на двоих одна душа

Хэйдзо улавливает лишь смутными обрывками все то, что произошло после. Из-под полуприкрытых темных ресниц наблюдает за тем, как Куки что-то говорит Итто, когда тот укладывает его на что-то мягкое, когда обожженная огнем сигареты щека мягко касается прохладной ткани, щекоча слегка, вызывая какое-то непонятное для него сейчас чувство. Он вообще в данный момент не разбирает то, что чувствует. Ему бы включить мозг, который явно работает с перебоями, если судить по тому, как зрение на секунду темнеет и перед глазами уже совершенно иная картинка, совершенно иной пейзаж. Буквально всеми участками ощущает, как недостающая, уже сломанная шестерёнка с отбойным звуком катится куда-то и падает в пропасть без характерного звенящего звука от падения. Начать бы разбирать эмоции и воспоминания по полочкам, раскладывать в различные секции его библиотеки в голове, по которой словно прошел тайфун и снес все к чертям. А ему разгребать придется. А это время. А это силы. Ни того, ни другого у него нет. А если он проверит своим ощущениям, то это ещё вершина айсберга в океане мерзости. Может и к счастью даже - еще раз лезть с головой в этот темный омут, в котором утонуть можно, захлебнуться собственными воспоминаниями без права на то, чтобы вынырнуть и вдохнуть кислород полными легкими – он не хочет. Не хочет и всё. По крайней мере не сейчас. Сейчас ему хочется спать. По-настоящему спать, а не закрывать глаза и открывать через мгновение, как ему кажется. Он даже согласен на какой-нибудь мерзкий кошмар, вызывающий у младенцев слезы посреди ночи, которые будят не высыпающихся родителей, которые и день и ночь работают ради их же первенца. Но им не в тягость его успокоить, поцеловать, взять на руки и прижать ближе к себе, напевая какую-то незамысловатую колыбельную. Хэйдзо закрывает глаза, прячет лицо в подушку и вздрагивает то ли от холода, то ли от чего-то, что творится в его голове, вызывая вечную зиму где-то внутри, где-то на подкорке сознания, передаваясь в самое сердце сигналами. Пальцы дрожащие сжимают простынь почти до побеления костяшек. Старается отогнать все мысли, все образы перед глазами, жмурясь сильнее до темных мушек перед глазами. Они и так болят, жгут от недавних слез. Вытирать руками стало бессмысленно - маленькие царапины от ногтей на тыльной стороне ладони от соленой влаги щиплет сильно, до желания прикусить только сильнее, чтобы перебить все душевные терзания физической болью. Что-то ему подсказывает, что и это уже не сработает, как и не работают теперь сигареты, которые были его верными спутницами очень и очень долго, спасая и от нервных срывов, и от приступов тошноты, и от желания поесть в том числе. Разговоры прекращаются мгновенно, когда Сиканоин мычит в подушку, пряча в нее лицо и дыша рвано, чтобы не услышали. Так, как никогда не слышали родители. Мозг вновь начал работать. Погано и паршиво, подыгрывая нестабильному ментальному состояния, играя на нервах, как на струнах арфы, пытаясь зацепить и потянуть самую болезненную. Тянут. Воспроизводят перед глазами с кинематографической точностью все сюжеты, которые были зарыты глубоко-глубоко в его памяти, чтобы никто их никогда не нашел. В том числе и он сам. Но нашел самую пыльную коробку, лежащую на самом дне и ожидающую своего часа. Храня в себе столько всего, столько компромата на него самого, что встаёт ком в горле, слезы копятся на уголках глаз, наровясь вот-вот скатиться по бледным впалым щекам, что нижняя губа начинает дрожать от нервов и подступающей истерики. До мелкой дрожи в пальцах, переходящей в желание расцарапать каждый открытый участок тела в доказательство того, что это все просто сон. Как можно было забыть, что кошмары случаются и наяву. Вздрагивает и поворачивает голову набок, встречаясь мгновенно с теплым взглядом васильковых глаз, которые так и лучатся неведомой им ранее заботой и любовью. Рука вся в мозолях от игры на гитаре, скорее всего, ложится ему на макушку, мягко приглаживая спутанные волосы и убирая мешающую вечно окрашенную по приколу прядь, краска от которой никак не хочет сойти с бордовых волос. Хэйдзо поддается ласке, как бездомный кот, которого выбросили совсем недавно на улицу и который все еще надеется, что за ним вернутся хозяева: накормят, напоят и погладят по пыльной шерстке, пока тот не замурлычет от счастья, пока не закроет глаза, засыпая. Куки лишь позволяет появиться легкой улыбке на лице - становится легче. Наклоняется ближе и целует легко в лоб, не заботясь о навороченной и портящей жизни «системе», не говоря ни слова при этом. Они тут и не нужны. Он улыбается тоже, немного одними уголками губ, лениво совсем и выдыхает из легких лишний кислород, который вот-вот мог перерасти в надрывной кашель. - Постарайся поспать. Хорошо? Если что, то я и Итто будем на телефоне все время. Попробуешь что-нибудь учудить - задницу точно оторву к чертям. Понял? - Хэйдзо смеется тихо и кивает. Он уже и так слишком многое учудил. За такое точно должен был бы оказаться на виселице под общий гомон, должен был почувствовать противную верёвку, царапающую тонкую кожу на шее. Пальцы разжимают смятую простынь и касается ледяными руками нагретых костяшек девушки, которая сразу переводит все внимание на внезапное прикосновение. Немая просьба остаться. Душа воет. Боится, что уснув, он все же вновь встретится с тем, отчего только-только смог сбежать. Страх просачивается мутной пеленой перед глазами, стирающей грани комнаты, грани силуэтов перед ним, сосредотачивая внимание на кровати, которая стоит напротив его. Пустая. К счастью. Перед ним он уж точно не хочет показаться слабым, показаться немощным. - Бро, даже просто закричать можешь. Я по соседству как никак живу. Дверь выбью, чтобы тебя достать отсюда. Все будет окей. Вместе точно справимся, - кровать уныло скрипит, когда чья-то тяжёлая туша садится на нее, что и сам Хэйдзо ощущает, как слегка проваливается. Он вяло переводит взгляд на Итто, который впервые, кажется, не улыбается своей привычной яркой улыбкой, которая заряжала все вокруг позитивом, что и цветы кажется начинали быстрее расти, птицы громче петь и солнце ярче светить. Хотелось сказать, чтобы тот улыбнулся - зарядил и его самого этим чертовым позитивом, но в горле пересохло, язык прилип к небу, чтобы хоть что-то сейчас в этом гребаном мире оставалось таким же как раньше. Он хочет стабильности. Хочет порядка, который был с ним раньше, создавая крепкую и стойкую иллюзию того, что все в порядке, что все хорошо. Он лишь разомкнул потрескавшиеся и кровоточащие губы, а потом вновь закрыл. Вновь автоматически кивнул, спрятав обе ладони под подушку, желая лишь одного: побыстрее провалиться в беспробудный сон без сновидений. Просто упасть в темную пропасть и просидеть в ней до утра, а может и до следующего вечера, пропустив все пары и все лекции, абсолютно забив на то, ради чего так пахал и роптал все предыдущие года. В мутном сознании, покрытым слоем из самых паршивых чувств этого мира начиная с сожаления за доставленные неудобства и за сорванную прогулку втроем, заканчивая ужасом, облепливающим его с макушку до пят, не позволяющим ни с места сдвинуться, ни вдохнуть полной грудью. Глаза непроизвольно закрываются под тихий скрип половиц, под аккуратный щелчок закрывающейся двери. Прячется под одеяло почти с головой, не задумываясь над тем, что через пару минут будет очень тяжело дышать нагретым воздухом, щиплящим растертое и красное горло. Это кажется сейчас слишком мелкой проблемой на фоне всего происходящего в его голове, шумящего и надоедающего. Дыхание постепенно выравнивается, позволяя ему расслабиться хоть на мгновение, а не держать плечи и все тело в целом в постоянном напряжении, позволяющим если что вовремя среагировать и побежать. Последнее, что он услышал перед тем как провалиться в сон, это скрип дверной ручки и тихий щелчок закрывающейся двери.

