"Второй дом"

      Глава 21       «Фрай»              Двумя годами ранее.       2020 год              Я набираю знакомый номер и слышу длинные гудки. Моё нетерпение растет с каждым новым звуком, до чего мне хочется ей всё рассказать. Тогда моё будущее было предопределенным в рациональном смысле этого слова.       — Ну же, возьми трубку, — я хожу по опустевшему дому взад-вперед и прижимаю телефон к уху, а затем, наконец, слышу знакомый голос на другом конце провода:       — Фрай? Как прошло? — голос звучит очень осторожно и сдержанно, будто она боится спугнуть удачу.       — Нет, не Фрай, — я говорю нарочито важным тоном, — теперь ты можешь звать меня профессор Грайс.       — Ааа! — визгливый восторженный крик раздается в трубке так, что я глохну на одно ухо, — Господи, ты сделал это, Фрай! Тебя взяли!?       — Ха-ха-ха, да, черт, я глазам своим не верю, — я останавливаюсь посреди пустого зала, вглядываюсь в приглашение на работу, напечатанное на белоснежной, дорогой бумаге, и действительно до сих пор не могу поверить в то, что теперь у меня начинается новая жизнь, — я столько пытался пробиться в Саутистерн и вот, наконец, у меня получилось.       — Боже, Фрай, я очень за тебя рада. Ты это заслужил.       — Господи, Эби, наверное, второй раз умерла бы от удивления, если бы узнала, что я пошел по её стопам. Чертов факультет философии, кто бы мог подумать!       — Фрай, мы должны это отпраздновать. Я попрошу Джо, он нам организует место в «Либерти». Что скажешь? — её голос кажется таким счастливым, а на заднем фоне я слышу, как открывается вещевой шкаф, и как Дарлин начинает перебирать свои многочисленные вешалки с нарядами.       Дарлин — моя девушка. Моя… больше, чем девушка, я бы сказал. Больше, чем друг. Больше, чем всё, что есть в моей жизни на данный момент. Она — моя семья. Она — моё будущее. И она — моя жизнь. Такая, какой я хотел, чтобы она всегда была — задорной, неугасающей и живой. Такой жизнью, которую хочется проживать снова и снова.       — Фрай? Ты меня слышишь, Фрай? Так что на счет «Либерти»?       — Я уже заказал нам столик в «Стейкхаус» на Уэтерли Роуд. Я заеду за тобой к восьми. Ответ «я подумаю» не принимается.       — Как скажете, профессор Грайс.       — Увидимся, Дарлин.       Я кладу трубку и сажусь на собранные к переезду коробки. Наш фамильный дом, в котором мы прожили со старушкой Эбигейл последние двенадцать лет, сегодня купила пара из Вермонта. Брачный агент Джонатан и его супруга Мелисса — она занимается тем, что делает смешные прически домашним питомцам. Мне они показались славными, впрочем, уже неважно кому достанется этот дом. Всё, чего я хочу, это просто покинуть Хантсвилл и забыть всё, как страшный сон. Единственное, что я здесь оставляю это коллекцию яблочного джема, который мы крутили вместе с Эби. Прости, Эби, что не могу увезти эту крошечную частичку нашего дома с собой. Я должен начать всё с чистого листа.       К вечеру я приезжаю на Уэтерли Роуд на час раньше, чем планировалось. То, что я собираюсь сказать Дарлин, требует некоторых моральных сил. Но даже этого часа мне мало, чтобы подготовиться к этому разговору окончательно. Я пью уже второй бокал «розе» и продолжаю думать о том, как она отреагирует. Моя жизнь в Алабаме держится сейчас лишь на ней. Не будь здесь Дарлин, и меня бы здесь уже не было. Возможно, я бы скитался по соседним штатам и наёбывал людей своими фокусами про будущее, как я того в детстве и хотел. А возможно, уехал бы на юг, куда-нибудь в Техас, а может и дальше. Южане куда более доверчивые. Они бы смотрели мне в рот и верили бы в мои истории о будущем. А я жил бы жизнью авантюриста-скитальца, который искал бы свой дом, но, в конце концов, не мог бы его найти. У человека должна быть несбыточная мечта, так ведь?       Но Дарлин спасла меня от этого. После смерти Эбигейл она стала единственным светлым пятном в моей жизни. Моим лучиком света. Той, кто подал мне руку в кромешной тьме. Той, кто всегда был рядом, несмотря ни на что. Той, с кем мы всегда шли рука об руку.       Три года назад она появилась на похоронах Эбигейл вместе со своими родителями. Как оказалось, они были знакомы с Эби по университету, в котором она преподавала. Когда-то они учились у нее, а потом сами стали преподавать. А Дарлин была соседской девчонкой, которую ты никогда не воспринимаешь всерьез. С обветренной кожей, растянутых футболках и беззубой улыбкой. С тех пор, как я видел её в последний раз, она чертовски изменилась.       