Индульгенция

"Ангелы убивают чертей

В небе, в воде, на суше,

Доказывая, что они сильней,

Но не лучше."

***

      Миранда, горделивой статуей, возвышалась над стаей оборотней, сбегающих живой рекой в замысловатые катакомбы. Воронья стать встречалась в ней с царственностью, и только безумие глаз выдавало натуру стервятницы.       Отдать приказ ликанам, чтобы те пригнали женщину с окраины, было одним из тех решений, что приятно грели сердце, наличие которого частенько ставится под сомнение. Не больше, чем крепкий чай осенним вечером, ее обогревают литры чужой крови; она в них умоется, подобно старшей дочери — Альсине — и не побрезгует.       Мысль о том, что кто-то посмел расположиться так близко к ее владениям, но остаться безучастным, Матерь приводила в ревностное желание обладать. Эта неуёмная прихоть сотней мыслей скреблась в голове, подчиняя любые доводы "против". И какие могут быть "против" у неё, если она просто может?       -Будет, чем занять детей, пока я в разъезде,- с неестественной нежностью, проговорила женщина, имитируя мимику заботливой родительницы. Похожа на актрису театра, примеряющую роль перед зеркалом, чтобы самой в нее поверить.       

ГЛАВА 1.

             Стоит отдать должное: Герцог оказался весьма добр ко мне, уступив подобие кровати в своей повозке. Брошенные на коробки ткани— лучше, чем ночевать в лесу или ломиться в чужой дом. Времени на расспросы у меня не было, но его убедительная речь , заставила пересилить инстинкт самосохранения, и воспользоваться столь заманчивым предложением. На утро меня всё ещё трясло. Абсолютное непонимание подавило желание кричать. Засыпая в тёплой повозке, проснуться в холодной камере, окутанной запахом сырости и чем-то маслянистым (хлоформ?). Брошенная на железную койку тряпка толком не грела,и всё тело отозвалось напоминанием о вчерашнем истязании. Или состязание, если рассматривать это как выйгрыш у самой смерти.       Удивление быстро спряталось назад в живот, уступив место анализу. С минуту я лежала молча, прислушиваясь к звукам, и не двигаясь. Лёжа на боку, съежавшись, взгляд падал как раз на жуткий операционный стол, и множественные полки, завешанные тканью. У стены стояли столы с записями. Всё это выглядело, как сцена из плохого слешера. Грязно, мокро, и заведомо пахнет болью.       Убедив себя в уединение, нашла силы сесть на койке. Белая, но сильно измотанная временем, рубашка, явно не раз побывавшая в использование, приятно скользила по телу при движениях. Из-под неё выглядывало зашитое бедро. Не считая покраснения и нескольких гематом, даже сносно; маленькие дыры от булавок саркастично напоминали мне о собственном изощрении, так близко находясь к ровным стежкам кетгута.       На фоне грязных, испещренных ссадинами и синяками, ног, стерильно-обработанные раны смотрелись забавно. Своеобразный врачебный юмор, я бы сказала. Всё остальное пребывало в том же состоянии, в каком вчера повалилось у торгоша в истощенную дрёму.       Камера, представляющая собой ржавые решетки в пол, как в лучших традициях фильмов про пыточные, оказалась не заперта. Более того, дверь заманчиво оставили приоткрытой, всё ещё соблюдая саспиенс. Оказанная помощь— ещё никогда не становилась залогом благих намерений.       Спустив ноги на неприятный пол, ассоциативный с подвалами, я прошлёпала босыми ногами к выходу. На пугающем столе стопкой лежали мои вещи: пропахшие тухлятиной после внепланового купания, потом и , кажется, всё ещё шерстью тех тварей. Или это игры разума, чтоб не расслаблялась.       "Теперь всю жизнь боязливо оглядываться на не мытых балонок буду...".       Вчера , засыпая, я смиренно надеялась, что утром мне не придется расплачиваться с Герцогом какими-нибудь тривиальными методами, так как деньги я, естественно, не брала с собой. Но новый день диктует новые само-ироничные и само-уничтожающие мысли. Выспавшись, я вернула себе силы находить это всё удручающе-забавным. Хоть в прессу теперь иди: убегая от оборотней, молодая особа угадила в руки подпольному хирургу, которому её продал на растерзание торгаш весом в тонну.       Не прелесть ли?       Натягивая изодранные штаны, морщась от колючего подвального холода , я крутилась по всей комнате, разглядывая убранство. Завершением столь поучительного анекдота стало наличие зеркала над крохотной раковиной, из которой даже не потрудились убрать использованные инструменты. Любопытсво пересилило потерю времени, и я рискнула посмотреть на себя.       Вид измученный. Бледное лицо, теперь тоже украшеное парой царапин, обрамляли коротко-стриженные сальные волосы, когда-то насыщенно-черные, но теперь вобравшие в себе несколько седых прядей (неужели так бывает?). Неизменна лишь пожизненная усталость глаз, видевших слишком много для той, кому нет даже тридцати. Но этот факт перестал как-либо влиять на духовные переживания о собственной судьбе, еще лет десять назад. Я выпускалась из школы с такими мыслями. Ибо обиженных на судьбу и без того достаточно, а обиды— как отсутствие секса: вроде, не сильно напрягает, но по истечению времени, доводит до состояния озлобленной псины.       Завязав на ,не гнущихся от мышечной боли, ногах берцы, и заправив рубаху в штаны, присвоив себе такое специфическое подношение, я еще раз внимательно обвела вглядом комнату. Ружья и сумки не наблюдалось,— плохо. Крайне, блять, плохо.

