Послание в бутылке

The wheel is turning

From night into day

Everything's in transition

Everything must change

Расставшись с Юджином, он медленным шагом разморённого жарой странника поплёлся в сторону коттеджа, по дороге всё же удосужившись заскочить в забегаловку и заказав нехитрый перекус с собой. Перед приходом помощника предстояло справиться ещё с кучей дел: попытаться включить свет, подготовить мешки для мусора и отыскать хоть какие-то хозяйственные принадлежности. Но сначала, подумалось, стоило бы освежиться. Последний раз Ёсан принимал душ пару дней назад, в квартире одного своего калифорнийского знакомого, так что сейчас наверняка пах как человек каменного века. Хотя толком проспавшимся он себя не ощущал, всё же короткая дремота помогла собраться с мыслями и трезво оценить масштаб бедствий. То, что вчера казалось работой на несколько месяцев, на деле разрешалось за пару толковых подходов. Большие трудности всё ещё представляли ванные комнаты, но Ёсан тешил себя надеждой, что Юджин окажется рукастым малым и поможет вернуть божеский вид хотя бы ванной на втором этаже, пострадавшей, как казалось, меньше всех остальных. Воодушевившись перспективой отоспаться на нормальной кровати, он принялся хлопотать по дому. Первым делом нужно было решить вопрос с электричеством. Провода у дома 602 оказались целы, значит, были все шансы обеспечить коттедж светом. Ёсан, грешным делом, подумал, что тогда о новом жильце дома наверняка прознает весь Карнеги, но создавалось впечатление, что эти опасения были излишни: судя по разговору с Юджином, все и так знали, где обитал «залётный британец». Поэтому он без особых сомнений активировал трансформаторный щиток, тем самым официально бросив вызов местных жителям. «Я выхожу на тропу войны», — процитировав кого-то из героев Клинта Иствуда, Ёсан перехватил стоящую неподалёку швабру на манер ружья и бесстрашно расправился с воображаемым полчищем ублюдков. До подвала, где находился щиток, разгром, кажется, и не дошёл вовсе: в целом, там царил стандартный подвальный беспорядок, поэтому найти необходимое не составило особого труда. Каким-то чудом отыскались не только тазики, ведра и швабры, но и старенькая газовая плита, на которой можно было разогреть воду для импровизированного купания в уцелевшей ванне на втором этаже. Решив не откладывать это дело в долгий ящик, он побежал набирать воду во все имеющиеся на кухне кастрюли и сотейники, и уже через полчаса наливал в заранее отмытую ванну кипяток. И неясно, как желание освежиться в знойный день плавно перетекло в полноценный заплыв в керамическом посудине, только Ёсан нашёл себя отмокающим в горячей воде без малейших угрызений совести. В Лондоне такая роскошь грозила обернуться баснословной суммой в графе коммунальных услуг, и пусть его семья была далеко не бедной, частые ванны сильно ударяли по кошельку. А ванны действительно стали частыми, когда он, так любивший понежиться в кипятке, окончательно перебрался в квартиру любовника. — Я так легко перенимаю его дурные привычки, — заключил Ёсан, затягиваясь и стряхивая пепел прямо на пыльный кафельный пол с мыслью «Всё равно потом убираться». — Всё равно потом убираться, — бросает он, стряхивая пепел в специально приготовленную чашку, но, конечно же, промахиваясь. Ёсан тяжко вздыхает и прикидывает траекторию приземления между измазанной в пепле чашкой, пачкой «Dunhill», почти пустой бутылкой бренди, кучей одежды и лужами мыльной воды. Маневр оказывается обречён на провал, поэтому остаётся лишь отыграться на вещах мистера Уборка-в-последнюю-очередь: ступив на гору из джинсов, свитера и белья, он отбрасывает её в сторону, освобождая себе кусочек сухого и относительного чистого пространства рядом с ванной, и наконец опускается на пол. Мокрая рука тут же лезет в уложенные волосы, чтобы навести на голове полный хаос. Достойная его месть. — Ты в курсе, что у тебя сердце не железное? — подначивает Ёсан, оглядывая набор вредных веществ, привычных для чего угодно, но только не для ванной комнаты. — Конечно, в курсе. У меня сердце из стекла. Он смеётся своей остроте, но вот Ёсану не до смеха. Он отнимает сигарету, тушит о дно чашки и допивает жалкие остатки бренди залпом. — Тяжёлый день? — спрашивает он как ни в чём не бывало. — Тогда иди ко мне. В тесноте, да не в обиде. Лёгкое поглаживание пальцев, шершавых от долгого пребывания в воде и непривычно тёплых, от скулы к подбородку, нежное касание губ губами и приглашающий жест — и вот Ёсан уже скидывает с себя опостылевшую за день одежду и размещается между чужих ног в узенькой ванне. Прижимается спиной к его животу, чувствует его пальцы на своих плечах, а его губы — на своей шее. Эти губы, из которых иногда