От ненависти до любви

      Как резко изменился Боромир, заметили все. Сэм проворчал, что «тумаки прочищают мозги». Слышал его только Арагорн, тут хоббит проявил удивительную тактичность, ни словом не обмолвившись о том, что видел. Но сам Арагорн был уверен, что не в тумаках дело. Гораздо большее значение, как ему казалось, имела сцена у ручья, после ссоры.       Боромир стал очень молчалив и тих, вопреки обыкновению. Не вступал в споры, даже если слышал то, что обычно приводило его в ярость, теперь только хмыкал, сжимал губы, отворачивался или уходил. Арагорна он откровенно избегал. Ситуация изменилась с точностью до наоборот — теперь Арагорн настойчиво искал его общества, пытался заговорить, нарушал уединение и всячески обращал на себя внимание.       Арагорн уверял себя, что ищет взаимопонимания этого человека исключительно из политических соображений. Боромир должен был сменить своего отца на посту наместника, и очень скоро. Дэнетор очень сдал за последнее время, не телом, но духом; из того, что Арагорн получал в известиях с юга, давно уже было понятно — Гондором правит не он. Большую часть времени наместник сидит в башне, запершись на засов, никого не пускает к себе и, по слухам, ведёт битву с Врагом одним лишь разумом. Что это значит, Арагорн догадывался. И сомневался, что разума владыки хватит на долго.       Но даже совершенно искреннее признание заслуг со стороны будущего короля не могло вызвать улыбку будущего наместника. Сначала на разговоры о том, кто станет королю правой рукой, он реагировал гневно, теперь же безучастно, бесцветным голосом бросал «ваша воля». И даже издёвки не слышалось в этой фразе, подчёркнуто вежливой. Ничего.       А по ночам приходили сны, в которых ничего не оставалось от расчётливости дня. Раз за разом Арагорн оказывался там, на краю овражка. Днём, вечером, глубокой ночью при свете звёзд, жарким летом или среди сугробов — фон менялся, картина же была неизменна. Тень внизу у воды, непреодолимое желание спуститься, прикоснуться, помочь своей рукой, успокоить после. Иногда так и случалось. Иногда Боромир из сна шарахался в сторону, сыпал проклятиями. Иногда словно бы не видел вовсе, будто наблюдатель был призраком, воздухом. Но однажды…       Однажды он не сбежал. Повернул голову на шорох шагов, открыл глаза, замер.       — Не останавливайся, — прошептал Арагорн.       И Боромир послушал. Он больше не закрывал глаза, словно то, что представлял в грёзах, теперь видел наяву. Вместо болезненного оскала на устах его застывали обрывки каких-то слов, он обращался то ли к Арагорну, то ли к себе, но не давал и слову сорваться, как стону. На виске билась жилка, заострились черты, потемнели глаза. Арагорн не мог насмотреться как напиться в жаркий день.       — Отойди! — прохрипел Боромир, яростно вколачиваясь в собственный кулак.       Арагорн даже с места не сдвинулся. Жемчужно-белые струи попали ему на куртку и штаны. Боромир глухо застонал и стал сползать по стволу дерева. Что должно случиться дальше, Арагорн помнил. Он сделал последний шаг, разделявший их, обнял Боромира за пояс, вместе с ним опустился на землю, прижимал к себе, не давая упасть. Ещё твёрдый член упирался ему в бедро, под руками вздрагивали плечи. Сухой всхлип сменил стон, по телу Боромира прошла судорога. Арагорн запустил пальцы ему в волосы и заставил поднять голову. Такие глаза он видел раньше. У молодых воинов, впервые убивших врага. Орк ли это, человек — принять смерть на кончиках собственных пальцев нелегко тем, кто сердцем обращён к свету. Действо противоестественное настолько, что многих начинает мутить от ужаса.       — Я так противен тебе? — спросил Арагорн, ласково касаясь губами мокрого от пота виска. И даже не услышал ответ, а скорее почувствовал кожей горячее дыхание.       — Не ты. Я.       Арагорн открыл глаза и увидел Боромира прямо над собой. Небо уже серело перед рассветом, силуэт гондорца ярко виднелся на фоне светлеющего востока. Он выглядел мрачным, но не сонным, очень задумчивым. И сидел так близко, что Арагорн мог бы коснуться его, даже не вытягивая руки. Это было кратчайшее расстояние, на котором они оказались с той стычки в в лесу.       — Который час? — спросил Арагорн, разворачиваясь и потягиваясь под плащом. И вдруг понял, что плащей два, второй — из тяжёлого добротного сукна, подбитый мехом, с кожаными ремнями и серебряными пряжками, ему принадлежать не мог.       — Светает, — коротко бросил Боромир, не поворачивая головы. И не попытался сбежать.       