***

      Выждав достаточно времени, охваченная тошнотворной смесью из воспитания и банального страха, в надежде, что объявится повелитель сей мрачного места, я решилась на самостоятельное продвижение вперед. Конечно, тугой ошейник нетерпеливого любопытсва, чьих рук работа красовалась из дыры в штанине, никуда не делся. Но исходя из вчерашней неприятной встречи, движение— это вопрос выживания. Нельзя с точностью судить о намерениях человека, что работает в подвале, где предусмотрена камера. Но, опыт учил не оценивать людей по таким бытовым вещам, как место жительства и место деятельности. В деревнях бывает всякое.       За время ожидания я воспользовалась местным умывальником, стерев с лица и рук остатки мерзкого свидания, и решилась вымыть волосы, игнорируя и без того прохладный климат. Лишняя жертвенность, которую выдавал внешнив вид, претит настрою. А когда выглядишь, как человек, то и мысли свежее.       Поднявшись по небольшой каменной лесенке к двери, я толкнула её вперёд, искренне удивившись, что та не заперта (подходить к ней ранее запретили тревожные домыслы). Иногда не стоит чего-то знать на перед, если не готов к знаниям. Знание— это оружие, а любое оружие несет опасность и тому, кто его держит.       Солнечный свет полировал каменные проходы, высеченные прямо в скале. Вдоль них тянулся ряд однотипных спусков, предположительно, к другим помещениям. С опаской оглядываясь, я вышла на свет, надеясь, что ночь забрала с собой не только тайного врачевателя, но и вчерашние кошмары наяву.       Подставив лицо ласковым лучам, растрепала еще влажные волосы, ни разу не пожалев о том, что задержалась внизу. Ранняя осень в Румынии— завораживала, опьяняла искалеченную голову во преки всему.       Я приняла решение прогуляться по местным владениям. Заодно спрошу жителей о наличие у них врача, и к кому обратиться, чтобы найти свои вещи. Судя по всему, что я слышала за последние четыре года об этой деревне, ее либо не должно существовать вовсе, либо местные сделали всё, чтобы отгородиться от мира непробиваемой пеленой загадки. Загадки с привкусом горя и мрака. "Если думать в этом ключе, то не удивительно, что так вышло. Местные , очевидно, знают про оборотней, а значит, либо находятся под их гнётом и боятся, либо наоборот являются частью этого жуткого народного придания. В обоих случаях, хотелось бы узнать чуть больше дозволенного. И уйти от сюда целой."       Тревога не отпускала, но позволить ей обуять меня, просто не было возможности. Приебретенная не на долго игривость спала, оставив лишь расчётливую уверенность и осторожность. Целенаправленно пройдя знакомую уже площадь между каменных глыб, поплутав в окресностях, я наконец-то нашла обратный выход в деревню, тем же маршрутом, что и вчера. Меня охватило своевременное удивление, что в темноте я не приметила громадный замок, возвышающийся над поселением, выход к виднеющейся фабрике, и замысловатую архитектуру всех ворот. Было в этом что-то отталкивающе нереалистичное, но не по той ли причине Румыния— родина Дракулы и множества обрядов, что всегда стремилась сочетать классику готики с поклоном в сторону староверов?       Разрозненные мысли окончательно заполонили голову, выбивая остатки сна и усталости, вслед за шоком. На фоне всего этого в желудке скрутился ужасный клубок голода и тревоги; тревоги бесформенной, и близкой к посредственному возбуждению.       А повозка стояла на месте.       -А, я все ждал нашей встречи!- развел руками торговец, заманивая своим излишним дружелюбием,от которого несет корыстью за версту,- Какую услугу вам оказать?       -Знаете, я бы послушала историю о завершение вчерашнего вечера,- собственный голос звучал хрипло, но на удивление стойко.       Убрав несколько прядей за ухо, я внимательно начала изучать вчерашнего горе-спасителя, и товар, коим набита повозка. Разнообразие могло дать фору любым сувенирным-лавкам и ремесленным точкам, выступающих пародией на старые торговые площади. За спиной этого необъятного мужчины висели мясные припасы, вяленные, сушенные, обвешанные какими-то травами для аромата; тут и там блестели не однозначной цености антикварные диковинки; множество свертков бумаги, газеты, запечатанные письма, всем своим видом кричащие о собственной важности; оружие. Ножи в ряд на одной из створок , коробки с патронами, запечатанные сундуки в недрах повокзи....       -Не сердитесь. Вчера , мне показалось, что ваша рана весьма опасна... Я лишь передал вас человеку, который знал, что делать. Я не врач, а всего лишь торговец,- он улыбнулся, почти обворожительно. Словно это совершенно будничное дело.       -Где мои вещи?- я улыбнулась в ответ, не скрывая пассивной враждебности.       -Остались у меня на сохрание, конечно же. И, в качестве извинения,- он вытащил мой "Иж" из-под прилавка,- Я прочистил его от воды и немного заменил внутренности. От сырости оружию становится тяжко...       