Regression to the Mean

Тео видел движение Берсерков на экране больше раз, чем хотел бы признать. Хотя он обычно избегал публичных показов Игр во время своего пребывания в Дистрикте 6, кроме тех, в которых участвовала Тара, несколько дней назад в их номере Трейси настояла на том, чтобы они посмотрели несколько основных моментов с предыдущих арен, чтобы изучить стратегии борьбы с этими чудовищами. И Тео может сказать: он знает, что Берсерки созданы быть быстрыми, но этот Берсерк быстр, как грёбаная тень. Тео как раз собирался шикнуть на Бретта за то, что он тратит время на ненужные реплики, когда Берсерк бросился на них троих, набирая скорость, и земля задрожала под его обутыми в сапоги ногами, и выхватил клинок дадао в левой руке и двулезвийный топор в правой. Тео прижался к траве, тело подалось вперёд. Напряжение пробежало по его конечностям, и он использует последние несколько драгоценных долей секунды, чтобы проанализировать зверя на предмет слабых мест. Обойдя его с двух сторон, Трейси и Бретт снова оскалили зубы, и Бретт перешёл в наступление. Тело Бретта по смертоносной дуге проносится по воздуху, когти подняты и сверкают на солнце, клыки обнажены и оскалены рёвом, и он сталкивается с Берсерком лоб в лоб. Зверь рычит и почти теряет равновесие. Бретт дёргается, впивается когтями в бедро Берсерка, тянет его за собой, и оба катятся вниз. Трейси бросается к ним и устремляется к голове Берсерка, но её отбрасывает назад хорошо поставленный удар зверя в солнечное сплетение. Она падает с криком и шипением. Тео не останавливается, чтобы осмотреть её. Насколько он может судить, она не получила никаких серьёзных ранений. Он видел, как отдельные Берсерки расправляются с четырьмя способными сверхъестественными существами за раз, и не собирается терять больше секунд, чем те, что уже были потеряны, когда их застали неподготовленными и отдыхающими у ручья. Схватка Бретта с Берсерком зашла в тупик, бицепсы вздулись и покрылись испариной. Тео видит, как существо бросается вперёд и прижимает Бретта к земле. Рейкен прыгает на спину Берсерка, нащупывая переднюю часть его ужасного черепа. Он просовывает пальцы прямо в зияющие глазницы и со всей силы дёргает. Берсерк взвыл. Он отпрыгивает назад, заставляя зрение Тео затуманиться. Берсерк встаёт на ноги и раскачивается, пытаясь отбросить нападавшего. При этом он отцепляет от себя Бретта, которому хватает ума отползти назад на пятках и локтях и восстановить равновесие. Краем глаза Тео видит, как Бретт, спотыкаясь, подходит к лежащей без движения Трейси, чтобы проверить её пульс. — Немного помощи? — кричит Тео сквозь свои клыки. — Подожди одну грёбаную минуту! — огрызается Талбот. Берсерк снова визжит и размахивает руками, оружие по-прежнему зажато в его мясистых руках. Он с содроганием всаживает кончики обоих клинков в землю и делает рывок вперёд, и Тео подбрасывает вверх, тело его оказывается в воздухе, после чего он падает на землю и врезается спиной в скалистую местность в нескольких футах от края ручья. Вздох вырывается из него с бессознательным стоном, и он с трудом сдерживает проклятие, пытаясь прийти в себя. Зверь вырывает из земли сначала дадао, а затем топор и набрасывается на него: глазницы светятся, в воздухе клубится затхлое дыхание, и у Тео остаётся около трёх полусекунд на то, чтобы перевести дух и решить, сколько повреждений он сможет нанести своему незащищенному плечу, руке и ребрам, когда Бретт и Трейси с рёвом и шипением бросаются на ноги Берсерка. Бретт глубоко вонзает клыки в плоть бедра, и зверь дёргается, позволяя топору вылететь из его хватки и с лязгом и плеском упасть в ручей. Трейси быстро и грязно вонзает клыки, со скоростью вспышки электричества проносится по гигантскому телу Берсерка, обвивает хвостом его шею и