Вот оно! Арагорн чуть вздох не пропустил. Если это не было тем самым шагом навстречу, о котором он молил, протянутой рукой, голубем мира, то Арагорн не наследник Исильдура, а харадский тушканчик.       — Спасибо за плащ, — улыбнулся он, выползая из походной постели и зябко поводя плечами. — То-то думаю, чего мне зима снилась, снега то вроде не много.       — Угу, — всё так же не глядя в его сторону, хмыкнул Боромир. — Свернулся как уж.       — Ты сам то спал?       — Спал.       — Что-то не верится, — Арагорн послал мрачному гондорцу ещё одну улыбку и протянул маленькую фляжку. Там было несколько глотков эльфийского вина, изрядно разбавленного травяными настоями. Не мирувор, но бодрило и согревало. Боромир фляжку взял, на одно мгновение пальцы соприкоснулись. Руки и него были ледяные. — Замёрз? Забирай плащ.       — Я дежурил перед рассветом. У костра тепло, — отмахнулся Боромир. Приложился к фляге, поморщился. — Фу, гадость. Как лекарство.       — Это и есть лекарство.       — Душевные раны промывать? — и впервые за много дней на губах Боромира мелькнула улыбка. Нет, даже не так. Её тень. Пока только тень.       Арагорн поймал себя на мысли, что очень внимательно смотрит на эти губы. Хорошо, что Боромир головы не поворачивал. Лагерь просыпался, Гимли гремел кастрюльками и раздувал огонь. Боромир смотрел прямо перед собой, погружённый в какие-то невесёлые мысли, Арагорн же смотрел на него. Разбитая губа зажила, лишь свежий рубчик служил напоминанием. Боромир то и дело прихватывал его клыком, шрам ещё заживал и чесался.       — Прости меня за это, — сказал Арагорн.       Боромир очнулся от своих мыслей и повернулся. Заметил взгляд, поморщился.       — Ты был прав, я получил по заслугам.       С этими словами он поднялся, подхватил плащ, лежавший у Арагорна на коленях, и тому вдруг снова стало очень холодно. Этот холод пробирался куда-то глубже кожи, сковывал мускулы и окутывал сердце. Арагорну хотелось броситься вслед за Боромиром, остановить его, ещё что-то сказать. «Скажи мне, что я не прав! Кричи, ругайся, злись! Хоть что-нибудь! Только не это ледяное спокойствие…» И в этот миг он сам себе напомнил Боромира. «Что же ты со мной сделал? О Эру, что с нами творится?».       Весь день Арагорн не мог избавиться от тумана в мыслях. Дорогая была сложной, каменистой, а тропа — одним названием. Гэндальф принял решение идти через Врата Рохана, что весьма положительно отразилось на воодушевлении Боромира. Для него это был кратчайший путь домой. Арагорн же чувствовал, что планам этим сбыться не суждено — уж больно просто всё получалось. И одновременно замечал свою необычную, ненормальную радость возможным задержкам в пути. Направляться в Минас-Тирит прямо сейчас ему отчаянно не хотелось. Причин назвать он не мог, но предчувствовал, что белые башни навсегда разлучат его с Боромиром.       Шли весь день, пока погода позволяла. Чёрные тучи собирались на востоке, но на юге небо проглядывало в оконца. Иногда пробрасывало снегом, что таял тут же. В конце концов отряд вышел к небольшой ложбинке и каменным «столбам» — скалам, торчащим из земли причудливыми формами. Здесь буйно рос густой кустарник, а среди скал можно было укрыться от ветра и дождя. Решили сделать привал пораньше и отдохнуть как следует.       Костёр, первый за много дней плотный ужин и утихший к вечеру ветер воодушевили всех. Кроме Гимли. Тот ходил кругами по лагерю и бурчал, ворчал и бубнил про Морию. Как Боромира влекло в Минас-Тирит удобной и знакомой дорогой, с той же силой Гимли стремился в Морию. Но относительно неё у Арагорна предчувствия были ещё хуже. Даром предвидения, подобно своему дальнему родственнику лорду Элронду, он не обладал, но привык доверять интуиции и честно сознался в своих опасениях Гэндальфу — ибо за него переживал больше всего. Волшебник нахмурился, покачал головой и ответил, что может статься, выбора не будет вовсе.       Пока же выбор устраивал всех (кроме Гимли). А с Боромира наконец сошла тень задумчивости и злости. Способствовали этому опять хоббиты, рядом с ними он преображался, как с детьми. Хотя детьми и не считал, впервые встретив полуросликов, умудрился практически сразу проникнуться уважением к маленькому народу. Теперь же выяснил, что мечами они обзавестись успели, а вот что с ними делать не знают. И взялся это исправить.       — А толку то? — нахмурился Пиппин. — Орки, они небось с тебя ростом, прихлопнут хоббита и не заметят.       — Значит надо сделать так, чтоб заметили, — ответил Боромир и поднял хоббита за шкирку, отобрал трубку, которую тот собирался раскурить в покое на заслуженном отдыхе. — Орк будет махать мечом на уровне твоей головы, а не своей.       — Ну ткнём кинжальчиком в коленку и всё, не велика победа, — тоже хмурился Мерри. Он хоть и был серьёзнее кузена, и совсем не против поучиться фехтованию, в себя верил не больше него. Но это не имело значения, потому что в них обоих верил Боромир.       — Выше пояса бить и не нужно, — объяснял он. — Знаете, какие раны особенно смертельны? Вот такие, — и он показал на себе, похлопал ладонью чуть ниже пупка, сбоку.       У Арагорна на языке вертелось «не показывай на себе!». Он не вмешивался в уроки, наблюдал со стороны, чтобы не вспугнуть хорошее настроение. А Боромир продолжал рассказывать и показывать, где слабые места у кольчуг, и как сужается в паху панцирь, если он есть, открывая участок беззащитного живота с приглашением.       Боромир был отличным учителем. Через пару часов уставшие, но довольные собой хоббиты уже вполне могли составить оркам если не угрозу, то изрядное удивление. Боромир не стал учить их совсем уж основам, как малышей, а выдал настоящие оборонные и разящие удары, пронумеровал и заставил отрабатывать комбинации. Он учил так, как учили его, как он сам готовил новобранцев в казармах много лет. Эта система не давала сбоев, не даром мечники Минас-Тирита и гарнизон Осгилиата считались одними из лучших воинов всего Средиземья.       Уже давно готов был ужин, ароматы жареных сосисок и гренок заволокли каменистую низинку, а учебные бои продолжались. Арагорн курил и смотрел, смеялся. Смеялся и Боромир. Впервые за много дней — да что там, впервые за всё время, что по-настоящему они были знакомы, Арагорн слышал его смех! Густой, низкий, обволакивающий, манящий едва ли не больше чем страстные стоны. Изматывающие уроки давно следовало остановить, но Арагорн не находил в себе сил.       Но, разумеется, это должно было случиться. Учебные мечи были не деревянными, а самыми что ни на есть настоящими. Уставший хоббит — кажется, Мерри, Арагорн не видел, отвернулся на мгновение — пропустил удар, лезвие меча проскользнуло по запястью, он бросил свой кинжал и вскрикнул.       — Ох, прости! — Арагорн услышал восклик Боромира, потом ещё один. — Извини…       Потом вскрикнул уже сам Боромир, больше шутливо, чем взаправду — ему засветили ногой в коленку. Может и выше метили, но попали туда. С криком «вали его!», хоббиты накинулись на гондорца и опрокинули навзничь. Раздавались боевые кличи «за Шир!» и громкий смех.       — Не увлекаемся, господа, — скомандовал Арагорн, наконец поднимаясь со своего наблюдательного пункта.       Ему показалось, что хоббиты уж больно разошлись и Боромира пора спасать. Но едва протянул руку, чтобы снять одного из этих «клещей», как… Ему показалось, что он встретил хитрющий, лукавый взгляд самого Боромира, а не кого-то из хоббитов. Боромир лежал на камнях прямо у ног Арагорна, встрёпанный, с расстёгнутой куртке, с румянцем на щеках, яркими губами. И совершенно точно не хоббичья рука схватила Арагорна за лодыжку. Земля завертелась и вдруг очень больно ударила в спину.       Арагорн отдал бы даже корону Гондора за то, чтобы эти мгновения стали вечностью. Он лежал на холодном камне, пытаясь вновь дышать нормально после удара, что вышиб дух. Боромир попытался выбраться из хоббичьей кучи-малы, приподнялся на одной руке прямо над Арагорном, и в этот миг ему на плечи прыгнул Пиппин. Охнув, Боромир распластался у Арагорна на груди. Он смеялся, смех как водопад клокотал у него в горле, а дыхание обжигало Арагорну шею.       Арагорн всё про себя понял. Ему захотелось не просто слушать этот смех вечно, но зарыться пальцами в волосы смеющемуся у него на груди человеку, подтянуть его выше и целовать. Целовать в губы, пить этот смех, видеть солнечных зайчиков на гранях серовато-зелёного берилла глаз. Никаких горьких всхлипов, никакой ненависти. Если бы это было в его силах.       Боромир уже отдышался и поднимался на ноги. Он подал руку Арагорну, поставил на ноги Мерри одним рывком. Но взгляд был обращён к горизонту, и от улыбки остались лишь воспоминания.       Арагорн посмотрел туда же. Ещё никто ничего не сказал, но неприметное чёрное облачко уже показалось вражьей дланью.       — Оно движется против ветра, — нахмурился Боромир.       Вот и всё. Врата Рохана захлопнулись для Братства.