Не покидай

      Летний закат опустился на гору Пэктудэган, окрасил ее леса и холмы, небо и облака красным золотом. Солнце дарило последнее тепло перед тем, как скрыться за горизонтом. Ран бежал по полю вслед за двумя фигурами. Девочка и песик. Бежал так быстро, как мог, но ноги не слушались. Нарочно цеплялись за траву, словно врастали в землю. Будто само поле старалось остановить мальчика.       Ран кричал что-то, но не слышал собственного голоса, солнечные желтые лучи слепили его, и он не мог разглядеть неизвестную фигуру получше. Знал, что бегущий рядом с ней песик — Камдун. Но как же звали девочку? Кем она Рану приходилась? А главное, почему он так яро пытался ее догнать, словно кто-то внушил ему эту цель, а он и не задавался вопросом о ее происхождении.       Девочка бежала и размахивала платком, смеялась, а песик радостно лаял, совершенно не слыша призывы хозяина. Рану жгло легкие от долгого и упорного, но такого медленного бега, глаза начинало щипать от чувства безысходности и тревоги, нарастающего в груди. Чувства обиды, которое никак не хотело покидать его душу. А Ли Ран его и не гнал.       Но по мере того, как силуэты становились все мельче, тяжелое чувство сдавливало ребра, накрывало его с головой. Ран чувствовал, что вместе с бегущими от него ускользает свет. Он не хотел останавливаться, но силы кончались. Не хотел прекращать звать, но голос осип. Ноги подкосились, и мальчик, не выдержав, рухнул на колени. В тот же миг погасло солнце.       Он оказался посреди пепелища. Выжженная злым огнем земля, сероватые, словно мелкие змеи, жгуты травы слабо шевелились на холодном ветру. Горячий дым опалял кожу, а небо заволокло серыми тучами, обрывки которых словно тоже были объяты пламенем — то были красные солнечные лучи.       Ли Ран осмотрелся и услышал тихий скулеж. Сердце ухнуло куда-то вниз. Он увидел маленький черный клубочек, услышал запах горелой шерсти, и внутри все сжалось, страх сдавил горло, мешал дышать, ледяными иглами пронзал все тело. Мальчик побежал навстречу тому, кого ни за что не хотел бы видеть в этом месте. Нога оказалась в рытвине, подвернулась, и Ран…       Проснулся.       Дернулся и понял, что ему приснился очередной кошмар. Он устало, с тянущей тоской внутри, вздохнул и поймал себя на мысли, что снова чувствует влагу на ресницах. Ран сжал зубы и сморгнул не успевшие собраться слезы, отогнал мысли о странном, наполненном новыми подробностями сне, и поднялся с кровати. Спал он плохо, если не сказать, что отвратительно. Рад был бы напиться и проспать сутки, но алкоголь в барах, даже самый дорогой, практически никак на него не действовал, сколько бы Ран в себя не вливал.       Мужчина утром был как обычно ворчлив, не смог удержаться от ругани на отлучившуюся Ю Ри, которая наверняка вскоре должна была прийти. Старался не смотреть на себя в зеркало, лишь бы не видеть в отражении свое изможденное страданиями лицо. «Выгляжу как какое-то ничтожество.» И все же, за завтраком к нему возвращались воспоминания о сне, повторявшимся третью ночь подряд.       Откуда там новый эпизод? Воображение или высшие силы над ним решили подшутить, подсунув ему непрошенную, к тому же неизвестную героиню? Может, даже где-то завелся пульгасари? Сон был о детстве, и именно происшествие на сгоревшем поле он видел уже тысячу раз. Но вот скрывающиеся в солнечных лучах Камдун и безымянная девочка…       Ран, кажется, чтобы себя помучать, стал вспоминать самые значимые события из детства, но все не мог никак ухватиться за определенные воспоминания. Да, он помнил, что говорил как-то с невыносимой по характеру девчонкой, которая заблудилась на горе. Но это было совсем давно. Они точно не могли быть настолько близки, чтобы она приходила к нему во снах… «Бред какой-то, » — подумал Ли Ран и продолжил есть.       Спустя некоторое время он все же решил привести себя в надлежащий вид и выйти из квартиры, направляясь сам не зная куда. За неимением более интересных идей, Ран стал обдумывать, у кого можно было бы разузнать о своей жизни. Он не сказал бы, что испытывал особую жалость к детям. «Ну да, продолжай сам себе врать. Кто по-твоему возится с мальчишкой Су О уже неделю подряд?» — иронично осведомился внутренний голос, и Ли Ран поспешил его заткнуть.       