***

Слишком резкое пробуждение вызывает легкую тошноту, которая уже давно для него не новость и необъяснимое чувство страха. Взгляд метается из угла в угол, пытаясь уловить хоть какие-то детали, которые помогут понять: где он, как он и что вообще происходит? Темнота глухая, заполняющая абсолютно все пространство. На улице уже давно не горят фонари, значит уже довольно поздно, часа три минимум. Хэйдзо пытается лихорадочно рассуждать, глазами искать зацепки и всей душой молиться, что тот силуэт рядом с дверью – это галлюцинация, это ему кажется. Горящие глаза и нечеловечески длинная фигура смешивается с ощущением пристального взгляда с отвратным убеждением в том, что этот силуэт улыбается, смотря на него. Ужас тонкими нитями паутины связывает, сковывает, почти приклеивая к кровати, больно фантомно режет по открытой коже на ногах. Он непроизвольно дёргается, когда силуэт будто шагает в его сторону, слегка покачиваясь, проводя длинными лапами по стене, царапая когтями, оставляя за собой грубые царапины. Вжимается в кровать, мычит что-то нечленораздельное, пока зрачки лихорадочно расширяются, занимая зелёную радужку собой. Это сон. Он просто ещё не проснулся. Сильно жмурится, резко отводя взгляд и сверлит им стену напротив, игнорируя все звуки вокруг него, игнорируя скрип половиц. Мурашки бегут по всему телу, кусая за затылок, щипая за щиколотки, словно чья-то ледяная рука хочет поскорее его утащить за собой в Бездну, именно в ту, которую он так сильно боится. В такой ситуации даже не стыдно резко стать верующим, начать молиться всем известным богам на всех известных языках, чтобы просто его отпустило, чтобы это все было обычной игрой его мозга, который уже работать на пользу хозяина не хочет – только ковырять на потеху израненные, только-только открытые раны из воспоминаний, играясь и дёргая за ниточки, то подключая дрожь невообразимую по всему телу, то сильную тошноту, что приходится зажимать рот и сглатывать желчь вместе со слюной, то просто бить по кнопке «ужас» несколько раз подряд, чтобы это все суммировалось до истерических судорог. Он почти подскакивает на кровати с громким криком, когда кто-то касается его плеча. Выпрямляется, вжимаясь в стену, больно ударяясь затылком. – Тише-тише. Смотри на меня сейчас, – этот кто-то берет что-то с прикроватной тумбочки, несколько раз нажимая пальцами. Резкий свет от фонарика на телефоне пробивает ужасающий мрак, отчего Хэйдзо жмурится и мотает головой, прикрывая ладонью глаза. Движение напротив, а потом и тихий скрип кровати оттого, что кто-то на нее сел, все также держа телефон, заставляет убрать ладонь от глаз и вглядеться сквозь туманную дымку перед ними. Белые взлахмоченнве после сна волосы с красной прядкой набоку, которая смешно выбилась из общей массы Рубиновые, горящие в темноте глаза, внимательно следящие за каждым движением и за каждым мускулом на чужом лице. Взгляд медленно проясняется. Моргает несколько раз для пущего эффекта, разгоняя дымку. Вот черт. Хэйдзо мычит и отводит взгляд в сторону, стараясь не пересекаться со слишком изучающим чужим. Мельком смотрит в сторону двери, где всего пару секунд назад видел какой-то непонятный темный человеческий силуэт – ничего нет. Выдыхает полной грудью, сжимая пальцами одеяло, чтобы привязать себя и свое сознание к чему-то материальному, отчего не хочется спрятаться и не дышать. Тело непроизвольно дергается, когда Кадзуха наклоняется корпусом к прикроватной тумбочке, кладя на нее телефон экраном вниз, который теперь служит своеобразным ночником. Бледная рука с длинными пальцами берет в руки кружку с непонятной жидкостью в ней, испускающей клубы пара. - Выпей. Это не отрава. Просто ромашковый чай. Тебе видимо кошмар приснился, - Хэйдзо во все глаза смотрит на протянутую кружку, взвесив все «за» и «против» все же берет ее аккуратно в руки. Пальцы обжигает, возвращая медленно в свою реальность, что и силуэт соседа по комнате теперь не кажется размытым. Позволяет увидеть какую-то странную обеспокоенность в чужом алом взгляде, которую не прикрывают за маской невнятной для Сиканоина неприязни. Приятный аромат исходящий от свежезаваренного чая дурманит, отчего глаза прикрываются и вдох срывается с губ. Как только сладковатая жидкость попадает в рот, то плечи сами по себе расслабляются, а дышать становится легче. Он упирается затылком в стену позади себя, вглядываясь из-под полуприкрытых темных ресниц в еле заметную в тусклом свете фонарика улыбку, которая медленно расцветает на чужом лице. Кадзуха медленно выдыхает и зевает в ладонь. Тени смущения медленно ползут вверх по него, щекоча и кусая под тканью штанов, которые он не удосужился снять, когда его сюда принесли. Да и плевать. Нет разницы в чем спать, разве что вспотеет и кожа на ногах неприятно трётся об слишком грубую ткань. – Спасибо, извини, что разбудил, – кривится от собственного сиплого голоса и быстро отпивает ещё из кружки, желая быстрее опустошить бодрящую жидкость, которая ещё и восстанавливает помятые после очередной взбучки нервные клетки, срочно нуждающиеся в незамедлительном отдыхе хотя бы на часов десять. Каэдэхара смотрит вновь на него нечитаемым взглядом, легко убирает мешающуюся прядь за ухо, что Хэйдзо невольно засматривается на спадающие на плечи и ключицы белые волосы. Моргает раз-два, отпивает ещё, чтобы отвлечь все свое внимание на сладкий вкус во рту, который не вызывает приступа рвоты или неприятного послевкусия на языке. – Я не спал. У тебя все это время дыхание сбивчивое было, да и сердце слишком быстро билось. Я уж побоялся, что ты тут и приступ какой словишь, – тихий, с лёгкой хрипотцой голос наоборот больше затуманил и так не соображающий мозг, что даже горячая кружка в руках, с каждым мгновением все больше и больше обжигающая расцарапанные в кровь ладони с лопнувшими мозолями, не позволяет вывести его из микро транса, отвезти взгляд. Кадзуха тоже смотрит, в чужих глазах помимо света от фонарика неожиданно отразился свет от проезжающей неподалёку машины. Хэйдзо сглатывает и с усилием воли отводит взгляд, наблюдая за тем, как кружит поднявшаяся пыль, которую сейчас хорошо заметно из-за тусклого света. Стоп. Что? Сиканоин мелко вздрагивает и смотрит на уже улыбающегося Кадзуху, который видимо врос в его кровать и не собирается вставать с нее, примостив задницу и нагрев себе место. Дышал сбивчиво? Сердце колошматилось об ребра? Это как он вообще, блять, мог услышать? Если дыхание ещё ладно, то второе. С такими способностями он как минимум должен услышать, как кто-то к нему приближается, а как максимум сказать по ощущениям с какой стороны сейчас прилетит муха, хотя ей ещё до них ебашить километр с лишним. Хэйдзо допивает чай залпом, обжигая горло, которое неприятно щиплет, будто он отпил чистого спирта. – Это ты как услышать-то смог? У тебя сверхспособность какая-то? – тихий смех