Battle-born

В Миодоссии все замерло. Затихли снега — уже тонкие и робкие, едва держащиеся своими цепкими льдинками за еще сонную землю. Смолк ледяной ветер в ожидании того, кто придет к нему на смену. И семена, осыпавшиеся с прошлогодних трав, лежали тихо-тихо, ожидая своего часа. В королевском замке тоже царила томительная в своем ожидании тишина. Шото прибыл сюда по просьбе Мидории пару дней назад, принял дела у Ииды, дважды засиделся до глубокой ночи с Ниренгеки и теперь готовился принять синюю мантию регента. Он сам был готов считать это великой честью, однако обстоятельства не позволяли испытывать радости. Яойорозу встретила его в покоях горячим чаем с душистым медом и нежным априкотовым вареньем. — Вы выглядите усталым, — учтиво произнесла она, стараясь смотреть лишь на фарфоровую чашку. — В этом нет ничего удивительного, Момо. Завтра утром Иида отправится к дэньмитам, и, я надеюсь, что Мидория вернется не позднее недели после. — Я полагаю, что это радостная весть, — Яойорозу взяла с подноса кусочек желтого сыра, обмакнула в мед. — Мне боязно думать, как Его Величество чувствует себя в этой чужой ему стране. Пусть наш визит туда прошел весной, земля дэньмитов была скудна и сурова. Нечего там делать в таком… — она едва замялась, — положении. Шото только вздохнул. Причиной возвращения Мидории была вовсе не неприветливость дэньмитского быта. Целебные травы подходили к концу, сил карминового амулета становилось недостаточно, чтобы поддерживать его здравие достаточным для управления племенами. Поэтому на время родов было решено вернуться в Миодоссию, в столицу которой куда как быстрее можно было доставить все необходимое. Исполнять волю харсайым в племенах должны были Иида, как человек достаточно умудренный в командовании и руководстве, и Шинсо, как тот, кто хорошо знал обычаи местных и мог урегулировать спорные ситуации. Сам Мидория в Фессе мог остаться без достаточной поддержки, о которой и попросил в письме, доставленном Шото секретной голубиной почтой. Большой тягости в этой просьбе Шото не видел — он был достаточно осведомлен о делах альянса в целом и Миодоссии в частности. Теперь ему просто предоставили больше деталей, и его задачей было обеспечить, чтобы уже налаженная торговля не останавливалась и не уменьшалась в объемах, а у вассалов не было неудобных вопросов к здравию Его Величества. Ну право, кто не болеет после долгих поездок в дикие горы? Простуда, ничего более. Другое дело, что вассалы не видели Мидорию еще пару месяцев до отъезда и теперь их недовольство росло. Однако Мидория в своем письме был настроен оптимистично: дэньмитская повитуха обещала скорые роды, и оставалось только дождаться, когда они, наконец, случатся. Шото медленно закрыл глаза и потер пальцами виски — в них снова закралась жгучая боль, дробящая кости. Мидория и роды… Боги! — Ваше превосходительство? — тут же забеспокоилась Яойорозу. Он не ответил. — Шото?! В воздухе разлился терпкий запах тернового настоя, каким лечили мигрень. Ах если бы им можно было исцелиться! И пусть после пары глотков стало легче, но на душе было все так же погано. Ни для кого не было секретом, что далеко не каждые роды заканчивались удачно. Порой не удавалось спасти ни мать, ни дитя. Конечно, мудрым решением было вернуться на этот сложный период в родные стены, где условия были однозначно лучше, но даже это не было гарантией успеха. Обязанностью Шото как регента было подготовить план и на случай, если все обернется не пополнением монаршего семейства, а кончиной короля, не оставившего наследников. Удерживать вассалов при таком раскладе не будет никакого смысла — у Шото на это не было морального права, а, учитывая внешние долги Миодоссии, это было бы банально не выгодно. Нужно будет способствовать бархатному разводу провинций, в котором у каждой будет своя территория и свое право на волеизъявление. Часть наверняка примкнет к герцогству, часть объединятся между собой. Уже не так важно, лишь бы без войны и кровопролития, чтобы не пятнать грязью память монаршей семьи. А вот если детей удастся спасти, то тут уж придется точить мечи. Мало какой аристократ, верный установленному порядку, согласится покорно ждать совершеннолетия детей омеги, не имевшего права на трон. Миодоссии потребуется законный правитель, король. Если к этому времени вернется Бакуго — если Фумикаге удастся его вернуть, а точнее если еще есть кого возвращать — то Миодоссия захлебнется в крови и междоусобных распрях. И на чьей стороне тогда будет Шото еще большой вопрос. Хотел бы быть на стороне Мидории, но вряд ли после случившегося Бакуго его подпустит к своим владениям. Как бы еще не пришлось сражаться за собственную жизнь, если этот варвар решит отомстить. Если же Бакуго не вернется, то о детях логичнее будет умолчать. Выслать вместе с королевой-матерью, обеспечив ее достойной пенсией, как символ старой династии, и строжайшей безопасностью. Однако часть аристократов могут воспротивиться этому. Инко была еще в том возрасте, когда женщина может зачать, аристократия вполне могла потребовать от нее замужества. Сомнительная затея, но людям свойственно цепляться за старый порядок. — Шото? — жалобный голос Яойорозу выдернул его из темной бездны мрачных мыслей. — Вам лучше? — Благодарю за заботу, — он поймал ее ладонь, прикоснулся губами. — Я хочу побыть один. Яойорозу понимающе кивнула, поднялась и вышла, оставив на дубовом столике еще один кубок с терновым настоем.

