Невинность и янтарь

      Душный воздух в необжитой спальне встал в легких словно влажная губка. Я подошла к высоким шторам, взяла плотную ткань за края и сделала несколько шагов, чтобы полностью отодвинуть их в сторону. Как только лучи жаркого калифорнийского солнца вторглись в помещение, спальня цвета морской волны залилась золотистым светом. Здесь все было пустым: шкафы, полки, прикроватные тумбы и даже стены оказались лишены декоративных украшений — поверх синей краски виднелись специальные позолоченные крепления, на которых, наверное, когда-то висели рамки с фотографиями или картинами.       Стиснув ручку, я распахнула окно настежь и, жадно глотая свежий воздух, облокотилась на раму. Пока слабость беспрестанно работала над тем, чтобы свалить меня с ног, шорох тонких пальмовых листьев в унисон голосам местных птиц нашептывал гимн безмятежности. Я сделала вдох полной грудью и закрыла глаза, надеясь, что мелодии удастся хоть на секунду угомонить тупую пульсацию в голове, но стоило ненадолго расслабиться, как у меня подкосились колени. Спина так и просила прилечь на стоящую позади двуспальную кровать, а мозгу хотелось провалиться в бездну сна.       На телефоне высветилось еще одно сообщение от подруги. В этот раз она прислала несколько вопросительных знаков. Ее возмущение будто билось через края экрана, пиная мою совесть. Отписавшись Хелен, что у меня все хорошо, и приправив ответ словами бесконечной благодарности и чистосердечных извинений за то, что заставила переживать, я пообещала связаться с ней позже.       Неловкость сложившейся ситуации глодала меня изнутри. Мне было не по себе от того, чем обернулась встреча с Мадсом. Возможно, я была слишком груба и повела себя чересчур самоуверенно, вдобавок взяла и поселилась у него дома. Без спроса и предупреждения.       — Ох, — я спрятала лицо в ладонях, — с этим надо что-то делать.       Постояв у окна еще немного, переминаясь с пятки на пятку, я перестала колебаться, бросила телефон на голый матрас и вышла из комнаты.       Большой зал пустовал, на балконе никого не было, с первого этажа тоже не доносилось ни звука, однако за стенами самой дальней комнаты явно что-то происходило. Слух уловил низкое покашливание, это точно был Мадс.       «Соберись, Агнес!» — мысленно настроилась я.       Остановившись перед дверью, я выпрямила плечи и шепотом досчитала до трех.       — Раз. Два. Три. Это просто разговор.       Костяшки пальцев почти стукнули по белому дереву, как вдруг послышалось:       — Нет, Крис, — после короткой паузы Мадс твердо заявил: — Хрень это все.       Моя рука медленно опустилась. Предположив, что разговор шел о чем-то серьезном, я решила не мешать и, развернувшись, ушла обратно в комнату. Нужно было подождать еще немного, но я не могла позволить себе лечь или даже сесть, потому что понимала, что едва мое уставшее тело коснется мягкой поверхности, остатки сил покинут меня, и я отключусь.       К моему счастью, к спальне прилегала смежная ванная комната. Рядом с прямоугольным зеркалом, сквозь края которого растекался мраморный узор, висел одинокий фен. Чтобы не терять времени зря и наконец-то привести себя в порядок, я приняла бодрящий контрастный душ, предварительно откопав в шкафчике новый бутылек с шампунем. Затем заплела распушившиеся после сушки пшеничные волосы в аккуратный колосок, достала из рюкзака свое единственное летнее платье, немного разгладила его ладонями и надела через голову. Легкая шифоновая ткань с ненавязчивым цветочным принтом подчеркивала талию, а расклешенная юбка создавала ощущение невесомости. Я посмотрела на себя в зеркало и провела ладонями по лицу, словно это должно было избавить кожу от тусклости и убрать помятость.       Махнув на то, чего не исправить и тройной дозой кофе, я вышла из ванной, взяла из сумки пачку сигарет, захватила с собой телефон и снова покинула спальню. Из комнаты Мадса все еще доносились звуки. Голос мужчины стал громче и взволнованнее. Несмотря на разгоревшееся любопытство, я решила подождать его где-нибудь внизу.       