"Второй дом"

      Глава 22       «Найт»       2020 год              — Скажи ведь, он безумно красивый? — Финн сидит на корточках и, наклонившись к спящему телу Фрая, заглядывает в его лицо.       — Он безумно несчастный, — говорю коротко и делаю крошечный глоток горячего инжирного вина.       — Он останется с нами?       — Останется. Он стал частью «Второго дома», как только переступил порог, — я прикасаюсь к длинным прядям его волос и убираю со лба, — Господь послал его прямиком ко «Второму дому», потому что знал, что ему нужна помощь. Мы не можем его отпустить. Мы должны ему помочь, Финн.       — А что делать с его машиной?       — Отгони её в город и постарайся не светиться. Рэджи поможет тебе с колесом.       — А ты?       — А я подготовлю черную комнату.       В тот вечер черная комната впервые открыла свои двери. Дарлин стала первой, кто в ней оказался, пока я думал, что делать дальше. Но в душе понимал, их нужно спасти от этого проклятого мира. Других мотивов у меня никогда не было. Я желал им лишь добра. Желал того, чтобы они не повторяли ошибок уже ушедших сынов и дочерей «Второго дома». Эти двое понравились мне с первого взгляда, и теперь я не мог допустить того, чтобы они просто вернулись обратно в ад. Я должен был спасти их от самих себя, как не спас всех прочих. Больше я не повторю этой ошибки. Больше я никого не потеряю.       К следующему рассвету Фрай, наконец, открыл глаза, а я встретил его с дружелюбной улыбкой, полный надежд на то, что они присоединятся к нам и станут частью «Второго дома», но как оказалось, у них были совсем другие планы на жизнь, которые шли вразрез с моими мотивами спасения.       — Черт, что вчера произошло? Я не помню, как уснул, — Фрай пытается встать, но едва может сдвинуться с места. Рэджи был прав, его трава это просто находка в случаях, когда необходимо добиться согласия.       — Не вставай слишком резко, тебя может начать тошнить, ты ведь этого не хочешь, так?       — Что с моим телом? — лицо Фрая сменяется с сонного на тревожное, а взгляд начинает бегать по всему пространству моей светлой спальни, — что происходит? Я не чувствую его…       — Ну-ну, спокойнее, всё хорошо. Я помогу тебе, Фрай. Тебе не о чем волноваться, дружище, — я сажусь рядом на краешек постели и мягко беру его за руку, — твоё тело скоро придет в норму, понимаю, ощущения такие себе, но ты должен немного потерпеть.       — Объясни, какого хуя тут происходит!? Что с ним? Почему я не могу пошевелиться!? — взгляд его глаз становится еще более безумным, дыхание тяжелее, а тело продолжает лежать неподвижно, лишь глаза бегают из стороны в сторону, — что ты со мной сделал!?       — Фрай, сладкий, это пройдет, не волнуйся, — я прикасаюсь кончиками пальцев к его лицу и мягко поглаживаю, а он хмурится и пытается отвернуться от меня в сторону.       — Убери нахуй свои руки! Объясни мне!? — взгляд его перепуганных лаймовых глаз продолжает смотреть на меня с какой-то ненавистью, страхом и непониманием, — где Дарлин!? Что с ней?       — Я тебе всё-всё-всё объясню, как только ты поешь, хорошо, Фрай? Честно, расскажу всё, что ты захочешь узнать. Ты долго не ел, это может быть опасно.       — Как долго? Какой сегодня день?       — Какой день? Знаешь, время в стенах «Второго дома» не имеет значения, — я кручу в своих руках тарелку с маленькими шафрановыми печеньями и отмечаю для себя, что я и сам уже давно перестал следить за временем, — сказать по правде, я сам не знаю, какой сейчас день, какой год, и вообще, что там творится по ту сторону. Ведь мы здесь, а всё остальное там и оно нас не касается. Эйприл готовила это специально для тебя. Хотела тебя поприветствовать. Попробуй, Фрай.       