Узнавать о своем детстве у Ли Ёна было бы проявлением собственной глупости. Тем более, Ран не имел никакого желания снова уйти с растоптанной душой. Провидец ничего толкового не смог бы сказать, а на милость Талуипы и подавно рассчитывать не приходилось. К тому же, будет выглядеть чересчур странно, если лис попытается выведать что-то об умершей триста лет назад девчонке. Оставалось копошиться в чертогах собственной памяти.       Воспоминания тех лет были особенно яркими, но именно о девочке он не помнил почти ничего. Ни внешности, ни имени, ни голоса. Помнил скверный характер, который вызывал в нем раздражение, а еще невиданную упертость и некоторую, кажется, обидчивость. И ни намека на что-то иное.       Ли Ран перебирал в голове всех тех, к кому можно было обратиться за помощью. Нужен был человек, который смог бы заглянуть в прошлое. Имеющий отношение к магии, делающий все точно и честно. Ему вспомнилась одна старая гадалка, которая являлась одним из самых надежных колдунов, с которыми кумихо доводилось общаться. Она прибыла из Японии и являлась, предположительно, такой же лисицей. Разве что была уже в возрасте, а это говорило о том, что прожила Ча Ын А не мало.       Ли Ран был уверен, что она много раз меняла имена, меняла место проживания, чтобы ненароком не выдать себя. Не показывала никому свою магию, зато умела пользоваться прочими способностями, зарабатывая себе на жизнь в небольшой деревне ханок. Казалось, там и было обиталище всех истинно магических существ.       Ли Ран направился туда, как только вспомнил о существовании кицунэ. Старухой он бы называть ее не решился, она была будто ясновидящей, знала обо всем, что происходит, а с её характером немудрено было после этого попасть под горячую руку. Ран оставил машину на парковке, торопливо поднялся на холм к ханоку, стоящему в отдалении. Но очень разрекламированному: кицунэ знала толк в самопродвижении.       К хорошо обставленному строению вела дорожка, окруженная зелеными насаждениями, а прямо возле ханока было расположено старое дерево сакуры. Оно уже успело отцвести, но не утратило своей прежней красоты. Однако Ран на эту красоту внимания не обратил, оставил обувь возле дома, проходя внутрь.       Ча Ын А как всегда находилась на своем посту. Она редко покидала ханок, служивший не только местом работы, но и жилищем. Кицунэ город не любила, поэтому жила в деревне, где все оставалось по-старому, не имела телефона и прочих атрибутов современности. Все еще не сделала водопровод в ханок и жила точно так же, как и сотни лет назад.       Ча Ын А носила белый с бордовым дорогой ханбок, но волосы убирала исключительно на японский манер. Эта смесь культур в ее внешнем виде, в сочетании с довольно мягким и длинным, но с большими глазами лицом, выглядела интересно, привлекательно. Кицунэ была женщиной в возрасте, со строгим, хитрым и колючим взглядом. В улыбке читалась легкая неприязнь к людям, с которых она, однако, денег брала не слишком много. Может, и из-за этого к ней приходило больше туристов, чем к Пань-су. Но при виде вошедшего Рана она улыбнулась одними глазами и жестом пригласила сесть. После этого лишь поздоровалась.       — Что тебя ко мне привело, лис?       — Мне нужно узнать о моем прошлом. И о значении одного сна.       — А Брови тигра, что ты выменял у провидца? — глаза женщины слабо блеснули, а Ран даже не удивился.       — Я помню свою жизнь. Практически все важные детали, но не могу понять, почему именно этот сон ко мне привязался. Прочти его и ответь.       — Давай без этого приказного тона, лисёнок, — с едва заметной угрозой в голосе произнесла кицунэ. Она достала из ящика особую нить с подвешенными на нее кулонами, светящимися неограненными камнями, протянула Рану руку и сплела их ладони вместе. — А теперь подумай о том, что хочешь мне показать и… Спи.       Короткий взмах руки у лба кумихо — и глаза Ли Рана закрылись, а сам он склонил голову, сохраняя равновесие. Ча Ын А сомкнула веки, скрывая светящиеся серебристые глаза, оказываясь в недавнем сновидении лиса, а затем быстро, внимательно рассматривая пролетавшие мимо картины из его жизни.       