Теперь это была стройная, женственная девчонка, с длинными светлыми волосами, широкой белоснежной улыбкой, милой родинкой под губой и горящими зелеными глазами, непосредственными и полными надежд на светлое будущее. Она подошла ко мне на похоронах и обняла, не сказав мне ни слова. А я втягивал носом запах её духов, пахнущих океаном, и представлял, будто я улетел на пляжи Санта-Моники. На секунду мне даже показалось, что над моей головой закричали чайки. А когда я открыл глаза, оказалось, что это заглох двигатель старика Гумберта, который когда-то преподавал психологию, а теперь вышел на пенсию.       Когда я взглянул на Дарлин, я тогда впервые увидел её перед собой не соседской девчонкой, коей она была, а просто девушкой, с вьющимися светлыми волосами, с повзрослевшим взглядом, гладкой кожей и искренним желанием помочь. Её любопытный взгляд скользнул по моему бледному лицу, а затем она неловко сказала:       — Мама сегодня устраивает ужин. Мы были бы рады, если бы ты присоединился к нам. Она будет готовить чикен пармезан, а это значит, что никто не имеет права отказываться от ужина. Так что… — она пожимает плечами и разводит руками, — кажется, у тебя нет выбора.       — Раз так, значит, я приду.       — Здорово, мама будет рада это услышать, — она широко улыбается, так, что её лицо будто оживает, — будем ждать тебя к шести. До встречи, Фрай.       — До встречи.       Когда она ушла, запах океана еще надолго осел на моих руках, а я всю оставшуюся дорогу до дома думал, почему я никогда не замечал её раньше. Она ведь всегда была где-то поблизости. На расстоянии нескольких домов, на расстоянии тянущегося яблочного шлейфа по улице, на расстоянии детского восприятия нас такими, какими мы были и какими уже никогда не будем.       По возвращении я надел свою самую чистую одежду и направился к дому Дарлин, на ужин к её родителям, что жили в четырех милях от меня, на Уэсчейз Роу. И уже на подходе к дому, в нос ударил аппетитный аромат курицы и сыра. В животе предательски заныло, ведь со смерти Эбигейл я, кажется, и куска ни съел. Моя жизнь теперь казалась мне без неё другой, а я думал, что хуже уже быть не может.       Но именно Дарлин дала мне понять, что это не так. Она показала, что моя жизнь может быть другой. Что однажды всё меняется и не всегда только в худшую сторону, а я поверил ей на слово, и до сих пор она оставалась права.       — О, Фрай, мы так рады тебя видеть, — миссис Ричер открывает дверь и восклицает еще до того, как я успеваю позвонить в дверной звонок. Ее светлые волосы, такие же, как у Дарлин, заплетены в тугой хвост, а черное платье сидит точно по фигуре.       — Мам, я же говорила, что он придёт! Никто не устоит перед твоим чикен пармезаном ха-ха…       Их дом наполнен каким-то особым уютом, которого наш дом лишился после смерти Эбигейл. С ней будто ушел весь свет, что был в доме, а остался только сладкий яблочный флёр, которым пропитались даже наши старые стены.       — Проходи к столу, Фрай, — Дарлин мягко касается моих плеч и подводит к столу, двигает ближе стакан с соком, бокал с вином и стакан с водой, говорит, что не знает, чего бы я хотел, поэтому набрала всё сразу. Я говорю ей, что она со мной слишком любезна и что мне неловко, а она смеется и говорит шутливо:       — Неловко тебе будет позже, когда отец накидается плимутским виски и начнет рассказывать свои университетские истории и байки про армию.       — Ого, жду не дождусь.       Я окидываю глазами стол, и он ломится от разнообразных блюд из мяса птицы, рыбы и овощей, помимо прочего миссис Ричер сказала, что после нас ждет десерт, а я мысленно прикидываю, выпустят ли они меня из-за стола, если я не всё осилю.       Мистер Ричер встает и поднимает наполненный виски стакан, кивает всем собравшимся и коротко говорит:       — Ну, за старушку Эби, не чокаясь.       — Славная была женщина, — подхватывает миссис Ричер, и мы залпом опрокидываем содержимое бокалов. Мягкое тепло разливается по телу, и оставшаяся часть вечера проходит куда более непринужденно.       — Так что, Фрай, есть планы на будущее? — мистер Ричер кивает мне и одновременно накладывает в свою тарелку салат из артишоков и запеченный картофель.       