вырываются ранящие стеклянными осколками слова, почему-то особенно нежны в прикосновениях. Как прекрасные розы с острыми шипами. Ёсан отчего-то цепляется за эту ассоциацию. — Ты похож на розовый куст. Он хмыкает где-то за ухом и перемещает руки на чужие бёдра. — Такой я колючий, да? Ёсан даже не удивляется, как ему удаётся уловить истинный посыл фразы. Ну, конечно, он знает, на что способен. Знает, но не спешит исправляться. Такой вот у него характер! — Чего молчишь? Я даю тебе шанс исправиться и сказать, что это вовсе не так, и ты имел в виду, что я красивый. — Болтун! — всё, что сейчас способен выдать Ёсан. Он ловко (насколько это только позволяет тесная ванна) поворачивается к нему лицом и подминает под себя. Хочется многое высказать: что он маленький наглец без стыда и совести, легкомысленный и до одури навязчивый, но когда он сбрасывает свою фирменную хитрую улыбку и смотрит в глаза как-то зачарованно, как кролик смотрит на удава, из уст вырывается лишь: — Я люблю тебя. — Я знаю. «Я знаю». Ёсан привык слышать пресловутое «Я знаю» вместо «Я тоже» или хотя бы «Спасибо» и каждый раз прощал, потому что искренне любил. Любил ли он в ответ? Он верил, что любил, только так и не осмелился произнести это вслух. Даже перед тем, как сжечь все мосты и кануть в бездну. Дотлевающая сигарета обожгла пальцы, вырвав из пучины сладко-мучительных воспоминаний. — Ты вновь грезил им, придурок! — огрызнулся на самого себя он и осмотрел саднящий ожог. Ничего страшного, на самом деле, но неприятный осадок остался. Ёсан протяжно выдохнул и опустился в кипяток по самый подбородок. Потревоженная движением вода пошла рябью. Он зачем-то начал всматриваться в неровную водную поверхность и подивился её поразительным свойствам. В желтоватой от примесей железа воде, отражающей облезлый потолок, как кривое зеркало, он мог видеть самого себя. Однако из-под воды виделись не привычные очертания исхудавшего за пару месяцев тела, а нечто искривлённое, словно изуродованное — своё и чужое одновременно. Его охватил какой-то необъяснимый страх. Он резко подтянулся, подняв в ванне миниатюрный шторм. Раньше Ёсан ни на секунды бы не усомнился в подлинности своего тела, но сейчас судорожно ощупывал себя, двигал пальцами на руках и ногах, недоумевая от непонятно откуда взявшейся мнительности. — Кажется, я начинаю сходить с ума, — он сказал это вслух, будто хотел, чтобы это было услышано кем-то. Возможно, каким-то невидимым духом, в существование которого не особо верилось. Странно, но после признания стало необъяснимо легче. Может, дух и правда был здесь и, дождавшись откровений, наконец дал Ёсану вздохнуть спокойно? Он поспешил отогнать эту мысль, нырнул под воду и, задержав дыхание, принялся отсчитывать секунды. Нехитрое упражнение помогло: концентрация на счёте и нагрузка на лёгкие прочистили мозги лучше всяких духовных практик. Вынырнув и переведя дыхание, он обтёрся найденным в недрах одной из тумб полотенцем, переоделся в то, что было не жалко — работёнка предстояла грязная, а большим выбором одежды он не располагал — после спустился вниз и без особой охоты принялся за купленный давеча перекус. Поглощая смачно сдобренный кетчупом и горчицей хот-дог на диване в гостиной, Ёсан впервые поймал себя на мысли, что тишина в доме стояла какая-то гнетущая, не такая, как в Лондоне. Да в Лондоне и тишины как таковой не было: за окном гудела оживлённая улица, а из-за стенки надрывался грудной ребёнок и ссорились его уставшие друг от друга родители. Поэтому здесь, в коттедже, где можно было слышать учащённое после горячей ванны биение собственного сердца, было некомфортно. Настолько, что хотелось сбежать. «Дурное влияние кипятка, не иначе», — заключил он, однако решил всё же сменить гнетущую гостиную на салон «Мустанга». Едва ли это было удачным решением. Машина хоть и стояла в тени коттеджа, успела прогреться за день, и теперь внутри было жарко, чем в духовке. Но, по крайней мере, там был проигрыватель и хоть какое-то подобие развлечений: можно было разложиться на заднем сидении и любоваться стихийным перемещением бурой амёбы коровьего стада по широким полям за дорогой. Ёсан вставил кассету в считыватель, разлёгся, уперев голову в боковое стекло, закурил и какое-то время просто наблюдал за коровами, пока Эриксон пел о ночи, слишком холодной для аллигаторов. Правда, такое однообразное сельское зрелище скоро наскучило закоренелому урбанисту, и он решил просто подумать. Чтобы воспоминания не увели его по ложному пути, необходимо было зацепиться за какую-то сиюминутную деталь. Деталью этой оказалась вышка Юджина, расположившаяся прямо против коттеджа. Ёсан в который раз подивился тому, насколько эта странная конструкция