Страшно красивая сказка

      Покорность — не тихая смиренность, а тяжёлый, влажный покров, окутывающий душу. Это не добровольное принятие, а сдавленный шёпот, вырванный из горла цепями обстоятельств. Тени шевелятся в углах, будто наблюдая, как воля растворяется во тьме, как руки, некогда сжатые в кулаки, разжимаются и повисают в пустоте.

***

      Маленькие босые ступни шлёпают по паркету, холод кусает их, и пальцы поджимаются. Потные ладошки трут мягкую пижаму. Я вхожу в мамину комнату. Она, такая красивая, словно ангел, одетая в белоснежную ночную рубашку, с распущенными длинными смолянисто-чёрными волосами сидит на подоконнике, свесив ноги наружу.       — Кароль, сыночек, иди к маме, — замечает меня, а я вижу слёзы на красивом бледном лице.       Её голос, как всегда, такой нежный и ласковый. Тонкая рука с просвечивающими венами. Протягивает мне узкую ладонь. Я улыбаюсь маме, делаю шаг ближе. Меня тревожит то, что она снова плакала, и то, что сидит на окне. Я надеюсь утешить её.       Крепкие руки отца хватают меня за плечи, прижимают к себе.       — Каролина, что ты делаешь? Слезь с окна, прошу! — в голосе отца страх.       Он заталкивает меня себе за спину и медленно идёт к маме, протягивая ей руки.       — Прости, сыночек. Я не хотела тебя оставлять! Я надеялась, что ты пойдёшь со мной, — голос мамы дрожит, она со страхом смотрит на папу.       Он в шаге от неё, когда она, вскрикнув, прыгает вниз. Чёрные волосы взметаются грозовым облаком, белая ночная рубашка как погребальный саван, ночь поглощает её хрупкое тело.       Просыпаюсь с криком. Этот сон я вижу снова и снова. Воспоминания, которые я прогоняю днём, настигают меня ночью. Сознание медленно всплывает из бездны, как утопленник, выброшенный на берег. Глаза открываются, но мир вокруг словно затянут пеленой тумана. Сердце бьётся в груди, словно пытаясь вырваться из клетки рёбер, каждый удар отдаётся в висках глухим эхом. Воздух кажется густым, почти осязаемым, будто комната наполнена невидимыми тенями, которые шепчут что-то на языке, недоступном мне.       Руки дрожат, пальцы цепляются за простыню, холодную и липкую от пота. Голова тяжела, словно наполнена свинцом.       Встаю с кровати, подхожу к окну. Тьма за ним кажется живой, она дышит, шевелится, подступает ближе. Любой звук — скрип половицы, шорох занавески — кажется зловещим предзнаменованием. Время будто остановилось, и каждая секунда тянется, как вечность, наполненная тревогой и предчувствием. Душа сжата в тисках необъяснимого ужаса, а тело словно принадлежит кому-то другому, чуждому и далёкому.       И в этом полумраке, в этом тревожном безмолвии кажется, что за спиной кто-то стоит. Кто-то, чьё присутствие ощущается кожей, но невидимый для глаз. И я боюсь обернуться, потому что знаю — там, в этой тьме, скрывается нечто, что не должно быть увиденным.       Считаю до десяти, тру ослабевшими пальцами пульсирующие виски. Собрав всю имеющуюся у меня храбрость, резко разворачиваюсь — никого. Но могу поклясться: я чувствовал чужое дыхание затылком.       Ноги заплетаются, подхожу к тумбочке, беру телефон — четыре утра. Вряд ли я ещё усну.       После душа пытаюсь затолкнуть в себя завтрак. Яичница недожаренная, и я, морщась, стараюсь вилкой отковырять сырые склизкие кусочки.       Покончив с завтраком, собираюсь на пробежку. Мне совсем не хочется, чувствую себя словно выжатая губка. Но когда зарабатываешь своим внешним видом, многие вещи приходится делать через силу. Одеваюсь в шорты и безрукавку с капюшоном, на ноги поношенные кроссовки.       На улице сразу сворачиваю в небольшой парк. Уже на узких аллейках, прячущихся в тени деревьев, в голову приходят сказанные фотографом слова: «А кто ты, если не шлюха? Ты продаёшь своё время и внешность за деньги». Мерзкий голос внутри спрашивает: в чём же заносчивый придурок был неправ? Стараюсь заткнуть его размышлениями о том, что если следовать его логике, так можно сказать о любой профессии. Откуда-то из-под носка грязной кроссовки вылезла потрёпанная гордость и нашёптывает послать ублюдка ко всем чертям, бросить пухлый конверт в самодовольную морду и высказать ему всё, что я о нём думаю. Жадность, прикинувшись голосом разума, твердит, что такой поступок не имеет смысла. Что это его ничему не научит. Что он легко найдёт замену, а я останусь без заработка. И что же мне делать? Стараюсь договориться с самим собой, прийти к разумному решению. Припоминаю слова Софии о крахе моей карьеры, если синьор ублюдок Лоренцо останется недоволен. В конце концов, намотав хороших четыре километра, поворачиваю домой. Уже в квартире решаю продолжить работу и высказать всё сволочи в лицо после окончания съёмки.       Ещё несколько упражнений дома, три минуты планка, приседания, пресс. Хватит. Мне всё равно не стать тем широкоплечим мачо-мэн, мальчишеское тонкокостное телосложение не позволит.       Взгляд на часы — ого! Уже восемь! Сегодня суббота, лекций нет. Ну, хоть попробую подтянуть свои знания дома.       Завариваю кофе, добавляю молоко. Не люблю слишком горький. Естественно, без сахара. Во-первых — грозит жирком на боках, во-вторых — сахар, как по мне, маскирует истинный вкус, подделывая, искажает его.       Подхожу к окну — чёртова осень затянулась! Грязь и лужи, дожди и промозглые ветра. Хотя! Стоп! Уже две недели как зима! Хм… не заметил.       Жужжит телефон. Ну какого чёрта? Ах да! Синьор заносчивая скотина Лоренцо! Съёмка на двенадцать тридцать. Спасибо, хоть пару часов в запас дал.       Подхожу к зеркалу — внешний вид оставляет желать лучшего. Синяки под глазами, полное отсутствие здорового румянца, и без того бледная кожа теперь совсем как у какой-то нежити, глаза слегка покраснели, губы сухие. Я бы мог это исправить парочкой масок, сывороток и кремов, но ведь синьору хаму — как-то его там — Лоренцо воняет! Ну и работай, придурок, с так себе материалом.       В голову приходит идея: а ведь он тоже работает за деньги! Продаёт своё время и талант за деньги! Вывод просится сам собой! Чёртова заносчивая шлюха! Хах, как тебе такое, мистер мудак?       Дорога к особняку проходит в приподнятом настроении. Если смеяться над тем, чего/кого боишься, страх становится чуточку меньше.       И пусть я склонил голову под плетью, пусть позволил вытереть о себя ноги, пусть почувствовал себя грязной тряпкой! Но голос разума или приспособленчество твердит мне, что я сделал правильный выбор. Что я вовсе не преклонился перед доминирующей злой силой, что я просто умнее, мудрее, цивилизованнее. Интересно, как многое человек может позволить сделать с собой прежде, чем воспротивиться? И воспротивится ли? А какова цена покорности? Комфортная жизнь? Мнение о самом себе окружающих? Уважение в глазах окружения? Как многое человек способен позволить сделать с собою, как низко готов пасть, не осознав, но даже превознося это?