Choker

Сан сходил с ума. Он чувствовал это, этот поехавший жар, разливающийся под кожей, стекающий горячими струйками в область паха и остающийся там жить. На арендную плату можно было не рассчитывать. Чхве откровенно пялился и ничего не мог поделать с собой. Казалось, воздух разрезают векторы, невидимые стрелки, сводящие внимание к одной точке. Черной велюровой полоске, бесовски и приглушенно бликующей в свете ламп. Эта полоска, словно водораздел, разграничивала подкрашенные аккуратной формы губы, растягивающиеся то и дело в обворожительной улыбке и обнажающие два ряда ровных белоснежных зубов, гладкий угол челюсти, скругленный подбородок… Кадык мягко ходил под этой чертой, отделяющей его здравый рассудок от безумия, когда хён пил воду или смеялся, шевеля ткань и заставляя ее щериться чешуйками бархатных бликов. …А ниже этого горизонта событий — яремная впадина, предваренная маленькой родинкой аккурат посередине, и выступающие ключичные кости, слегка выбеливающие смуглую кожу натяжением. Неизвестно, где начиналась эта пытка и где заканчивалась. Но, когда лидер сказал ему что-то особенно забавное, хён засмеялся, запрокидывая назад голову, и тем самым натягивая на шее черную ткань. Это вынудило Сана подавить беззвучный стон, рвущийся наружу из груди. Ебучий чокер. В паху ощутимо пульсировало, равно как и в голове. Телефон пока давал прикрытие, и никто из мемберов или стаффа вроде бы не замечал, что он забывает тапать по экрану, проигрывая раунд за раундом. «Как же я блять хочу тебя, Пак Сонхва. Хочу из-за ебаного чокера. Из-за того, как он облегает твою шею. Как он охуенно сочетается с твоим прикидом и волосами. Сука. Хочу сорвать его зубами…» Эти мысли уносили парня в мир вульгарных фантазий, которым не суждено было сбыться, а еще — заставляли ткань на брюках натягиваться вокруг его возбуждения. И грозились унести вообще в мир иной, если что-то с этим не сделать. Сан скрестил ноги, понимая, что ему срочно нужно в уборную — но он был там слишком недавно, могли возникнуть вопросы. Ему хотелось высунуть голову в окно, или хотя бы высунуть язык, чтобы просушить наполненный слюной рот. Конечно, это был не первый, и, видит бог, не последний раз, когда на хёна надевали чокер. Конечно, ведь все признавали, что они ему очень идут. Конечно, блять, конечно. Вот только почему-то сейчас этот сраный кусочек ткани в палец толщиной взводил Сану курки так, что он был готов взорваться. Не получалось думать ни о чем другом. Смотреть на что-то другое. Эта полоса, разделившая жизнь на до и после, маячила перед глазами, и Чхве чувствовал себя быком на корриде, только натасканным не на красный, а на черный. — Ты палишься, Сан-а, — проговорил над его ухом голос Юнхо. Добродушный, хоть и насмешливый. — Я знаю, — прошипел парень сквозь плотно сжатые зубы. — Я, блять, знаю, Чон Юнхо. — Не пялься так, — порекомендовал Юю, отклоняя чуть назад кресло, в котором Сан сидел. — Да если бы я мог, — выцедил Чхве все так же тихо и шипяще. Наверное, Луна была в Козероге или хер его знает, что, вот только Сан действительно не мог. Полоска на шее Сонхва гипнотизировала его, горя под веками, когда он закрывал глаза. Он чувствовал себя ебучим Моисеем, готовым броситься в это разделенное надвое море с головой, зарыться в него носом и губами, утонуть в нем. Стало совсем плохо, когда его наивный, ни о чем не подозревающий, неебически красивый хён забрался своими длинными изящными пальцами под черный велюр, рассеянно погладив кожу шеи — а может, почесав. Сан не мог сказать, что именно произошло, потому что в этот момент в глазах стало совсем темно, будто в гримерке стухли все лампочки. Резко поднявшись, чуть не въехав макушкой