напротив покрывает кожу слоем мурашек, вызывает бурлящий поток крови вверх к щекам. На это Хэйдзо хмурится, злится мгновенно, сжимая теплую кружку руками. – Совсем нет. Просто на самом деле громко было. С окружающим миром я на «ты», а ты не исключение из правил. – О, а в каких-то моментах я как раз то самое исключение из правил для тебя. Или я вру? – улыбается, когда замечает образующуюся морщинку между светлыми бровами, когда чужой взгляд темнеет слегка. Все-таки, ему эта тема на самом деле не нравится. Однако, Кадзуха через секунду смягчается, складывая ладони в замок, лишь невесело хмыкает и пожимает плечами, сегодня решая не идти на глупую провокацию, которая и до ссоры в три часа ночи довести может. Трет руками сонные глаза, почти до красноты растягивая нежную кожу. – Пиздуй спать, заботливый ты наш, – следом за словами следует не сильный пинок голой пяткой по чужому бедру. – Ты уже врос в мою кровать. Вот-вот корни пустишь. Еле слышимый смех, а потом и лёгкая улыбка на бледном лице, освещаемым лишь светом от фонарика, вынуждают пнуть только сильнее, пока чужая туша не свалиться на пол с тихим ругательством. А может просто показалось. Хэйдзо ставит пустую кружку на прикроватную тумбочку и кутается в одеяло, мнет ногами, чтобы было удобнее. Хочется ещё дать пощечину самому себе, чтобы закрыть чертов румянец с щек понятной для него болью и последующим красным отпечатком на всей щеке. Так хотя бы он будет знать, что эта реакция организма на его собственные действия, а не от чего-то ещё. Половица рядом с его кроватью скрипит, обозначая, что сосед встал с пола. Шорох одежды и ощущение пристального взгляда на своем скрытом одеялом затылке вызывает рой мурашек вдоль тела, заставляющих волосы на затылке встать дыбом. Чужое бормотание отдаляется, пока уже не слышится скрип кровати и возня. Хэйдзо выдыхает вместе с наступившей тишиной, вылазит из-под одеяла и кладет щеку на уже нагретую подушку, от которой только лишь противнее на душе. Желание перевернуть на холодную сторону перебивается сразу же, как видит в темноте два сверкающих алых глаза, которые споймали его словно дикую декоративную зверюшку, требующей к себе слишком тщательный уход и заботу, а то одичает и цапнет. Слегка вздрагивает, сжимает пальцами край подушки почти до скрипа дешёвой ткани. Сиканоин поступает как самый настоящий парень – немедленно отворачивает голову, вдупляя тупо в стену, пока перед глазами от напряжения не появились сотни цветных пятен. Ещё больше заставляет взбеситься и смутиться тихий смешок со стороны другой кровати. Хэйдзо мотает головой, раскидывая взлахмоченные пряди по подушке, укрываясь одеяло с головой, игнорируя то, что ему ужасно жарко, что ему нечем дышать. Как ребенок, прячущийся от подкроватного монстра, который в любую секунду может схватить его за ногу и утащить. Кадзуха тот ещё монстр, конечно.

***

Как и ожидалось, он проспал абсолютно все. Через крепкий, почти беспробудный, младенческий сон он даже не услышал, как проснулся Кадзуха, как тот собирался, скрипел половицами и закрывал за собой дверь. Да и проснуться ему помогло лишь осеннее солнце, которое яро и намеренно злостно светило ему прямо в лицо, заставляя жмуриться, чихать от летающей вокруг пыли и отмахиваться от невидимых мушек. Он успел несколько раз проклясть всех и вся за то, что их комната выходит на солнечную сторону, что и слишком душно, и слишком светло, а ещё выходит на студенческий городок, где вечно орут и смеются на всю улицу. Разлепляет глаза, выпрямляется и тихо вздыхает, когда головная боль колит иголками в правый висок, а левая рука вовсе висит балластом вдоль тела, больно кусая мурашками, возвращая в отлежанную и неработающую руку кровь. Хочется уснуть обратно, спрятаться под одеяло и засопеть медведем до следующего года, а лучше до полного уничтожения всей планеты каким-нибудь чертовым метеоритом. Тогда и просыпаться больше не придется. Но вставать нужно, хотя бы сделать какие-то мнимые попытки, показать то, что он пытался. Голые стопы касаются холодного пола, слегка отрезвляя сонный мозг, заставляя все тело покрыться слоем мурашек и отдернуть ноги, быстро спрятав их под одеяло. Взгляд поднимается выше, пока пальцы правой руки разминают левую от запястья до предплечья, чтобы ускорить процесс восстановления отключенной от процесса жизнедеятельности конечности. Медленно фокусируется на цифрах на настенных часах, матерится про себя за то, что спросонку что минутная, что секундная стрелка кажутся абсолютно одинаковыми. Время не разберешь совсем. Сидит и вглядывается затупленным, затуманенным взглядом, с минуту наблюдая за движением стрелок, с пару тройку минут вслушиваясь в уже раздражающий звук тиканья. 14:27 Сиканоин вновь трет глаза неверяще, но потом просто забивает болт и встает с кровати, слегка пошатнувшись и вовремя ухватившись за острый угол прикроватной тумбочки. Силой постельного притяжения его тянет обратно юркнуть под одеяло, уткнуться в подушку носом, чихая от тупых перьев, которые лезут в нос и в рот в любую удачную секунду, обнять одеяло, закинув на него ногу и уснуть сладким младенческим сном. Слишком заманчиво. Но Хэйдзо лишь отталкивается рукой и прошлепывает к ванне, которая, слава всем богам, у них совмещена с блоком. Не зря отстраивали новое общежитие - хоть такие ништяки подвезли, которые явно улучшат жизнь студентов, которая и так далеко не сахар. Не хотелось мало того, что ютиться с кем-то, так еще и делить ванную комнату с несколькими людьми на этаже, стоять в очереди, чтобы просто почистить зубы, а про душ вообще промолчать и плакать. Подскакивать в пять утра, чтобы от тебя не воняло вообще не выглядело хоть как-то привлекательно. Ютиться с кем-то все равно пришлось, но такое он бы точно не выдержал и спрыгнул с крыши в первый же день, как человек, очень ценящий свое личное пространство. Только после того, как помыл руки с мылом под холодной водой, а потом и выйдя из ванны, он запнулся об собственные ноги, анализируя: зачем он вообще это сделал? Он же шел умыться и почистить зубы. Какие руки? Какие с мылом? - Да блять, - сонно бурчит и хлопает себя по щекам мокрыми ладонями, возвращаясь обратно. Шум воды сбивает слегка с толку - вглядывается в собственное отражение в чистом зеркале, которое Кадзуха собственноручно каждый день по несколько раз протирает, чтобы не запылилось и не было в вечных разводах от воды. Трогает лишь подушечками пальцев слишком бледное лицо, проводя по острым скулам, слишком выделяющимся на фоне впалых от голода и недосыпа щек. Мешки под глазами уже выглядят слишком яркими темными кругами, не уберешь даже самыми дорогими средствами, которые только можно предложить. Да и денег даже на дешманскую хуйню из перехода у него нет. Энергетики в глаза он уже не видел с несколько дней, хотя организм негодует и хочет поскорее получить приторно-сладкую, что