***

Горы остались позади. Впереди раскинулась непривычным теплом равнина Миодоссии. Ргапалл под седлом Мицуки перестал гарцевать, притих и настороженно щелкал челюстями. Она лишь хлопнула его поводом по шее и плотнее прижала пятки, чтобы не замедлял ходу. Ехать нужно было скоро — дракон куда крупнее, лапами быстро перебирает. И пусть Мина и была аккуратна, да под ноги смотрела внимательно, но все же зевать не стоило. Киришима же впереди и вовсе отвесил Салхи плетей, когда тот начал упираться перед последним спуском. Шли в спешке, почти не делая остановок. Лишь изредка Киришима сворачивал к родникам да ключам, чтобы набрать воды в бурдюки, а после возвращался, оставлял Салхи в поводу у Мицуки, а сам забирался к Мине на холку, чтобы подать свежей воды харсайым. Из головы не шло прощание со становищем. Пусть оно было добрым, да только Шинсо был мрачен и рта своего кривого не открыл, чтобы попрощаться. Ни к харсайым не подошел, ни к Мине. Киришима попытался сам его расшевелить, но был встречен остервенелым шипением, в котором Мицуки, к своему расстройству, смогла разобрать слова: — В этот раз не вернешься. Так что нечего тут скалиться как ни в чем не бывало. Это было сказано с такой искренней злостью, а после Шинсо еще и Мицуки наградил столь же выразительным взглядом, что сомнений не оставалось — их ухищрения не остались незамеченными для драконьего чутья. Впрочем, человеку знающему тоже это было заметно: боевые шрамы на плечах Киришимы проступили белой сеткой, красные космы потеряли чешуйчатый блеск, а в дорогу до Миодоссии Киришима и вовсе надел лисью безрукавку, будто бы теперь ему здесь было холодно. — Бакуго проклянет меня, — вздыхала Мицуки вечерами. — Не бойся, эдагаэш, — острозубо улыбался Киришима, снимая мечом с плеча очередной лоскут мяса. — Пусть меня ругает, мне не впервой. Про «не впервой» Мицуки знала и даже была свидетелем. В тот раз, Кацуки, которого еще вчера крепко держала в своих лапах Уухэль, пинками гонял Киришиму по ущелью, созывая всех дурных духов своим сквернословием, и магия его полыхала так, что на скалах оставались черные полосы. Потом они, правда, долго о чем-то шептались у очага, и Мицуки видела, как потемневшие от копоти пальцы Бакуго то чесали красные вихры, то стискивали со злостью, а Киришима только щурился, позволяя себя ругать. Но что-то подсказывало Мицуки, что на этот раз так легко они не отделаются. Дорога до Миодоссии обещала быть гладкой. Пусть в горы не вело протоптанного тракта, но впереди не осталось ни холмов, ни оврагов, и оставалось лишь прибавить ходу. Вдруг Салхи дернулся, вильнул плечом, но всадника все равно поймать не смог — Киришима неуклюже свалился в сугроб, и Салхи взволнованно закрутился рядом. Мина остановилась, дернулась носом к себе на спину, где сидел Изуку, и тут же махнула крылом в знак того, что с харсайым все в порядке. Мицуки скрутила своего ргапалла, буквально заставив вкопаться в землю. — Киришима! — она заставила его сесть, отряхнула от снега, ощупала магией лицо и шею. — Что случилось? — Наверное, я задремал, — он сверкнул улыбкой, но этим Мицуки было не провести. Под ее ладонями было тихо. Слишком тихо. — Тебе нужно поесть. Лети вперед в Фессу, мы догоним, — приказала она, но Киришима только покачал головой: — Я сыт, эдагаэш. — Слушай сюда, Киришима, — Мицуки отбросила целительскую учтивость, схватила его за ворот безрукавки и ощутимо встряхнула. — Сейчас же лети вперед. Твоих превращений недостаточно, чтобы отделить магию и плоть. Ты слабеешь! Тебе нужно хотя бы больше есть, чтобы восполнять силы! Киришима смотрел мимо нее. И с каждым словом Мицуки видела, что была все дальше от него и его сердца. Зла от бессилия, она не выдержала: — Я не позволю тебе больше помогать харсайым! Кацуки… — она не смогла договорить. Пальцы Киришимы вдруг сомкнулись на ее горле, и в них не чувствовалось слабости: — Увидит своих детей, — произнес он бесстрастно. — И хватит об этом. Киришима отпустил ее, не причинив вреда, встал, едва пошатываясь, но все равно протянул ей руку, помогая подняться из снега, и легко взобрался на спину Салхи: — Нам нужно ехать быстрее. Мина! — та рыкнула то ли осуждающе, то ли нетерпеливо. — Давай наперегонки! Мицуки осталась в одиночестве. Раздосадованно выругавшись, но все еще избегая слов, что могли бы призвать злых духов, она села верхом и безжалостно вломила своему ргапаллу плетью, когда он потянул ее не в ту сторону. Тот чуть взвизгнул, уперся челюстью в повод и помчал ее вслед драконам широкой иноходью.