в подбородок наклонявшегося над ним Юнхо, Чхве шумно сглотнул налившийся в горле ком и объявил надтреснутым и хриплым голосом: — Я в уборную. Сан рысью бросился прочь из комнаты, не дожидаясь комментариев и возражений. Пока он несся по коридору, перед глазами так и стояло это движение — совершенно естественное, совершенно обычное… попросту совершенное. Чхве стискивал зубы до боли в челюсти, потому что воображение услужливо подсовывало ему картинки. Картинки исключительно эротического характера. Как он впивается жадными поцелуями в эти пальцы… в смуглую шею с родинкой посередине, которой явно недоставало еще нескольких для составления пентаграммы — потому что это все — шея, пальцы, родинка — было чем-то от лукавого, он мог поклясться в этом. Как он скользит носом и губами по коже, выбивая из горла своего обожаемого хёна хриплый низкий стон и бессвязные просьбы остановиться… Как забирается языком под черную линию. Линию финиша и линию старта. Блядский чокер. Стукнувшая дверь уборной вернула его в реальность. Впрочем, Сан чувствовал, что это все равно ненадолго. Из зеркала на него смотрели мутные карие глаза, подернутые пеленой похоти. Скулы розовели под слоем тональника, а вместе с ними — и кончики ушей. Он открыл холодную воду, опуская под нее запястья. Умываться не имело смысла; хоть мейк и водостойкий, но это все равно не поможет. Вместо этого он ополоснул руки и провел ими по пылающей шее. Облегчения это действие, впрочем, не принесло. Даже наоборот. Водя беспорядочными движениями по позвонкам и за ушами, Сан представлял, как мог бы точно так же прикасаться к его шее холодными мокрыми пальцами… Он был почти уверен, что найдет его кожу такой же горячей, как и его собственная. В голове запертой в клетке птицей билась мысль о том, что надо подрочить. Спустить пар. Прямо сейчас. В принципе, эта мысль посетила его давно — как только треклятый чокер окольцевал длинную смуглую шею с родинкой над яремной впадиной. Но сейчас стуку в висках вторил стук внизу живота. Даже когда он не видел его и его сраный чокер, он все равно маячил перед глазами. Решившись, Чхве почти зашел в кабинку туалета, чтобы немедленно осуществить задуманное, но вдруг дверь уборной снова стукнула. — Сани, все в порядке? Если тебе нехорошо, может, сходим в медпункт?.. — тихий, теплый, глубокий, как океан, и непритворно взволнованный голос прокрался в голову, хотя его туда совсем не звали. Сан не решался ответить. Нет, даже просто пошевелиться. Поднять глаза — и увидеть в зеркале долбанный вездесущий чокер, перечеркнувший такой хороший день. «Ноль дней без залипания на Пак Сонхва», — усмехнулись его мысли голосом Юнхо. Старый-добрый Юнхо бы не помешал сейчас, да. Хотя Чхве подозревал где-то на дальних задворках сознания, что это Юнхо и подбил его прийти сюда. — Совсем плохо? — обеспокоенно прошептали идеальной формы губы, а не менее идеальной формы ладони опустились Сану на плечи, заставляя прогнуться в спине от прошибающего тело электричества. Чхве закусил губу и подался вперед, стараясь хотя бы стойкой раковины скрыть свой стояк и, разумеется, причиняя себе этим еще большую боль. О том, что «код красный», свидетельствовало буквально все — полыхающее огнем лицо и уши, мелко дрожащие под его пальцами плечи, трепыхающиеся, точно крылья мотылька, веки, которые он старательно держал сомкнутыми — знал, что ждет его, если откроет глаза. Пауза затянулась беспощадно. — Сани… Его голос заставлял проваливаться обратно в развратные фантазии, из которых Сан с таким трудом выныривал. Это было физически невыносимо. Разрядка, ему нужна только разрядка, и все. Просто отвали, отпусти, убери руки, Пак Сонхва… Но наивный, добрый, бесценный