Эдельвейс. Альманах времён

      Эллиас спит. Белокаменный провинциальный город на краю Бездны. Когда-то в нём был самый крупный порт в Соединённом Королевстве (Юнити), но теперь торговые суда уходят прочь к Мирному мысу, а оттуда, гружённые магнитной рудой и медью, поезда направляются в столицу Юнити — Белтейн, и потому некогда прекрасный и богатый Эллиас ныне обветшал и запустел.       Давно уж прекратилась добыча фосфомидной руды в его шахтах; молодёжь, взрослея, уезжает прочь в поисках лучшей жизни. Остаются здесь только старики да несколько зажиточных семей, что представляют скудную элиту, и беспризорники, известные на всю округу, — сироты из приюта старой Грэм.       По серой брусчатке центральной улицы стелется белёсая дымка, её пугают коричневые ботинки с подбитыми медью носами. С каждым шагом ударяясь о камни эти ботинки издают звон, и те немногие горожане, которые проснулись до рассвета, с улыбкой открывают ставни, чтобы встретить силуэт, идущий сквозь туман.       Образ путника похож на тень: полы тёмно-зелёного плаща разгоняют сизую дымку; длинные русые волосы ниже плеч пропитались влагой и кажутся тёмными. В его большой корзине склянки, посуда с отварами, ростками цветов и свечами.       Этот юноша — отрада Эллиаса, ведь с его появлением наступает новый день. Следом за его спиной из-за Белых гор пробиваются первые лучи солнца, которые спешно отпугивают туман, и селяне охотно выходят на улицу, приветствуя друг друга.       — Доброе утро, Джон!       — Доброе утро, миссис Грей.       — А! Джон! Загляни-ка сегодня в конюшню. Моя старушка Тильда совсем захворала.       — Хорошо, мистер Ваннхаллен.       — Эй, парень! Как поживает наша Грэм? Вчера я не видел её на празднике.       — С ней всё в порядке.       — А скажи-ка, приятель, нарвал ли ты остролист для старика?       — Ты много куришь, Гном.       Старик с поредевшими зубами смеётся. Он получил такое прозвище из-за шляпы-конуса и отсутствия ног: передвигается боевой ветеран на деревянной телеге с колёсами. Джон отдаёт миссис Грей настойку от кашля, получает в обмен пару коликов, бросает старику Ваннхаллену свёрток с затвердевшей смолой, затем разворачивается к Гному и дает ему пресловутый остролист — на вкус он хуже табака, зато растёт всюду. Старик в ответ улыбается — расплатиться ему нечем. Он спрашивает снова:       — Скажи честно, парень, как она? Я давно не видел её на свежем воздухе. Мне самому осталось немного, но хотелось бы знать, когда подруга детства отважится пойти на тот свет.       — И ты, как знатный кавалер, пойдёшь её провожать? — усмехается Джон.       Старик кивает:       — Ты ещё юн, Вуд. Тебе неведомо притяжение смерти. О-о-о… В последние годы она очень ревнива, и каждый день приходится отбивать у неё силой.       Джон приседает рядом с бродягой и кладёт медяк в нагрудный карман его старой гвардейской куртки.       — Нет, Гном, — тебе просто нужно меньше курить. — Он улыбается старику: — Я позабочусь о Грэм.       Уолес Грэм действительно плоха в последнее время. Она — единственная мать всех сирот — не чувствует больше ни тепло, ни холод. Покачиваясь в кресле у камина, Грэм крепко спит, лишь вечерами просыпаясь, чтобы отдать Джону указаний.       Сегодня она просила передать Грегере Жевьеру своё письмо. Джон спрятал конверт во внутреннем кармане, прочесть его сам не решился: он и без того знает, о чём будет прошение старушки к профессору, и чувствует груз ответственности за свой дом, позаботиться о котором она больше не в силах.       Что будет после её смерти? Парень несёт свою корзину на центральную площадь, где раскинулся рынок. Он размышляет по пути о мрачных перспективах, но сходится в одном — для него всё неизменно. Он заботился о своей стае с малых лет. Пусть у приюта Грэм появится новая «крыша», но только его сироты знают вожаком.       К обеду Джон продаёт все лечебные настойки, меняет пустые склянки на куски кожи и ткани — Айви просила достать материал для заплаток в одежде. На счету каждый колик, потому он старается сбить цену.       Некоторые горожане Вуда не любят: Патрик гонит его от своего стола с механическими игрушками, Кривая Джек не выносит появления уличной крысы вблизи своих фруктов — оба они не раз были одурачены обаятельной улыбкой и проворными руками. Каким бы доброжелательным ни казался Джон Вуд — в первую очередь он вор.       — Бессовестный мальчишка! Поди прочь от моих яблок! — кричит старуха Джек.       