***

— Значит, Иида заложил это в расходы? — Изуку подвинул к себе книгу учета, исписанную квадратным, понятным почерком Ниренгеки. — С тех пор, как Энь-Ю перестали взимать с нас торговые пошлины, дела пошли в гору. Но здесь все еще недостаточно бюджета на обеспечение гарнизонов. Шото заставил себя сосредоточиться на его словах. По Изуку было не похоже, что он больше месяца провел в лишениях, которые прочила ему Момо в дэньмитских горах. Его лицо обрело непривычную до этого округлость, мягкость, зеленые волосы чуть отросли и теперь оттеняли мелкие веснушки на щеках, а глаза блестели привычным задором. Живот, конечно, уже не могли скрыть никакие балахоны и халаты, и Шото учтиво старался не прикасаться к нему взглядом. — Все верно, — он перевернул страницу, куда, по его просьбе, добавили план расходов на ближайший квартал. — Но утром пришли отчеты о недостаточных запасах для посевной. Если урожай будет недостаточно хорошим, то в следующую зиму нас настигнет голод. Я предлагаю приостановить финансирование западного гарнизона и перенаправить средства на закуп посевного зерна. Работать в королевской опочивальне было и непривычно, и знакомо. Будто бы сам Шото не грешил тем, что забирал отчеты да письма к себе в покои, чтобы начать день со свежего взгляда, или не прогнать еще раз информацию в голове перед сном. Однако Мидория здесь теперь напоминал узника башни: он практически не покидал спальни, прогуливаясь лишь по ночам да ранним утром. Розовая дракониха улетела обратно к дэньмитам. Шинсо не обладал достаточной боевой мощью, чтобы, в случае неповиновения, быть достаточным аргументом к сохранению порядка. Так что свитой Мидории теперь были лишь королева-мать, дэньмитская повитуха Мицуки, Киришима, да и сам Шото. Яойорозу тоже присутствовала, но больше они с Мицуки хлопотали над травами да снадобьями. Сам же Шото с некоторым удивлением наблюдал за тем, как Инко, обычно державшая белые ухоженные руки на уровне груди и не имевшая привычки носить в них ничего тяжелее чайной чашки или же кружевного платка, теперь сама меняла постельное белье да взбивала подушки на постели, пока они с Изуку обсуждали дела государственные. Казалось, здесь все было уютно и деловито, однако такое настроение сохранялось лишь на короткие отрезки времени. В какой-то момент усталость брала свое, и Изуку, сердечно извинившись, направлялся в постель, а Шото приходилось сию минуту покинуть опочивальню, порой даже не забрав документов и карт. Его допускали вернуться позже, когда Изуку уже спал, укрытый теплым шаршаровым одеялом, а Мицуки открывала настежь окна, запуская промозглую предвесеннюю сырость. Спустя несколько часов, за которые Шото успевал превратить их уже завершенные обсуждения в письма и приказы да разобрать дела собственного герцогства, к нему в кабинет спускалась Инко и возвещала о возможности продолжать. Вот и сегодня это была уже третья их встреча. Изуку после короткого сна казался отдохнувшим, однако Шото был уверен, что спустя полчаса или час усталость вновь возьмет свое и они прервутся на чай. Тем более, что в дверь предспальной залы уже постучалась служанка с подносом несладкого печенья — Изуку запретил закупать излишний сахар во дворец. — Мы можем частично заменить регулярные войска дэньмитскими отрядами, — нахмурился Изуку. — Не хотелось бы их дискриминировать, но они просят меньше за свою службу. — Как быть с их дисциплиной? На территории Алрии дэньмиты были неуправляемы, — возразил Шото. — Полагаю, теперь проблем не возникнет. Нам пришлось применить силу, чтобы навести достаточный порядок в племенах. Ближайшие несколько месяцев этого хватит. Нужно взять тех, чьи семьи останутся в горах, чтобы у них не возникало соблазна нарушать приказы. Шото уважительно кивнул. Мидория сказал неприятную, но истину. Это могло бы стать решением. Мало кто будет рисковать родными. Изуку наклонил голову, ловя взгляд Шото: — Тодороки, пожалуйста, не подумай, что я плохо отношусь к ним. Я ни в коем случае не хочу никого брать в заложники. Я просто рассуждаю и надеюсь, что к завершению их службы я смогу достойно вознаградить их за старания. — Не оправдывайся, друг мой, — Шото доверительно положил ладонь на плечо Изуку. — Я не заподозрил