Беря в руки ружье, ощутила не рациональное спокойствие. Не могу похвастаться какими-то особыми данными , как и, безупречной меткостью, но это— незаменимая часть моей жизни последние несколько лет. Стрелять меня обучал отец , еще во времена учебы в институте. Мне хотелось приобщиться к охотничьему ремеслу, а он как раз имел неоспоримый стаж в этом. И это один из тех навыков, с которым я не прогадала: живя на отшибе в лесу, когда до ближайшего города порядком четырех часов езды, уметь добыть пищу— залог стабильности.       Говорят, что оружие не должно внушать чувство безопасности. В первую очередь это ответственность. Но сегодня я не могу отречься от отчаянного желания больше никогда не выпускать его из рук. Ибо , при не самых развитых физических данных, оно становится моим первым противовесом поджидающим в лесу тварям.       Следом за ружьем, на прилавок опустилась набедренная сумка. К моему удивлению, торговец не поскупился выложить из неё наполнение и просушить. Хотя, вероятно, он проверил её на наличие ценного. Даже если так, все вещи оказались на месте. Среди них, наиважнейшая: нож, который я с дуру сунула внутрь, а не прицепила назад на ремень.       —Мне нечем вас благодарить за всё это, честно говоря. Да, вы и сами знаете,- я криво усмехнулась. Всё же, последствия вчерашних событий дают о себе знать, сковывая движения и речь.       -Пустяки. Редко увидишь в здешних краях новые лица. А мы с вами расчитаемся позже, не сомневаюсь,- в этот раз улыбка его имела заговорщиский налёт, оставив двойственное послевкусие.       Пачка сигарет, положенная передо мною, в корне изменила всё. С того момента, стало плевать и на улыбки, и на осторожность: дрожащими руками я вытащила сигаретку, спешно закуривая, наслаждаясь каждым новым вдохом, позволяющим пропусть в организм блаженную отраву.       Мысли по-немногу стабилизировались, но под пеленой легкого головокружения. Такое со мной случалось каждое утро, но после суток без курева, особенно ощущалось. Такая простая деталь, такая примитивная прихоть, а её наличие ударом с двух ног возвращает к реальности, снимая весь флёр загадочности , как с деревни, так и с Герцога. Только теперь я всецело начала осознавать масштаб произошедшего.       -Герцог, могу я задать вопрос?- за одну сигарету голос сел еще больше, чем спросоня.       -Разумеется. Отвечу, если это в моей компетенции,- его руки были сложенны на одной из складок провисающего живота. "Он не естественно огромен ...."       -Что за человек , кому вы меня вчера поручили?       Мужчина в очередной раз одарил меня улыбкой, которую можно было трактовать десятками способов. И пусть, это меньшее, о чем сейчас стоит волноваться, а подползающая к горлу тревога снова дала о себе знать.       -Я бы сказал, это весомая персона в здешних местах.       -Я могу встретиться с этим человеком?       -Сожалею, но это не возможно. А даже если бы было, я не осведомлен об этом.       -Потрудитесь рассказать , почему. Вчера ночью вы передали меня в бессознательном состояние не известно кому...       Он перебил меня, нарушив свой образ деликатного человека. Столь же деликатного, сколь и объемного.       -Мой вам совет: не задерживайтесь у нас. Местный контингент весьма специфичен.       За время столь прозаичного, и совсем не информативного диалога, у меня было время взвесить всё ещё раз. В действительности, ситуация представлялась на грани патовой, потому что возвращаться назад через реку и лес казалось на грани невыполнимого, а всё увиденное , грозило стать моим смертным приговором. Не столь важно в каких условиях обитают местные, но им точно не понравится, что кто-то со стороны узнал об их враждебной фауне. Вполне вероятно, что сейчас, когда о моем существование знает лишь Герцог и некая таинственная персона, самое время уходить. Не в моих силах решать все эти вековые загадки.       Однако, точно так же я понимаю, что подобная возможность предоставляется в столь единичных случаях.... и возможно ли жить дальше, делая вид, что ничего не случилось? Обороняться от оборотней, хранить секрет деревни среди скал? Или у меня хватит духу переехать, убедив себя не оглядываться; никогда не оглядываться, и, опять же, продолжая делать вид, что когда рассосуться швы, не останется шрама, всю жизнь обещающего мне напоминать об этом "увлекательном" перфомансе?       В первую очередь, шрам останется на, и без того шатком, человеческом рассудке. Как теперь доверять реальности, столкнувшись с теми, кто обязан был оставаться жуткой сказкой и плохим сериальным клише? А жить, не узнав подробнее о том, что еще можно ожидать от мира, где принято верить, что оборотней не существует, а потом они налетают на тебя средь бела дня?...