аж сахар на зубах хрустит, жидкость. Влить бы пару банок, чтобы и мешки увеличились в два раза, а зрачки и вовсе стали как у кота, увидевшего мяту перед собственным носом. Губы, обветренные и обкусанные в кровь, медленно искажаются в кривую линию отвращения к самому себе, а к своему внешнему виду в особенной степени. Набирает в ладони воду и выплескивает на лицо, наплевав на то, что добрая половина впиталась в старую майку, а вторая половину потекла вниз по запястьям, крупными каплями падая с острых локтей на кафельную плитку, разбиваясь и оставляя за собой мокрые лужицы. Хэйдзо трет переносицу и выдыхает, заставляя себя взять в руки щетку и почистить зубы - привкус желчи не хочет покидать его со вчерашнего дня, потому что не удосужился вовремя хотя бы прополоскать рот. Опирается одной рукой о раковину, не отводя взгляд от собственного отражения, изучая, сканируя и впитывая в свое сознание абсолютно все, будто потом это все просто сотрется из его памяти. Мутный взгляд тому подтверждение - ощущение, будто он уже забыл, что делал пару минут назад. Мозг лихорадочно пытается подмести за собой все выпавшие воспоминания, случайно сгребая и новые, совершенно чистые и невинные в одну кучку мусора, чтобы потом сжечь до тла. Это уже похоже на болезнь. И ему это очень не нравится. Болезнь - значит больница, лечение и противные врачи с медсёстрами, которые тебе под кожу заткнуть шприц любой длины, под язык положат любые таблетки и втолкнут в горло пилюли и капсулы разной паршивости на вкус. Не любит он больниц. Не любит до дрожи в кончиках пальцев, до нервного тика, до полноценной трясучки с последующей истерикой. Потому что там не лечат, а травят и калечат. Болезнь сопряжена с болью, боль со страданием, страдание с терпением, которого у него уже и так совсем мало осталось. Гляди да сорвется с цепи. Он глупо продолжает отрицать, что болен. Больница - это ощущение беспомощности, зависимость от тех самых врачей, которые и помочь не всегда сильно рвутся. А если они докопаются до истины, то там и не факт, что из этой каторги строго режима получится выползти. Попадать туда еще раз - он не хочет. Идти на прием к психологу - тем более. Копошится в вещах пришлось не долго. Хэйдзо всегда был за такое правило: «что не воняет, на чем нет жирного пятна - пойдет». Наряжаться ради кого-то или чего-то у него нет повода. А если бы и был, то он скорее всего забил бы и надел очередную глупую майку со смайликом недельной давности. Сейчас он и не собирается высовываться из блока хотя бы пару дней - нужно собрать ошметки мозга в кучу, склеить скотчем, замазать клеем ПВА и постараться забыться хоть в чем-то. Надевает первую попавшуюся кофту, скрывая за ней отчетливо заметные ребра и выступающие лопатки с кривоватой линией позвоночника. Ровно сидеть нужно было - не заработал бы себе сколиоз. В руки попадаются невообразимо яркие, почти вырвиглазные штаны, больше схожие на пижамные из какого-то детского набора. Делать нечего. Ведёт плечами, морщась, потому что свитер оказался колючим, неприятно задевал плечо, ожог на котором никак не мог зажить – в любую удачную секунду Хэйдзо сдирал заживающую корочку, подавляя все возможности поскорее избавиться от раны и повышая вероятность появления шрама. Вновь зелёные глаза смотрят в сторону часов. 16:57 Ощущение того, что время начинает течь одновременно слишком быстро, но в тоже время томяще медленно, заставляет слегка поежиться. Он буквально ощущает, как оно утекает сквозь дрожащие тонкие, почти кукольные пальцы. Моргает несколько раз, вдыхая тяжёлый, затхлый воздух, потому что Кадзуха не удосужился открыть форточку перед уходом. Хэйдзо делает видит, что его никак не смущает мысль, что он потерялся во времени просто простояв в ванне, смотря на себя в отражении, будто ожидая, что то пошевелится и помахает ему рукой. Хотя скорее бы просто показало средний палец. Давит указательными пальцами на виски, мычит от пульсирующей боли и потом уже выуживает из кармана вчерашних брюк мятую пачку сигарет, а за ней и зажигалку. Привычка останется привычкой. Открывает окно, вдыхая прохладный воздух. Пахнет осенью. Пахнет приятно, слегка сыро, видимо, скоро будет дождь. От этого и парит так сильно, что хоть плачь. Поджигает сигарету, сжимая тонкими губами фильтр и затягивается. Вкус – мерзотный. Полнейшее дерьмо. Но других нет, а курить хочется. Приходится довольствоваться тем, что есть. Да и какая разница: травить лёгкие дешманскими сигаретами, которые достались даром или делать тоже самое только уже эксклюзивными дорогущими сигаретами, от которых и глаза можно закатить в экстазе, получить оргазм и понять, что секс – полная хуйня, а вот это блаженство стоит своих денег. Вот именно, никакой разницы. Разве что в наличии денег. Выдыхает густой дым в окно, мгновенно затягивается вновь сильнее и больше, задерживая дыхание почти до боли в лёгких, чтобы как можно больше никотина впиталось в ткани. Но он выдохнуть его не успевает, давится им, пытаясь откашляться. Чёрт. Быстро сплевывает слюну и выпрямляется, ощущая легкую отдышку меж ребер, медленно подбирающуюся к горлу. Неприятно. А ещё большее неприятна становится картина перед глазами. Кто знал, что тот засранец с вечеринки, которая больше походила на притон или ещё чего похуже, где ошиваются люди разных слоев общества: кого заставили, кто по приколу, кто там вечный гость и ему всегда рады – так скоро объявится, да и ещё с какой-то сумкой странной. Кого он тут ждёт? Кадзуха наверняка на парах сидит ещё. В общежитии точно ведь не должно быть, потому что не мог он уменьшиться до размеров лилипута и скрыться в его же блоке. Хэйдзо сам себе хмыкает и вновь затягивается, когда горечь на языке пропадает и смотрит из-под полуприкрытых глаз на этого парня. Темно-фиолетовые волосы со странной стрижкой, хотя кому тут говорить что-то. Глаза плохо видно, а вспомнить какого они цвета не получается. Зелёные? Голубые? Да черт его знает. Хлипкий какой-то, почти миниатюрный пацаненок, который точно только «лает и не кусает» Хэйдзо совсем не злопамятный, но эта фигура в его истории кажется слишком раздражающей, хотя почему-то большинство деталей он помнит размыто, нечётко совершенно, лишь в общих чертах, лишь особые касания, от которых все ещё иногда мурашки бегут по коже и под ней в том числе. Парень сразу мотает остервенело головой, отбрасывая из головы все лишние мысли, которые только будут мешаться и перебивать горькую сладость сигарет. Можно было бы окликнуть, сказать, чтобы сматывался отсюда, кинуть что-нибудь. По-детски, по-ребячески и вообще нормальные люди с крупицами мозга не вытворят чего-то неразумного. Но ему можно. В голове у него каша, сварился целый бульон из огромного и приторно-кислого привкуса старых, глубоко зарытых воспоминаний – это неплохое оправдание. Его память начинает играть с ним злую шутку, мерзко