тебя в недобрых намерениях. Ты рассуждаешь рационально. Понадобится время на то, чтобы заменить людей. Я займусь этим завтра. — Спасибо, Тодороки, — Изуку откинулся на спинку кресла, отвлекся взглядом в заиндевелое стекло, а потом, рассеянно зевнув, вернулся к нему глазами. — Что еще у нас осталось? Хотелось бы сказать, что накопилось писем от аристократии, да и вассалы через одного требуют аудиенции, да только сосредоточенности в тоне Изуку уже не было, и Шото закрыл книгу: — Ничего, что требовало бы немедленного твоего внимания. Позволь мне вопрос личного характера, — дождавшись разрешающего кивка, Шото понизил голос. — Когда срок? Изуку моргнул, словно и не сразу осознал, о чем пошла речь, а потом уже привычно провел ладонью по животу: — Пока боги не шепчут об этом, — перевел он на миодосский очередную дэньмитскую поговорку, и Шото еще раз подивился тому, как легко эти мелочи вплелись в речь Изуку. — Мицуки? Как думаешь? — Когда Мон-Арс позовет детей в свое лоно, тогда и родишь, — огрызнулась повитуха, сверкнув недовольным взором из-под нахмуренных бровей. — Всему свое время. Как она могла не понимать важность его вопроса? Слишком многое зависело от этого. Шото не мог пообещать вассалам аудиенцию через неделю, а потом многократно ее переносить. Это вызвало бы ненужные вопросы и смуту среди тех, кто уже проявлял недовольство. Он набрал было воздуха, чтобы объяснить это Мицуки, как Изуку поймал ее запястье — она как раз принесла ему очередную чашку горько пахнущего отвара — и ласково улыбнулся: — Как жена я не испытываю любопытства. Но как харсайым в отсутствие харса я не могу без этого знания. Он говорил с глубоким уважением, и Шото, не знавший причин такого отношения, решил для себя просто принять его на веру. Быть может, от повитухи был ощутимый толк. С Момо они еще не успели о ней поговорить. Мицуки закатила глаза и покачала головой: — Дурная примета это, харсайым, предвещать. Я не шаман, боги не говорят со мной. Но новая луна не должна успеть родиться до твоего разрешения. До новолуния? Не более трех недель, значит. Что ж, Шото возьмет с запасом и будет озвучивать вассалам не менее полутора месяцев. А то мало ли как оно. Изуку поблагодарил Мицуки, выпил отвар, едва ли прищурившись, хотя аромат от жидкости исходил весьма неприятный, и вернулся с разговором к Шото. Их беседа плавно перетекла в обсуждение не дел грядущих, но лет минувших и было приятно посмеяться над их юношескими ухищрениями, с которыми они избегали родительских запретов. Вышел Шото из королевской опочивальни, когда закат уже лизал огнем бойницы замка. Слуги зажгли в коридорах лампадки, правда, нынче они горели не все, а через две — так берегли масло. Шото задержался у широкого витража, выходившего на южный холм. Воспоминания о былом манили своей беззаботностью. За южным холмом начинались поля пшеницы, небольшие, лишь для монарших нужд, после росли стройные априкотовые сады, а за ними зарождалась неприметная серая тропка, протоптанная стадом серебристых коз, которых каждое утро пастушонок выгонял на луга. По этой тропке и мчал Изуку на рыжем мерине с белой проточиной за луга, до ольховой рощи, где, избавившись от отцовского присмотра, обычно уже ждал его Шото, спевшись и привязав к дереву своего серого. Как же все тогда было просто, пусть и казалось сложным и несправедливым. Сейчас налет обиды на родителей все еще горчил на языке, только вот от обиды на Всемогущего Шото окончательно избавился, а фигура отца в памяти теперь потеряла светлые краски и восставала черным, мрачным силуэтом. Шото медленно закрыл глаза, прогоняя его из своих мыслей. Энджи Тодороки давно почил. Не время было задумываться о нем. Шото развернулся, намереваясь продолжить путь в свой кабинет, и едва не столкнулся с Киришимой. Харский глашатай, очевидно, направлялся к Изуку — в том направлении идти больше было некуда — осклабился своей зубастой ухмылкой в приветствии, но через несколько шагов его вдруг повело. Шото недоуменно наблюдал за тем, как он пошатнулся, потеряв равновесие, и неуклюже сел посреди коридора, цепляясь пальцами за плотный ворс ковра. — Киришима? Слабость застала его под самой лампадкой, и Шото мог видеть, как дрожат его плечи. Киришима не