сжимает. Чешуя вьётся по поверхности её скулы, зрачки чудовищно сужаются, когда она кричит и обнажает клыки, чтобы снова вонзить их в плечо Берсерка. — Ты в порядке? — крикнул Бретт. Тео поднимает руку, чтобы ответить, и заваливается вперед, пытаясь устоять на нетвёрдых ногах. Мимолетная клиническая самопроверка подсказывает ему, что он сломал пару рёбер — скорее всего, несколько, — но это не помешает ему двигаться с большей болью, чем он уже привык. Он двигается расчетливо, опираясь на правый бок, который немного пощадили удары о скалы, и лёгкими, как у газели, ногами прыгает за рукоятью топора, торчащего из поверхности воды, взбегает по склону невысокого утеса в нескольких футах от него и делает сальто назад в воздухе, с противным хлюпающим звуком вонзая лезвие в плоть между плечом и шеей Берсерка. — Выпендрёжник, — язвит Бретт. Мудак. Зверь не сдается без боя. Он отбивает Бретта назад локтем — мягким и вооружённым шипом — и голова Бретта откидывается назад, подбородок рассечен посередине, а из носа хлещет струйка кармина. Трейси визжит. Она уворачивается от удара, так как компенсирует свою лёгкость нечеловеческой скоростью. Однако Берсерк тянется дальше, и она вцепляется в бок чудовища, которое всё ещё держится за дадао. Изогнутый клинок вырывается и вонзается ей в живот. Девушка отпрыгивает в сторону, но недостаточно быстро: острие задевает голую кожу, и она падает на колени на камни, держась обеими когтистыми руками за живот, где она всё ещё полураздета после их импровизированного купания. — Трейси! — кричит Тео. Может, раньше он и был достаточно прагматичен, чтобы не обращать на неё внимания, когда она была в нокауте, но он видел, как трибуты умирали от клинков Берсерков, слышал о том, что они напичканы ядом, и буквально накануне сам чуть не умер от кинжала Кейт блядской Арджент, покрытого волчьим аконитом. Его зрение мерцает. Мозг загудел, затрясся. Руки на рукоятке топора, всё ещё погруженного в шею берсерка, безжалостно толкают его, вдавливая лезвие всё глубже в мышцы и сухожилия, и он с мрачным удовлетворением наблюдает, как черепоголовое чудовище взвывает и валится на землю. Тео рубит и режет, выпустив когти, пальцы хлюпают кровью, а его обнажённые лицо, шея и грудь забрызганы жидкостью чудовища. Берсерк падает вперед на колени, на грудь, а затем переворачивается, прежде чем Тео успевает вывернуть когти, и прижимает Тео к себе всем весом, давя на каждый зазубренный край сломанных рёбер и, уверен, смещая ещё несколько костей в его теле. Тео думает, что это, должно быть, самый унизительный бой в его жизни — он в одиночку противостоял химере-вендиго и вырвал ей сердце голыми руками, ради всего святого… Но у него нет времени размышлять о своей ироничной смертности или изливать ещё больше ярости на свои слабости. Бретт снова на ногах, как всегда, железный и непоколебимый, и Тео ненадолго вспоминает, как в тренировочном зале он одним ударом обрушил на Лиама весь свой рост, как они вдвоём дрались, используя все мускулы и вес и не прибегая к стратегии. И в этот раз ничего не изменилось, только теперь всё должно получиться, потому что Тео чувствует, как исчезают границы его зрения, а спина и плечо Берсерка разодраны, и теперь он должен быть слабее, и это должно работать, должно. Бретт присаживается на корточки и набрасывается, выгнув спину дугой и держа все свои острия наготове, в воздух летит слюна с кровью, он приземляется на туловище Берсерка и вцепляется в него, погружая свои когти и всю руку в кишки зверя. Монстр извивается в руках Бретта и, издав финальный рёв, от которого у Тео заслезились глаза и зазвенело в ушах, дёргается, заваливается назад и замирает. Тео решает не задерживаться на неприятном знакомом влажном звуке, который издаёт рука Бретта, когда он вынимает когти из