***

      Нож на ремне методично постукивал чехлом по целой ноге, пока я спускалась к церкви. Лимит доброты Герцога закончился, и давать кукую-либо информацию бесплатно— он отказался. За время своего продвижения по деревне, я насчитала крайне мало людей, но все они провожали меня неодобрительным взглядом. Смесь страха и призрения. Женщины запирались в домах, мужчины выходили на улицу, внимательно следив за каждым последующим шагом. Осознание принятого ошибочного решения бороздило грудь нарастающим беспокойством. Плевать. Глухой звук от соприкосновения берец с дорогой всегда служил мне доказательством собственной непоколебимости. Мне было не страшно полностью переписывать свою историю, оставив прошлое в другой стране. И сейчас страх не развернет меня.       Аккуратная старенькая церковь, обнесенная симпатичным забором, манила своей незатейливостью. Мистификация всего этого места не позволяла мне передумать. Поэтому, я принебрегла единственным советом, и вошла в ухоженный двор.       Церковь держалась особняком от плотно выстроенных домов. В остальном, деревня оказалась весьма печальным зрелищем. Беспробудная тоскливость, запущенность, и огромная концентрация всеобщего страха, сгущающего воздух, вызывало лишь чувство безнадежности. Стоило огромных сил не оборачиваться на каждый шорох, каждое движение со стороны (паранойя-теперь еще одна пожизненная вредная привычка ). Солнце скрылось, но сомневаюсь, что с его появлением ситуация приобрела бы инные оттенки. Дело даже не во внешнем виде; дело в том, что уже много лет местные жители напитывают каждый сантиметр земли своим смиренным ужасом и ропотом перед чем-то неминуемым. Такие вещи ощущаются тем, что принято звать инстинктами, пусть у людей их и нет.       По затылку гуляла морозная рука нервозности, вновь вытягивая тело в арфу с натянутыми до напряжения, струнами. Одно касание— и инструмент будет неисправно испорчен, лишившись мелодии. Хоть одно движение в мою сторону, и привычка позволит выбросить вперед дуло ружья, тут же взводя курок.       Я не могла быть уверенной в вероисповедании здешних обитателей, поэтому подождала во дворе, когда мимо пройдет кто-то из женщин. Уверенность— это прекрасно, но оскорблять чужие молитвы неподабающим поведением— это глупость. Все женщины, что я встречала, носили платки на голове. Их серые лица приображались, стоило нам встретиться взглядами: вытягивались от ужаса, теряли остатки красок. Будто из всей деревни высосали жизненные силы, обесточили. И люди какие-то...обескровленные, тотально потерянные. Распахнутые глаза, не выражающие ничего , кроме не поддельной паники и непонимания, что делать дальше; тусклые лица и спрятанные руки; молчаливая злоба провожающая меня в спину, столь же сильная, что и общая гнетущая атмосфера.       Сайлент-Хилл в сетинге европейской секты. Вот как это ощущалось.       Пожилая женщина, выходя из церкви, оставила рядом со мной на заборе тонкий платочек, стянутый с плеч. Не обернувшись, ускользила в омут хитросплетенных переулков. Я приняла это за старческую милость, повязывая платок на голову , и наконец вступая на деревянную паперть. ...       Грязные ногти впились мертвой хваткой в запястье, удерживая на месте. Плечо чудом избежало вывиха, рывком одернутое назад. Неожиданность выбила концентрацию. Развернувшись, я так и застыла молча, обуятая чем-то извне, чем-то незнакомым. Внутри сжалось и лопнуло нечто метафоричное, близкое к желчному пузырю, заливая тело парализующим формалином.       —Смерть свою сышешь там,- смеялась сгорбленная старуха, капканом впиваясь мне в руку.       Ее седые волосы соломой торчали из-под капюшона, сальными прядями опадая на плечи. Пронзительно-серые глаза, не затуманенные старческой пеленой, вперились в самую душу. Такие колючие и...не человеческие, вовсе. Пугающие сильнее, чем тычимый в лицо череп, насаженный на посох.       Она смеялась, и десятки украшений, вшитых в капюшон, тупенько перестукивались, напряженно, даже, зловеще. Обуятая чувством неправильности происходящего, не естественности, я не смела отвести от нее взгляда, покорно слушая. Женщина потянулась вперед, и я рефлекторно отшатнулась, чувствуя, как натягивает кожа руки под ее скрюченными пальцами.       —К лесничему путь тебе ближе. Он тоже смерти ждет, но не твоей... может, успеешь,- и она продолжила смеяться. Словно, окружена одними дураками, а не сектантами и оборотнями.       —От куда вам знать?- почти шепотом, но смогла таки вымолвить.       Хватка расслабилась, оставляя в напоминание глубокие синеющие полоски. Так же неожиданно, как явилась возле меня, карга развернулась, вышагивая к калитке.       Церковь за спиною теперь представлялась механической мышеловкой, готовой переломать позвоночник, стоило ступить на порог. Не дыша, стянула платок с головы, накидывая на то же место, где он меня дожидался ранее. Стремительно выбежала за пределы церкви, нагоняя незнакомку.       Стоило ей появиться на улице , и все жители отвернулись; кто-то вовсе скрылся в домах или недрах ветхого земельного имущества. Череп , венчавший посох, в застывшем удивление распахнутого рта, качался в такт ее шагам, будто тоже посмеивался.              —С чего мне знать, что у лесничего меня не поджидает другая ловушка? И как верить вам вообще? - голос прозвучал требовательно, громогласно разносясь над крышами. Но эта решимость— лишь предвестник подступающего отчаянья.       —Ответов хочешь... там их найдешь. Если поторопишься,- лениво отозвалась старуха, даже не обернувшись, и побрела дальше.       Вновь оказавшись одна, я в задумчивости выудила сигарету из пачки. Кладбище тоскливо заслоняло обзор дальнейшего маршрута. И где теперь искать её? Или лесничего?       "Ответы ищешь..." - эхом отозвалось в голове.       Догма, выведенная хлипким человеческим рассудком, гласит, что по жизни следует верить хоть во что-то. В таком случае, я склонна верить тому, кто страх внушает, а не испытывает. То, что старуха явной нитью повязана с местной нечистью, и стоит , скорее всего, по сторону условного зла,- очевидно. В таком случае, есть шанс получить ответ "из первых уст".       Подсознательно я всегда выбирала более мрачные варианты пути. Меня бесспорно тянет к тем, кого принято называть антогонистами. Потому что еще в раннем пиздючестве я осознала простую истину: зло не бывает беспричинным. Нет понятия об очевидном добре или зле. Просто у каждого из этих направлений— свои мотивы, которые частенько являются помехой одного другому. В мотивах зла принято не разбираться. Ведь добро—то очевидный для многих путь просто за то, что оно "добро". А мне внутри чешется узнавать мотивацию тех, от кого открестились.       Даже Люцифер когда-то был ангелом. Он не стал злом, получив титул "падшего". Просто его истина пошла в разрез с той, что диктовали на небе. Делает ли это его— плохим?