хихикая и раз за разом ковыряя чем-то острым самые неприятные темы и ранее забытые травмы. Рта он открыть так и не успел, как и удержать окурок между пальцев, позволив ему свалиться вниз со второго этажа. Так Кадзуха был в общежитии? Где? Смотрит во все глаза, как тот выходит из здания, аккуратно закрывая за собой дверь, видимо, с целью не потревожить спящую вахтершу. Улыбается так ярко, почти вприпрыжку подходит и обнимает этого парня, что-то говоря тому на ухо. Хэйдзо машинально сжимает оконную раму сильнее, почти до белых костяшек, царапая в вгоняя в подушечки пальцев занозы. Нужно отойти от окна, хотя бы отвести взгляд, сосредоточить внимание на каком-нибудь солнечном зайчике на стене около кровати. Не может. Продолжает смотреть, вглядываться в каждый жест, в каждое движение, проклиная себя за хорошее зрение, проклиная за открытую форточку, потому что слышит отдаленные слова, хоть и смысла разобрать не может, слышит тот самый яркий, искристый смех, чувствует, как у него засасывает под ложечкой. Его не видят, наверное, а может просто игнорируют его взгляд, потому что все равно. Нервно хватает пачку сигарет вновь, закуривает и затягивает внутрь как можно больше терпкого, отравляющего легкие и в целом весь организм дыма. Это становится почти как кислородной маской для него, отрезвляя и даря хоть каплю спокойствия, пока слышит под пальцами еле слышимый хруст фильтра, пока никотин поступает вместе с кислородом в организм. Выдыхает на улицу тогда, когда тот парень, чье имя он знать совсем не хочет, - не потому что неинтересно, а потом что при одном виде тошнит, а если узнает имя, то будет и того хуже, - передает Кадзухе сумку, жмет плечами и что-то говорит. Разобрать не получается даже если очень напрячь слух. Ветер сбивает с толку, осенняя листва шумит под ухом, а проезжие машины и вовсе заглушают собой абсолютно все. Хэйдзо продолжает наблюдать, смотреть и злиться на что-то неосязаемое, когда Кадзуха улыбается, когда у него появляются эти глупые ямочки на щеках, когда парень с нахальным лицом убирает выкрашенную прядь ему за ухо. Злится до нервного тика, до постукивания голой ступней по полу, до очередной затяжки. Из-за перебора в лёгких сигаретного дыма давится, стискивает зубы, не позволяя себя и звука теперь издать. Лишь молча наблюдать, отравляя себя теперь не только никотином, но и крайне отвратительной картиной перед глазами. Кто-то бы из прохожих умилялся бы, радовался в сердцах или завидовал черной завистью. Хэйдзо ничего из этого не испытывает. Радоваться незачем, потому что он уверен, что Кадзухе все равно, что он просто хорошо притворяется, давясь своей же приторной сладостью. Завидовать тоже нечему. Как можно завидовать на вид такой спокойной, счастливой любви; теплым касаниям и поцелуям, времяпрепровождению с человеком, который как минимум дорог? Хэйдзо выдыхает и шмыгает носом, осознавая, что на самом деле скорее есть только то, чему можно завидовать. Всем телом напрягается, когда сосед наклоняется слегка, а потом отскакивает от окна, роняя сигарету вслед за предыдущей. Парень прикусывает ноющие губы, шипит и трет рукавом, будто это сможет помочь. По итогу лишь чувствует, как капля крови капает на пол из и так истерзанных после вчерашнего губ – сейчас лишь усугубить ситуацию не хватало. На душе кошки скребутся, грызут, царапают, не давая и задуматься о чем-то другом. Ему должно быть все равно. Понимание того, что это точно не влюбленность и уж тем более не любовь – рушит четвертую и пятую стену в его голове. Выдуманная «система» в принципе все ломает, заставляет чувствовать те эмоции, которые он не хочет испытывать, заставляет смотреть на какого-то человека лишь потому что так судьба сказала. От этого становится только паршивее, что слезы скапливаются в уголках глаз, не желая скатываться вниз по бледным щекам. Просто стоят пеленой перед глазами. Вопросов в голове крутится слишком много, а ответов он пока найти не в состоянии – мозг отключен, не работает, занят какой-то другой деятельностью. Вообще чем угодно кроме того, чтобы помогать и работать на самого Хэйдзо. Быстрые шаги за дверью подсказывают вытереть с подбородка кровь, испачкав единственный чистый свитер, подойти к окну и закурить еще одну сигарету, чтобы точно выполнить ежедневную норму. Когда ручка дергается, то Хэйдзо уже сидит на подоконнике, опираясь на оконное стекло, совсем не задумываясь над тем, чтобы хотя бы выпускать дым в окно. Его не волнует. Его только лишь забавляет, как Кадзуха ведет носом, махая перед лицом рукой, стараясь убрать от себя запах, чтобы не пристал к одежде, к волосам, не преследовал его везде. Хватает собственной комнаты, из которой от этого хочется сбежать и ночевать в коридоре. - Ну хоть ради приличия отвернись к форточке. Ты и так тут надымил. Нужно всем и сразу помолиться, что тут нет датчиков. Так бы уже бегали как ужаленные в одно место, - аккуратно кладет сумку на кровать и переводит все свое внимание на Хэйдзо, который также пристально на него смотрел. На секунду показалось, что притащенная тем парнем вещь пошевелилась, но он решил списать это все на галлюцинации, до которых ему уже точно не долго осталось. - Во мне приличия столько же, сколько в тебе стыда. А в тебе его нет, как знаешь. Поэтому, - встает с места и подходит почти впритык, смотря в бордовые глаза, в которых не только чертики прыгают, но и вообще весь Ад видимо переехал в эти два глубоких красных «океана», обосновались там, перетащив котлы, чтобы купать таких как Хэйдзо. Кадзуха стоически смотрит в ответ, не содрогая ни один мускул на лице – абсолютно спокойно, абсолютно без единой эмоции. Разве что нос морщит и брови сводит к переносице от близости к сигаретному дыму. Но Сиканоин лишь кладет фильтр почти дотлевающей сигареты меж губ, затягивается, замечая, как глаза напротив слегка сдвинулись с глаз к губам, а потом быстро обратно. Внутри Хэйдзо ураган, почти цунами эмоций, которые смешиваются друг с другом, даря непередаваемые эмоции, давая сигнал двигаться. Не осознает того, когда кладет ладонь на чужой затылок, притягивая ближе, перебирая длинными пальцами белокурые пряди, которые на самом деле оказались мягкими, почти как шелк на пальцах. Слышит треск где-то меж ребер, превращающийся в фейерверк, от которого только тошнить начинает, потому что уж слишком это ему напоминает ситуацию на той вечеринке. Чужие губы сжимаются в тонкую полоску, пока зрачки лихорадочно расширяются от близости, которой парень видимо никак не ожидал. Хэйдзо почти задыхается дымом, который сам в себя и втянул, когда Кадзуха может автоматически, может под влиянием отравляющей атмосферы вокруг, сводящей некурящие умы с ума, наклоняется ближе, соприкасаясь лбом с его. Ну уж нет. Сиканоин моментально выдыхает дым в лицо, находящееся от него в двух сантиметрах, отчего парень отскакивает в ту же