брюха зверя. Трейси, прихрамывая, подходит к нему как можно быстрее, одна рука всё ещё зажата у неё в районе живота, и, бросив мимолетный взгляд на её рану, Бретт кивает, и они вдвоём, задыхаясь, отпихивают тушу Берсерка от тела Тео. Лёгкие Тео хрипят и задыхаются, его одолевают приступы кашля, который исполняет мучительный танец на его многочисленных сломанных костях. — Трейс, — прохрипел Рейкен. — Лезвие. Ты ранена? — Не так сильно, как ты, — отвечает она сквозь стиснутые зубы. — Чушь собачья, — огрызается он и тут же снова кашляет, фактически ставя их в безвыходное положение. — Давайте-ка вам, двоим идиотам, найдём какое-нибудь укрытие, а я займусь этой чёртовой рыбой, — сказал Бретт, закатив глаза. Он берёт свой рюкзак и рюкзак Трейси, а затем не слишком бережно поднимает Тео на ноги. Впрочем, он и не ожидал, и не просил ничего другого. Рейкен делает паузу, чтобы слегка наклониться, с хлюпаньем выдернуть топор из плоти Берсерка и перекинуть его ремень через плечо. Тем временем Бретт манит Трейси рукой, чтобы она обхватила его за плечи и он мог выдержать её вес, и все они мучительно медленно движутся к сгущающемуся заслону деревьев в лесу. — Нам не следует возвращаться в пещеру, из которой мы пришли, — категорично заявляет Тео. — Мы оставили там свой запах и следы. Кто-нибудь, кто нас выслеживает, может всё ещё околачиваться там или поджидать. Бретт окинул его сухим взглядом. — Мы не возвращаемся назад. Мы идём вперед. Ты хоть знаешь, где север, а где юг? Тео оскалил зубы в рыке. — Тебе повезло, что ты не в туннельной арене, как в прошлом году. Посмотрим, как ты справишься в грёбаной канализации, парень из степей. — Тео, — предупреждает его Трейси. Тео обычно не обращает внимания на тех, кто пытается сдерживать его язык, но что-то в едва скрываемой боли, прозвучавшей в её тоне, заставляет дать себе паузу. Да и им обоим, собственно, тоже, потому что Бретт снова посмотрел на неё сверху вниз и в сторону. — Сначала укрытие, — решает Бретт, — а потом ты получишь урок по основным кардинальным направлениям, Рейкен. Тео зыркнул на него. Талбот игнорирует его взгляд и упорно смотрит вперёд, и так они втроём входят в ритм: Трейси хромает слева от Бретта, поддерживаемая его рукой подмышкой, а Тео идёт неловко, едва касаясь рукой бока Бретта, уверенный, что сможет ухватиться за него, если ему понадобится остановиться и перевести дух. А это не так. Бывало, конечно, и хуже. Его вскрывали, когда он был в сознании, он задыхался от волчьего аконита, в его хирургические раны вставляли омелу. Он выживет, как всегда. Проходит около двадцати минут, прежде чем становится ясно, что Трейси просто храбрится, но её раны пульсируют в ней с большей болью, чем она об этом говорит. — Стоп, стоп, стоп, — не сдерживается Рейкен. — Бретт, стоп. Оборотень резко остановился и мотнул головой сначала на Тео, потом на Трейси. Его кудри прилипли к лбу, соль пота затекает в щели глаз и смешивается с разводами и брызгами крови на лице. Девушка, стоящая по другую сторону от него, ничуть не лучше: лицо бледное и осунувшееся, глаза прищурены от света медленно движущегося полуденного солнца, губы уже пепельные и потрескавшиеся, мышцы челюсти сжаты, и Тео уверен, что она скрепит зубами, чтобы не выпустить ни малейшего намёка на боль. — Опусти её. Ей нужно прилечь. — Я знаю, — огрызнулся Бретт. — Забери у меня рюкзаки. К его чести, Тео старается подавить рвущийся с языка ответ и вместо этого сжимает губы в линию, подчиняясь. Он снимает два рюкзака со спины Бретта, получая в ответ тихий стон оборотня, и, не обращая внимания на то, что его полузажившие грудная клетка и ключица болят, опускает рюкзаки на землю. Бретт и Трейси пошатываются в нескольких футах от него, и Талбот присаживается на колени, чтобы опустить Трейси на