Нет.

      Потушив окурок носком ботинка, я прикинула, как быстрее всего добраться до лесничего дома. Стоит искать окраину, но нужно выбрать направление. Мне бы карту...       На карту нужны леи.       Перебрав за несколько секунд все варианты мародёрства и насильственного метода обзавестись деньгами, а так же, ярко представив, как за подобное меня сжигают в праведном костре местные не приветливые граждане, я решила в последний раз попытать удачу, направившись прямиком к Герцогу.       

***

      Всё наваждение по поводу этого места , застилившее взор по утру, окончательно выбило очередным порывом ветра. Начало осени, а пейзажи исконно ноябрьские: серо, неприятно, зябко от одного взгляда на покосившиеся домики, чудом сохраняющие свой первозданный вид (и это если не брать в расчет халтурные ремонтные работы над ними, только усугубляющие чувство обреченности). Каждый участок этой земли выглядит жалким; будто вся деревня молит о скором забвение, удерживаемая в мире живых чьей-то жестокой рукой.       Я поправила ремень ружья, раскрыла карту. Долг— это не самое страшное в данной ситуации. Вдыхаю дым, не выпуская сигареты из губ, пока обе руки заняты. Местность на бумаге представлется куда большей, чем ее реальные охваты. По крайней мере, на первый взгляд.       Как такой габаритный шмоток пиздеца остаётся не замеченным? Один только замок вводит в ступор.       Заброшенных замков и других излияний величественной архитектуры в Румынии не счесть. Большую их часть выделяют под достопримечательности. Какие-то даже выкупаются людьми, что миллионами размениваются, как жвачкой на перемене, но это редкие случаи.       Однако, чтобы такой громоздкий представитель старинной истории не заинтересовал уйму людей, озолачивающих страну за счет туризма— просто не смешной анекдот. Выкупили бы вместе с деревней, тут и говорить нечего. Края девственные, лес со зверьем не пуганным (до моего появления),- строй туристическую базу прям у подножья замка, знакомь с местным антуражем. А из антуража— только агрессивно настроенный фольклор по лесу скачет. Диво, не иначе.       Проходя делянку, мимо весьма большого дома на фоне остальных, я не могла отделаться от чувства, что не смотря на все факторы , деревня кажется не живой. Вымирающей. Это всколыхнуло очередную волну паранойи, и лишь дисциплина удерживала от вездесущего желания оборачиваться каждый метр. Я слушала. Как шумит высокая трава, поросшая вместо агро-культур, запустив даже такой необходимый хозяйственный объект; как вдали тихо вылезают из своих нор местные; как гудит далеко за спиной что-то знакомое, производственное, монотонным белым шумом заполняя пространство. Всё чего слышать не могла, додумывал мозг. Додумывал хруст веток под мощными лапами ликанов, их истошный озлобленный вой, их дурно-пахнущее падалью рычание; додумывала гневные возгласы сельчан, гонящихся за мной с вилами и факелами. И ,заседающий в животе тревогой, смех старухи.       Контроль. Контроль. Действие.       Если подобное уместно назвать молитвой, то пусть я буду верующей. В свои силы. Иначе, кто , если не я сама?       Дом лесничего находился около прочерченной черной полосы леса, возвышающейся над кустарными тропами. Еще раз глубоко вобрав грудью воздух, не давая панике окольцевать разум, и не развиться щекочущим нутро мыслям о вероятной западне, я твердо зашагала вперед, ускорившись.       Разочарование застигло врасплох у настежь открытой, а точнее, выламонной, двери. Я взвела курок, передвигаясь по стенке. Тотальная тишина на прилегающем участке и множественные разрушения свидетельствовали о том, что он явно не "просто отшёл, забыв закрыть дверь".

"Он тоже смерти ждет...но не твоей."