ответил. Тишина коридора нарушалась его заполошным, сиплым дыханием. Шото осторожно сел напротив, но чуть сбоку, чтобы вдруг не задело пламенем. Мало ли чего ждать от дракона. — Киришима, что случилось? Ты ранен? В затылке неприятно ёкнуло, что ранен достаточно давно и известно, чьих это рук дело. Шото мысль поспешно отогнал. Но Киришима не отвечал. Его било крупной дрожью, словно ему было холодно. Шото осторожно призвал магию и протянул к нему поближе пока еще небольшой огонек, чтобы согреть, но не обжечь. По коридору послышались торопливые шаги, и вскоре вокруг Киришимы их было уже трое: сам Шото, Мицуки и Момо. Целительница в спешке ощупала шею Киришимы, насилу скормила ему какие-то листья, а Момо вмиг создала кубок с водой. — Я в порядке, — прохрипел Киришима после пары глотков и собрался было подняться, но Мицуки заставила его сесть обратно и достала из поясной сумки несколько кусков вяленого мяса. — Что здесь происходит? — строго спросил Шото. Он не был знатоком драконов или дэньмитской медицины, но очевидно было, что происходящее было далеко от нормального. Он видел Киришиму вчера и несколькими днями ранее. Он выглядел плохо. Очевидно было, что так и не оправился от удара, нанесенного ядром из черного металла. Быть может, раньше было еще хуже, но, сравнивая с пышущим первобытной силой и дикостью мужчиной, которого Шото знал летом, это была лишь серая тень. И Шото гнал от себя лишние мысли, которые мешали бы ему принимать верные решения. Но сейчас Киришима сдал еще. Скулы очертились, потрескавшиеся губы кровили. Момо и Мицуки не сразу ответили, и Шото пришлось повысить голос: — Я требую объяснений. — Ваше… — Мицуки не смогла вспомнить, как к нему обращаться, и Шото махнул рукой, торопя продолжить. — Это последствия… — миодосский плохо ей давался, и Момо закончила за нее: — Они используют драконью плоть, чтобы сохранить жизнь Его Величеству и его детям. Киришима раздосадованно клацнул зубами и поморщился. — Это уже не тайна, — одернула его недовольство Мицуки на дэньмитском. — Только харсайым до сих пор не догадывается, что за супом я потчую ее каждый вечер! — Но это отнимает силы у донора, — продолжила Момо, и голос ее был переполнен отчаянием. — Мы два дня пытались создать что-то, что могло бы заменить плоть. Но я не могу создавать ничего живого! Мицуки нашла способ уменьшать отдачу, вываривая мясо, а Киришима перекидывается, чтобы уменьшить связь, но этого мало! Губы у Шото онемели. В голове было не то пусто, не то, наоборот, слишком много мыслей. Они роились, толпились, толкались и смешивались в неразличимый шум без смысла и выводов. Шото заставил себя зацепиться за что-то простое: — Ты шел к харсайым? — Киришима прикрыл ресницы, словно говоря «ничего важного». Пришлось повторить. — Ты шел к Изуку? — Мне не запрещено. Момо не выдержала, всхлипнула. В груди Шото грохнула железная дверь. Регент должен выполнять свою работу. Его призвали сюда сохранять покой Его Величества и блюсти интересы Миодоссии. — Сегодня ты к харсайым не пойдешь, — четко произнес Шото. — Твое лицо словно на смертном одре, а Изуку нельзя беспокоиться. Мицуки, что ему нужно, чтобы восстановиться? — Как любому дикому зверю. Еда, сон, свежая вода. И прекратить использовать его силы, но пока у нас нет другого выхода. — Возвращайтесь к харсайым, — приказал ей Шото. — Момо, мы не можем доверить его в таком состоянии слугам. Достаточно было тех слухов, что уже бродили по кулуарам. Еще не хватало всем узнать, что дракон Его Величества болен. Переврут и завтра на границах да в горах будут обсуждать, что он и вовсе умер. Уже в скромных покоях Киришимы, уложив его в постель и отправив Момо вниз, на кухню за свежей курицей, Шото подвинул стул поближе к кровати и сел. Плечи неприятно тянуло вниз, хотелось сгорбиться. — Расстояние не играет роли? — не выдержал он через несколько минут. — Ты не можешь улететь на момент, пока Мидория ест? Киришима только бесцветно щелкнул челюстями: — Я больше не летаю. Повисла долгая, тягучая тишина. Ее нельзя было заполнить отвлеченной беседой, а слов сочувствия у Шото не было. Не сочувствия, нет. Именно слов. Он не разобрался. Он одним решением перечеркнул и поставил под угрозу жизнь троих человек. Жизнь и