Индульгенция

      Между складок гор раскинулась Обитель.

Чистилище, о котором никто не просил

И которое никто не заслуживал.

***

      Шорохи гнали меня сквозь боль, заставляя превозмагать собственные человеческие силы. Послевкусие от столкновения с огромной лохматой тенью агонией разливалось по ногам, стекало вместе с кровью, пропитывая штанину бурыми пятнами. Впереди маняще шумела река.       Не уверена, что преследование всё ещё продолжалось, но цена вопроса- в одну жизнь. Единственную жизнь. Ружье нелепо болталось за спиной, то и дело натягивая ремень. Ироничное напоминание о том, по каким причинам я забралась так далеко от дома этим утром.       Позади раздался вой, далекий от животного. Ненависть , звучащая в этом оглущающем звуке, присуща лишь существу, наделенному разумом. Вой пробирался не то , что под кожу: он неизбежно заползал под скальп, ласкал череп, дразнил все органы чувств, стекая к спинному мозгу. Парализовывал, если бы не сила воли, заставляющая бежать вперед.       Легкие на издыхании пылали жаром. Стаж курения: 8 лет. Сейчас в пору об этом задуматься.       Густой лес, раскинувшийся по неровным рельефам, делящий территорию с горной местностью, раступался , открывая взору нагой пустырь. За ним и пролегала буйная река, звучащая сейчас не менее утешительно, нежели недавний зов хищника за спиной.       Силы на исходе. Отчетливо это проявлялось в металлическом привкусе во рту, возникающий всякий раз, как мне приходилось сталкиваться с продолжительными пробежками. Пульс размеренными ударами воспроизводился в висках, забыв об истинном месте-нахождения сердца. Все побочные ощущения свелись к единной мысли: меня будто бы методично ломало, каждую кость.       Не успев, али не желая тормозить, бег перешёл в неуклюжий полёт вниз по склону, ведущему к непроглядно-черной водной глади...       Даже испугаться толком не успела. Не успела попращаться с жизнью. Только ощутила, как гулом отозвался в мольбе стук сердца, желая выломать грудную клетку изнутри.       Боль прожгла спину от соударения, тут же окутав всю меня живительным холодом. Ледянные потоки нанизывали плоть на невидимые спицы, утягивая в свою пучину. Почти благосклонно, если бы не желание жить. Не давая себе опомниться, наугад начинаю работать руками, выгребая к поверхности. Это происходит почти интуитивно- столько лет обожать заплывы на дальние расстояния. Ноги сводит от перенапряжения, ребра сжимаются тисками, подобно попаданию под огромный пресс, но глоток воздуха возвращает разуму ясность.       Только сейчас вспоминаю про течение. Исходя из карт, что мне дастались "по-наследству" , знаю, что где-то в трех километрах отсюда расположился водопад. Пробившись к противоположному берегу, в месте, где река берет поворот, трачу последние силы на то, чтобы вылезти. Насквозь мокрая, обессиленная, и жаждуящая смерти во-преки судьбе, я валюсь на сгустки жухлой листвы и грязи, ожидая, пока воздух перестанет жечь легкие адским пламенем,и смилостивится...

***

      Когда мне было двадцать один, я окончательно убедилась в том, что тихая-мирная жизнь мне не светит. Бесконечное попытки само-анализа, психотерапии и мимикрирования под общество , лишь оставляли занозы под ногтями, а не помогали. Рассказывать о всех причинах такого состояние,—хватит на роман-другой,— так что в пору принять за данность имеющийся деффект.       Я долго думала, признаюсь. Вообще, думать — пожизненное бремя. Сменив имя на Хель, переехала в Румынию, постепенно забираясь всё дальше от города, пока судьба не привела меня в заброшенный охотничий дом у леса. Не оправдав собственные амбиции, я выбрала жизнь, которая должна была даровать искомый покой, вдали от всех.       Мне подсознательно никогда не хотелось жить. Мне хотелось выжить. В не предвзятом городе, снабженном всеми благами современного общества, это упиралось в насмешливые попытки поиска проблем внутри собственной головы и раз за разом сжигало все нажитые регалии, делая достоинством лишь то, что я стоически сопротивлялась собственному деструктиву.       Уехав в глушь, я поставила саму себя перед очень простым выбором: либо приспособиться и стать сильнее, чем есть, либо погибнуть от собственной глупости, оставшись безымянным телом.