Дарлин накалывает на вилку мясные слайсы, обмакивает их в соусе и запускает в рот. Миссис Ричер пытается подложить всем в тарелку по куску чикен пармезана, говорит, что мы пальчики оближем, когда попробуем. Отовсюду слышен лязг тарелок, да звон бокалов. С кухни тянет запахом шоколадного торта и миндаля. Хруст салата, звуки заполняющихся виски стаканов, звуки семьи, звуки жизни. Ароматно-пряная теплота заволакивает меня и согревает. А я всё еще думаю над витающим в воздухе вопросом мистера Ричера и о своём будущем, о том, каким оно будет.       — После окончания университета я планирую перебраться во Флориду. Преподавать философию и логику, как Эби. Она бы этого хотела. Да и я тоже, — я делаю жгучий, терпкий глоток и алкоголь мягко течет по моей глотке, — она была права, детские мечты себя изжили.       — Флорида? О, это прекрасно, Фрай. Там у тебя будет реальный шанс, — мистер Ричер впечатлено кивает и смеряет меня взглядом, — Дарлин тоже хочет нас бросить, — эту фразу он говорит, скорее, иронично, чем обиженно, — говорит, что в пыльной Алабаме делать нечего и что она не хочет быть официанткой в придорожном дайнере, представь. А мне, вообще-то, нравится еда в придорожных дайнерах.       — Ха-ха, па-а-ап, — Дарлин смешливо толкает его в плечо, а он лишь подсмеивается над ней, а потом серьезно добавляет:       — Чтобы ты не выбрала, мы тебя поддержим, Дарлин, ты же знаешь.       Из всех возможных занятий Дарлин выбрала то, которое подходило ей больше всего — художественное искусство. Об этом я узнал только тогда, когда она впервые показала мне свою комнату. Кажется, это случилось через неделю после того первого ужина. Когда я вошел внутрь, высокие стены были увешаны картинами и зарисовками — пейзажи, люди, жизнь, её картины пестрили вещами и моментами, которые казались привычными, которые окружали нас везде. Поначалу я не увидел в них чего-то особенного.       А затем она выключила свет и всё в один миг изменилось.       Её картины в темноте словно ожили заново, расцветая перед моими глазами кислотными неоновыми красками, пестрящими глазами, щупальцами и лицами монстров, сидящих в привычных лицах, снующих меж улочек, прячущихся в местах, которые кажутся нам безопасными. Картины Дарлин с двойным дном показывали жизнь с двух сторон и, наверное, в тот момент я понял, что она, как и я, видит этот мир чуточку иначе, не таким, какой он есть на самом деле. Я увидел, что и она допускает в этой жизни наличие чего-то необъяснимого, чего-то волшебного. Я тогда почувствовал, что и она, всеми силами, как и я, желает стать исключительной.       — Многое в нашей жизни не то, чем кажется. Я думаю, что у всего в этом мире есть «второе лицо», — она снова включает свет и неоновые чудовища исчезают, сменяясь привычными улицами, обыкновенными лицами и вещами, просто мирно сосуществующими со всем остальным, — наверняка, оно есть и у тебя, и у меня.       Когда она произнесла это вслух, я понял, что именно было моим «вторым лицом» — мои тайны, то, каким я мог быть, эгоистичным, желающим стать особенным, убивающим своих родных, угробившим свою семью. Дарлин была права, у каждого оно было своим, его грязные секреты, гнусные желания и всё самое дерьмовое, что было внутри — вон оно, наше «второе лицо».       — Если хочешь, можешь сегодня остаться у меня. Родители не против. Тебе наверняка одиноко в пустующем доме.       — Ты точно уверена, что твой отец в курсе и ночью мне не придется удирать из твоей спальни, пробираясь через окно в одном нижнем белье?       — О, Господи, ха-ха, Фрай, тебе не о чем беспокоиться, — Дарлин запирает дверь на замок и смеется надо мной, — но я постелю тебе на полу, чтобы его с утра припадок не хватил.       Тогда мы впервые остались одни и проболтали всю ночь напролёт обо всём на свете — о себе, о прошлом, о будущем, о желаниях и мечтах, о любимом и ненавидимом, о людях, планах, страхах и всём, что имеет отношение к жизни. Она лежала на животе на своей постели и глядела на меня, а я лежал на спине, на полу её спальни и смотрел в потолок усыпанный, россыпью неоновых звезд, и мне казалось, будто я плыву по ним вместе с ней.       Дарлин слишком быстро стала мне слишком дорогой. Каждое утро я заезжал за ней и отвозил на учёбу, а в конце дня встречал и мы ехали в кафе-мороженое или в бар Генри Джонсона, пить крафтовые коктейли, да петь караоке. Мы голосили так, что весь бар на ушах стоял, а потом ехали, куда глаза глядят, танцевали посреди дороги и чувствовали себя самыми свободными на этом чертовом свете. Когда мы были вдвоём, всё время мира словно останавливалось. А когда какой-нибудь ублюдок пытался между нами встрять, я буквально слетал с катушек. Рядом с ней я сам себя не узнавал.       — Эй, пупсик, погулять не хочешь?       — Я тебе сейчас башку разнесу, если не свалишь! — я хватаю его за горло так, что он начинает хрипеть.       — Господи Боже, Фрай, успокойся. Оставь этого кретина. Его и так жизнь наказала, ты только посмотри на эту жалкую морду, — Дарлин в такие моменты пыталась сгладить углы и увести меня подальше. А потом всё вновь приходило в норму, — что на тебя нашло, Фрай?       А я и сам последнее время не понимал, что на меня находило. Но происходило это всё чаще и чаще. Что-то внутри меня к ней с каждым днем всё больше росло и постепенно заволакивало собой все мои мысли. Когда я был с ней рядом, я всё реже мог отвести от неё взгляд, а когда мы были порознь, я то и дело, думал о ней. Со временем она перестала выходить из моей головы.       Совместные ужины с её семьей стали частью моей новой жизни. Да и в целом, мне казалось, будто моя жизнь с ней обрела новые краски, ведь она наполнила её собой под завязку. С ней я слишком быстро забыл, какой серой раньше была моя жизнь. С её появлением всё стало по-другому. С её появлением мне захотелось жить.       Вскоре не только будни, но и уик-энды мы начали проводить вместе. Я всё чаще оставался у неё на ночевки, и со временем место на полу сменилось местом рядом с ней. А в одну из ночей, когда мы лежали и таращились на неоновые звезды, я всё-таки, решил, что должен ей сказать:       — Я пиздец как люблю тебя, Дарлин. Это не шутка.       На секунду в комнате повисло тяжелое молчание. Лишь нарисованные кислотные звезды горели на потолке, а где-то на заднем фоне вымученно завывал Билли Джоэль. Я боялся на неё смотреть. Боялся видеть то, каким сейчас было выражение её лица. Оно могло быть любым, и эта фраза могла всё разрушить в одночасье. Всю мою новую жизнь. Но я рискнул. А потом почувствовал, как её пальцы скользнули сквозь мои, а её голова мягко легла мне на грудь. А затем тишину нарушил её тихий смешок.       — У тебя так сильно стучит сердце, что, кажется, его можно услышать на противоположном конце Хантсвилла, — она поднимает голову и с каверзной улыбкой смотрит в мои лаймовые глаза.       — Если оно, в конце концов, остановится, это будет на твоей совести, — я говорю, а она снова смеется. После её улыбка медленно, но верно сходит на нет и остается лишь серьезный взгляд зеленых глаз, в которых отражаются неоновые звезды.       — Это правда? То, что ты сказал?       — Правда, — я осторожно киваю и спрашиваю: — она разрушит нашу жизнь?       Дарлин снова продолжительно смотрит в моё лицо, а затем отрицательно качает головой.       — Нет, скорее даст ей начало, — после чего широко улыбается, а я осторожно тянусь к ней, чтобы поцеловать.       В тот момент неоновые звезды были везде, они будто ожили, перед моими глазами, надо мной, в моей голове. Ощущения были такими, будто миллионы ярких звезд взрываются у меня под кожей. Мои пальцы запутывались в её длинных светлых волосах, а я не отрывался от её губ, мягких и пахнущих вишневым бальзамом. Мы лежали и целовались до самого рассвета, до тех пор, пока губы не немели. А со следующего утра наша новая жизнь изменилась. Она будто стала еще ярче, еще более ощутимой, еще более живой. С момента тех сказанных мною слов мы словно стали единым целым, а наш крошечный мирок будто замкнулся лишь на нас двоих.       Дни Благодарения, Рождество, дни рождения, сезонные праздники, семейные ужины, нервные сессии, наше совершеннолетие, подростковый период, беспочвенные депрессии, взросление, окончание учебы, мы всё преодолели вместе. Родители Дарлин поддерживали нас обоих, а вскоре мы начали жить лишь вдвоем, в доме, где я когда-то жил с Эбигейл.       Мы собрали свой маленький мир заново, из художественных зарисовок на стенах в зале, из неоновых звезд на потолке, которые напоминали Дарлин о родительском доме, из занавесок, которые подходили по цвету к оливковым обоям, из полки с видеоиграми, в которые мы погружались каждый уик-энд, из караоке-системы, которую мы мучили по вечерам, из коллекции фильмов, которые мы вместе смотрели за ведром попкорна.       Мы собрали свой мир из совместной готовки чикен пармезана, что перешел в нашу маленькую семью прямиком от миссис Ричер, из яблочного джема, которым был завален наш погреб, из посиделок с кальяном на летней террасе, из наблюдений за реальными звездами и ночными прогулками вдоль равнин, усаженных полевыми цветами. Наш мир состоял из легких коктейлей, леденящего тейсти фриза, жарких ночей, летнего зноя, долгой дороги, кричащей музыки, из теплых объятий, страстных поцелуев и всего, что нас объединяло.       