безопасность Изуку, своего собственного друга, которого пытался спасти. Послушал дэньмита, уцепился за то, что вроде как у них был один враг, понадеялся, что этот проклятый Шиндо был с Шото заодно. Нашел себе союзника, ничего не скажешь. Да только все меньше правды оставалось в его словах. И драконов Шото теперь видел с другой стороны. Не только как тварей и военную силу. Он лицезрел невероятную для бездушного животного преданность и плохо мог представить кого-то, пусть даже и одаренного человечностью, но идущего на такие жертвы. Методичные, последовательные, каких не каждый его слуга был бы готов понести. — Расстояние может помочь? — повторил Шото, придерживаясь конструктивного русла. — Я не заметил разницы. Вернулась Момо. Влажно и с чавканием захрустели куриные кости. Шото смотрел, не отрываясь. Нет, не тварь. Пусть Киришима и ел как животное, да только в груди Шото никак не поднималась знакомой волны отвращения. Момо, у которой он попросил объяснений, поспешила ответить: — Мы с Мицуки пробовали усилить действие …эм… бульона с помощью карминового кристалла и вроде даже получилось. Но она утверждает, что магический поток все равно слабеет. Пусть и не так явно, как раньше. Когда Его Величество потреблял плоть без обработки. Значит, магический поток. Неужели еды и сна будет достаточно, чтобы его восстановить? А если нет? Чем это вообще может закончиться для дракона, если они продолжат в том же духе? И, что еще хуже, если этого будет недостаточно до тех пор, пока не настанет время Изуку разрешиться от бремени? Шото вздохнул. Киришима прикончил остатки курицы. — Как я могу тебе помочь? — Киришима, сидевший скрестив ноги, непонимающе уставился на Шото. — Я не дракон, я ничего о вас не знаю. Скажи, что я могу сделать. Что бы ни случилось раньше, сейчас они были в одной лодке. И Шото мог представить, что будет с Изуку, если его спасение будет куплено такой высокой ценой. Мидория никогда не умел ставить себя превыше других, он не примет, будет винить себя. А сам Шото… О себе и своих чувствах думать было несвоевременно. Но Шото знал, что трагичный исход будет на его совести. Киришима чуть склонил голову к плечу, сомневаясь. Момо всплеснула руками: — Пожалуйста! Его Величество назначил герцога регентом, ты можешь ему доверять! Как-то больно полоснули эти слова по сердцу, но Шото не изменился в лице. — Магия. — Наконец, ответил Киришима. — Подходит не любая, и я не знаю, получится ли. Но ты, — он в упор смотрел на Шото, — огненный. — Понял. Как мне передать ее тебе? — С кровью. Я выпью. Момо ахнула, но Шото жестом приказал ей сохранять молчание. Значит, вот как. Киришима знал, о чем говорил, а значит уже делал так раньше. Не сложно было догадаться, чьей магией он мог питаться до этого. Только вот Бакуго был абсолютным магом, его сил наверняка было в избытке. Но сейчас разговора о торге не могло случиться. — Хорошо, — Шото завернул рукав камизы на левом запястье, вытянул руку вперед. — Бери. Киришима ответил ему долгим, внимательным взглядом и, не встретив сомнений, вонзил зубы глубоко в кожу. Боги, это было больно. И в тот же миг Шото почувствовал, как его силы потянуло через руку. Словно простынь стягивали с перины, обнажая от магии левую лопатку, а затем и плечо. Бешено забилось сердце, затрепетали легкие, будто и из них вытягивали воздух. Густой страх смерти схватил за горло. Киришима замер и отстранился: — Не делись, если боишься. Мне нечего будет взять. — Прости, — Шото смотрел на прокус, в лунках которого обильно собиралась кровь. — Это было очень… странно. Коротко кивнув, Киришима зевнул и, удержав руку Шото, парой быстрых движений зализал рану: — Она теплая, твоя магия. Пока хватит. И улегся снова в постель, укутавшись в одеяло. Момо растопила камин, подбросила дров. В покоях стало тепло, и, лишь уверившись, что Киришима спит и дыхание его спокойно, они удалились восвояси. Уже в спальне Шото, устроившись на краю пуховой перины, так и не переодевшись в пижамы, они долго еще просто молча сидели рядом, и Момо держалась за его руку, не решаясь нарушить тишины. Где-то далеко внизу часы пробили полночь. — Мне так стыдно, Шото, — прошептала Момо. Он накрыл ладонью ее голову и уложил к себе на плечо: — Мне тоже.