В ответ Джон невинно вскидывает руки, уходит от прилавка, затем, нащупав краденое яблоко в кармане, ловко подкидывает его в воздухе и бросает в сторону фонарного столба — там стоит Мэри. Темнокожий горбун привычно ловит свой завтрак, не отрываясь от газет. Сиротские дети за работой в городе не ведут бесед — все разговоры и делёжка трофеев их ждёт вечером вблизи закоптившегося камина, но днём никто не осмелится мешать друг другу без причины.       Джон идёт дальше, впереди уж виден Кирстон — школа и поместье профессора Жевьера. Блики от лучей солнца играют на её стеклянной крыше, где расположен большой учебный зал: там в четыре ряда стоят парты, чёрные доски исписаны мелком, а в центре расположен механический макет солнечной системы.       Джон улыбается, припоминая уроки профессора Жевьера, которые так старательно записывал в свой дневник угольным карандашом. Профессор не подозревал, что в его класс затесался ещё один ученик: сиротским детям не положено учиться в школе — никто не в состоянии оплатить их образование. Но Джон воришка и украл знания сам.       С другой стороны от учебного класса находится жилая половина дома — там расположен двор и персиковый сад, колодец с механической рулеткой, круглые ступени холла, над ними красный фонарь и окно в кабинет профессора. А сбоку, где Кирстон порос плющом и мхом, находится окно милого сердцу друга. Оливер наконец вернулся из Дидолы. Джон криво улыбается и спешит с опустевшей корзиной в его дом, но слышит позади знакомый голос:       — Мистер Вуд!       Это Нэни — домоправительница Кирстона. Она раскраснелась и запыхтела оттого, что тащит большую корзину со свежей лейпой. При каждом шаге её тучное тело шатается из стороны в сторону, и выглядит кухарка в белом чепце как старая кворка. Джон, конечно, спешит на помощь и подхватывает корзину с другой стороны.       Нэни радостно приветствует его, отдавая свою ношу:       — Как хорошо, что вы оказались здесь! Поможете Нэни дотащить эту безобразно тяжёлую корзину — пришлось взять столько свежих булочек с собой! — отдышавшись, домоправительница сообщает Джону, протирая платком взмокший лоб: — Сегодня у профессора Жевьера званый ужин. А Нэни сообщили об этом только с утра!       — Вот как? Скажите, Нэни, как Оливер? Он вчера вернулся?       — О, что вы! Юный мастер приехал к самому полднику и, не взяв ни крошки с собой, тут же отправился в город. Он сбил ноги в ваших поисках — всё было безуспешно. Где вы пропадали, мистер Вуд? Вас не видели на празднике. Мастер Оливер был так взволнован!       — Я был в лесу, Нэни.       — О, ну конечно. Собирали травы! Как радостно, что Грэм всему вас научила. Ваши настойки до сих пор помогают маленькой Китти справиться с кашлем. Тьфу-тьфу-тьфу! Лишь бы не сглазить! Так давно она у нас не болела.       Джон старается слушать домоправительницу, но его разбирает нетерпение:       — Нэни, Оливер — он сказал, в чём дело?       — О, что вы! Откуда Нэни знать? Пойдите сразу же к нему! Уверена, юный мастер и профессор Жевьер с удовольствием вас примут. Но нет-нет, не торопитесь — сперва помогите Нэни с корзиной.       Джон усмехается, он бы всё оставил и помчался к Оливеру на всех парах, но Нэни, конечно, нужна помощь. Старая домоправительница дома Жевьеров всегда учтива, потому обращается к нему только: «Мистер Вуд» — за это он ей благодарен.       Он помогает Нэни открыть ворота Кирстона, ведь её руки не на месте — она всплескивает ими, причитая:       — Вы представляете, какое горе? В этот знаменательный день мы остались без воды! Наш колодец снова встал. Проклятые механизмы! Луиджи? Луи! Ты должен был отправиться к Ваннхаллену с утра! О, мистер Вуд, за что Нэни такое наказание?       Джон, вскинув брови, смотрит на шестерни подъёмного крана над колодцем и сразу понимает в чём дело.       — Я починю.       — Что бы мы делали без вас, мистер Вуд!       Он ставит корзину у колодца, выслушивая ругань Нэни на единственного прислугу в Кирстоне Луиджи, который снова куда-то пропал, едва появившись в дверях. Вуд обходит колодец и видит, что большие шестерни совсем заржавели между стыками, потому подъёмный механизм перестал работать.       За несколько минут он решает проблему и набирает для Нэни чистой воды в два ведра, затем собирается нести на кухню, но Луи оказывается рядом и завершает его дело, не обмолвившись с Джоном и словом — не все в Кирстоне расположены к нему. Мальчишка лишь закатывает глаза на самомнение прислуги, которое тот ставит выше сиротского происхождения.       Нэни открывает круглое оконце кухни и кричит:       — Мастер Оливер уже проснулся!       С улыбкой Вуд обходит дом, а за углом вскидывает голову, замечая открытое окно в комнату друга — витой крепкий плющ как всегда служит ему верной дорогой.