***

      Открыв глаза , ещё минуту изучала сумеречное небо. Поразительная удача: остаться лежать на том же месте, где меня снисходительно выплюнула река, не замеченной и не обглоданной. Мышцы бедер изнывали от пережитого. Вкус крови сменился хрустом песка и налетом ила. Носоглотку драло нещадно, как во время ангины, ибо контролировать дыхание во время бега— издёвка и привелегия натренированных мажоров, что стоически переносят любой непредвиденный пиздец в своей жизни.       Перепачканная глиной и замерзшая, я отлично слилась с неровным пейзажем берега. Мне действительно повезло выбраться в месте, где склон не уходил под 110° (наугад прикинула).       Осмотрела левую ногу, где из-под изодранной штанины виднелись две полосы от когтей, уже успевшие взбухнуть красным болезненным цветом , вокруг расходящихся глубоких щелей. И это меня лишь слегка зацепило, а выглядит так, словно отлетел диск циркулярной пилы...       Было бы глупо брать с собой на охоту иглу с ниткой. Один раз я уже штопала саму себя, попав в не менее удручающую ситуацию... Всегда носи с собой нож— первая отцовская заповедь. Вынув из чехла gerber, отрезаю вспоротый кусок штанины, вытаскивая из бахромы несколько нитей, и загатавливая наспех лоскут для перевязки. Прикинув все последствия, и то, как далеко от дома меня увели те твари, решаюсь отстегнуть от набедренной сумки все три булавки. Лучше , пусть плоть слегка окислит, чем я потеряю еще столько же крови, пока доберусь до дома.       Подцепляя воспаленные края кожи, стягиваю два края раны друг с другом. Размер булавки не подходит для плотного фиксирования, поэтому я не застегиваю ее, а перекрещиваю металлические края и обвязываю сподручными нитями. Пойти по стопам отца в мед мне не удалось; оказания первой помощи самой себе всегда граничили между безумными и совершенно бесполезными методиками. Закончив со "стяжками", плотно бинтую ногу. Вся эта конструкция вызывает не малые сомнения, но так всё ещё лучше, чем перевязывать грязной мокрой штаниной расходящуюся рану. А так как мягкие ткани бедра точно расползуться по новой траектории, стоит мне встать, скрепки— это подстраховка, чтобы рана не открылась сильнее. Вторая кровавая борозда, по-меньше, выглядела не так ужасающе-вульгарно.       Череда неприятностей замкнулась на вымокшей пачке сигарет. Верила бы в намёки— курить бы бросила. Но это лишь очевидное стечение обстоятельств, после моего фееричного полёта в реку одним сентябрьским утром.       Зато я , с некоторых пор, верю в фольклор. Зловещее наполнение местных лесов проявилось мне не за долго до сегодняшней встречи с ним лицом к лицу. Правда, я до последнего надеялась, что всему виной расшатанная психика и изоляция от общества. Но встретившись с оборотнями, которые и погнали меня от обжитого охотнечьего маршрута в глубь чащи, убедилась в своем, пока еще, здравомыслии.       По телу прошла волна мурашек, напоминая о сковывающем пальцы, холоде. Рассудок усердно не хотел принимать новую реальность, но анализировать произошедшее всё равно придется. С этими мыслями, я начала пробираться выше по склону, усердно игнорируя занывшую под перевязкой рану. Ничего-ничего... и не такое случалось.       Такого не случалось. Такое и не должно случаться, говоря на чистоту.       У адреналина есть поразительная способность активировать мозг в критических ситуациях, подавляя эмоциональный фон. И пока его остатки плещуться в теле, заглушая вновь нарастающее сердцебиение, следует подобраться ближе к дому...       О деревне я тоже знала, но никогда туда не совалась. Будучи уверенной, что она расположилась куда дальше от моего жилья, просто не интересовалась , как к ней подобраться. К тому же, слухи создали непроглядный туман мрачной сказочности по поводу этого места, отталкивая всех искать его. Но взобравшись на берег и увидив вдалике дым топящихся домов, инного пути не остается.       Справа неприступной породой в небо упирались горы. Их неестественое пребывание чуть ли не в центре лесного простора, пугало и заворажило одновременно. Тем временем, неизведанный берег показал взору широкую дорогу, уходящую ввысь, в обход каменестим великанам. Именно за ней, где-то на линии горизонта, можно было рассмотреть желтый свет в окнах и спасительные дымоходы. Если не замедляться, то через час я могу попасть в тепло. Промедление , так же, негативно сказывается на циркулировании горячей крови в организме, а это единственное, что согреет меня, и не даст зачахнуть от переохлаждения.       