***

В таверне жарко пахло горячей пищей, мокрыми сапогами да сосновыми досками. Деревушка была обширной и, пожалуй, даже деревушкой уже не могла называться. По широким улицам разъхались бы и две телеги, да только укатанных улиц было всего несколько, а по остальным были протоптаны тропы меж сугробов. Деревянные дома, сложенные из цельного бруса, стояли обособленно друг от друга и были обнесены частоколом. Таверна была единственным домом в два этажа да из камня, и расчищенная площадка перед входом указывала на то, что это едва ли не главное лобное место здесь. Шиндо протолкнулся между двумя мужиками в тяжелых полушубках. Язык тут был похож на миодосский да алрийский, чуток другой говор, но разобрать можно было. Взглядом быстро нашел хозяина. Тот был молод, едва обзавелся рыжими короткими усами, да волосы в мелкую косичку на затылке заплел. На морду лет шестнадцать можно было дать. Хлопотал по гостям, да только видно было, что все здесь не впервой, а завсегдатаи. Сидят по лавкам чинно, болтают, никого в одиночестве здесь нет. — Уважаемый, — с улыбкой, полной благодушия и мирных намерений, обратился Йо к хозяину таверны. — Не подадите ли страннику хлеба да мяса? — Коли деньги имеются, так и подадим, — отнюдь не дружелюбно буркнул парниша. Йо обижаться не стал. Местечко на отшибе, с одной стороны равнина до горизонта тянется, с другой горы начинаются. И дорога через равнину одна всего тянется. Тропинок много — какая к перелеску на юге, какая до реки, а все видно лишь для собственного пользования. Не заезжают сюда ни торговцы, ни ремесленники, сами жители, видать, возят, что нарубят, наловят да насобирают, куда-то на восток. Вот по этой самой дороге, что одна была да на восход вела, Йо сюда и приехал. — Имеются-имеются, добрый человек, — он выложил на стол перед хозяином несколько медных монет. — Ты накорми меня, устал я с дороги, а уж я деньгами не обижу. Парниша сгреб деньги, указал на одинокий стул в углу у края стола и скрылся из виду. Йо присел, куда было сказано, и огляделся. Что ж, тут можно было бы задержаться и поговорить. Босой мужчина с четырьмя детьми не иголка в стоге сена. Такому не затеряться, не спрятаться. Следы Бакуго Йо проследил до самой дороги. А там они пропали. Не сами по себе, конечно. У широкой полосы саней, что после стали тяжелее и оставили за собой куда более глубокие борозды полозьев. Странные все же сани были в ходу на равнинах! В горах все проще было: крепких шкур под низ положишь, по бокам палок толстых, чтобы поклажа не вывалилась, да и волочат их мальчишки или мужчины, смотря сколько там поклажи будет. А тут нет — и полозья из железа, и коня запрягут. Да только дошли полозьев следы до деревни, да тут и потерялись. Много слишком следов стало, и Йо пришлось остановить ргапалла. — Скажите, уважаемый, — поинтересовался Йо, разделавшись с ужином и лестно похвалив отменный вкус его. — А не встречали ли вы здесь пришлого мужчину? Светловолосый, хромой и четверо детей с ним. Парниша пригладил рыжие волосы, что выбивались на висках: — У нас пришлых не бывает. Не за чем к нам приходить. — Неужто совсем не ездят? — По весне только, за шкурами. Да по осени, за скотиной. Йо мысленно выругался, но виду не подал. В таком месте Бакуго не спрятаться, тут любой чужак на виду будет, да только в самом оживленном месте Йо никакого интереса к своим словам не заметил. Говорил громко, да никто из завсегдатаев ни головы не повернул, ни ухом не повел. — Эх, жаль, — зевнул Йо выразительно, стараясь выглядеть лениво и сыто. — Дело у меня к этому человеку есть. Заплатить был бы рад тому, кто нашей встрече поспособствует. Парниша забрал с его стола пустую посуду: — Будет кому-то легкий приработок. Еще что надобно? — Переночевать бы. — Тут у нас ночлежек нет, — пожал худыми плечами парнишка. — Подите по домам постучите, глядишь, кто пустит. Монет в два раза больше дадите, авось и не откажут. Йо сердечно поблагодарил за напутствие, поправил полушубок и вышел из таверны. Он шел нарочито медленно, на случай, если кто-то решит его догнать и замолвить словечко или позвать на ночлег. Однако, до самой окраины его так никто и не догнал. Парниша же тем временем отнес горшки да сковороды на кухню, бухнул их в чан с уже остывшей водой, и поднялся на второй этаж. Здесь было всего три комнаты: одна для него да для всякого скарба, да тряпок, вторая, узкая и без окон, принадлежала его матушке, а третью порой отдавали под постой. Да только мать давно запретила