Сам Ран присутствия колдуньи не чувствовал — он лишь снова пребывал в том самом сне, пролетевшем перед глазами, а затем очнулся, снова оказываясь в ханоке кицунэ. Та уже разматывала ниточки и задумчиво потирала запястье. Ран сгорал от нетерпения.       — Ну? Что скажешь?       Кицунэ дернула подбородком и ничего не произнесла.       — Сейчас начнешь говорить, сколько жизней я отнял… — закивал головой Ран, уже представляя себе упреки колдуньи. Но та лишь усмехнулась, проигнорировав его слова.       — Это не просто сон. Он был вещим когда-то. Приснился тебе лишь раз, но ты его и не запомнил. Твой щенок и девочка отдалялись, убегали от тебя, пока не скрылись в солнечном свете во сне. Из твоей жизни они тоже вскоре пропали, — говорила она, и ни одной эмоции нельзя было прочитать на спокойном лице.       — Мне нет дела до девчонки.       — Ты себе это внушил. Твой разум скрыл от тебя твои воспоминания, чтобы ты от горя умом не тронулся, — Ча Ын А приподняла бровь, видя, как начинают бегать глаза Рана. На его лице явно отражалось смятение, озадаченность. — Поэтому ты не помнишь ни имени девочки, ни того, что она была твоим другом.       — Откуда мне знать, что ты сейчас правду говоришь? — прищурился Ли Ран. Он привык не доверять всем и каждому. Тем более, могущественным лисам. Практически каждый норовит обмануть.       — Я могу показать тебе твои воспоминания. Но немного позже. Когда ты найдешь реинкарнацию девочки.       — Что за глупость! Делать мне больше нечего. Нельзя просто показать мне то, что ты сама увидела?       — Я не могу даровать тебе часть своей силы хотя бы потому, что ты не сможешь ею воспользоваться. Я много веков подряд изучала искусство путешествия в чертогах чужого разума, и мне открыто гораздо больше, чем тебе. Тем более, твой разум слаб, каким бы великим ты себя ни мнил.       Кицунэ пожала плечами.       — Только сплетя ваши воспоминания о прошлой жизни реинкарнации и далекой твоей, я смогу дать увидеть полную картину, — Ча Ын А поднялась, проходя вглубь комнаты и доставая из небольшого сундучка на полу кулон в виде древней монеты на довольно новом шнурке.       — Чудесно, помощь мне бы не помешала.       — А с чего ты взял, что я тебе достаю? — невозмутимо произнесла женщина. Она надела монету на шею и спрятала ее за воротом ханбока. Ли Ран был сбит с толку и несколько раздражен таким поведением. — Спроси у брата о девочке. Уж он-то наверное знает.       — Я потому и пришел к тебе, чтобы с Ёном не пересекаться! — не вытерпел и повысил голос кумихо. От кицунэ не было практически никакой помощи!       — Вам бы пора помириться. А то ты как был ребенком шестьсот лет назад, так и остался, как погляжу. Все, ступай. Как узнаешь, что там с девочкой, скажешь хотя бы ее имя.       Ран фыркнул, поднялся с места и, не сказав ни слова, вышел. Ча Ын А знала намного больше, чем говорила. В этом он был уверен.

***

Ван Дэ вдохнула прохладный ночной воздух, борясь со сном и усталостью. В последнее время она все чаще задерживалась на работе, ее смены становились все длиннее, и сотрудники успели позавидовать выносливости девушки, которая на этот раз проработала сутки с половиной. Машину девушка вела в полусонном состоянии, надеясь, что рефлексы не подведут ее в нужный момент. И, решив, что не доедет до своего района без кофе, остановилась возле круглосуточного кафе.       Небо начинало светлеть. Из-за сиреневой завесы облаков начинали проглядывать золотистые лучи. Подул ветер и облака подвинулись, обнажая небольшой кусочек чистого розового неба. Ван Дэ посмотрела на часы, было пять часов утра. Она быстро перекусила в кафе и уже собиралась выходить, как увидела идущую по улице женщину в зеленом плаще.       Неприятное, с жесткими чертами, желтоватое лицо, масляные глаза, улыбка, которая сочилась ядом. Ван Дэ узнала ее. Почувствовала, как по воздуху распространяются волны темной энергии, а потому быстрее отвела взгляд, не желая привлекать внимание Духа Тьмы.       Да, об Эдугсини она знала не понаслышке. Ван Дэ вспомнила тот день пятьдесят девять лет назад, когда она решилась прилететь в Корею впервые за долгое время. Просто прогуляться по городу, посетить места, где когда-то гуляла, увидеть переменившееся. И именно на набережной, на той самой набережной ее догнала торговка безделушками. Ее знаменитую фразу удалось запомнить надолго. «Чего ты боишься больше всего?»