секунду, кашляя и гневно смотря на него. Он лишь жмет плечами, делает последнюю затяжку и выкидывает окурок в окно. - Поэтому закрой рот. Извини, недоговорил – сбился с мысли. Если хочешь целоваться, то ты не по адресу. Может твой тот хахаль еще не съебался далеко, - улыбается криво, почти нагло, когда Каэдэхара выпрямляется и вытирает уголки глаз от соленых капель. - С тобой не хочу. - Не сотрясай воздух своим враньем, - прячет ладонь в просторные карманы, скрывая мелкую дрожь на кончиках пальцев, отводит взгляд в сторону и плюхается на свою кровать. – А если серьезно, то где ты был? - Тебя это так сильно волнует? Соскучился или что? – Меня волнует только то, что денег нет и не на что купить сигареты, а ещё в принципе поднятие цен, что за жопу кусает идея устроиться на подработку в никудышную и засранную кафешку мыть посуду. М-м, ах да, ещё про то, что начинает холодать, а у нас такой ебланский универ с общагой, что пока не включат отопление во всем районе, то мы будем сидеть и мёрзнуть. Мне продолжать? – улыбается и укладывается на кровати так, чтобы свесить голову с кровати, уперевшись голыми пятками в стену, наблюдая за Кадзухой пока ещё свежим взглядом снизу вверх. Через пару минут от прилива крови к голове, он и думать перестанет в принципе. – Не нужно, я и так понял твою мысль, – сам садится на кровать, складывая под себя ноги и выдыхая, подпирая голову рукой. Выглядит каким-то отрешенным, увязнувшим в собственных проблемах, которых и преподы успели подкинуть, потому что наслышал, что именно Каэдэхара вызвался на свою голову стать старостой, поделив свою жизнь одним махом, одной подписью на «до» и «после»; и вообще вся жизнь в целом свалилась на его плечи, заставляя в ней кружиться снежинкой и думать, как бы не упасть и не растаять на асфальте. Хэйдзо почти глаз не отводит, складывает руки, отстукивая по плоскому и пустому животу мотивы какой-то известной песни, название которой он, конечно же, не помнит. Вдумчиво косится на соседа, слегка нервно поглядывающего на сумку, будто там лежит что-то наподобие бомбы или наркотиков. Хотя тот тип реально походит на какого-то диллера. Сиканоин вглядывается в воздух перед лицом, замечая что-то белое, кружащееся в воздухе. Хватает сразу же большим и указательным пальцем, выпрямляясь и вытягивая ноги до определенного громкого хруста в коленях, словно что-то сломалось или выскочил сустав. Похоже на мех или пух. Мельком отводит взгляд к окну, убеждаясь, что пуха тут точно быть не может, да и в принципе еще время не то. За окном он видит лишь пару веток клена, который раньше всех приобщился к осенней погоде, сбегав видимо к парикмахеру и подкрасив пару листов в около оранжевый цвет. Хмыкает своим мыслям и вновь разглядывает белое нечто в руках. - Куда кота дел? – смотрит на Кадзуху уже, который явно напрягся, сложил руки в замок, изгибая их в неестественном положении, пока те не хрустнули в свою очередь. В глубокой тишине между ними только лишь тиканье часов слегка раздражало, напрягало, заставляя Каэдэхару только больше нервничать. Но шерсть может принадлежать только какому-то животному. На красном худи парня он замечает пару белых клочков шерсти, указывающих, что его догадки верны. Быстро встает голыми ступнями на пол, слегка ежась и подходит ближе, пока Кадзуха не задирает голову, чтобы лучше его видеть, чтобы посмотреть в зеленые глаза почти с вызовом. - Какого кота? Не понимаю, о чем ты, - жмет плечами, но все равно натянутые словно струны нервы управляют сейчас ситуацию из-за чего автоматически на секунду отводит взгляд к сумке. Тут уже Хэйдзо не смог перекинуть некоторое шевеление в ней на галлюцинации из-за пошатнувшейся менталки. Но даже это не помешает заметить резкий холод в казалось бы глазах теплого цвета, но пробирался инеем под кожу, замораживая вены, не позволяя крови бежать привычно, замедляя ход всего организма. Ощущать на себе такой взгляд неприятно, очень неприятно. Сглатывает и выжидательно смотрит в ответ, пока Кадзуха не стискивает зубы, что линия челюсти напрягается; сводит брови и сжимает ткань штанов в ладонях. - Вот того что в сумке сидит. Выпусти животное. И не смотри на меня взглядом будто я всю твою семью вырезал. Либо просто кого-то близкого, – нахальная улыбка сама по себе расплывается на лице, когда Кадзуха почти подскакивает с кровати, хватая того за ворот и притягивая ближе к себе. Сверлит взглядом, желая стереть и улыбку, и ее обладателя с лица земли к чертям, закопать его под землю живьём и оставить гнить. Хэйдзо чувствует как чужие пальцы мелко подрагивают, но сжимают все также крепко, не показывая слабину ни на секунду. – Расслабься. – Только когда ты начнёшь думать прежде чем говорить – Извини, ты просишь слишком многого. В следующий раз, а может в следующей жизни, – берет за запястья и убирает чужие руки от себя, не разрывая зрительный контакт. Сжимает крепче, насколько позволяют сейчас его силы, но Кадзуха все равно хмурится и мычит что-то неразборчивое, вдыхая кислород в лёгкие слишком громко. Ощущение чужого дыхания на губах становится как наркотиком, поэтому не хочется ни отойти подальше, только лишь подойти ближе. Но на эту мысль Хэйдзо почти скалится. Раздражается мгновенно, злится на физиологические потребности, которые полностью перебивают здравый смысл и эмоциональную составляющую. – А может никогда. Ты меня забавляешь. – А ты меня раздражаешь, – Кадзуха двигает руками, пытаясь вырваться из грубой хватки на вид слишком хрупкого парня, которого и ветром можно сбить с курса. Шипит тихо, когда тупые ногти впиваются в нежную кожу на запястье. Когда он поднимает голову, то чувствует разрывающее ощущение, встретившись с изучающим взглядом темных зеленых глаз. Мысленно сбрасывается с высотки в вязкую пучину зрачков и утопает в холоде. Дышать становится сложно, ребра рвутся изнутри и натирают кожу. Тонкие губы изогнулись в удушающей улыбке, выбивая из лёгких кислород, выбивая из головы последние мысли, выбивая из тела силы на сопротивление. Последний вдох, более-менее осознанный, привычный для него, ощущается на языке запахом самых дешёвых сигарет, запахом потерянной жизни и толикой отчаяния вперемешку с безумием, кричащего, что человеку перед ним уже нечего терять. Неосознанно дрожь бежит вдоль позвоночника, покрывая кожу слоем мурашек. Последующий вдох получается прерывистым, свистящим, ужасно сдавленным, будто его душат, будто только что ступил с табуретки в пропасть, душа себя веревкой, ломая шею. Сжимает губы в тонкую линию, хмурится больше для вида, собирая все силы и отталкивая от себя настырное тело. – Аж до дрожи. Хэйдзо смеется, ужасно противно и страшно маняще одновременно, качает головой, отчего взлахмоченные во все сторона волосы двигаются в такт. Но смотрит почти испепеляюще, нещадяще, пуская волнами какую-то опасность. В темных зрачках можно и правда