и такой неебически сексуальный хён все еще ни о чем не подозревал; и это было его — их — приговором на сегодня. Прикоснувшись и проскользив ладонью по оголенной, мокрой от недавнего омовения шее Сана, он коротко констатировал: — Да у тебя жар… Сан старался изо всех своих оставшихся сил, но все равно не смог сдержать придушенного стона, не смог не встрепенуться, изнемогая, уклоняясь и одновременно ища его прикосновения. — Блять, Пак Сонхва, — сцедил Чхве сквозь сомкнутые зубы. Было похоже, что он испугался, но лишь на мгновение; снова, снова неправильно оценив ситуацию, Сонхва поднырнул под руку своего донсэна, решительно перенося его вес себе на плечи. — Ты должен был раньше сказать… Сан сдерживался из последних сил, но стрелка, показывающая количество терпения, стремительно летела вниз в сторону отметки «ноль». Что сегодня, в самом деле, за день такой?.. Времени подумать об этом у него не было. Равно как и какого-то топлива, что питало бы рациональную часть сознания. Или вообще сознание. Прикосновения, волнение, запах, голос, чокер. Все в нем было невыносимым. Он был невыносимым. Выворачиваясь из-под руки и одним резким толчком подаваясь вперед, так, что его грудь встретилась с грудью хёна, а его торчащий сквозь штаны член уперся Сонхва в бедро, Сан схватил его за грудки и прошипел: — Сказать об этом, хён?.. Ошибка. Ошибка на ошибке. Взгляд Чхве врезался в черную полоску, перечеркивающую тонкую шею, словно гоночный болид — в препятствие. На полном ходу. И все-таки финиш, а не старт. Финишная прямая. Конец. Всему. Пак все еще соображал очень медленно, но по его красивым подкрашенным губам прокатилась короткая, но жестокая дрожь. Он шумно сглотнул, шевеля свой трижды блядский чокер кадыком. — Что… Он не собирался давать ему и шанса договорить. От его голоса можно было тронуться рассудком. Хотя, скорее всего, с ним это уже и так случилось. — Если ты сейчас же не уберешься восвояси, я трахну тебя прямо тут, — прорычал Сан медленно и раздельно, по слогам, для большей убедительности толкаясь вперед бедрами. — Я, блять, не шучу, Пак Сонхва. Оглушительный звон в ушах не мешал Чхве расслышать хриплый вздох — такой же хриплый, как в его фантазиях. Все происходило словно во сне, словно в покадровой дерьмовой старой съемке. Вселенная поломалась. Мир сошел с ума. Этот вывод подкреплялся тем, что через какое-то фантастическое, бесконечно долгое количество времени подкрашенные губы над черным велюром дернулись уголками вверх и растворились, точно врата в Ад, обнажая белые зубы в хищной улыбке. — Ты? Трахнешь меня?.. — эти слова, сказанные мягким, тягучим, темным медом его голоса звучали для Сана, как приговор, как удар. Как выстрел. Выстрел в воздух. Перед началом решающей, самой главной гонки в его жизни. Он поднял взгляд, наконец титаническим усилием воли оторвав его от гребанного чокера. Черный цвет, впрочем, все равно никуда не делся. Он выплескивался из глаз Сонхва, оттененных таким же черным цветом его волос. Если подолгу смотреть в Бездну… ну, как там дальше-то?.. Хищная улыбка погасла. Его взгляд стал таким вязким и ощутимо тяжелым, что Сан был готов прогнуться в спине от его давящей тяжести. Но он ничего не мог поделать, ничего не мог противопоставить этим двум агатам оттенка Бездны перед его лицом. Разве что… уронить взгляд обратно на чокер. Хуев чокер. Все из-за него… Осознание не спешило в голову Сану, за что ему, конечно же, стоит поблагодарить свой воспаленный эросом мозг. Но позже. Пока что он еще не выбрался из этой ужасающей ситуации. Едва ли кто-то из них двоих понимал сейчас, что несет, но Сан не собирался брать ответственность за это. Ему все еще критически нужна была