Я беру двумя пальцами и протягиваю ему, но Фрай снова начинает вредничать, отворачиваться в сторону и задавать одни и те же вопросы, будто и не слышал меня вовсе. Но терпения у меня много. Не будь у меня терпения, и я бы не собрал всех под одной крышей.       — Я тебе расскажу, если ты поешь, Фрай, услышь меня, — наклоняюсь ближе к его лицу и прикасаюсь сладким печеньем к его губам, — давай же, маленький кусь и я тебе всё расскажу. О Дарлин, о «Втором доме», о нас, обо всём, Фрай. Давай, не упрямься. Тебе сразу полегчает.       На тот момент, когда Фрай и Дарлин появились во «Втором доме», у нас еще не было претендентов на черную комнату. А потому к тому времени мы толком и не знали, какие были необходимы дозировки, сколько щепоток моих травок нужно было положить, чтобы достичь нужного эффекта и почти ничего о том, какой будет побочка. Можно сказать, Фрай прошел во «Втором доме» поистине экспериментальный путь.       Фрай кусает миндальное печенье с шафраном и смотрит на меня исподлобья, я двигаюсь к нему ближе и дожидаюсь, пока он не доест всё. Поначалу от злости он пытается укусить меня за пальцы, чем веселит меня еще больше. Но постепенно его лицо перестает выражать агрессию и в нём даже появляются дружелюбные нотки.       — Ты такой милашка, Фрай. Я рад, что во «Втором доме» появился именно ты. Ты прекрасно дополнишь нашу семью.       — Ха-ха-ха, какую нахрен семью? Ха-ха…       — Нашу, Фрай, — я прикасаюсь к его голове и нежно поглаживаю, — «Второй дом» это место для тех, кто задыхается на той стороне. Место, кого та сторона вышвырнула. Тебе ведь тоже там было плохо? Все эти смерти, ужас и вина, тебя ведь они тоже окружали?       — Ха-ха, откуда ты знаешь? Ха-ха, черт, что со мной? — он, не переставая, хохочет, так, что слёзы текут по его щекам, а лаймовые глаза так задорно блестят, — Господи, какого хера здесь творится ха-ха-ха… пи-издец, Найт…       — Тебе хорошо? Я же говорил, тебе полегчает, как только ты перекусишь.       — У меня сегодня свадьба, говнюк ха-ха-ха, у меня чертова свадьба ха-ха…       — Оу, я тебя поздравляю, Фрай. Молодожены это так прекрасно. Во «Втором доме» еще не было молодоженов. Как думаешь, вы быстро освоитесь? Уверен, что быстро. Сынам и дочерям «Второго дома» уже не терпится принять вас в нашу семью.       — У меня ночной рейс во Флориду… ха-ха, черт… ты хоть понимаешь, что натворил? Ха-ха-ха… — его звонкий смех разносится по всей спальне, застревает у меня в ушах. Такой, что мне самому становится смешно. — Ха-ха, забудь о Флориде. У меня для тебя есть что-то куда более заманчивое, — кладу пустую тарелку на прикроватную тумбочку, наливаю полную чашу горячего инжирного вина, — выпей это, Фрай. Тебе станет еще лучше, обещаю.       Он продолжает смеяться и больше не сопротивляется мне. Его смех окутывает нас обоих, а я представляю, что он уже прошел через всё необходимое и давно стал частью нашей большой семьи.       — Тебе ведь тоже всегда не хватало семьи, верно я говорю, Фрай? — я облокачиваюсь на его плечо и поднимаю на него глаза, его взгляд упёрся в одну точку и словно застыл, — я знаю, что не хватало. Знаю, как тебе там было плохо. Все вы приходите во «Второй дом» одинаково. С похожим прошлым за спиной. Желающие убежать от своей жизни, желающие поменять всё. И знаешь, что я тебе скажу? Здесь у тебя будет такой шанс. Шанс начать всё заново. Шанс обрести любящую семью, такую, какой ты был лишен по ту сторону. Шанс обрести свободу и принятие. Шанс быть любимым. Единственный шанс, Фрай. Ты примешь его?       Его пересохшие глаза уставились перед собой, из приоткрытого рта по подбородку стекает струйка слюны, а в ответ лишь тишина. Кажется, я снова перебрал с дозировкой. Всё приходит с опытом, верно?       — Господи, Фрай, прости, — я вытираю его перепачканный подбородок и закрываю высохшие глаза. По его щекам текут слезы, а я прикасаюсь к его голове и притягиваю к себе, кладу её на колени, — знаешь, Фрай, ты ведь единственный, кого мне приходится так убеждать остаться с нами. Все эти люди пришли сюда добровольно, потому что поняли, что мир по ту сторону похож на ад. Приходили и те, кто не понимал этого, но хотел изменить свою жизнь, а в итоге и они возвращались обратно. Почему человек подсознательно так отчаянно стремится к страданию? Это ведь не разумно, тебе так не кажется?       Я перебираю его черные волосы, глажу их, касаюсь его нежного, светлого лица, а он пытается мне что-то ответить, но из него выходит лишь бессвязное бормотание.       — Я так люблю вас, Фрай, каждого, кто пришел во «Второй дом», разве я могу вам позволить снова уйти туда, где вам будет плохо? Люди сами не понимают, что им нужно, вот в чем проблема. Кто-то должен показать им путь. Кто-то должен быть первым.       Я просидел с ним до самого утра, рассказывая всё в подробностях о прелестях «Второго дома», о нашей жизни под крышей, о наших идеях, будущем и семье, о любви, принятии и свободе, о покое, блаженности и отрыве от мира по ту сторону. Я держал его в своих руках, желая стать для него всем, умолял его остаться, неустанно, искренне и самозабвенно, а в ответ, раз за разом, слышал лишь одно:       — Ты спятил, Найт.       И сколько бы он не повторял это, я всё равно знал — однажды он поверит мне и останется. Однажды.       На деле всё оказалось куда сложнее. Под действием трав Фрай терял всякую способность к сопротивлению и пониманию того, что вообще происходит вокруг, но когда действие проходило, всё вновь возвращалось в привычную колею, он начинал кричать, злиться, грозиться расправой и напрочь отрицал моё приглашение, идеи «Второго дома» и нашу семью. А потому его приходилось кормить моими чудо-травками снова и снова, до тех пор, пока он вообще не переставал что-либо понимать, но в такие моменты с ним было сложно поддерживать контакт, ведь травы почти полностью лишали его чувства реальности.       С Дарлин было ничуть не проще. Пока Фрай занимал мою спальню, Дарлин осваивала черную комнату. В первый день Рэджи настолько сильно накачал её, что она проспала двое суток к ряду, а мы боялись, что она уже не проснется вовсе, ведь мы не могли её даже разбудить. Но, в конце концов, она пришла в себя, а я встретил её с улыбкой, сидя на её постели. Её перепуганный взгляд скользил по моему лицу, по угольно-черным стенам глухой комнаты, по синтетической верёвке, перетягивающей её хрупкие запястья, крик застревал в её глотке, и она не знала — поможет ей хоть кто-нибудь или уже нет.       — Где Фрай?       — Прямо за стенкой, — я тяну к ней руку, за её плечо, стучу несколько раз в черную стену, а она не сводит с меня испуганного взгляда, вблизи её глаза кажутся еще больше и еще испуганнее, — он совсем рядом, нет причин волноваться.       — Что ты собираешься делать?       — Я собираюсь сделать вас счастливыми.       Моё предложение оставить ту сторону и навсегда остаться во «Втором доме» — с любящими её людьми, в любящей её семье, под крышей дома, дарующего лишь блаженство и покой, она ответила категоричным отказом, даже не дав себе время на раздумья. А я с тоской смотрел в её испуганное лицо, и мне было так жаль. Жаль, что они раз за разом выбирают жизнь, которая приносит им боль.       Договориться с ней было куда сложнее, чем с Фраем. После почти двух суток сна она напрочь отказывалась есть. Она закрывала уши, не хотела слушать, отказывалась от еды, воды и от любых моих слов. Лишь просила, чтобы я привёл Фрая, чтобы я отпустил их, она много чего просила, но ничего не хотела делать взамен. Накормить её моими травками оказалось проблематично, и тогда Рэджи предложил свой вариант, который бы полностью решил проблему согласия:       — Это, это и это… — Рэджи выкладывает на маленький столик крошечные ампулы с жидкостью, они катаются по деревянной поверхности и стукаются друг о друга, — маленький укольчик и нет проблем.       — Что в них? — я смотрю на них с опаской. Одно дело скармливать им травы, и совсем другое обкалывать всякой дрянью, которая ты даже не знаешь толком, как работает.       — Транквилизаторы. Есть легче, есть тяжелее.       — Это ведь её не убьет?       — Опробуем небольшую дозу и посмотрим? — Рэджи пожимает плечами, а я не отвожу взгляда от маленьких стеклянных ампул.       — Где ты их взял?       — Там же, где и всё остальное. Ну так что, время экспериментов? — блаженная травяная улыбка не сходит с его лица.       — Не зови это так. Я делаю это не ради веселья.       После первого укола она стала куда спокойнее. После второго укола и маковых листьев перестала сопротивляться. После чашки инжирного вина она, наконец, согласилась поесть. Дарлин жадно запихивала в рот крошечные кексы с листьями акации, запивая их маковой водой, крошки падали на постель, а она всё ела и ела. Я с улыбкой глядел на неё и понимал — она больше не придет в чистое сознание, пока не согласится остаться здесь добровольно.       А в один из дней я зашел в её комнату, и мой взгляд ненароком упёрся в её обнаженные бедра, с задравшимся синим платьем. В памяти короткими вспышками всплыло перепуганное лицо Гейл и ощущение её мягкой груди в моих ладонях, когда я подошел к ней у алтаря. Дыхание спёрло, а я не мог отвести от Дарлин взгляда. Что-то сидевшее глубоко внутри меня с каждой секундой поднималось всё выше и выше, постепенно накрывая меня знакомым жаром. В животе горячо заныло, в глотке пересохло, и я сделал шаг вперед.       Я касаюсь её бедра и давно забытое возбуждение словно обдает меня жаром с головы до ног. Я глажу её нежную кожу и запускаю руку еще глубже, пока она не начинает медленно просыпаться. Не отрываюсь от её кожи и всё еще пытаюсь понять, почему это желание вернулось ко мне снова. Я не ощущал его с тех самых пор, как умер мой отец и я, в самом деле, считал, что оно меня оставило. Считал, что теперь я буду жить свободным от него, вольным самому выбирать свой пути, а не идти у него на поводу. Но сейчас я оглядываюсь на себя и понимаю, что я делаю что-то совершенно неправильное, но остановиться уже не могу.       Её белье с треском рвется и летит на пол, а я оказываюсь между её ногами так быстро, что сам того не понимаю. Её оглушительный крик раздается по всей комнате в момент, когда я заталкиваю в неё свой член. И после этого, кажется, будто я уже ничего не соображаю. Я крепче сжимаю её бедра своими руками, с силой и болью вхожу в неё, снова и снова, а она кричит в ужасе, но сделать ничего не может, потому что мы напичкали её транквилизаторами и травой.       Краем уха слышу, как в стену колотит Фрай, отсюда слышу его крик и стук, непрекращающийся и безумный, я слышу, как срывает себе голос и сбивает в кровь руки, пытаясь меня остановить. Но разве я могу теперь остановиться? С каждой секундой это безумное желание лишь растет и в какой-то момент я не чувствую ничего, кроме любви, чистой и невыносимой. Я смотрю в её закатившиеся глаза, сдавливаю её хрупкую, бледную шею, с силой вдалбливаюсь в неё и понимаю одно — я люблю её, так люблю её в этот момент, что не могу сдержать крик, не могу её отпустить, не могу себя контролировать. Её лицо краснеет от ужаса и гипоксии, а я вгрызаюсь в её губы и вхожу лишь глубже.       Это новое, незнакомое до этого момента чувство, полностью накрывает меня и, кажется, будто лишает рассудка. Мои руки смыкаются на её горле, стук в стену и адский, болезненный, ревностный крик становится еще хриплее и громче, а я не могу остановиться. Когда желание становится невыносимым, я смыкаю свои зубы на её губах и слышу, как она ужасно громко стонет мне в рот. Мой собственный стон заглушает крики Фрая за стеной, крик Дарлин, скрип постели, яростные шлепки, стук крови в ушах, он заглушает собой всё, а мне кажется, будто это и есть стать одним целым.       