На кухне в гробовой тишине среди посеревших стен бродил холодок с заднего двора. Я вышла на уютный зеленый участок с видом на далекий океан. Над ним нависал тот самый балкон, по правую руку располагались два плетеных стула и круглый столик, гладкая поверхность которого отбрасывала горячее сияние огненного горизонта. Солнце медленно садилось за линию моря, пока крохотные прогулочные катера не спеша рассекали соленый штиль. С возвышенности весь Пасифик-Палисейдс — такой поразительно большой и спокойный — был как на ладони. Возможно, лучшего места для нужного мне уравновешенного разговора не сыскать на всей планете. Особенно если на одной чаше весов стоит груз серьезности, а на другой брыкается невинная, но непробиваемая простота.       Поправив юбку, я с осторожностью села на стул, словно его смастерили из иголок. Статус незванной гостьи будто не позволял мне комфортно усаживаться.       Я достала сигарету, телефон неприятно прогудел на столе. От второй последовавшей вибрации в зубах зазвенели нервы. Предвидя третье уведомление, я раздраженно взяла смартфон и положила его на бедро. На экране появилось последнее сообщение от мамы с просьбой позвонить ей. На нем также отобразились два звонка, пропущенных полчаса назад.       До того как сорваться за границу, я на всякий случай оставила ей ключи от квартиры, так ничего толком и не объяснив. Я лишь сказала, что мне надо срочно уехать, а когда она спросила насчет работы, я буркнула, что уволилась, и убежала собирать вещи в аэропорт. За захлопнувшейся дверью родительской квартиры осталось много незаданных вопросов, количество которых к сегодняшнему дню наверняка успело удвоиться.       Настраиваясь на как обычно непростой диалог, я мяла сигарету, мяла и мяла ее, пока возле фильтра не образовался залом. Потом собиралась с мыслями еще минут десять, убеждая себя, что рано или поздно объясниться все же придется.       «Они переживают. Все. Сейчас или никогда», — я успокоила себя и нажала кнопку вызова. После четырех гудков я услышала маму:       — Привет. Отдыхаешь уже? — спросила я полушепотом, но в идеальной тишине живописного района собственный голос казался громким как разрушающий идиллию звон бьющейся посуды.       — Нет, солнышко, — она сдержала зевок.       — Оно и слышно, — подколола я.       — Устала немного. Только что твоя сестра в гостях была с малышами. Мы вместе испекли домашнее печенье. Кажется, им очень понравилось, — хихикнула она, — папе твоему точно выпечка пришлась по вкусу.       — Неудивительно.       — Ты вообще когда-нибудь видела его на кухне?       — Ни разу, — немного удивилась я.       — И я вот. А с внуками, как видишь, увлекся.       — Подумаешь, разок на кухню заглянул, не раздувай из этого подвиг, — послышалось оправдание отца.       — Я отправлю тебе фотографии. Получились очень милые пряничные человечки. Младшенький даже тебя слепил, представляешь? И папа ему помог, — радость в ее голосе была такой искренней, но и она скоро угасла, как только тема сменилась на менее «удачную» дочь. — Он тут рядом, привет тебе передает. Мы волнуемся за тебя… Бросила все и уехала непонятно почему и зачем. Ты где? Послезавтра возвращаешься?       — Нет, мам, — я прикрыла микрофон ладонью. — Пока что не возвращаюсь.       — Я почему-то думала, что ты собиралась обратно. Приснилось, наверное. Когда тебя ждать?       — Не знаю…       — Как это? Где ты?       — В США.       В трубке повисла пауза. Я знала, что каждый мой ответ порождает еще больше вопросов, ведущих к тому же неблагоприятному исходу, что и всегда, но врать совсем не хотелось.       — Я в Лос-Анджелесе.       — Чего ты там забыла? Работу что ли нашла?       — Нет… — под кожей пронесся слабый разряд, когда я почувствовала, как сильно мама хотела услышать «да». — Не переживай, все нормально, правда.       Вдруг краем глаза я заметила плавное движение. Повернув голову влево, я увидела Мадса. Сначала он стоял на пороге, потом босой ногой ступил на мягкую ровно подстриженную траву, шаг за шагом приближаясь к ограждению, за которым к соседнему участку спускался небольшой заросший склон. В свете закатного солнца янтарь в его глазах переливался словно густой каштановый мед, а зачесанные назад влажные волосы были похожи на серебристый водопад, ровно струящийся по шее. Глядя вдаль, Мадс достал из кармана свободных льняных шорт свой любимый красный Marlboro и прикурил. Легкое дуновение весны подхватило полы его расстегнутой рубашки с коротким рукавом и донесло до меня сигаретный дым, смешавшийся с запахом мужского геля для душа и терпким древесным ароматом.       