скрывает это. Быть пауком позорно для къярийца. Как у людей рождаются дети с изъянами, так и у къярийцев появляется неказистое потомство: магическая мутация даёт сбой в особо низких родах, поэтому на свет появляются дети с шестью конечностями или безглазые. И пусть они сохраняют за собой способности к магии, к ним родные относятся хуже, чем к полукровкам.       Но не это главное — лицо Грэм безобразно: оно похоже на маску, по которой рассыпаны чёрные пятна, — это последняя стадия смерти къярийца, когда он не в силах поглощать энергию и чёрная кровь внутри сворачивается и проступает на коже синяками.       — Смерть дышит мне в затылок.       — Но…       — Оставь меня, дитя. Пора на покой.       Джон отворачивается, пристыженный. Это он поддерживал последние месяцы жизнь внутри Грэм своей странной магией. Но теперь, когда он понимает, что её смерть неизбежна, отчаянье захлёстывает его не хуже плети по плечам. Он сглатывает и чувствует боль — всё это несправедливо.       Грэм будто читает его мысли:       — Я прожила хорошую жизнь, — она улыбается, — познакомилась с тобой. Ты сам вряд ли знаешь, кто ты, и как мне радостно с тобою быть в последние дни жизни…       — О чём ты? — Джон берёт её сухую руку в свою, шепчет: — Пожалуйста, скажи, что ты знаешь?       Но Грэм впадает в беспамятство — бросает спицы и, задрав голову, повторяет практически беззвучно:       — Твою мать зовут Элайса… твою мать зовут Элайса…       Джон гладит её руку, стараясь утешить. Он знает, что не стоит тревожить разум старушки, ведь он слишком ослаб и в любой момент она может потерять сознание. Потому он сдаётся, не пытаясь больше узнать о себе правды.       Кто он? Ему известно лишь имя матери. Старуха Грэм никогда не говорила с ним о его семье. Она твердила лишь, что он ребёнок леса и Эллиас его родной дом.       Измученный вопросами, Джон кладёт голову на колени Грэм. Он не боится её уродства или изъянов, ведь она ему ближе всех: она учила его собирать лесные травы, делать настойки и мази; она гуляла с ним по горам и показывала «паучьи тропы». Только он знает её особенности, а она знает многое о нём, и вместе они благоразумно молчат об общих тайнах.       Сухая ладонь путается в русых прядях, и Грэм — его единственная мать — оглаживает Джону голову, как в детстве, отчего тоскливое и тяжёлое чувство разрывает его изнутри.       Я так не хочу, чтобы ты уходила. Ты нужна мне, — проносится в его мыслях. Но он не может сказать это вслух.       Грэм гладит его волосы и улыбается, повторяя неизменно:       — Сегодня хорошая ночь.