Её крик стихает так же резко, как начался, а я открываю глаза, смотрю в её окровавленное лицо, на разорванные губы и понимаю:       — Мне мало, — я шепчу срывающимся голосом, — мне мало, Дарлин. Ты не можешь отключиться. Я хочу тебя, Дарлин. Всё еще хочу.       Помимо грохочущего в груди сердца, я услышал скрип открывающейся двери. А когда перевел взгляд, на пороге стоял Рэджи. С расширенными от удивления глазами и шоком, таким, будто я сделал что-то не так. А я, не мешкая, кинулся к нему и с силой схватил за руку, начал убеждать его в том, что он просто обязан почувствовать то же, что и я только что.       — Ты должен попробовать это!       — Найт, ты спятил? — Рэджи не сводил взгляда с окровавленного лица Дарлин, но всё равно шел за мной.       — Я в жизни себя еще так не чувствовал! Ты должен почувствовать эту любовь, Рэджи, умоляю, сделай это с ней.       — Она в отключке, — Рэджи наклоняется к ней и осматривает её покрасневшую шею с вмятинами от моих пальцев, перепачканное в крови и сперме синее платье, прикасается к её лицу.       — Сделай это. Сделай это ради меня. Я хочу, чтобы ты понял, что я чувствую, Рэджи. Я хочу, чтобы мы с тобой стали еще ближе, пожалуйста.       Рэджи тогда сказал мне, что меня так накрыло, потому что это был мой первый раз, после чего сделал с ней то же самое. Тогда мы стали с ним еще ближе. Ближе, чем когда-либо. Ближе, чем кто-либо другой. И я решил, что её, во что бы то ни стало, необходимо сделать частью нашей семьи. А как сделать это иначе, чем…       — Рэджи, остальные тоже должны это почувствовать.       — Ты серьезно? — Рэджи застегивает свои брюки и смотрит на меня так, будто не верит, но я был абсолютно серьезен.       — Мы обязаны это сделать. Ведь мы живём друг для друга.       Тогда я хотел поделиться этим чувством вполне серьезно. Хотел, чтобы все остальные сыны и дочери «Второго дома» ощутили то, что ощутил я. Хотел этого, потому что считал, что так мы станем еще ближе. Так близко, как это возможно.       Так «Второй дом» обзавелся традицией посвящений. Они появились с приходом Дарлин. На ее посвящении собрались мы все — сыны Рэджи и Финн, сын Адам, который пришел к нам совсем недавно, сын Ренди и дочери Марго, Эйприл и Нэнси. Даже сын Фрай, которого я выпустил на этот короткий вечер из спальни, накачанного под завязку маковыми листьями. Он сидел в инвалидном кресле, смотрел в одну точку и будто отсутствовал, но он должен быть вместе со всеми нами.       Я обхожу алтарный стол, на котором лежит едва соображающая что-либо Дарлин, кладу руки на её живот и громко говорю, обращаясь к залу:       — «Второй дом», наконец, выбрал себе дочь! — мой немного дрожащий от возбуждения голос проносится по всему залу, парафиновые свечи мягко потрескивают в углах, завеса травяного дыма становится плотнее, почти поглощая собой всех собравшихся, — сыны «Второго дома», примите её в свою семью, дочери «Второго дома», покажите ей свою любовь!       Радостные возгласы, хлопки в ладоши и звонкий смех поднимаются вверх, и смешиваются с травяным дымом, с витающим в воздухе жаром, запахом инжира и возбуждения, казалось бы, почти осязаемого на ощупь. Блаженные улыбки растягиваются на лицах сынов и дочерей «Второго дома», взгляды пьянеющих, блестящих глаз блуждают по залитому теплым светом помещению зала. Я перевожу взгляд на Дарлин и сталкиваюсь с её перепуганной гримасой, на которой буквально застыл этот ужас. Я наклоняюсь ближе, провожу пальцем по её сладким от инжирного вина губам, и говорю шепотом:       — Больно быть не должно, — я беру её руку в свою ладонь и нежно сжимаю, — не отпускай мою руку. Слышишь, Дарлин? Не отпускай меня, и я приведу тебя к свету.        — Ты уверен, что это хорошая идея, Найт? — Финн косится на её перепуганное лицо, а затем смотрит в мои глаза как-то неуверенно.       — Неужели ты думаешь, что кому-то из вас я причиню боль? — я касаюсь пальцами его нежного лица, мягких, теплых губ и притягиваю к себе, — я люблю тебя, Финни, и желаю вам всем только добра, ты ведь чувствуешь это, верно? Это сделает нашу семью крепче, поверь мне. Я никогда не лгу, ты ведь знаешь.       И это было правдой. Я никогда не лгал. Во многом поэтому люди шли за мной, потому что знали — я во всём с ними был искренен. Мой отец называл ложь пороком, уродующим душу, и это было единственное, в чем я с ним соглашался.       — Хочешь быть первым, Финни?       — Позволь, я буду последним? Мне неловко от того, как она будет смотреть на меня всё это время.       Рэджи занимает почетное первое место, а я встаю у Дарлин за головой и крепко держу её за руки. Не для того, чтобы удержать, ведь мы до предела опоили её травой. Я держу её, чтобы она меня чувствовала. Чувствовала, будто она в этот момент не одна. Мне искренне казалось, что её это должно воодушевлять.       На деле же, как только Рэджи в неё вошел, она начала извиваться, кричать и пытаться вырвать у меня из рук свои похудевшие запястья. Звучные шлепки, влажные, шмякающие звуки заставляют моё тело гореть. Я сжимаю её запястья и не отрываю от Рэджи глаз. Они горят каким-то безумным огнем, он облизывает свои пересохшие губы, а его дыхание, кажется, обжигает меня даже отсюда. На заднем фоне слышны тонкие, женские голоса, мелодичные, звучные и пьяные, пока Рэджи с силой сжимает её бедра и врезается в неё снова и снова. А еще крик, приглушенный и беспомощный, такой, будто доносится из-под земли, глубоко-глубоко, а оборачиваясь на него, я сталкиваюсь взглядом с Фраем. Он пытается вылезти из инвалидного кресла, пытается остановить это, пытается её спасти, цепляется сломанными ногтями за металлические подлокотники, но вылезть не может из-за огромной дозировки, которую он съел вместе с ужином, даже не заметив. Его безумные глаза наполняются слезами, ужасом и злостью, а я мысленно благодарю Рэджи и его травы, потому что в ином случае, он бы меня разорвал. Наверняка.       От разъяренного Фрая меня отвлекает удовлетворенный, пронзительный стон Рэджи, который расползается по всему залу «Второго дома». Я гляжу в его раскрасневшееся лицо, на его влажные губы, на то, как он размазывает остатки спермы по её животу и меня снова накрывает той же волной. Дарлин не перестает дергаться, а я еще сильнее сдавливаю её руки и приглашаю сына Адама к столу.       Её запястья звучно хрустят, когда он входит следующим, а крик заполняет собой всё, какой-то неестественный, безумный, срывающийся. Я наклоняюсь к её уху и говорю вполголоса:       — Доверься мне, Дарлин, это поможет нам стать одной семьей, обещаю. «Второй дом» готов принять тебя. Прими и ты его, прошу.       — Хватит! Прекрати, умоляю! Прекрати это! — её взмокшее от ужаса лицо перекашивает от боли, когда сын Адам подтягивает её к себе и с силой загоняет в неё свой член, — пожалуйста, останови это!       — Слушай мой голос, Дарлин, скоро всё кончится, — я наклоняюсь еще ближе, почти касаясь её щек, — потерпи еще немного и мы станем одной семьей. Здесь ты будешь счастлива, Дарлин. Так счастлива, ты не представляешь. Ты мне веришь? Смотри в мои глаза, Дарлин, не отводи взгляда.       Приподнимаю её голову за подбородок, заставляя смотреть на себя, а её покрасневшие зеленые глаза закатываются в болезненном, травяном забвении. Она продолжает истошно хрипеть с каждым новым движением, пока меня не отвлекает грохот позади. Это Фрай всё-таки выбрался из инвалидного кресла и беспомощно упал на пол, а теперь пытается подползти вперёд, но его руки почти не работают. Я киваю Финну, чтобы он усадил его обратно, и Финн послушно берет его под руки и оттаскивает назад. Дарлин поворачивает свою голову в сторону Фрая, а Фрай не отводит от неё глаз, машет руками и кричит во всё горло:       — Я УБЬЮ ТЕБЯ, ВЫРОДОК!       