утопиться самому, а можно с чьей-то помощью, когда схватят крепко за волосы и окунут в темную воду - кричи не кричи, но никому дела не будет. Вот и Кадзуха стоит в ступоре, дышит через раз и кулаки сжимает до белых костяшек. - Смешно, - Каэдэхара моргает несколько раз, недоумевающе косится на парня, который вновь тянется к пачке сигарет, сует ее в карман невозможно ярких и не менее глупых штанов. Атмосфера, удушающая и спертая, сходит почти на нет, когда чужие плечи расслабляются, взгляд зеленых глаз помутняется на несколько секунд, сосредотачивая внимание на чем-то в окне, на чем-то неуловимом, что видит только лишь он один. Кадзуха наоборот напрягается сильней, не улавливая уже связи между поведением человека, стоящего перед ним с видом вселенской отрешённости, словно система в голове дала сбой, шестерёнка, руководящая процессом внезапно заржавела и теперь лишь тихо скрипит, мешая работе. Словно что-то у того в голове резко щелкнуло, мигом выветрив всякую заинтересованность в разговоре. Хэйдзо прячет обе руки в глубокие карманы, резко разворачивается и уходит прочь из комнаты, не закрыв за собой дверь под ещё более удивленный взгляд. Его мутит. Он останавливается у открытого окна, вдыхая как можно больше воздуха в будто бы неработающие совсем лёгкие, которые теперь закрыли все входы и выходы для жизненно необходимого кислорода. Мычит что-то, бьёт ладонями по стене, недавно покрашенной и ещё слегка пахнущей краской. Что-то стучит по вискам, скребет по лихорадочно работающему мозгу, который резко вошёл в слишком активный режим, включив проектор и проецирую перед глазами слишком многим. Воздуха катастрофически мало даже напротив открытого окна. Он собирает все последние силы и быстро спускается по лестнице, крепко держась за перила трясущейся рукой, что-то бубнит вахтерше. Сам своих же слов не разбирает, будто говорит не на своем языке, будто отвечает вовсе не он, а кто-то за ним, кто-то внутри него или вообще, на самом деле, кто-то, кто слишком далеко. Все вокруг смешалось в одно большое пятно, в котором он с огромным усилием находит скамейку и сразу садится, сгибаясь и утыкаясь мокрым от холодного пота лицом в колени. На улице резко стало холодно, мокрый ветер кусается больно через тонкий свитер, который по названию обещает тепло и уют в осенние и зимние вечера, а на деле лишь дешёвый материал, неприятные ощущения к коже и раздражающие катышки. На голову капают редкие капли, что волей-неволей, но голову поднимает и смотрит на небо, которое за считанные минуты заволокли тучи, скрывая за собой палящее солнце. Хэйдзо выдыхает и трет лицо руками, медленно, но приходя в себя. Ощущения схожие с какими-то жёсткими трипами от ещё не слишком тяжёлых наркотиков, которые уже начинают разъедать нервные окончания в обмен на кратковременную эйфорию, доводящую позже до состояния овоща, до состояния иссохщегося нечто, желающего лишь получить больше и сильнее. Вдохи рванные, выдохи сиплые, с сильной хрипотцой. Вздрагивает всем телом, когда дождь усиливается, когда капли капают с волос, разбиваясь об асфальт. Но это успокаивает. Дарит мимолётный покой, чувство того, что время не остановилось, как ему показалось, а все же идёт дальше, не стоит на месте, позволяет событиям заменять друг друга. – Замёрзнешь ведь, – голос сбоку, а после и тень над головой, заслоняющей собой моросящий осенний дождь переходящий в ливень. Поднимает вновь глаза с ладоней, пересекаясь с тёплыми красными, смотрящими с какой-то заботой. Смутно кажется знакомым такой взгляд, будто так на него смотрел совсем недавно. Но Хэйдзо не помнит, напрягает память, нервируется из-за этого – не вспоминает. Хэйдзо качает головой, словно собака стряхивает с волос капли, опускает голову, сверля взглядом образующуюся лужу на асфальте, по которой прекрасно видно и темное небо, и водяные круги от падающих дождевых капель. – Я тебя не понимаю.., – голос хриплый, с усилием выдавливаются слова из-за того, что горло пересохло. Пальцы мелко подрагивают от холодного ветра, поэтому сжимает их на промокших в некоторых местах штанах. – Почему? – в поле зрения попадают чужие ноги. Сиканоин замечает как у того уже промокли кроссовки, но Кадзуха видимо старается это игнорировать. – Я не понимаю твоих действий. То ты ведёшь себя так, потом так, а теперь ты приходишь сюда блять с своим ебанным зонтиком, чтобы я не заболел. Странная у тебя ненависть, – водит носом кроссовка по старому асфальту, ещё больше пачкая его и забивая на то, что вахтерша его не пустит с такой обувью внутрь. Ну хотя бы не только его одного – у этого ничем не лучше ситуация. – Почему ты решил, что я тебя ненавижу? – Хэйдзо поднимает глаза с чужих кроссовок, глупо уставясь в багровые глаза перед собой, смотрящие с каким-то удивлением и непониманием одновременно. Поднимает одну бровь, убирая прилипшую челку со лба и разминает плечи до отчётливого хруста. – А разве нет? Это было очевидно ведь – кроткая улыбка Кадзухи заставляет слегка расслабиться и сложить руки в замок, громко прохрустев костяшками. Хэйдзо выдыхает блаженно, когда немота более-менее спала с окоченевшего тела. – Нет конечно. За что мне тебя ненавидеть? Это как минимум глупо. Ты не кажешься плохим человеком. Просто немного.., – парень задумывается, вертя на языке разные варианты продолжения предложения, но видимо абсолютно каждый его не устраивает. Крепче сжимает красную ручку зонтика с кленовыми листьями в качестве узора. – Странный? – Не первый ты мне это говоришь, – щупает правой рукой глубокие карманы, убеждаясь, что мятую пачку он все же успел захватить с собой. Но под непроницаемый взгляд Кадзухи на его руку – моментально убирает ее обратно на колени и закатывает зелёные глаза. – Все равно непонятно. Кадзуха улыбается одними уголками губ, не заботясь ни о чем одной рукой снимает потрёпанную джинсовку с плеч, бросая на скамейку рядом с ним и садится. У Хэйдзо сердце кровью обливается от этого кощунства, почти глаз дёргается от нервов. Боковым зрением наблюдает, как тот убирает выбившуюся красную прядь за ухо, как улыбается вновь своим мыслям, а потом поворачивает к нему голову. Глаза багровые сияют чем-то неизведанным доныне, но очень приятным, теплым. Хэйдзо хоть и смолчит, вместе с собой похоронит такие мысли, поглубже зарывшись под землю, но такой взгляд ему нравится больше. - Я хочу с тобой хороших отношений, а не того, что получается. Да по началу могло показаться, что все с точностью да наоборот. Но и ты, уж извини, не божий одуванчик, – Хэйдзо вздрагивает всем телом, когда ощущает, как что-то почти не имеющее веса падает ему на макушку, не до конца закрытую цветастым до безобразия зонтиком. Сам не отводит взгляда от чужих, почти зачарованно смотрит, будто попал на какое-то судно в шторм, забыв уже о таком слове как «спасение», отчаялся весь и умом, и телом, но в последнюю минуту