была не к месту, словно какой-то невидимый великан по глупости (а может, по пьяни) оставил её здесь и пошёл дальше по своим важным великанским делам. Помимо самого факта нахождения нефтекачки посреди поля напрягало её, кажется, необоснованное название. Почему вышка? На вышку куда больше походила водокачка у поворота на Кэрол-стрит. Почему Юджина? Ёсан усмехнулся. Кажется, очень много «юджиновского» за полтора дня с ним произошло. Нефтекачка, столкновение в музыкальном магазине, кассета в проигрывателе, сигареты в руках. Даже ожидание в «Мустанге» — и то по-своему принадлежало Юджину. Он бросил взгляд на часы. 17.02. Во сколько тот обещал прийти? К шести? Наверное, стоило бы подготовиться к его приходу. А именно — наконец определиться с выбором спальни. Всего на втором этаже было пять комнат, каждая из которых была по-своему обжита. Значит, семья Томпсонов была не маленькой. Ходя от одной комнаты к другой, Ёсан пытался предположить, кому она могла принадлежать. Первые две — ближе всех к лестнице — были похожи, как старые девы: одинаково аскетичны и скучны. Отличал их разве что масштаб погрома. Самая крайняя комната была разнесена основательно, до развороченных шкафчиков и поломанных ножек кровати, вторая же пострадала чуть меньше, отделавшись лишь разбросанными по полу вещами, явно женскими. Третья комната была совсем иной — внутренности её буквально кричали о том, что раньше тут жил ребёнок: на полу валялись игрушки и картинки, сорванные со стен. Четвёртая — смежная с третьей — представляла из себя каморку нянечки, что лишь подтверждало догадку о детском присутствии в доме. Пятая — самая дальняя комната — оказалась разгромлена меньше остальных. Именно в ней нашлось то, что могло пролить хоть какой-то свет на личности былых жителей дома — семейная фотография. Ёсан не решился вынимать её из рамы, опасаясь порезаться о треснувшее стекло. Он присел на корточки и принялся рассматривать лица запечатлённых на снимке людей. Их было пятеро: высокомерная женщина преклонного возраста, симпатичная девушка, улыбающаяся какой-то виноватой улыбкой, низенькая старушка в фартуке, поддерживающая за руку мужчину со смазанным лицом (вероятно, он неудачно двинулся во время съёмки) и статный молодой человек — не иначе, как двойник Джеймса Дина. Был там, однако, кто-то ещё: Ёсан заметил чью-то руку, попавшую в кадр будто бы по ошибке. Его посетили смутные сомнения: он явно где-то видел рукав с похожим клетчатым принтом. Трель велосипедного звонка под окнами вывела из раздумий. Ёсан оторвался от рассматривания фотографии и спустился на первый этаж. — Привет, — поздоровался Юджин, стоило только открыть дверь. Надо признать, выглядел он на удивление привлекательно: запыхавшийся от быстрой езды, с взъерошенными волосами и раскрасневшимися щеками, парень походил на здорового детину с агитационных плакатов годов эдак 50-х. С типичностью американского «славного малого» резонировали разве что азиатский разрез глаз и репутация изгоя. Ёсан на секунду задумался, могло ли первое быть причиной второго? — Привет, — ответил он и впустил Юджина в дом без особых предрассуждений. «Забавно: если он решит убить меня — никто об этом даже не узнает», — вдруг промелькнуло в голове. Ёсан усмехнулся. — Что? — Что? — Ты усмехнулся, — пояснил Юджин, подозрительно осмотрев с головы до ног. — Убивать тебя я не собираюсь, если ты вдруг… «Неужели я сказал это вслух?» — подивился Ёсан, поспешив заверить: — Да я и не думал. Юджин повёл бровью, в мгновение ока распознав ложь, но возмущаться не стал: видно, он был не из обидчивых. Или просто привык к подобному предубеждению в свой адрес. Так или иначе, он поспешил перевести тему и принялся осматривать масштаб бедствий. Минорный свист был красноречивее любых слов. — Ну и надел он дел… — это смутное замечание между делом ничуть не прояснило произошедшее. Юджин будто что-то знал о причине беспорядка, но рассказывать об этом новому владельцу коттеджа не торопился. Ёсан решил пока не лезть с расспросами, ограничившись чисто прагматичным вопросом: — Возьмёшься за работу? Юджин выдержал драматическую паузу, но, кажется, скорее ради эффекта, нежели из-за кавернозности вопроса. — Возьмусь. — Ты ещё не видел погром в ванной… — Создаётся впечатление, что ты пытаешься меня напугать. Настала очередь Ёсана поводить бровью: он очень сомневался, что такого, как Юджин, вообще можно напугать. — Так с чего начнём? Такой настрой ему понравился: значит, с выбором наёмного работника он не ошибся. — Со второго этажа. Хочу наконец отоспаться на нормальной кровати. Юджин поджал губы с некоторым скепсисом, будто сомневался в том, что эпитет «нормальный» применим к коттеджу Томпсонов, однако заявил: — Веди.