Его крик глохнет в сладком стоне сына Адама, и его место занимает следующий — сын Ренди. Он аккуратно встает между ногами Дарлин, разводит их в стороны, а затем медленно входит, словно боясь ей причинить боль. Сын Ренди всегда был таким — осторожным и осмотрительным. Из Дарлин снова вырывается болезненный стон, а закатившиеся глаза продолжают смотреть в сторону Фрая, который не унимается и кричит, что есть сил, что убьет меня. Что доберется до меня и до всех нас. Что поубивает нас один за другим, что я никогда не забуду его лица. А я смотрел в его нежные, лаймовые глаза, полные гнева и знал — я давно понял, что уже не забуду его, но не понял, почему.       — Хв-хватит… прошу… умоляю… прекратите… — она говорит, а её распухшие и разодранные после меня губы, почти не двигаются.       — Ты почти справилась, Дарлин. Ты такая молодец, слышишь? Я так тобой горжусь, Дарлин. Еще чуть-чуть и всё закончится, — я отпускаю её посиневшие запястья и глажу побледневшее лицо, шепчу на ухо: — осталось совсем немного, Дарлин. Ты прекрасно держишься. Ты станешь таким замечательным членом нашей семьи. У тебя появится крыша над головой и любящая семья, разве это не то, о чем ты мечтала, Дарлин? Мы все об этом мечтаем. Позволь себе стать частью этого, Дарлин.       — УБЕРИ НАХУЙ ОТ НЕЕ СВОИ РУКИ! — разъяренный крик Фрая заглушает голоса дочерей Марго, Эйприл и Нэнси, заглушает хриплый стон Ренди, заглушает голос Финна, пытающегося его успокоить. Он дребезжит в бетонных стенах «Второго дома», и отдается гулким эхом во всём здании, — Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА, Я УБЬЮ ТЕБЯ!       — Помоги мне, Финн, подержи её руки. Мы должны закончить посвящение.       — НЕ СМЕЙ ЕЁ ТРОГАТЬ! Не смей! — голос Фрая срывается и превращается в хрип, в вой, в рёв, разъяренный и понимающий, что сделать уже ничего нельзя.       Я обхожу Дарлин вокруг и прикасаюсь к её ногам. Запах тел сыновей «Второго дома» застревает у меня в ноздрях. Её перепачканный живот блестит в свете блеклых свечей, посиневшие вмятины от пальцев на бедрах становятся ярче и отчетливее. Хрип Фрая и его попытки освободиться не прекращаются, клубы травяного дыма поднимаются вверх, образуя матовую завесу. Я приближаюсь к ней вплотную и провожу членом по её разгоряченному, взмокшему телу. Она хрипло стонет, умоляет остановиться, но я её почти не слышу, хрип застревает в её глотке, а из неё выходит лишь бессвязное мычание.       — Ты почти справилась, Дарлин.       Это тлеющее всё это время желание, разгорается диким огнем сразу же, как только я в неё вхожу. Едва я оказываюсь внутри, и мне буквально сносит крышу, как и всегда, когда это желание давало о себе знать. Я никогда не умел его контролировать. Едва оно появляется, как тут же завладевает мной и лишает рассудка, такое сильное, как лавина, которую уже не остановить.       — Господи… ааа… — я хватаю её за бедра и стискиваю их своими пальцами так крепко, что мои ногти почти тут же заходят ей под кожу, а она начинает визжать сильнее прежнего. Я почти не слышу её крик, потому что не чувствую ничего, кроме огня, который разгорается с каждой секундой лишь сильнее и завладевает мной всё больше.       Женские голоса где-то вдалеке, горячее дыхание сыновей «Второго дома», пряный запах горячих тел, курительная завеса травяного дыма, инжирная сладость, тянущая боль в животе, визгливый, сумасшедший вой Фрая, поскрипывание алтаря, потрескивающие в темноте парафиновые свечи, сухое дыхание, влажные шлепки, головокружение и потеря контроля — для меня всё становится единым и я начинаю постепенно в этом тонуть.       