слышит пение, дурманящее, заставляющее прикрыть глаза, вдохнуть как можно больше воздуха в сжавшиеся от ужаса смерти лёгкие и прыгнуть добровольно в темную гущу воды. Ощущения похожие, именно поэтому и смотрит так, почти гипнотизируя самого себя, разбиваясь об бушующее огненное море в чужих глазах. С огромным усилием воли отводит взгляд, вслушиваясь в постукивание дождевых капель об зонтик. В голове абсолютно пусто: все мысли куда-то массово эмигрировали, сбегая с тонущего корабля. Убирает выбившуюся темную прядь за ухо ледяными, слегка дрожащими от холода, пальцами. Спокойное дыхание слева слегка расслабляет тело, а звук шумящего дождя расслабляет душу – глаза слипаются, хочется поскорее принять горизонтальное положение и поспать немного, окунуться в омут снов. Даже если тревожных, даже если кошмарных, от которых только и подскакивать в холодном поту, дышать сперто и плакать тихо в мокрую подушку. Лёгкое касание к макушке выводит его из мыслей почти за ручку. Хэйдзо поворачивает голову, видит, как Каэдэхара с особым интересом разглядывает сухой лист клена, улыбается уголками губ загадочно маняще и смотрит теперь на него с лёгким прищуром. Ему кажется, что сердце пропускает несколько ударов, а потом начинает биться с удвоенной скоростью, наровясь вот-вот сломать ребра, пробиться сквозь телесную оболочку и упасть прямиком в руки. Кадзуха поворачивается в пол-оборота, улыбается все также. – Веришь в привязку к каким-нибудь вещам? Сиканоин тупит взгляд, поднимает брови вверх и сосредотачивает все свое внимание на соседе, крепко держащим дрожащий от порывов ветра листик. – Это как? Если расскажешь, то тогда уже и скажу: верю или не верю. Но пока звучит сомнительно, ничего не подумай, – уголки губ слегка приподнимаются, когда Кадзуха забавно морщит нос и сводит брови, подбирая слова, смакуя их на языке, перед тем как выдать в одном предложении. – Простой пример. Дети дружат, они хотят какую-то вещь, которая будет символизировать их дружбу так сказать. Смотришь вот и душа радуется, что ой какой у меня хороший друг есть, нужно позвонить и позвать гулять. И ещё плюс – это помогает не забывать человека. Понимаешь? – Понимаю. Так к чему ты клонишь? – упирается локтем в колено, кладя на ладонь голову, сдувая с лица раздражающие прядки, которые почти в глаза хотят залезть. – К тому, что почему бы не сделать тоже самое? – длинные пальцы мягко размыкают стебель кленового листа, который в ту же секунду, поднимаемый сильным ветром уносится вдаль, ловя редкие капли дождевой воды. Взгляд багровых глаз становится задумчивым, почти пытливым к самому себе, пытаясь придумать что-то, словить бушующий фонтан мыслей посреди своей головы. Хэйдзо наблюдает во все глаза, сглатывает нервно отчего-то, скидывая это на обычную сухость в горле, возникшую слишком резко, похожую на ту, которая бывает после обильной пьянки. Но он ведь не пьет. Непонимание растет быстро: откуда на языке появился сладковатый вкус химозного алкоголя. Лишь смотрит не отводя глаз от сидящего рядом с ним парня, снимающего с руки один из многих браслетов, которые были умело скрыты под длинными руками рубашки. Кадзуха поворачивается к нему лицом, улыбается одними уголками губ, как только он умеет. Умеет так, что взгляд невольно цепляется за эту улыбку, за розовые губы, заставляя засмотреться чуть дольше необходимого. Парень начинает понимать, к чему точно клонит Каэдэхара, поэтому улыбка расцветает на лицо мгновенно, что и родинки под глазами скрываются под маленькими морщинками. – То есть друзья? – тихий смешок срывается с губ раньше, чем Хэйдзо это понимает. Качает головой, смахивая заодно последние капли с бордовых волос. – Это глупо, не находишь? Ты не забывай, что мы все ещё родственные души-и-и! Ты меня скрыто ненавидишь, а ещё шьешь втихоря мою куклу-вуду. Я прав, не так ли? – Отнюдь, – Кадзуха улыбается и крутит в руке фенечку приятного сочетания цветов. Красный, белый и черный. Идеально подходит такому, как он. Поднимает вновь на него свои яркие глаза, в которых резко заплясали маленькие чертята, требующие привнести хоть какого-то озорства в разговор. Видимо, он подчиняется этому порыву, судя по появившимся ямочкам на бледных щеках. – Разве что дротики кидаю в твою фотографию. Очень занимательное занятие. На «ура» снимает стресс. Попробуй. – Только если одолжишь свою фотографию, – убирает прилипшие к мокрому лбу волосы назад, причесывая их длинными пальцами, но, когда они через секунду возвращаются на то же место, вздыхает и сдается, упираясь руками в такую же мокрую скамейку. Ощущает мягкими ладонями, как на ней лупится зелёная краска, которой лет больше, чем всему университету в целом; как неприятно занозы впиваются в нежную кожу на подушечках пальцев. Неприятное покалывание мгновенно распространяется по всему телу, вызывая мелкую дрожь за собой. Но он улыбается, сейчас он доволен, даже несмотря на испорченные кроссовки, подошва которых окончательно оторвалась, отчего голые стопы отвратительно щекочет вода, даже несмотря на колючий свитер, царапающий кожу. – О, нет проблем. Тебе какую обычную или интимную? – Мерзость. – Значит, интимную, я тебя понял, – Хэйдзо улыбается ещё шире, сгибаясь и утыкаясь носом в колени, вздрагивая от приступа смеха. Тонкое чувство, как ему смотрят в затылок, разглядывая в этот раз не вызывает рвотный позыв или ужасную тошноту. Ему все ещё комфортно и от пристального взгляда. Выпрямляется он лишь тогда, когда слышит, как закрывается зонтик, когда его запястье аккуратно и нежно касаются тонкие пальцы, завязывая на нем фенечку, явно сплетенную собственноручно, с какой-то нежностью и любовью, которую смогли передать через плетение, через нитки и через теплые цвета. Холодные пальцы почти не затрагивают кожу, сплетая две ниточки, утягивая получше на тонком запястье. Хэйдзо чувствует, как лёгкий румянец скользит по его лицу, переползая на кончили ушей. Глядит из-под темных ресниц на невинное на первый взгляд лицо Кадзухи. Полностью сосредоточенное, утонченное и с лёгкой тенью улыбки, потому что чувствует как на него смотрят. Блять. – Вот и все! – улыбается ярче, чем раньше, смотрит своими глазами цвета осенних листьев в пожаре. Поднимает глаза с аккуратной фенечке на бледном запястье с вереницей синих вен, отчётливо заметных. Кадзуха улыбается шире, замечая и лёгкий румянец от прикосновений и слегка глуповатый взгляд, неожидающий того, что по итогу получилось. Смеётся своим мелодичным, льющимся смехом, сметая абсолютно все барьеры на пути, которые Хэйдзо тщательно выстраивал, не подпуская себе ни единую живую душу. Приятная тяжесть и стягивающее запястье чувство, нежно греет что-то внутри, согревая и даря вселенское спокойствие, улетучивая все противные, грызущие ранее мысли. Улыбка сама по себе расцветает на лице, как и смех, подхватываемый прохладным воздухом. Кадзуха невыносим.