ему брать чужих да еще и мужчин — видели от них и пьянки, и грабеж, и чего похуже, а потому останавливались здесь лишь торговцы, что приезжали на закуп, да порой высокий человек в белой рясе, имя которому было Курогири. Он тоже здесь бывал по делам торговым: то овец покупал, то мясо, то серой муки. Постучав к матери, что была занята шитьем, и оставив деньги, парниша вернулся вниз, в таверну. Мать его давно уже потеряла и красоту, и молодость, и руки ее порой дрожали за работой. Суставы на них очертились, стали узловатыми, груди опустились, колени болели по утрам. Только копна густых, черных волос осталась как в молодости, и служила предметом определенной гордости. Она просидела за шитьем еще немного, закончила сметывать лоскуты и, прошив их еще одним швом, понесла в соседнюю комнату. — Как дети? — коротко поинтересовалась она, закрыв за собой дверь. Мужчина в серой рубахе не поднял головы, занятый своим ремеслом: — Умаялись. Спят. Женщина села рядом, присматриваясь к движению его рук. Грубые пальцы легко справлялись с шилом, жесткая сыромятная кожа конской сбруи поддавалась починке. Казалось, тусклого света свечи было мало для такой работы, но, очевидно, ей так только чудилось. Наконец, он закончил, поднял оголовье: — Смотрите, Каяма, здесь укоротил, — он указал на налобный ремень. — А сюда еще петлю добавил. У коня дури много, вам силы не хватает его держать. Теперь справитесь. Она с любопытством рассматривала новшества. Мастер звучал уверенно и обстоятельно, и верить хотелось. Да только не велика сложность вдову в таких делах обдурить. Вон как кузнец Хансей! Продал ей жеребца заместо сдохшей кобылы, теперь одна морока с ним. — Точно получится? — переспросила Каяма, принимая сбрую в свои руки. — Вот этого вот ремешка хватит? — Хватит, — кивнул мастер. — По утру попробуем. Если нужно будет, еще подтяну. А так не беспокойтесь, первые пару кругов по деревне еще покрутится, а после должен успокоиться. Как поймет, что старые уловки не работают, так и перебесится. Что ж, пока судить было рано. Каяма согласно вздохнула, отдала взамен сбруи подшитые штаны да рубахи, окинула комнату хозяйским взглядом. Дети действительно спали, свернувшись клубками под тонкими одеялами. Три девочки и мальчик, мал мала меньше. Как не замерзли насмерть, в обносках чужих пока дошли. — Чем еще могу вам быть полезен? — мастер отвлек ее от ненужных мыслей. — Сделанного недостаточно, чтобы отплатить вам за кров и доброту. — С вашими манерами королевством править, а не по тавернам ютиться, — отмахнулась Каяма, которой такое обращение льстило. — По ночи посуды бы перемыть, опять гора накопилась. — Быть может и на утро похлебки наготовить? — Наготовить! — согласно воскликнула Каяма, уставшая загонять за эту работу нерадивого сына, которого хлебом не корми, а дай на охоту сбежать. — Быть может, вы и барана мне разделаете? Руки уже не те. — Отчего б и не разделать, — пожал плечами мастер. — Стучите, как можно будет спускаться. Кивком пообещав вернуться, Каяма вышла в коридор и направилась на кухню. Случайный знакомец ее, не назвавший своего имени, пришелся ей по сердцу. Говорил вежливо, чего в их городочке принято не было. Она подобрала его с детьми на тракте, точнее говоря, они сами к ней вышли, пока она пыталась запрячь обратно выбившегося из оглобель пегого жеребца. Назвались алрийцами, что скрывались от миодосского террора, и Каяма подивилась, как их сюда занесло. Война прошла далекой стороной, и здесь лишь слышали о ней от редких торговцев. Какой же ужас должен был твориться там, чтобы отец с малолетними детьми без ничего бежал так далеко и так без оглядки! А потому пусть и обычно болтливая Каяма решила никому о своих новых постояльцах не распространяться. Мастера жизнь помотала — вон, и хром, и в шрамах весь. Такой видать и войну прошел, да выбрался из мясорубки. Да и дети у него какие были, без слез не взглянешь. Девочкам старшим вон то ли пять, то ли шесть, а все беззубые. Небось не выросли зубки-то, а то и вовсе сгнили, пока без отца жили впроголодь. Но ничего, послушные все, помощницы, что не скажут, все делают. На кухне Каяма кликнула сына да послала на окраину за овцой. Денег не дала, наказала взять в счет старого долга, который скотовод все никак не сподобился ей вернуть. А сама накинула хозяйский фартук, с которого уже нельзя было вывести жирных пятен, да пошла к гостям. На столах у всех было почти пусто и надо было за разговором да прибаутками продать еще закусок.