Ненадолго задержав на мне затуманенный взгляд, он сделал затяжку и отвернулся в сторону моря. Его присутствие рядом, его волнующий запах, его энергия, способная раскалить душу до предела, но не позволяющая ей воспламениться. Я не смогла забыть, ощущала всем телом, я буду помнить всегда, как бы усердно не старалась стереть это из памяти, как бы безумно не хотела, чтобы это кануло в лету.       Пока мой мир трепетал от волнения, родители продолжали бурчать что-то в трубку. В разговор вмешался папа.       — Разуй глаза, мать, — кинул он, — сама подумай, на кой черт ей ехать в Штаты?       — Да ну тебя, — фыркнула мама, — у нее начала налаживаться жизнь, она только-только отошла, стала бы Агнес наступать на те же грабли.       — Разве? — язвительно спросил отец.       — Что ты завелся-то? Может, она просто на концерт какой-нибудь поехала, откуда тебе знать?       — На какие шиши? В одну только сторону билет стоит с ползарплаты. Бывшей зарплаты.       — Боже, ты не даешь ей и слова вставить. Агнес, милая, это ведь не так?       — Она взяла денег у своей подружки, чтобы поехать к этому актеру.       — Помолчи ты! — прикрикнула она не то от раздражения, не то от откровенного нежелания верить отцу.       — Это так, — подтвердила я, до побеления костяшек сжав юбку в кулак.       — А я что сказал? — моментально выпалил отец. — Какие там концерты? — обратился он к матери, — Агнес скоро тридцать, а у нее ни мужа, ни дитя, ни пса, ни кота. Она уже никогда не исправится, так что пускай бегает за своим проблемным мужиком, раз так хочется.       Не обращая внимания на слова папы, мама с сожалением произнесла:       — Почему ты не думаешь о себе?..       Она замялась. Тягучее молчание в трубке прямо противопоставлялось беззаботному пению птиц, что провожали майский день. Нежное тепло оранжевых лучей не проникало дальше кожного покрова, где каждая частичка меня непрерывно дребезжала как осколки ледяного стекла.       Я молчала, потому что все, что я могла сказать в свою защиту, было сказано тысячу раз.       Папа не выдержал:       — Дура ты, дочь.       После стольких лет постоянных упреков, льющихся с родительского пьедестала, боль должна была притупиться, но она все равно зазмеилась обжигающими слезами. Возможно, ранило не столько их нежелание принять меня, сколько непонимание со стороны окружающих в целом, с которым я то и дело спотыкалась как о булыжники. «Ты рехнулась», «не делай этого», «зачем ты приехала», «те же грабли». Среди них «дура ты, дочь» стало точкой, изменившей все.       Я сделала размеренный вдох, и на моем лице блеснула непроизвольная улыбка. Нити чистого воздуха медленно затянули ноющие раны, когда я поняла, что если не перестану реагировать, то просто сломаюсь. В таком случае меня действительно спасет только чудо.       Я — творец собственной судьбы. Только я решаю, через какой дремучий лес пробираться, а какой обойти стороной, когда плыть по течению, а когда на последнем издыхании продолжать грести против него. И чтобы хоть что-то, что в этой проклятой жизни мне кажется правильным, нужным, желаемым, имело шанс стать частью меня, придется идти напролом. Я давно поняла это, но теперь приняла решение прекратить бесконечную битву за правильность взглядов.       Стерев с кончика носа последнюю соленую каплю, я посмотрела вперед. Облокотившись на железные перила, Мадс выглядывал из-за линии широкого плеча. Неизвестно, как долго он наблюдал за мной.       Когда мы встретились глазами, я сказала:       — Я дам знать, когда соберусь обратно.       Папа буркнул себе под нос что-то невнятное, а мама смогла выдавить из себя только грустное:       — Хорошо.       И я повесила трубку. Мадс повернулся ко мне, на этот раз всем телом. Мелкие хлопья пепла догорающей сигареты плавно реяли к его ногам. Он прикрыл оголенный торс светлой рубашкой и, сосредоточенно осмотрев меня с ног до головы, спросил:       — Это правда?       — Неужели они так громко говорили? Я думала, мне кажется.       Мадс невозмутимо пожал плечом.       — Как видишь.       — Да уж, — палец скользнул по изгибу железного обрамления стола, собирая с него тонкий слой осевшей пыли.       