***

1962 год. Ту Ван Дэ носила имя Нгаи Кадзуми.

Прикосновение холодных, липких пальцев и накрывшее Кадзуми чувство отвращения, страха, безысходности от черной, словно смола, энергии, что полнилась в Духе Тьмы.       — Смерти своих близких?.. Что ж, этого боятся многие, — узко, но отвратительно улыбаясь, сказала женщина. А после словно растаяла в воздухе. Кадзуми тогда тряхнула головой, стараясь прогнать все ненужные мысли. Надела на руки перчатки, что лежали в кармане, и подняла голову, услышав песню, которую пели дети.       Она не могла понять, откуда шел звук, он звенел в голове, словно десяток маленьких колокольчиков. Ван Дэ чувствовала головокружение и прислушалась. Пение доносилась из сувенирного магазина. Кадзуми потянула за дверную ручку и вместо освещенного помещения увидела перед собой туман в темноте. Ноги сами понесли ее в проход, и Кадзуми поняла, что находится в самолете.       В голове сразу возникла мысль о том, что происходит что-то не то. Кадзуми огляделась и увидела рядом с собой его лицо. Джи Хонг безмятежно дремал, устроив голову на подголовнике кресла. Ресницы чуть подрагивали, на губах играла легкая улыбка. Кадзуми почувствовала, что ей не хватает воздуха. Что ремень безопасности давит слишком сильно, что кровь в висках бьет набатом. Кадзуми почувствовала, что начинает задыхаться от подступающих слез.       Способность здраво мыслить все еще осталась при ней, но девушка практически не слышала собственных мыслей о том, что столкнулась с чем-то мистическим. Женщина, что сказала о ее страхе, нарочно перенесла ее в тот самый день, который Кадзуми — тогдашняя Соль Бо — старалась всеми силами забыть. И ее охватывала паника лишь при одной мысли, что снова придется пережить этот день.       Самолет слегка тряхнуло, и Дже Хонг открыл глаза, сонно потягиваясь. Кадзуми вцепилась дрожащими руками в подлокотники и не могла проронить ни слова.       — Соль Бо, все в порядке, — ободряюще улыбнулся он, накрывая ее ладонь своей. Она почувствовала энергию — теплую, светлую, с темно-серыми прожилками — воспоминаниями о несчастливом детстве. Она искрилась, обволакивала, была такой родной, что боль начинала разъедать все изнутри.       Каждое движение, каждый взгляд, слово, были осколками разбитых вдребезги воспоминаний. Осколками, которые заново вскрывали еще не до конца зажившие раны.       — Это просто зона турбулентности.       Его голос не успокоил ее и тогда. Она чувствовала всеми фибрами души приближение чего-то темного. Уже тогда в солнечных лучах, ласкавших лица пассажиров, в утешающем тоне ее любимого мужа было что-то опасное. Атмосфера защищенности казалось ей неправильной, ненатуральной. Словно стоит только потянуть за край обшивки самолета, и истинная картина предстанет перед глазами. Но пока в салоне вновь воцарилось спокойствие, самолет снова летел ровно.       А Кадзуми продолжала плакать. Не кричать, не вырываться, а лишь глотать ртом воздух, мучая, истощая собственный разум тяжелыми воспоминаниями, которые скоро станут реальными. Кадзуми до последнего могла верить в то, что оказалась во сне, где все пройдет так, как задумывалось изначально. Что они через пару часов окажутся в аэропорту Японии и проведут отличный отпуск там.       Но этому не суждено было сбыться. Самолет тряхнуло вновь. Ощутимо, основательно — у пассажиров со столиков попадали вещи. Потом еще раз, и еще. Кадзуми держалась из последних сил, до побелевших костяшек сжимая подлокотники; щеки до металлического привкуса во рту. Мимо прошла стюардесса, державшая улыбку, которая в сочетании с испуганными глазами выглядела жутко. Подали сигнал пристегнуть ремни.       