Медленно накатывал позабытый страх. Он легкой щекоткой забегал сначала по затылку, потом по ребрам, и вскоре начал сжимать свои шаловливые пальцы на горле, перекрывая доступ кислороду. Голова кружилась от совокупности ощущений и пережитого. Перед глазами плыли образы мохнатых тушь, разинувших пасти в оскале. Излишнее сходство с людьми, читаемое в тело-сложении, мимике и поведение— пугало даже больше, чем сам факт их существования. Вонь,— грязной собачьей шерсти, стухшего мяса, и болота,— сбивала с толку, ударяла по рецепторам не хуже, чем один из оборотней по моему бедру.              Ужасное предчувствие, что они поджидали меня целенаправлено, ползло под кожей тревогой. Слышала я байки о том, что некая нежить охраняет здешнюю деревню, не впуская и не выпуская никого живым. Но всё это не имело особого значения, пока я сводила свое существование к принципу: я их не трогаю, пусть себе шумят голосами леса. Можно ли было предположить, что это действительно оборотни, а не разыгравшееся воображение в ночи, рисующее подозрительные тени у крыльца?       К фольклору я питаю исключительно нежные чувства, всю жизнь находя в нем родственный отклик. При чем, полюбив сказочный сетинг сначала своей родины, после — приближенных стран, а впоследствии — и Румынский. В глубине души, хотелось верить в нечто большее, чем является человескому взору, но к вере любого формата у меня врожденный имунитет. Поэтому, обходилась уважением и не прикрытым интересом. Но, когда сказки, тем более мрачные, оживают, верить приходится через скрежет зубов и дрожь паники. И не просто верить: возлагать все имеющиеся в запасе надежды на собственное тело, чтоб то не подвело.       Дорога, подозрительно устоявшаяся на моем пути, вывела меня в ущелье между скалами. И те предстали в своем истинном обличие: четыре громадные фигуры величаво нависли надо мною, впуская в место, очевидно, запретное другим людям. Ужас и восхищение завладели разумом, выбив остаток размышлений. Вновь предательский, практически аморальный, интерес, придал сил. Сгустившаяся темнота осуждала меня с небесного полотна, усеянного звездами. Ясный день передал полномочия не менее ясной ночи.       Можно ли вообще бояться чего-то, когда столько белых огней сверху проклыдывают путь дальше? Но паранойя не отпускала. Дисциплина и привычка, выработанная не одним годом охоты, обострили все органы чувств, задавали планку. Контроль каждого движения. Ружье, хоть и вымокшее, но в удобном положении под рукой: не выстрелю, так начну отбиваться. Оборотни- тоже животные, от части. Настолько же, насколько и люди. А значит, дуло, направленное в их сторону, принесет хотя бы смуту в стаю...       Страх. Всепоглощающий, почти инстинктивный. Страх, разжигающий готовность действовать. Тишина успокаивала нервы, но не сбивала с толку. Еще одно правило: не давать ей обмануть себя. Не поддаться на искушение расслабить мышцы, вновь готовые бежать так быстро, как позволит моё изоханное сердце.       По-хорошему, стоило снять мокрые вещи , чтобы те тяжелым грузом не замедляли темп, и не охлаждали и без того трясущиеся плечи. Но для этого придется снять ремень ружья и потерять бдительность. Снимать на ходу— не менее опасно. Терпеть и идти. Терпеть и идти, лишь бы не остаться один на один с этой оглушающей темнотой.       Значительное отличие местности: отсутствие каких-либо признаков жизни. Не было слышно ни единного звука, к коим привыкаешь, живя в тесном соседстве с дикой природой. Внутри всё натягивалось струнами, окончательно отдав разум волнам обуявшего ужаса.       Между статуй спряталась каменная лесенка, и юркнув в ее узкий проход, стало чуть легче. Открытая местность делала меня лёгкой добычей, а весь мой вид призывно кричал о том, как легко дасться эта жертва. В данной ситуации я по шансам на выживание ухожу в минус... Скрипнула, толи калитка, толи ставни окон. Ворвавшеиеся в пространство звуки разорвали все уцелевшие нервы с треском, заставив привычно вскинуть ружье. Я даже не стала проверять дробь внутри: просто выставила вперед дуло, оглушаемая собственным сердце-биением. Спустившись, начала осматривать местность из-за угла, пока не рискуя выходить на открывшуюся поляну. Дорога завела меня сразу в эпицентр деревни, судя по заборам и домам, что полностью занимали обзор. Сбоку послышалось кряхтение, и желтый свет призывно вспыхнул, ослепляя привыкшие к ночи глаза. —Не бойтесь меня, дорогая. Я всегда рад гостям. Вы, наверное, устали с дороги?- поманил сладкий голос, пока не зримого мне мужчины, и прижав к себе "Иж", будто последнее, что осталось, я прильнула как можно ближе к стене.       Каменная кладка десятком неровностей врезалась в дрожащее тело. Мыслить здраво становилось всё тяжелее. Особенно, понимая, что меня так легко вычислили.       Или ждали.

***