      По деревянным доскам рокотом разносился каждый шаг в громоздкой обуви. Блядство... Лес укрывал эту особенность гриндеров слоями мягкой почвы. Лес всегда относился благосклонно, по-отечески, к тем, кто уважительно относится к его дарам.       Папа всегда говорил, что меня лес принимает. Он же приучил к определенному типажу обуви, что прицепом шла ко мне , как ехидный бонус: посмотрите, какая громкая, какая самуверенная (!).       Подавившись воздухом от возмущения к собственному голосу в голове, и столь неприятной оплошности, застигнувшей меня врасплох, я старалась передвигаться крупными, но осторожными, шагами. Каждая клетка тела в напряжение, готовому в любой момент дать необходимый импульс. Дышать носом. Использовать все возможности переферийного зрения. Использовать все рецепторы. Слушать. И снова дышать носом. Тихо, совсем невесомо. Будто и не дышишь: так, бестолково расправляешь лёгкие, как рыбы рот. Туда-сюда, туда-сюда.       Полоса крови, ведущая к подвалу, рисовала воображению, как волоком тащили изодранное тело лесничего. Он цеплялся за косяки дверей, вырывался. Или отчаянно бил зверя, вступив в смертельную схватку. В ушах зазвенело. Ком, подступаюший к горлу— залог диструктивного спокойствия. Ком— это праведный страх. Именно тот, что разжигает пламя адреналина. Адреналин— это милость организма, отдающего тебе последнее, заставляя расскрывать свой потенциал. Вскоре, второй ком собрался внизу живота, отдавая к паху тревожным нетерпением.       Я облизнула губы.       Кровавый след становился пунктирно-прерывистым на лестнице; во мраке минусового этажа я видела игриво-выглядывающие из-за угла кишки. Собственно, выждав с пол минуты, кишки не менее игриво уползли, предполагаемо, вместе с трупом вне моего прля-зрения.       Нервный смешок прокатился по собственным внутренностям. Очень заманчивое предложение спуститься, но инстинкт само-сохранения всё ещё присутствует.       Мужское кряхтение и тихое чертыхание удивили. Прислушалась.

      "ЧЕЛОВЕК"

      Не веря своей удачи, я склонилась над проходом, еще раз прислушиваясь. Точно, ясный, как день, мотив человеческой речи, без страшного хрипения и рычания. Могут ли ликаны, подобно вендиго, пародировать её? Могут ли быть столь умны?       Я попятилась назад, прекрасно понимая, что мое присутствие должны были давно изобличить.       —Вы ранены?- второй раз за день слышу саму себя столь не уместно громко.       Повисла гробовая тишина. У подножия лестницы в один миг оказался старик с взведенным ружьем, юрко вывернув из поворота. Я вскинула своё в ту же секунду. Потрясающее приветствие. Мне нравится местное воспитание.       —Кто такая?-сурово прохрипел лесничий.       —Случайный путник. Я в ваш дом с уважением, уж извините, что без стука.       Мужчина недоверчиво прищурился, оценивающе гладя на меня . После смилостивился, первым опуская дуло. Я последовала его примеру.       —Помощь нужна?-я кивнула на его ладони, перепачканные в крови.       —Помолчи. Привлечешь их, -шикнул дед, скрываясь за поворотом. Лишь мимолетный жест рукой, подзывающий вниз, стал ответом.       Я быстро преодолела лестницу, ныряя во мрак за лесничем. На полу покоилось впоротое тело ликана. Да, я правильно подумала, посчитав, что хозяин дома станет нещадно сопротивляться объятиям смерти. Огромная резанная рана, отянущаяся от пупка, и прерывающаяся в месте, где у нас располагается наконечник грудины, внушала, не меньше , чем восхищение. Грубый охотничий нож так и остался воткнутым в тело, загнаный внутрь аж по середу ручки. Неистовая жажда жить.              Первичный рвотный позыв легко укатился назад в желудок, съедаемый кислотой. Тошно даже не от вида поторохов; я насмотрелась на внутренности за свою не столь продолжительную жизнь. И даже не от мысли, что ликан, с точки зрения организма, куда больше человек, чем животное. Нет. Тошно, потому что это , блять, ликан.       

      "Мёртвый ликан"

      —Тебе не пугает?-недоврольно, почти с возмущением, спросил мужчина.       —Пугает,- я похлопала по зашитому бедру,—Жизнь , вообще, штука страшная, не находите?       Я хотела испытывать праведную злобу. Ненависть. Злорадное торжество. Но глядя на изменённые, но всё ещё угадывающиеся, человеческие черты лица, навсегда застывшие в покое летального исхода, оставив жуткую пасть приоткрытой, ощутила лишь снисхождение. Не жалость. Жестокое умиротворение.       —Что ты о жизни знаешь, девочка,- злобно прохрипел он, будто харкнул словами. Проследив за моим взглядом, добавил,— Не жалей их. Они бы тебя жалеть не стали. Они...       Он замолк. Шаг вперед, и меня рывком выбрасывает в черноту, за спину деда. Раздался вой, поднимая все затихшие чувства вверх, заставляя вставать волосы дыбом. Как щенок, впервые ощетинившийся, я превратилась в напряженный комок: будто сам позвоночник стремился по-собачьи вылезти из-под слоя кожи, рефлекторно поднимаясь клочьями шерсти.       —Беги, глупая!!- скомандовал лесничий, когда топот сверху стремительно направился к нам.—Беги , пока черный ход не раскопали!!       А мне дважды повторять не надо. И я побежала.