Мы погрузились в безмятежное безмолвие, когда стрекотание сверчков мелодично вписалось в бархатный фон наступившего вечера. Казалось, я хотела сказать так много, но намеченный, пятьсот раз прокрученный в голове план долгожданной беседы дал трещину. После телефонного звонка я окончательно сбилась, и теперь понятия не имела, как подобраться к сути, с чего вообще начинать. Мадс тоже затих, потупив взгляд в короткие малахитовые травинки под ногами.       Сделав затяжку, он покрутил сигарету в руках и посмотрел на тлеющую бумагу, подобравшуюся к фильтру, после чего молча приблизился к столу. Каждый шаг мужчины плавно резал короткую, но кажущуюся безграничной дистанцию между нами. Мадс вдавил дымящийся конец в матовое дно пепельницы, напоминающей большой лунный камень, и сел напротив.       — Ты бросила библиотеку? — он откинулся на спинку стула и запрокинул голову назад, ненадолго прикрыв глаза.       — Не из-за тебя, — сорвалось с языка. — Просто… так получилось.       — А подруга? — Мадс подпер щеку указательным пальцем, склонив голову вбок. Он приподнял подбородок и сквозь приспущенные, грузные веки устремил на меня взгляд.       — Пришлось занять.       — Сколько?       — Немного.       Всем своим видом он показывал, что не был рад размытому ответу.       — Будет лучше, если я отдам их за тебя, и мы оба закроем этот вопрос.       — Оба, — подчеркнула я.       — Ты все бросила, еще и заняла деньги. В этом есть моя вина.       — И что потом? Купишь мне билет в обратную сторону? — огрызнулась я.       Мадс в очередной раз опустил глаза и замолчал. Задумчивый взгляд бесцельно блуждал, словно он развязывал клубок запутанных мыслей, пока хмурость на лице мужчины неожиданно не развеялась. Уголки сжатых губ поползли вверх, он усмехнулся собственным мыслям:       — Я хотел бы, только вот мне кажется, что это бессмысленно. Все равно достанешь меня.       Ответ на насмешку нашелся моментально.       — Это уже будет похоже на сталкинг, — я игриво опустила подбородок. — Придется обращаться в суд, если захочешь окончательно избавиться от меня.       — Еще чего не хватало.       — И пусть эта Агнес никогда не приближается к нему ближе, чем на двадцать метров, ибо придется ей платить заоблачный штраф, от которого она ни в жизнь не избавится. Суд окончен, — подражая суровому судье, я стукнула по столу кулаком.       После короткого проблеска улыбки на лице мужчины сердце облилось облегчением. Хотя юмор и сбавил градус напряжения, необходимость в прояснении возникшего между нами обстоятельства никуда не исчезла.       Сосредоточившись на важном, я потерла незаметный шов на юбке.       — Не глупи и не отворачивайся от тех, кто в трудную минуту не отворачивается от тебя. Да, возможно, я не всецело понимаю глубину твоей проблемы, потому что ты и я... Твоя действительность совершенно иная, отличная от моей. Она публичная и оттого крайне жестокая, в ней тысячи глаз пристально следят за каждым твоим движением, выискивая подвох. В ней все сложно, — я перестала водить по кисти пальцем и, не скрывая закипающей досады, подняла на него взгляд. — Тем не менее я знаю, что такое проходить через трудности в одиночестве.       Мадс ничего не сказал. Он, точно затаившись в гуще собственных чувств, вбирал мою речь, что неудержимым, рвущим душу на части потоком полилась из самых ее недр.       — Ты стал мне дорог. Клянусь, я старалась избегать тебя. И даже если бы я собрала волю в кулак и избавилась, наконец, от всего, что о тебе напоминало, навряд ли у меня бы получилось забыть тебя. Хотя о чем я? Ты ведь просто, мать вашу, вездесущий! — мой голос надломился, стал почти беззвучным. Я сглотнула и продолжила: — Когда я случайно увидела тебя в новостях, сердце упало. Хотелось бы подобрать более подходящие слова, чтобы объяснить тебе, насколько мне обидно за тебя, за то, что на твои плечи абсолютно бесчестно свалилась такая ноша. Когда человек не безразличен, смотреть на такое, заставив свои эмоции помалкивать в тряпочку, дается с трудом. А мне не все равно на тебя, Мадс.       Нахмурившийся Мадс перевел внимание на крутящуюся в его руках зажигалку.       — В общем, потому-то я и приехала. Я здесь, я с тобой, — как бы подчеркивая важность сказанного, я дважды ударила ногтем по стеклянной поверхности, — я могу быть рядом до самого конца этого блядского процесса. Как только суд закончится и твоя жизнь начнет налаживаться, я уеду. А она наладится, я верю в это. Я уверена.       — Я уже ни во что не верю, Агнес.       — Ты — нет, а я — да, — возразила я. — Ну? Что скажешь?       Ветерок, прилетевший с погружающегося в кобальтовую мглу океана, приподнял подол платья будто веер из лебединых перышек, и я успела приплюснуть его к бедру. Мадс посмотрел на цветастую юбку, и ухмылка тронула его губы. Мой вопрос явно подзадорил его.       — Рик же уже заселил тебя? Кажется, ты приехала в другой одежде.       — Ах, это, — я почему-то виновато посмотрела вниз, — да, я… пока ждала тебя, переоделась.       Гогот горластых морских чаек, летающих над солнечным полукругом, едва был громче, чем мысли, окутавшие мужчину. Он на время ушел в себя, а я в ожидании ответа разглядывала его. Не верилось, что я когда-то прикасалась к этим скулам, трогала его мягкие волосы, теперь отросшие почти что до плеч, и тем более целовала эти губы. Все это, к сожалению, казалось старым, незабываемым, сладким сном.       Мадс опустил голову и скрестил руки на груди, затем ни с того ни с сего сказал:       — Три дня назад мне показали статью. Называется: «Яблоко от яблони: куда падает плод гнилого дерева». Читала?       — Нет, — догадываясь, к чему он ведет, я насторожилась. — Что там?       — Карл, — его светлые ресницы дрогнули, он как будто стыдливо отвел наполненные печалью карие глаза в сторону, — уже несколько дней не может вернуться в университет. Он у нас якобы оправдывает насилие, и теперь не то чтобы из-за новой репутации его обделяют уважением, но даже профессор, который курирует его финальный проект, помогает на отвали, потому что отказаться от студента под конец года не может. Из одного комментария в защиту родного отца появилась целая статья с бредом о генетической предрасположенности к преступному поведению. Надо быть тронувшимся умом отморозком, чтобы настрочить подобную хероту и выложить в сеть. Меня даже не успели посадить за решетку, понимаешь? — он был в такой бессильной ярости, что она задела меня почти на физическом уровне. — А я ведь просил его не делать никаких заявлений.       — Ох, — я вжалась в плетеную спинку. — Карл не заслуживает, чтобы о нем так думали.       — Как и остальные. И это не единичный случай.       — То, что пишут — вранье.       — Я правда стал «гнилым деревом».        Я накрыла его ладонь своей.       — Не говори так, — железной хваткой я вцепилась в крепкую руку, лишь бы только поганые мысли не отравляли его рассудок.       Мадс не спрятал ладонь, но и не развернул ее, чтобы тоже взять мою руку. Он с одной лишь бездонной горечью глядел в мои глаза, пока не сказал:       — Как бы я не намеревался уберечь тебя, я не стану отрешаться от твоей поддержи. Оставайся, если твое решение осознанно. Но я не хочу, чтобы при худшем исходе ты винила меня, потому что даю гарантию: о твоем присутствии обязательно узнают.       — Все будет хорошо.       Я плавно высвободила его ладони.       — Как знаешь, — Мадс поднялся со стула, — чувствуй себя как дома. Если тебе что-то понадобится, моя комната — самая дальняя.       Я кивнула, все еще размышляя над историей о Карле и о том, сколько тонкостей мне только предстоит узнать.       — Ты сказала, что когда процесс закончится, собираешься уехать. Что планируешь делать дальше? — спросил он, складывая в карманы вещи со стола.       Вопрос вполне логичный, но в груди все равно неприятно кольнуло.       — Не знаю, но что-то мне подсказывает, что домой я больше не вернусь. Я не могу больше там находиться. Ни минуты, — я тоже встала и придвинула стул к идеально ровной стене. — Может быть, осяду где-нибудь в США.       — В таком случае помни, ты всегда можешь на меня положиться, — ожидая меня, Мадс остановился у дверного проема, ведущего в совсем потемневшую столовую. — Я помогу тебе освоиться где угодно, чем бы не закончилось дело.       — Ладно. До тех пор надо еще надрать задницу этой мелкой пиранье Мисти.       Впервые за долгое время он рассмеялся.       — Никогда не думал, она на самом деле похожа на пиранью.       С его смехом вечер стал теплее, а первые звезды в небе ярче. Я не смогла не ответить ему улыбкой, прежде чем последовала внутрь, где все еще царил дух тревоги.