разрядка. Больше, чем когда-либо. Тело налилось силой, достаточной, чтобы, воспользовавшись мгновением его замешательства, затолкать хёна в ближайшую к раковинам кабинку. Сан почувствовал, как чужие мышцы напрягаются под его железной хваткой. Но прежде, чем Сонхва успел дать какой-то отпор — а он бы смог, они были примерно равны по силе, в конце концов — Сан, недолго думая (вернее, вообще не думая) снова развернул его к себе, подался вперед, вжимая его в стенку, и накрыл эти чертовы идеальные губы своими, глотая чужой стон неожиданности. Теперь колотилось в трех местах, увязывая их, впрочем, друг с другом только номинально — в голове, в груди и в паху. Каково же было его удивление, когда хён, застигнутый вроде бы врасплох его нахальными действиями, сильными руками и грубыми поцелуями, начал отвечать. Казалось, кожа вот-вот воспламенится в ответ таким мощным переживаниям. Дико, нечеловечески длинный язык. Каждый раз, каждый гребаный раз, видя высунутый язык Сонхва, Сан фантазировал о том, что этот язык может вытворять во время поцелуя. И теперь у него возникла уникальная возможность на своей шкуре выяснить, что именно. Он словно заполнил все свободное пространство, скользя по губам, нёбу, задевая зубы, сплетаясь с его собственным языком. Одновременно. Форменное безумие. — Ну почему… блять… именно сегодня, — выдохнул Сонхва, резко обрывая поцелуй и заставляя чужие губы соскальзывать вдоль покатой скулы. — Все из-за твоего… ебаного чокера, хён, — с трудом пробормотал Сан, оставляя на коже Пака влажные поцелуи. — Чокера?.. Ему не нужен был другой знак. Одного этого проклятого слова, выскользнувшего из идеальной формы губ таким сдавленным, придушенным от его поцелуев голосом, было более чем достаточно. Чхве впился горящими губами в кожу на смуглой шее, скользя по ней и чувствуя ее солоновато-сладкий привкус, равно как и биение кровеносной артерии под его касаниями. Неотвратимо, хоть и не торопясь, приближаясь к заветной линии, означающей, кажется, конец его прежней жизни. Может быть, и просто жизни. Ощущая впивающиеся в его бока ногти… и ловя с упоением тот самый, сметающий, испепеляющий, тихий и низкий полувздох-полустон, рвущийся из горла его хёна, когда Сан, наконец, просовывает под черную полоску велюра горячий и влажный язык. — Сан…и… пожалуйста, — бормочет Сонхва, дрожащим и не очень настойчивым жестом стараясь оттолкнуть его. — Вечером. Умоляю тебя. Вечером? Каким еще вечером? До Чхве не сразу дошел смысл сказанного, ох как не сразу. Вечер мог бы уже никогда не наступить, потому что ему на полном серьезе казалось, что он прямо сейчас, на этом самом месте кончится. Как минимум, кончит. Ибо молния на брюках угрожала лопнуть в любой момент, и такой сильный стояк уже точно причинял ему боль. — Ну пожалуйста же, — взмолился Пак, но уже будто бы решительнее стараясь отцепить Сана от своей шеи, окольцованной адским плетением черного велюра. — Нам еще выступать, боже… посмотри на себя. — Это ты виноват, хён, — простонал Чхве ему в кожу, разрываясь между желанием сделать засос и сорвать зубами полоску блядской ткани. — Это ты во всем этом виноват, Пак Сонхва. Ты и твой ебаный чокер. Ему было решительно плевать на то, как глупо это звучит — как и на то, что он метался между ласковым «хён» и злобно-официозным «Пак Сонхва». Он испытывал это в полной мере, этот диссонанс между любовью и ненавистью. Он ненавидел его. Он обожал его. И все, чего сейчас хотелось Сану — сделать его своим. Сонхва зашипел, чувствуя, как кольцо рук сжимается вокруг его торса, и напрягся, пытаясь высвободиться. — Возьми ответственность, хён, — промурлыкал мартовским котом Чхве, решив не испытывать судьбу и просто снова