***

      Чёрный ход ликаны откопали. Подвал вывел меня к раскрытому люку в полу, и я выпала в лабиринт фундамента дома; провожаемая короткой очередью выстрелов, воем, заглушаемым истошным криком. Мне дали минутную фору. Падаю на четвереньки, в голове ощущаемым тиком отматываются секунды поверх продолжающейся не равной борьбы. Почти бездумно загребаю клочья земли, вымазывая руки, шею, лицо, подмышки, пах. Всё, про что вспомнила, дрожа от осознания неминуемой участи.       Срываюсь с места до стоящей рядом конюшни, молясь, чтобы нелюди не успели возжелать полакомиться лошадьми.              Думать было невыносимо тяжело. Скозь густой туман нарастающего ужаса, наважденья бессилия, и ебашущего им антонимом адреналина, приходилось складывать остатки сознания, оправдывая звание "человек-разумный".       Прыгаю в стог сена, по стенке проваливаясь за него, спешно укрываясь соломой, стараясь двигать только руками, во избежания копошения. Если не сработает, то я умру самой бесчестной смертью: вымазанная землёй, в запахе скота, с торчащим из волос сеном. И лучше бы мне умереть от сердечного приступа, чем повторить участь лесничего.       "Не долго музыка играла... вот и сняли с тебя весь фарс, оставив только животную жажду выжить"       Был бы хоть малейший шанс добежать до деревни.... Выносливости мне не занимать, как и скорости. Но , не зная, сколько тварей пришло в этот раз, и будучи не осведомленной, сколько их еще может сбежаться по стайному зову, рисковать было глупо. Им проще окружить меня, загнать, как дичь, на ту же делянку, где трава по грудь скрывает в себе навязчивые кошмары воображения.       "Славная история получилась. Жаль, дед не успел поведать, откуда они такие жадные вышли"       В смиренном ожидании , что меня разоблачат, разорвут, заставят жалобно извиваться среди клацающих пастей, отбиваясь от десятков...сотни зубов, хотелось обдумать последнее , что еще приходило в голову. Напоследок, так сказать, потещить себя. Но как на зло, голова опустела, оставляя меня совершенно безоружной и , даже, голой в каком-то роде, перед терзающими слух, звуками. Ликаны рыскали, бродили, прыгали по крыше конюшни. Весь мир схлопнулся до их хриплого дыхания, по-собачьи аскрытых ртов, скрежета когтей по всем поверхностям, и шорохам от перебежек.       Я закрыла глаза. Лошадь, которая к слову, упорно игнорировала мое нахождение здесь, видимо привыкшая к некоторому дерьму, заволновалась сильнее, затрепыхалась. Шаги. Рык. Отчаянное ржание.       "Быть может, ты спасешь мне жизнь сейчас, дорогая. Я не забуду эту жертву"       И , как по таймингу лучших кино-сцен, меня оглушили звуки схватки лошади с оборотнями. Она держалась долго; стук копыт, когда та вставала на дыбы, громкое ржание, полное горделивой ненависти статного животного, не собирающегося пасть под гнётом тех, от кого разит падалью. Визуализируя эту бесчестную борьбу, я определила, как вцепившиеся в лоснящуюся шкуру, твари, ударной силой впечатали её в стену сарая, а после и врвсе повалили. Та брыкалась, рискуя задеть и меня, или выдать моё нахождение , сместив часть сена...       Спустя минут десять, она сдалась. Совсем. Перестала даже умоляюще хрипеть. Поминальный вой, пусть он таковым и не являлся, провозгласил нечто сугубо личное (ведь более никем не читаем) стае. Ликаны спешно стали уходить, даже не потрудившись забрать поваленную не столь далеко от меня, добычу.       В этот момент меня забрало практически обморочное состояние. Слушая собственное сердцебиение, я раньше времени стала успокаиваться. Рано, крайне рано верить в успех. Нужно набраться терпения. Как на охоте: множество часов в одной позе подготовили меня к долгосрочному бездействию. Это как охота. Как охота.       "На меня"