Мои руки смыкаются на её горле, я вхожу в неё так глубоко, как могу, и этот огонь становится лишь ярче, обдавая меня невыносимым жаром. Я держу её за горло, не отвожу от неё глаз. Её руки скользят по моим пальцам, пытаясь их расслабить, но я сжимаю их лишь крепче. Вхожу в неё глубже, двигаюсь быстрее, её лицо заметно краснеет, а глаза глядят на меня в ужасе.       — Найт?       — ОСТАНОВИСЬ, УБЛЮДОК!       — Найт? — знакомый голос Финна, но его я слышу лишь отголосками.       С силой заталкиваю в неё свой член и вгрызаюсь в её разорванные губы, чувствую, как кровь хлещет во все стороны, а её крик застревает у меня в легких. Я кусаю их, жую, вхожу в неё опять и опять, я рву её зубами и не могу остановиться, мои пальцы сомкнулись на её горле, и сдавливают его с силой. В какой-то момент она начинает так сильно брыкаться и скулить, что мне приходится приложить немало сил, чтобы удержать её на месте. Но я не чувствую к ней злости. Только любовь. Чистую любовь, искреннюю, такую, какой нет даже конца.       — Я люблю тебя, Дарлин, Господи, я так люблю тебя… ааа!       — Найт, пожалуйста!       — ХВАТИТ! ТЫ ЕЁ УБЬЕШЬ!       Крики. Крики. Крики. Они везде. Ими будто наполняется здесь всё. Крики и жар. Возбуждение. Такое сильное, что невозможно молчать, невозможно дышать. Когда это возбуждение переходит все границы, я хватаю её за голову и пытаюсь как можно сильнее прижать к себе, ведь я так люблю её в этот момент, так безумно, так ненасытно, безгранично. С силой прижимаю её к себе, и мои пальцы утопают в чем-то мягком, липком и теплом.       — Я люблю тебя… я люблю тебя… Боже…       — Господи, Найт! Хватит! — голос Финна, почему-то кажется испуганным, но я не обращаю на него внимания. Я продолжаю прижимать её к себе и входить в неё так глубоко, насколько это вообще возможно.       Я чувствую, как она дергается в моих руках, всё её тело трясет от жуткой дрожи, её хрип оседает у меня в ушах, крик Фрая, болезненный и рыдающий, испуганный голос Финна, непрекращающееся женское пение на заднем фоне, огонь, постепенно сходящий на нет и медленно возвращающееся сознание, едва затуманенное травяным дымом. Мои руки, перепачканные чем-то горячим и липким, пахнут металлом и инжиром.       — Боже, Найт, ей нужна помощь.       — Что? — я словно просыпаюсь от глубоко обжигающего сна, облизываю свои пересохшие губы, опускаю голову, а мой взгляд скользит по окровавленным рукам, — откуда это…       — Найт… черт… — Финн с испугом смотрит в моё лицо, и я впервые вижу в нем страх, обращенный на себя.       Её тело не перестает дергаться в моих руках, охрипший севший крик Фрая кажется глухим, но он не прекращается. Я запрокидываю её голову назад, и мой взгляд упирается в её выдавленный глаз и разорванные губы, в окровавленное, распухшее лицо, которое больше не было похоже на лицо Дарлин. А она продолжала глядеть на меня единственным уцелевшим глазом, и, задыхаясь, не переставала повторять:       — Ин… инг… инг-г… ин… ингал… ин…       Её лицо с каждой секундой краснело всё больше и больше, а глаза наливались кровью до тех пор, пока не сливались с ее зрачками. Я продолжал держать её в своих руках, продолжал любить её, скорбеть о ней, сожалеть о том, что сделал, искренне и безутешно, а она тряслась от нехватки кислорода и не сводила с меня глаз, хрипя умирающим голосом:       — Инг… мой ингал… тор…       — Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА!       Еще мгновение и её тело обмякло у меня в руках, кровь стекала по её окровавленным щекам, по подбородку, по посиневшей от рук шее. Она больше не сопротивлялась. Не издавала никаких звуков. Не подавала признаков жизни. Ее разорванные губы распухли еще сильнее, а единственный глаз так и остался устремлен в моё лицо, навсегда отпечатавшись где-то глубоко в моей памяти.