Тряхнуло ещё раз, и кто-то закричал, начала подниматься паника. Кадзуми видела в окне хвост черного дыма, вылетевший из загоревшегося пропеллера. Самолёт начал крениться, полетели вещи, людей вжало в кресла. Стюардесса не удержалась на ногах и рухнула на пол, вскрикнув. Каздуми не могла от страха пошевелиться. Не могла смотреть на испуганное лицо Джи Хонга, шептавшего что-то, будто это могло помочь.       Кадзуми почувствовала, как ей скрутило желудок. Как все чувства обострились, время будто замедлилось. Она чувствовала, как самолёт с каждой секундой падает все ниже, гудит, трещит по швам, как кричат люди, что-то ломается, грохочет. Видела этот хаос и находилась в его центре.       — Соль Бо, милая, послушай… — глотая ртом воздух из-за перепадов давления, Джи Хонг взял жену за руки и нашел силы заглянуть в ее красные, влажные и перепуганные глаза. Говорил громко, чтобы перекричать гул, стоявший вокруг. — Я любил тебя с того самого момента, как мы встретились. Я рад провести с тобой эти последние минуты.       Кадзуми хотелось обнять его, обхватить руками, защитить, приняв весь удар на себя, лишь бы с ним ничего не случилось. Хотелось сказать ему те самые слова, отдать тот свет, что подарил в ней Джи Хонг. Отдать за него жизнь. Но она ничего не могла сделать. Лишь сжала его ладони и, захлебываясь воздухом и слезами, проговорила последнее «Я тебя люблю».       Удар.       Самолёт обрушился на водную гладь, вспахивая ее носом, пока не затормозил, утопив его в воде.       Кадзуми зажмурилась, чувствуя сильную острую боль, будто по всем костям разом ударили молотком. Крики заглушил бой собственного сердца, глаза застилала темная пелена. Тело полностью онемело, отказывалось поддаваться, слушаться. Кадзуми с трудом открыла глаза и не могла двинуться, словно парализованная. В голове стучали лишь сказанные Джи Хонгом слова.       Девушка сделала несколько судорожных попыток расстегнуть ремень безопасности, врезавшийся в кожу и оставивший глубокие отметины. Ни крови, ни содранной кожи на руках она не замечала. Не замечала разрушенный, разбитый салон, умирающих людей, залитых кровью. Перед ее глазами был лишь Джи Хонг.       По рубашке расползалось багровое пятно, по лицу стекала кровь — задет висок. Стекла очков разбились, повредив веки. Закрытые навсегда.       Кадзуми било крупной дрожью, она словно ослепла: лишь руки метались по плечам Джи Хонга, по лицу, волосам, словно старались вернуть к жизни. Она что есть мочи закричала, будто старалась воззвать к чему угодно — лишь бы оно смогло вернуть к жизни ее мужа. Голос охрип, горло начало щипать, и Кадзуми стала кашлять, стараясь подавить рыдания.       Она видела, как вверх по салону движется вода. Поглощая всех, кто мог выжить после падения. Им уже суждено было утонуть. Она старалась отстегнуть Джи Хонга, собираясь забрать его с собой, словно безумная дёргала замок, но тот оказался поврежден. Она в ярости била кулаками по креслам, выдернула подлокотник и опомнилась лишь тогда, когда холодная вода лизнула пальцы ее ног, просачившись через обувь.       — Прости меня, Джи Хонг. Прости, — Кадзуми взяла его прохладную руку и прижалась губами к пальцам. — Я люблю тебя. Прости…       Поднявшись с места, девушка едва не скатилась в воду. Она удержалась у кресла, с трудом открыла ещё не покареженный аварийный выход и ещё раз взглянула на мужа. Ему недавно исполнилось лишь сорок лет, и он хотел прожить долгую счастливую жизнь с женой. А сейчас он будто так же, как и десяток минут назад, спал. И будет спать вечно на морском дне.