Мы молоды, влюблены и, кажется, будто это будет навсегда.       — Угадай, кто, — темнота накрывает меня прежде, чем её голос раздается над моим ухом. Она мягко прижимает ладони к моим глазам, а я чувствую запах её кожи, пахнущий васильками.       — Даже и не знаю, мистер Ричер, это Вы?       — Ха-ха, Боже, Фрай! Ну ты и говнюк! — она чмокает меня вслепую, а затем крепко обнимает и садится напротив.       Я окидываю её взглядом — всё такая же, как и три года назад. Безумно родная и такая красивая. Вьющиеся светлые волосы спадают на плечи, зеленые глаза, словно молодая трава, горят в свете теплых ламп. На ней её любимое платье — синее с высоким воротником, она с час простояла в очереди, чтобы урвать его с какой-то распродажи в молле. Маленькие черные ноготки постукивают по деревянной столешнице, а я смотрю в её лицо и чувствую, как у меня останавливается дыхание.       Помещение стейкхауса уже наполнилось народом с тех пор, как я сюда пришел. Мой взгляд мельком падает на часы. Прошел почти час, а я так и не смог взять себя в руки, чтобы сказать ей это. Черт. Кажется, что всего времени мира мне будет мало, чтобы подготовиться.       — Ну давай, выкладывай, что там у тебя за секретики?       — Дарлин… — я нежно касаюсь её рук и мягко сжимаю теплые пальцы, мой взгляд скользит по её светлому лицу и блестящим, влажным губам, и всё, чего я хочу это того, чтобы она навсегда осталась со мной рядом.       — Фрай? — Дарлин смеряет меня настороженным взглядом, щурит глаза, — черт, только не говори, что кто-то умер.       — Никто не умер. Но… но вполне может умереть.       — Да? И кто же?       — Я умру, если ты скажешь мне «Нет». Клянусь Богом, умру прямо на этом самом месте, а тебе будет так неловко, с ума сойдешь. Поэтому лучше бы тебе не отказываться.       — Э, не отказываться от чего? — лёгкая улыбка появляется на её лице, и она не отводит от меня своих зеленых глаз, пышущих каким-то гнетущим ожиданием.       Я прикасаюсь к своим пальцам, медленно снимаю кольцо Эбигейл, протягиваю Дарлин и кладу на её ладонь. Витиеватая гравировка на внутренней стороне кольца гласит: «Грайсу от Грайс».       — Ты станешь следующей Грайс?       — А… — на секунду Дарлин теряет дар речи, не отводит взгляда от кольца, лежащего на её ладони, — это ведь всё, что осталось от Эбигейл.       — Дороже тебя в моей жизни ничего нет, Дарлин. Ты согласна поехать со мной во Флориду и начать новую жизнь?       Дарлин сжимает кольцо в хрупкой руке, её глаза становятся влажными, а она поднимает на меня влюбленный взгляд и смеется.       — Господи, что за дурацкий вопрос. Конечно, я согласна, Фрай!       Когда она произносит это, я с облегчением вздыхаю. Кажется, будто мой мир чуть не рухнул, но в последний момент смог уцелеть. Я опрокидываю остатки «розе» и прижимаюсь губами к её рукам.       — Блять, у меня сердце чуть не остановилось ко всем чертям, Дарлин.       Вся следующая неделя прошла в планировании – отеля, ресторана, гостей, свадебных приготовлений, поиска агентств, фотографов, флористов, праздничных тортов, букетов невесты и прочей хуйни, которую нам втюхивало общество как данность. Я объездил, казалось бы, весь чертов Хантсвилл и еще кусок Бруксайда, а Дарлин глядела на то, как я мучаю телефон и нашего проклятого агента, звонко смеялась и говорила:       — Может, просто распишемся и потрахаемся? Сходим в бар Джо, поедим острых крылышек и катись оно всё в задницу? Это ведь куда лучше.       — Я ведь знаю, что ты хочешь другого, — я прикасаюсь к её светлым волосам и убираю прядь за ухо, — не хочу, чтобы ты хоть о чём-то жалела.       — Из всех придурков в этом городке мне достался романтик Фрай Грайс, потрясающе, — она тянется ко мне и бегло чмокает в губы, на моих губах остаётся её вишневый бальзам, а её взгляд становится серьезнее, — я люблю тебя, Фрай. Безумно люблю.       В конце концов, дата свадьбы была запланирована на тринадцатое сентября в отеле «Хилтон Гарден» неподалеку от ботанического сада на Паттон Роуд, после чего мы должны были навсегда покинуть Алабаму и родной Хантсвилл. Впереди нас ждал огромный путь, новые горизонты и светлые надежды, вполне определенное будущее и жизнь, полная возможностей. Уже через неделю мы сменим пыльную Алабаму на солнечную Флориду, и каждому из нас не терпелось, чтобы этот день настал как можно скорее. Привычные ночи наполнились мечтами о будущем, бессонницей и посиделками на летней террасе до самого утра за чашкой горячего глинтвейна, с запахом бадьяна и апельсина и казалось, будто невозможно было найти во всём Хантсвилле никого счастливее нас двоих.       — Так, паспорта, билеты, деньги, ингалятор, кольца, телефон, — Дарлин перебирает вещи, запихивая их в рюкзак, — ты точно ничего не оставил, Фрай?       — Нельзя покинуть дом навсегда и чего-то в нём не оставить.       Я окидываю глазами опустевший дом старушки Эби и мысленно с ним прощаюсь. Прощаюсь с местом, в котором провёл последние одиннадцать лет своей жизни. Наши с Дарлин совместные воспоминания, наш запах, наша память и неоновые звезды, всё остаётся в этих стенах. Погреб забитый яблочным джемом, мои детские рисунки на стенах, разбитое окно на чердаке, в которое я запустил мячом, когда мне было двенадцать, мои тайники под скрипучими половицами, где я прятал от бабушки свой дневник с карикатурами и зарисовками, запах детства, мечты и пожелтевшие от старости обои, наш звонкий смех, слезы, и песнь ветра, переливающаяся всеми звуками музыки, всё это навсегда останется в этом доме.       А нас ждет другой дом. Куда меньше, чем этот, зато в месте, о котором мы так мечтали. Мы смогли его купить на деньги от продажи дома, накоплений, средств, что остались от Эби, на деньги, которые университет собрал по случаю её похорон, на помощь семьи Ричер, друзей, родных и всех, кто хоть как-то был причастен к нашей семье. Мы собрали нашу мечту по кускам. Буквально. А теперь должны были проститься со всем, чем мы жили последние три года, будучи вместе.       — Поверить не могу, что я уезжаю отсюда, — мой взгляд упирается в обнаженные стены, которые когда-то были увешаны картинами, в пустующие углы, на голые оконные рамы и пустые комнаты, некогда наполненные жизнью.       — Ты уезжаешь не один, — её теплая рука ложится на моё плечо и нежно его поглаживает, а я стою, словно пришибленный и не верю, что больше не вернусь сюда.       За несколько дней до отъезда компания грузоперевозок благополучно собрала все наши коробки с вещами, погрузила в фургон и отправилась прямым маршрутом до Флориды. Наш сегодняшний визит сюда был ничем иным, как прощанием с прошлым. И мне казалось, что я это сделал.       — Ну всё, давай уберемся отсюда ко всем чертям, — я целую Дарлин в макушку и беру за руку. Дверь в прошлое навсегда закрывается за моей спиной, а у меня в горле почему-то стоит ком, который не я не могу проглотить. Уезжать из родного дома всегда тяжело.       Я сажусь за руль и бросаю последний взгляд на свой дом, который теперь принадлежит семейству Норман, тем ребятам брачному агенту Джонатану и его жене Мелиссе. Надеюсь, вы найдете здесь своё счастье.       — Эй? — Дарлин аккуратно касается моего плеча и широко улыбается, — нас ждет гребаная Флорида, веселей, Фрай, хэ-эй, ха-ха-ха!       — Во-о-о-у! — я воплю на всю тачку и завожу мотор. Двигатель ревет, как сумасшедший, а в динамиках кричит Джонни Кэш. Да здравствует новая жизнь. Дом старушки Эбигейл остается крошечным пятном в зеркале заднего вида, когда мы уезжаем с главной дороги. Джонни Кэш кричит, что «Время всё сотрет». Лучи угасающего солнца слепят глаза так, что те слезятся. А может они слезятся вовсе не из-за солнца, а из-за тоски по прошлому, из-за радости за будущее, от настоящего момента, пропитанного любовью, нежностью и близостью, а может, из-за всего сразу.       — Прокатимся в последний раз? Нормальная ведь идея? — я окидываю взглядом равнины Хантсвилла, бескрайние просторы, плывущий над полями туман, клубы пыли, поднимающиеся вверх при легком дуновении ветра, и понимаю, что всё это я увижу уже не скоро.       — Полный вперёд, мистер Грайс!       Завтра состоится свадьба, после которой мы сразу же улетаем во Флориду. А я до сих пор пытаюсь вдохнуть полной грудью воздух родной Алабамы, чтобы запечатлеть его навсегда в своей памяти. Ветер, пахнущий жимолостью и полевыми травами, воздух, пропитанный моторным маслом, дикими огурцами и свободой. Небо, усыпанное крошечными звездами, похожими на те, которые красовались на потолке нашей спальни. Бесконечная дорога, утопающий в крови закат и ощущение, будто мы в этом мире одни.       Багровеющее небо сменяется ночной темнотой, а горящее солнце промозглым ливнем. В поле моего зрения лишь небольшие светящиеся круги горящих фар, скачущие взад-вперед дворники и тарабанящий по лобовому стеклу дождь, лишь усиливающийся с каждой минутой. В машине громыхает срывающееся радио, витает васильковый запах Дарлин и тепло исходящее от печки.       — Беру свои слова обратно. Это была дерьмовая идея.       — Какая разница, если мы вместе? — Дарлин ласково мне улыбается, а я не могу отвести от неё взгляда. Горящие в свете приборной доски глаза кажутся мне безумно счастливыми.       Едва я перевожу взгляд на дорогу, как слышу звонкий хлопок. Такой, что я ощущаю это своими ладонями, лежащими на руле. Мы, молча, переглядываемся, а машина медленно, но верно начинает сбавлять ход.       — Это что было, наше чертово колесо?       — Кажется, Хантсвилл против того, чтобы мы уезжали, — Дарлин упирается взглядом в лобовое стекло, пытаясь разглядеть впереди хоть что-то. Но кроме долбящего в окна ливня, там не видно ровным счетом ничего.       Я открываю дверцу, выглядываю наружу и понимаю – нашему колесу пиздец. До дома мы уже вряд ли доедем. Оглядываюсь по сторонам, вдаль, за растущие по обочине деревья и линии электропередач. Капли дождя ударяются о моё лицо и стекают за шиворот, доводя до мурашек. Залезаю обратно в машину, завожу мотор. Наспех проверяю телефон. Проклятая сеть отсутствует, потому что мы вне зоны покрытия.       — Вдалеке чей-то дом, мы можем до него доехать и позвонить.       — Уверен, что это хорошая идея, Фрай?       На часах почти три ночи, но я видел свет в этом доме. Кроме того, мы не можем просидеть здесь до самого утра. Я трогаюсь с места, и машина неохотно едет по асфальтированной дороге, прихрамывая на одно колесо.       — Других идей у нас нет.       — Мы ведь доберемся домой до завтра, верно?       — Доберемся, я обещаю, Дарлин, — я кладу свою влажную, мокрую руку на её теплую и нежную, и заботливо киваю, — завтра ночью мы уже будем сидеть в самолете и попивать шампанское, вот увидишь.       Завтра свадьба и вылет. А мы находимся в двадцати милях от дома. Огни одиноко стоящего дома становятся ближе, а машина издает дребезжащий звук и снова сбавляет скорость. Лопнувшая покрышка противно шлепает всякий раз, когда стукается о мокрую землю, а мы всё ближе приближаемся к жилому дому. Ливень не прекращается. Темнота становится только гуще. Я паркую машину у входа.       — Останься в машине, Дарлин. Я туда и обратно.       Я бегло поднимаюсь по высокой лестнице, под козырёк крыши. Мои волосы, как и одежда, почти сразу же промокают. Громко стучу в дверь, но мне не спешат открывать. Возможно, они еще спят. Три часа ночи. Если они вообще откроют — это уже будет чудо.       Громкий стук раздаётся внутри помещения, и когда я уже почти отчаиваюсь дождаться хоть кого-то, я, наконец, слышу приближающиеся шаги. Голоса. Слышу, как звякает связка ключей и как, в конце концов, открывается массивная дверь. На пороге стоит паренек, облаченный в белое и, с улыбкой протягивает мне свою руку, после чего дружелюбно говорит:       — «Второй дом» приветствует тебя. Он может стать и твоим домом тоже.       — Мне… простите, мне нужна помощь. Наша машина… черт, колесо лопнуло, — я указываю головой в сторону встрявшей машины, и спрашиваю: — могу я от Вас позвонить? Сеть здесь что-то совсем не ловит…       — Ну, конечно, проходи. У нас найдется и телефон и теплая постель и горячая еда, если тебе это необходимо, — высокий темноволосый паренек взглядом указывает в зал и гостеприимно предлагает пройти внутрь, — ты можешь остаться здесь до утра. Незачем добираться до дома по такой темноте. В наших краях по ночам бывает весьма опасно.       — О, не хочу доставлять неудобств…       — Не говори глупостей, в такую погоду лучше никуда не ездить. Проходи же.       Его ласковая улыбка кажется такой приветливой, что на мгновение мне становится не по себе. Кажется, будто люди, которых разбудили посреди ночи, не должны вести себя так, но я всё равно, почему-то, иду за ним следом, в просторный зал, увешанный религиозными картинами и наполненный дымом, заставленный горящими свечами, со странной общей атмосферой.       — О, давай я постелю тебе постель, может, хочешь перекусить?       Я засматриваюсь на картины, и не замечаю того, как он оказывается за моей спиной, а его голос как-то гипнотически звучит у моего уха:       — Ты можешь остаться здесь столько, сколько пожелаешь. Меня Найт зовут, а как зовут тебя?       — Фрай… э, спасибо, но… моя невеста осталась в машине и я должен к ней вернуться…       — Как славно, для нее тоже местечко найдется, — его горячие руки подталкивают меня вперёд, к широкому столу, заставленному фруктами и выпечкой, а я всё еще не перестаю оборачиваться на дверь за своей спиной, — вот и оставайтесь здесь вместе, а утром я вас накормлю и помогу с машиной. Вряд ли сейчас кто-то возьмет трубку, только посмотри который час.       — Фрай? Всё в порядке? — голос Дарлин за моей спиной словно пробуждает меня ото сна. Она делает несколько шагов вперед и берет меня за руку, а этот паренек Найт наклоняется в бок, держа руки за спиной, и улыбается так же приветливо.       — Ого, привет. Какая ты красивая, — его бледные глаза блестят в свете свечей, — я твоему жениху только что сказал, что вряд ли вы куда-то сейчас дозвонитесь, сами понимаете, время позднее… Я предложил ему остаться переночевать здесь, а с утра я вам обязательно помогу. Даже накормлю вас, сын Финн сегодня готовил перепелок в винном соусе, а от такого, знаете ли, никто в здравом уме не отказывается. Что скажете?       — Ммм… — Дарлин хватается за свой урчащий от голода живот, — звучит великолепно, правда же, Фрай?       — Идет. Ты чертовски нас выручишь.       — Как здорово! Я так рад, что вы остаетесь. В наших краях гостей почти не встретишь, а из-за этого бывает немного одиноко, — Найт улыбается во всю ширь белоснежных зубов, а затем заходит за стол, заставленный свечами и фруктами, будто за барную стойку и берет с неё одну из бутылок с темной жидкостью, — о, прошу, позвольте мне вас угостить.       — Что это такое? — Дарлин опирается о стол руками и окидывает взглядом всё, что лежит на столе: несколько бутылок с жидкостями разных размеров, чашу с плодами инжира, корзинку с печеньем, зажженные свечи и какие-то монетки.       — Инжирное вино. Уверен, вы такое еще не пробовали. Когда-то мы с отцом сами его делали. Но потом он умер и… — Найт словно проваливается в давние воспоминания, а затем снова откупоривает крышку и разливает по чашам, — словом, после его смерти весь наш погреб оказался им забит.       Прямо, как погреб Эбигейл. Знал бы, что мы здесь окажемся, может, взял бы для него баночку.       — Что это за место? — я окидываю взглядом помещение еще раз, дымовая завеса висит у нас над головой, словно туман. В углах горят толстые зажженные свечи, по бокам расставлены скамейки, как в церквях и внешним видом, в общем-то, это помещение похоже на церковь, за исключением того, что здесь нет икон и распятий.       — Раньше это место было католическим приходом. Мой отец был проповедником. А теперь я остался один и планирую, вроде как, продолжить его дело, — Найт протягивает наполненную инжирным вином чашу Дарлин, вторую дает мне, — здесь мы зовем инжирное вино кровью и плотью «Второго дома».       Мы поднимаем чаши вверх и выпиваем залпом. Терпкая, обжигающая жидкость течет по гортани, оставляя после себя фруктовое, сладкое послевкусие с медовыми нотками. Инжирное вино пьянит почти сразу. Я не успеваю поставить чашу обратно на стол, как перед моими глазами начинает плыть всё окружающее меня пространство — земля под ногами, стол усыпанный монетками, стены с религиозными картинами, ваза с плодами инжира, лицо Найта. Смех Дарлин кажется еще более звонким, чем когда-либо. Я перевожу на неё взгляд и вижу, как она хохочет, её зеленые глаза кажутся мне еще более сверкающими. Мои пальцы постепенно немеют, и деревянная чаша летит из моих рук, гулко стукаясь о пол.       — Дай «Второму дому» проникнуть в тебя. Прими его, — шепот Найта над моим ухом кажется еще более осязаемым. Ощущение такое, будто он проникает мне под кожу, — впусти его.       — Какое странное ощущение… — постепенно улыбка с лица Дарлин сходит, а она цепляется руками о деревянный стол и пытается устоять на ногах, — кажется, я сейчас усну…       Веки тяжелеют с каждой секундой, тело будто наливается свинцом, и я не могу даже руку поднять, настолько оно кажется мне тяжелым. Я закрываю глаза, но всё еще слышу отдаленные голоса Найта и Дарлин, а затем грохот. Голова кружится так сильно, что невозможно стоять на ногах. Я пытаюсь уцепиться за столешницу, но мои руки лишь беспомощно цепляются за воздух, и не могу нащупать ничего существенного. Перед глазами темнеет и всё вокруг будто заволакивает сонной завесой. Как же хочется спать. Комната вокруг словно плывёт, а может, это плывёт моё тело.       — Д-дарлин… где ты… — я пытаюсь протянуть руку, но не могу разлепить веки, а затем чувствую, как моё тело с грохотом и болью валится на пол. Я падаю в пропасть, ощущая травяной запах. Что было в этом проклятом вине?       — Не сопротивляйся, Фрай. Дай «Второму дому» проникнуть в тебя.