проскользив по шее языком, но на этот раз — вверх, а не вниз. Задевая адамово яблоко и чувствуя, как оно напряженно дергается в ответ на его настойчивые ласки. Паку удалось отстранить его от себя хотя бы немного. Отстранить и оценить его отвратительно-похотливый — во всех смыслах и местах — вид. — Ладно, но стой спокойно, — процедил Сонхва, цокнув языком и сделав недовольную мину. — Будешь давить руками — укушу. Сан не сразу понял, что происходит. А поняв, отказывался верить. Легко расстегнув и так держащуюся на честном слове пуговицу, а затем и молнию на брюках Чхве, Сонхва приспустил их вместе с бельем, параллельно опускаясь перед ним на колени. Обхватив мягкими и чуткими пальцами изнывающий, сочащийся и покрасневший член, Пак провел по нему своим неестественно длинным языком — по всей длине, от основания до головки. А затем погрузил ее в рот, крепко обхватив губами, и все еще придерживая основание ладонью. — Ох нет блять, нет, это слишком, хён, слишком, — жалобно застонал Сан, пытаясь удержать в разбегающихся мыслях угрозу о руках. Ему достаточно было даже взгляда на это. Как длинные черные ресницы бросают тень на широкие скулы. Как изящные пальцы обвиваются вокруг основания. Как эти идеальные, припухшие и покрасневшие от его поцелуев губы, обнимают его член. Как шевелится кадык, толкаемый его головкой вглубь глотки, и как, натягиваясь на шее, поблескивает в мутном свете чертов херов долбанный чокер. Но на его беду, были еще и ощущения. Черный взгляд вонзился лезвием в его лицо прямо перед тем, как Чхве занес руку, чтобы положить ее Сонхва на затылок и подтолкнуть его делать то, что он делал, глубже и жестче. Черный, как Бездна, как ночь, как антиматерия. Сан почувствовал, что он на грани. — Я сейчас умру, я нахуй умру, остановись, — чужим от удовольствия голосом взмолился он, пряча руки за спину. Дрожащие руки, безмерно желающие потонуть в смольных волосах хёна. Его хёна. Сонхва лишь снова прикрыл глаза вместо ответа, помогая себе — вернее, Сану — настойчивыми движениями руки и головы. Перед глазами поплыло, затем — начало лопаться разноцветным попкорном. Сан задрожал, прогибая поясницу, изливаясь, исцеляясь от всех болезней за эти краткие мгновения, умирая и вновь рождаясь. Оргазм был таким ярким, таким бушующим, что едва не сбил его с ног. Спасла стенка, что была позади него. И Сонхва, который прижимал его к ней. Зрение вернулось вовремя, чтобы дать ему запечатлеть этот момент — как он поднимается с колен, откашливаясь, отряхивается, вытирает руки и губы, поправляет свой ебучий чокер и смотрит на него, Сана — черным-черным, мутным, чертовски горячим взглядом. Сан прогонял эти существительные в мозгу, как мантру, чтобы уберечь сознание от полного уничтожения: Сонхва-глаза-губы-руки-шея-чокер… — Теперь, я надеюсь, ты доволен, — процедил Пак с хрипотцой, которая, вопреки тому, что он только что кончил, безумно заводила. Подавшись вперед, игнорируя тот факт, что штаны его болтаются ниже коленей, Сан впился в губы замешкавшегося Сонхва жадным поцелуем. Вкус у него был… специфический, но именно в этом и была вся прелесть. — …Вечером, я сказал, — прошептал Сонхва, прикусывая его нижнюю губу. — Приведи себя в порядок, пожалуйста. — Вечером так вечером, — хотя он и был в шаге от того, чтобы снова возбудиться, Сан все же отстранился. Одному Богу или Сатане известно, каких усилий это ему стоило. — Я буду с нетерпением ждать, хён. Сонхва отсутствующе ухмыльнулся, закатив глаза, и вышел из кабинки. Ненадолго включилась вода, а затем хлопнула дверь. Он действительно ушел, оставив Сана в одиночестве подбирать с пола штаны — и свою напрочь упавшую челюсть. Вечер… обещал быть невероятно интересным.