***

      Оливер крутится перед зеркалом в своей комнате, пытаясь завязать синий шёлковый платок на шее, но узел получается кривым. В отчаянии он срывает платок так резко, что пуговица с ворота рубашки отлетает и, ударившись о зеркало, бесследно исчезает под кроватью.       Юноша смотрит на свою кровать так, будто обвиняет её в оплошности. Затем видит в отражении помятый воротник с болтающейся нитью и понимает, что в таком виде явиться на званый ужин никак нельзя; понимает также, что убьёт Нэни — ведь домоправительница умрёт от горя, когда он принесёт ей свою сорочку!       Жевьер младший кидается к столу и среди вороха бумаг пытается разыскать монокль.       — Беда, беда, — бормочет он, роняя банку с медным хламом: гайки и шестерни разлетаются и прыгают по полу. — Катастрофа!       Здоровым глазом он замечает цепочку на пергаменте и, потянувшись к ней, роняет книги. Находит наконец своё «стёклышко» и, прицепив его к левому глазу, мигом ныряет под кровать. Пока он ползает в потёмках, собирая носом пыль, не замечает шума от окна. Поэтому, когда Джон весело спрашивает:       — Прячешься?       Оливер подскакивает и ударяется о борт кровати. Крякнув, он на четвереньках пятится назад, вылезая из-под съехавшей простыни, и садится на колени, глядя на друга.       — О, Джо-он…       Вуд искренне смеётся. Жевьер младший усмехается следом, потерев ушибленный затылок.

***

      На кухне валит пар от печек, на каменном столе в центре зала разбросана посуда и овощи, над ним сушатся съестные травы и коренья с чесноком. Но это не мешает Оливеру с комфортом разместиться: он сдвигает очистки в сторону и тянется к голове сыра. Отщипнув тонкими пальцами кусочек, запихивает в рот и говорит без остановки, ведь столько всего нужно поведать другу:       — А видел бы ты их одежды! В Дидоле сейчас модно ходить в цветных шелках. В жизни не видал, что сорочки могут быть такими яркими: пурпурные, фиолетовые, зелёные, и пуговицы под стать! Я даже привёз парочку. Ты, конечно, посмеёшься, но там в чёрном пиджаке я чувствовал себя почти что голым! А что за причуда эта их обувь с медными колёсиками? Мимо проносились и дети, и взрослые — так лихо, как сумасшедшие! Но лучшим впечатлением были, конечно, воздушные шары. Я уговорил тётушку прокатиться на одном — старушку чуть не хватила сердечная жаба. Ох, только не рассказывай об этом ма папа’ — он уверен, что я все каникулы просидел дома с кошками, потому что обещал ма тётушке починить её семейный экипаж. Но я справился с механикой быстро. А я рассказывал туа, что они завели жестяного коня? Да-да, Джон! Настоящая машина! В нём три фосфомида — не самый резвый, однако какой причудливый, точно живой!       Оливер всегда говорил с гальемским акцентом, но теперь, когда он целый месяц провёл в Дидоле, то едва замечает, что его ударения в словах и манера речи могут резать другу слух. Лишь когда Джон под впечатлением поднимает брови, обхаживая кухню, Жевьер ловит себя на языке и пытается говорить правильно, как принято у жителей Брааса.       — За подобными механизмами будущее. Надеюсь, однажды инженеры изобретут летательное средство столь резвое, что будет можно обогнуть планету за минуты. Конечно, есть магические порталы. Но кому нужна эта къярийская магия? О, Джон, я не могу перестать говорить — так я люблю механику! Я бы всё отдал, чтобы поступить в университет Ла’Гальтем! Но даже если ма ждёт Готенгем — я буду рад. Кстати об этом…       — Оливер. — Джон обращает на себя внимание, поднимая в руке бумажный свёрток. — Я возьму?       — О? О! Бери, что хочешь! Как я умудрился не пригласить друга к столу? Пробуй сыр. Там в горнице есть лейпа. Прости, я совсем забылся.       Джон усмехается:       — Я не голоден, Оливер. Спасибо за еду.       Жевьер привычно поправляет монокль на глазу. Джон действительно не ест, а, как обычно в его доме, тащит съестное в карманы старого плаща. Оливер печально улыбается. Вуд снова по-братски разделит еду с младшими детьми из дома Грэм, а сам не проглотит и крошки.       — Я так скучал по тебе, мой друг, — говорит он искренне. На что Джон хитро улыбается в ответ:       — Ты хотел сказать: «Ма-а друг»?       — Не-ет! Перестань. Ты знаешь, я пытаюсь быть к себе строже, — Оливер говорит фразу на гальемском и тут же переводит: — Но чему быть, того не миновать! Верно! Я ведь привёз туа подарков. Вернёмся в комнату — примеришь новую одежду.       Джон хмурится:       — Не нужно, Оливер.       — Вот же. Конечно нужно!       Он подходит к Джону, разводит в сторону полы его старого плаща, осматривая серую холщовую рубаху и штаны, которые некогда принадлежали ему самому, но Вуд подрос за лето, и те стали совсем коротки, поэтому обнажённые щиколотки выглядывают из ботинок без чулок.       — Взгляни на себя. Ты возмужал! — упрекает Оливер, тыкая пальцем в его плечи и спину, сопит, поправляя монокль: — Плечи совсем раздались. Видимо, прогулки по горам дают о себе знать. Уверен, Джон, если туа приодеть и привести на светский вечер, то все юноши напьются яду от зависти, а девушки сойдут с ума! Клянусь — так и будет.       — Я не собираюсь ни на какой вечер, в отличие от тебя, — Джон указывает на воротник Оливера, и тот, укусив губу, нервно теребит нитку, на которой с утра болталась пуговица.       — Верно. Поэтому идём мерить одежду вместе. О, Каменная дева, ты только взгляни на себя! — Оливер с задором толкает Джона в плечи: — Ты стал на голову выше, а ведь я старше — мог бы проявить уважение!       Джон улыбается шире. Оливер впечатляется красотой друга, которую тот предпочитает в себе не замечать: он всё время прикрывает зелёные глаза чёлкой — стыдится, что они привлекают взгляд. И пусть его кожа не благородно-бледная, а смуглая, поддетая солнцем, которое даже на остром курносом носике оставило свой след в виде крохотных веснушек, однако юность Вуда воистину прекрасна: он выглядит джентльменом даже в заношенной одежде. В Гальеме Оливер видел многих юношей, которые накладывали пудру на щёки и красили глаза, но красота Вуда затмит их всех.       — Нет, Джон, туа нельзя в Дидолу. Нет-нет. Исключено! — решает вдруг Оливер и, прихватив тарелку с виноградом, поднимается наверх.       Джон хмурится, спрашивая ревниво:       — Это почему?       Оливер разворачивается на ступеньках с лукавой улыбкой:       — Оттого, что туа непременно у ма… мен’я украдут и сделают чужим близким другом! Чего смеёшься, не веришь? А я видел, что в Дидоле юноши ходят под ручку, как светские дамы, и даже целуют друг друга взаправду! Они даже друг с другом и спят — это называется у них: La be ma' be'emal. — Он сразу переводит: — Быть себе очень близкими друзьями!       Джон строит гримасу и качает головой, ступая по узкой лестнице в комнату друга.       — Они поди къярийцы? Эти-то известные мужеложцы.       — Нет, наши сверстники. Кажется, служители Солнца подобных отношений не поощряют, но кто может запретить юношам любить друг друга? Разве что манеры. Так и знай, Джон, — всё это неприлично! Но, несмотря на это, Дидола прекрасна.       — Я поверю только твоим словам.       Кирстон — узкий дом, в его коридорах едва ли могут разойтись два человека, потому что всюду стоят столпы из книг. С пожелтевшими страницами и потрёпанными обложками их вторая жизнь превратилась в декорации и мебель: на корочках расплавлены свечи, стоят горшки с цветами и лежат брошенные вещи. Джон, поднимаясь по ступеням, охотно оглядывается на них. Он прочёл в Кирстоне многие книги: от классических произведений и легенд мира до механики и поваренных рецептов — ему любопытно всё. Но Оливер не любит, когда тот подбирает старые вещи. Он для друга находит только лучшее и даже давал на время дорогие учебники из Белтейна.       — Любопытно, сколько возможностей не видит ма папа’ и мэр города, ведь если бы по Бездне от Эллиаса вновь стали ходить магнитные суда, то город бы ожил. Отчего так стало, что всюду разруха? — спрашивает Оливер, разглядывая содержимое платяного шкафа.       Он вытягивает рубашку и не глядя бросает Джону — тот, цокнув языком, кладёт рубаху на кровать и с неохотой снимает свой плащ.       — Или можно завести сюда пару воздушных шаров. Представь, какой вид там сверху! Ах, да — ты-то как раз его знаешь. Скажи, Джон, разве не опасно лазать по горам?       — Как видишь, я всегда возвращаюсь.       Джон торопливо стягивает свою рубаху за шиворот, затем накидывает новую на плечи — она ещё хрустит от крахмала и пахнет свежестью. Застёгивая пуговицы, он продолжает беседу, хотя сам не любит эту тему:       — Грэм говорила, что раньше здесь жил зажиточный къярийский род — они и построили Эллиас, но после войны их не стало.       — Къярийцы в Эллиасе? Даже представить трудно, — впечатляется Оливер. — Обернись-ка. Да — я так и думал, ма плечи уже, поэтому блуза едва сходится на груди. Ничего! Я прихватил ещё парочку размером больше. — Он снова разворачивается к шкафу и вытаскивает другую вещь: — Эта точно должна подойти.       — Ты шутишь? Она же с золотой нитью, — хмурится Вуд.       — О, и правда, — хмурится следом Оливер, замечая узоры на манжетах рубашки, — но ты всё равно примерь.       С улыбкой Джон скорее ныряет в свою старую одежду:       — Как-нибудь в следующий раз.       Оливер поджимает губы, Джон кладёт руку на его плечо, продолжая оправлять свою рубаху:       — Не расстраивайся. Уличной крысе не стоит появляться в таком виде в приличном обществе.       — Ненавижу, когда ты так себя называешь, — Оливер возмущённо надувает губы, в очередной раз поправляя монокль на глазу. — Не вижу ничего зазорного в т’ё обществе. А люди? — пусть думают, что хотят! Если бы не ты, я… Ах, да! Вот это туа точно следует принять.       Оливер подходит к своим нераспакованным вещам и достаёт из саквояжа коробочку. Он перебирает её пальцами с улыбкой, после поднимает взгляд — его карие глаза светятся теплом.       — Ма удалось починить его в Дидоле. Ты помнишь? Возьми его себе, Джон.       Вуд разглядывает коробочку, всунутую в руки, и открывает её — тут же его губы трогает улыбка.       — Твой голиаф.       Крупный медный жук сделан под размер и образ настоящего лесного жука-голиафа. С виду от него ничем не отличим, но, раскрывая медные крылышки, обнажает зелёное брюшко — здесь вставлен фосфомид, благодаря которому жучок может передвигаться и летать.       С этого жука и началась их дружба. Оливер охотно предаётся воспоминаниям…       Пусть он старше Джона на целое лето, но в детстве был слаб здоровьем, потому гулял на свежем воздухе редко. В один такой день дворовых игр его жучок вылетел за ворота Кирстона и был раздавлен уличным хулиганом. Свора мальчишек-забияк смеялась над его слезами, потому что Оливер бессильно цеплялся за прутья чёрной ограды и молил вернуть любимую вещь.       Но внезапно у ворот появился ещё один мальчик. Он лихо свистнул и шагнул к задирам — те, завидев мальчишку, встревожились. Он был не выше их всех: драный коричневый пиджак был ему по колени, и его волосы тогда прикрывали лишь уши, потому зелёные глаза привлекали взгляд. Увидев мальчика, Оливер перестал плакать — он был уверен, что такие необычные глаза могут принадлежать только магику.       — Что вы здесь делаете? — спросил он. Его детский голос звучал строго, как у взрослого.       — Нашли это.       — Это ма жук! — подал голос Оливер.       Задира оглянулся на него:       — Он вылетел за ограду — на улицу. Значит, теперь он наш!       Зеленоглазый мальчик протянул руку:       — Дай сюда.       Никто не стал спорить. Прибрав вещицу к рукам, мальчишка кивнул ребятам, и те побежали прочь. Оливер понял, что этот мальчик с ними заодно и даже хуже, чем они, ведь задиры безропотно слушались его. Он сглотнул и поджал губы, наблюдая, как мальчишка любопытно разглядывал жука в своих руках.       — Почему он не двигается?       — Они его раздавили, — жалобно ответил Оливер, шмыгнув носом.       — Этот камень настоящий, — с тоном знатока заметил мальчишка: он зажал крупного жучка меж двух пальцев и рассматривал его, будто прикидывая цену.       — Верни, пожалуйста. Это подарок ма мама’. Она умерла, — тихо сказал Оливер.       Тут же в глазах воришки что-то промелькнуло — в ответ он взглянул так, будто почувствовал его утрату.       — Моя мама тоже погибла. Когда подарила мне жизнь, — сказал мальчик отрывисто и протянул Оливеру жучка. — Бери. Теперь он бесполезен.       Оливер забрал жука, но тот стал не нужен, ведь ему было любопытно узнать о зеленоглазом мальчике больше. Прижавшись к прутьям ограды, он расширил глаза, замечая:       — Значит, у туа два имени?       — Откуда знаешь? — нахмурился мальчик.       Оливер шмыгнул носом и важно заметил, как с учебника:       — По закону Соединённого Королевства всем детям, чьи матери погибли во время родов, присваиваются их имена в качестве первого. Я ещё не встречал таких детей. Получается, что душа туа мама’ теперь всегда оберегает т’ё сердце?       Мальчик стоял, глядя на Оливера большими зелёными глазами, его алые губы были открыты, а взгляд растерян. Наконец он отвернулся — ему стало грустно.       — Я не знал об этом, — сказал он тихо.       — Я бы очень хотел носить имя ма мама’, — поделился Оливер. — Т’е повезло.       — Повезло, — эхом отозвался мальчик.       Он сделал шаг в сторону, и его растерянность исчезла — он снова стал уличным воришкой, не по возрасту серьёзным.       — Постой! Как т’ё полное имя? — завопил Оливер.       Мальчишка оглянулся, смерил Жевьера прищуренным взглядом и, наконец, криво усмехнулся, запихивая руки в карманы пиджака:       — Моё имя: Элайса Джонатан Вуд.       — У вас достойное имя, м’сьё, — робко улыбнулся Оливер.       Джон усмехнулся в ответ.       Оливер улыбается. Он с любовью помнит детский возраст, когда они лазали по крыше Кирстона. И до сих пор в его душе живёт непоколебимая вера в скрытые способности друга.       Джон необычный парень: умнее и ловчее многих, но всё же этот цвет его глаз — таких Оливер не встречал. Он ездил по Соединённому Королевству вместе с отцом и не раз ему попадались взрослые и юные люди; он видел и къярийцев, и новийцев — но ни у кого не было подобного оттенка глаз: цвет мшистой зелени — насыщенный, лесной. И порой, когда Джон долго ходит по горам, по возвращению его глаза становятся лишь ярче, будто впитали все краски народившейся листвы.       Быть может, Вуд всё это время хранит от него тайны? Но никаких способностей за ним никто не замечал.       — Эй, — Джон щёлкает пальцами перед носом Оливера. — Ты снова витаешь в облаках.       Вуд усмехается, щуря глаза.       — Прости. Задумался о нашем детстве. Как было бы чудесно не взрослеть.       Джон с ним не согласен — он хмурится, перебирая в пальцах медного жука. Сажает его на своё плечо, затем смотрит прямо и решается спросить:       — Послушай, Оливер. Ты помнишь, перед твоим отъездом я показывал одну магическую формулу?…       — Верно! Какой я болван, — Оливер ныряет в саквояж. — Совсем забыл рассказать туа, что я узнал. — Вынув чёрные кудри из открытой сумки, он смотрит на друга и поправляет монокль: — Где, говоришь, ты видел её?       Растерявшись, Вуд вскидывает брови:       — А-а… В какой-то старой книге из запасов Грэм. Кажется, она говорила, что была служанкой в молодости у знатного къярийского рода.       — Можешь показать ту книгу? Я должен кое-что сравнить, ведь я действительно узнал, откуда тот рисунок может быть.       Джон мотает головой, ему приходится лгать:       — Нет. Боюсь, этой книги больше нет. Айви однажды растопила камин — не осталось ничего.       — Какое безбожие! — хмурится Оливер. — Что ж, ладно, взгляни на это.       Он разворачивает сшитую тетрадь, в которой записана магическая формула: она имеет форму круга, внутри неё есть письмена на старокъярийском говоре, прочерчены «пути» — дуги, что соединяют меж собой несколько символов, — все сходятся на окружности внутри поменьше. Малый круг повторяет большой.       — Выглядит знакомо, не правда ли?       — Похоже на то, что я рисовал, — хмурится Вуд, — то есть срисовывал с той книги. Что-нибудь известно об этом? Для чего она?       Оливер поправляет монокль, прикладывая рядом с этой формулой ту, что показал Вуд.       — Отличия, конечно, есть, но стиль — кажется, эти монусы рисовал один магик.       — Так, чья же она? — спрашивает Джон, выхватывая тетрадь из рук друга.       Жевьер вздыхает:       — Увы, м’сьё, — эту формулу я нашёл в библиотеке близ Ла’Гальтем. Она одна из семи невозможных формул — их авторы неизвестны. Понимаешь, подобные монусы в жизни не могут существовать: у магиков просто не хватит сил, чтобы их воплотить.       Джон поднимает глаза:       — Семь невозможных формул? Ты не говорил об этом.       — Ма оплошность. Семь формул лишь названное число. Возможно существует их гораздо больше — это такие формулы, которые могут существовать в теории, но на деле: либо небезопасны, либо невоплотимы. Библиотекарь объяснил ма, что много лет назад многие чудаки приносили свои монусы в научный свет, чтобы высшие умы могли их использовать. Но увы — всё это невозможно. Есть, несомненно, формула, но магика, которому она по силам, нет.       Джон озадачен:       — Но, может быть, у нас получится её понять?       Жевьер усмехается:       — О, Джон, если сами къярийцы не смогли разгадать этот монус, то нам, простым смертным, это не по силам. Могу лишь предположить, что туа формула, как и та, — очень похожи меж собой и будто бы вместе у них есть смысл.       Оливер смотрит поочерёдно на две формулы. Монус, что нарисовал Джон, выглядит сложнее: в нём есть константа — линия, которая выходит за магический «предел», то есть сам круг; дуги смыкаются внутри лишь на половину, но малый круг не отличим от того монуса, что Оливер списал из библиотеки.       — Это не может быть совпадением — здесь слишком много схожих черт. Будто бы это части какого-то механизма.       — Механизма?       Всё это время Джон с напряжением смотрит на друга, покусывая губу. Оливер складывает листы вместе:       — Как интересно… Знаешь, есть лишь один магик, который придумал и успешно использовал свои формулы на механизмах. С тех пор в научном свете начался Прогресс. Но чтобы сами монусы вдруг стали механизмом?… Это необычно! Если магическая формула работает на механику, то почему сама механика не может стать формулой?       — Ты меня запутал, — кривится Джон. — Всё это сложно. Ты говорил, что чем проще монус, тем он эффективнее, а здесь выходит, что всё это бесполезные потуги.       — Поэтому их и называют невозможными формулами. Впрочем, этот вопрос очень любопытен. Была бы возможность, то стоило бы у того магика спросить — а работает ли его наука наоборот?       — И кто этот магик? — без энтузиазма спрашивает Джон, убирая листы в карман.       — Лорд Август Аркхариус Голден. Он и его друг Джек Гилберт — основоположники Прогресса. Благодаря формуле Августа Голдена механизм Джека «ожил» — они научились эффективно извлекать магию из кристаллов.       — Голден? Сын императора?       — Двенадцатый по счёту.       — Ха, тогда забудь об этом! Вряд ли сам Голден обратит внимание на чернь, — Джон закатывает от раздражения глаза. Как и многие горожане, он считает Голденов узурпаторами власти.       — Верно, — кивает Оливер. — Однако я слышал, что ма папа’ и профессор Алистер о нём приятно отзывались — дескать, Август Голден к людям благосклонен. Быть может, через весточку от мистера Алистера ма удастся узнать больше о невозможных формулах и задать вопрос самому лорду? Как удачно мы обсудили это, ведь сегодня вечером на званый ужин папа’ ждёт именно мистера Арчибальда Алистера собственной персоной.       — Директор Готенгема здесь? — впечатляется Вуд. — Почему не сказал раньше?       — О, я так стремился вчера об этом поведать, что сегодня от радости нашей встречи забыл! — Оливер усмехается, а после вдруг становится печальным, объясняя скромно: — Неизвестно, отчего м’сьё Алистер решил нас проведать. Возможно будут толковать об учебных делах. Но я уверен твёрдо, что этим вечером папа’ подаст прошение о ма в Готенгем. Я очень рад возможным перспективам. Представь, что с этой осени я стану кадетом в стенах Великой Академии, ведь Готенгем считается лучшим учебным заведением во всём Соединённом Королевстве. Но, Джон, ох… Ведь после ма придётся уехать.       — Но ты немагик, как тебя устроят в Готенгем? — хмурится Джон.       — Полагаю, Прогресс добрался и до его стен: во всех уважаемых университетах немагики давно учатся с ними наравне. Есть сотни удивительных профессий — но востребована сейчас инженерия. Из дверей Ла’Гальтем уже выходят славные механики. Старик Ваннхаллен водит с ними дружбу. Откуда по-твоему у него берётся столько удивительных изобретений?       — Значит, ты уедешь. И свидимся не скоро, — задумчиво кивает Джон.       — О, я боюсь это представить. Но знай, Джон, что я оставлю здесь все свои записи и книги, а врата Кирстона будут для туа всегда открыты. К тому же, не жить же ма там вечно? Я буду проведывать Эллиас в учебный отпуск.       Джон усмехается печально:       — Ты прав. Не будем думать о плохом, — он поправляет жучка на своём плече, ведь тот, перебирая лапками, всё время старается свалиться.       Оливер с улыбкой поправляет монокль и замечает наконец, что фосфомид под крылышками голиафа ярко светится, полный энергии. Жевьер хмурится — не верит собственным глазам.       — Не может быть. Неужто механик ма солгал? В мастерской, где я чинил жучка, сказали, что фосфомид совсем утратил свой заряд и больше не способен «оживить» механизм.       Джон впечатляется, снимает жука с плеча и отдаёт Оливеру — тот крутит его в руках, осматривая пристально. Голиафу это не по нраву: жучок активно двигает лапками, стараясь скорее выскользнуть из рук.       — Чего это он взбесился вдруг?       — Может быть, заряд всё-таки остался?       Оливер вскидывает голову, хочет возразить, но дверь позади открывается. В коридоре стоит Китти: она, в платье цвета карамели, держит на руках тряпичную куклу. При виде Джона девочка улыбается, и на её щеках появляются две круглые ямочки. Она тут же бросается к нему в объятия и валит Вуда на пол, а каблуки её туфель чуть не сносят голову Жевьеру.       — А-а! Где ваши манеры, мадам! — возражает Оливер. Его монокль упал на пол, и он, протирая его рубахой, журит младшую сестру по-гальемски, а Китти, расцеловав щёки Джона, оглядывается и показывает ему язык.       Джон ставит её на ноги и ерошит чёрные волосы — в причёске брат с маленькой сестрой очень похожи, даже их вихры на затылке одинаково закручивают пряди.       Китти радостно взмахивает куклой и громко говорит:       — Я знала, что ты здесь! Тот мальчик у ворот смотрит в наше окошко. Я заметила его и сразу поняла, что ты пришел, а Оливер мне не сказал!       — Кейтлин, — хмурится Оливер на её возмущение.       — Постой, Китти, ты говоришь, там стоит мальчик?       Джон бросается к окну и видит за воротами Кирстона Мэри. Он холодеет — его бы не стали отвлекать без серьёзного дела.       — Мне нужно идти, — говорит Вуд и, подхватив свой плащ, бежит в коридор.       Оливер идёт следом, а Китти возмущённо топает ногой, причитая, что её все бросили.       — Что случилось, Джон?       — Сейчас выясним, — отрывисто бросает Вуд, перескакивая сразу несколько ступенек.       Он выходит из дома. Завидев его, Мэри кричит:       — Эйса!       Оливер знает, что только дети из приюта Грэм зовут Джона сокращённо по первому имени. Он никогда не пробовал назвать его таким образом сам, потому что понимает: это имя принадлежит только его семье.       Джон подходит к ограде. Горбун объясняет:       — Сэм в доках.       Стиснув зубы, Вуд выдыхает из лёгких воздух, сжимая кулаки. Он недоволен и, конечно, зол, а в следующее мгновение бросается на чугунный забор и, ловко забравшись, спрыгивает рядом с Мэри.       — Где Айви?       — В пекарне.       — Приведи её.       Оливер удивлённо смотрит на спины мальчишек, а после сам бежит к воротам и, выскочив за калитку, нагоняет сирот.       — Я иду с вами.       — Нет, Оливер, — протестует Вуд. Мэри убегает прочь.       Джон не сбавляет шаг, но другу рядом с ним приходится бежать.       — Ты недооцениваешь полёт изобретательской мысли! Как раз опробую новую рогатку.       — Мы уже не дети, Оливер, — рогатка здесь не поможет.       — Ты предлагаешь остаться в стороне и наблюдать, как ма лучший друг вмешивается в плохие дела? — лопочет Оливер.       — Да.