траву. — Чёрт, — выругался Бретт мгновение спустя. — Почему она не исцеляется? — Она прямо здесь, — скривилась девушка, всё ещё умудряясь говорить раздражённо. Тео опускается на колени, потому что стоять, опираясь на повреждённые голени, сейчас нет никакой возможности. Его глаза устремляются на порез на животе Трейси и недоверчиво сужаются. Рана не глубокая, по крайней мере, не сравнимая с теми, что Рейкен пережил в прошлом, но её края почти не затянулись, а кровь, сочившаяся из неё, загустела, став бордовой и бледно-чёрной. — С дороги, — хрипло говорит Тео. Он едва дожидается, пока Бретт отступит назад, и падает вперёд на траву, опираясь ладонями, склоняясь над торсом Трейси. Топор соскальзывает с его плеча на землю, и парню немного неловко, так что он гримасничает по этому поводу, прикасаясь лёгким движением пальца к морщинистой и влажной коже вокруг раны от меча. Вблизи она оказывается длиной в фут и тянется от бедра с одной стороны по дуге к рёбрам с другой. Трейси сдерживает стон от прикосновения Тео. Он скорчил гримасу, похожую на извинение, но продолжил прощупывать. Он приближает лицо и принюхивается, надеясь на всех богов, в которых он не верит, что это всего лишь белый волчий аконит. В худшем случае — фиолетовый. Но никакого сверхъестественного запаха нет. Нет даже следов омелы, которых он так боялся. Вместо этого от раны уже исходит запах близких к гниению мышц и крови, которые разлагаются гораздо быстрее, чем это должно происходить под действием любого из обычных ядов. Тео чувствует, как его сердце, вопреки себе, замирает, когда прозрение ударяет его в грудь. Не бледно-чёрная кровь, а какая-то бурая. Она просачивается в кровь, рассекая вены Трейси в тех местах, где клинок прорезал её достаточно далеко и широко, чтобы нанести косвенный ущерб основным органам. Тео внезапно перестаёт дышать. Внезапно он снова оказывается в канализации, во второй любимой операционной Доктора — со стальным креслом, привинченным к бетону так, что никакая сила химеры не сможет оторвать его голыми руками, где наручники ждут его рядом с капельницей и обманчиво безобидным блеском иглы, приклеенной к поверхности бледной, без шрамов кожи. Вливание серебристого чудовища в четырнадцатилетние вены. Сначала тонко лижущееся в теле мальчика, а затем проникающее в его кровь, вызывая дрожь и волны головокружения, совершенно не сочетающиеся с гулом голоса Доктора и постукиванием пера по его записям, когда он наблюдал за влиянием испытания номер сорок три на целительные способности первой химеры. Доктор так и не нашёл способа сделать его невосприимчивым. Никто из них, ни одна из химер, не имеет иммунитета к ртути. Единственное, что Доктор когда-либо разрабатывал, — это его таинственная сыворотка, хранившаяся во флаконах одинаково тошнотворного серебристого оттенка, которую он вводил своим любимым подопечным, чтобы воскресить их, и не давал тем, кто был более бесполезен. Позже, как известно Тео, Доктор превратил сыворотку в сироп, который можно было пить для снятия последствий отравления, если оно было ещё на ранней стадии — по крайней мере, для сверхъестественных существ. Для жителей Дистрикта 6, которым посчастливилось пострадать от отравления ртутью из водопровода, зависимость от лекарства была бы пожизненной. И вот Тео стоит на коленях над быстро разлагающимся телом девушки, которая всего несколько дней назад с такой силой дышала ему в ухо. Её пальцы были легкими и теплыми на линии его плеча и руки, но теперь она здесь, они здесь, снова в канализации, как-то даже посреди арены, полной щебечущих птиц и текущих ручьев, а Трейси умирает от отравления ртутью. Тео, должно быть, как всегда, плохо скрывает свои хемосигналы, потому что почти сразу же чувствует, как Бретт напрягся позади него. — Что? — требует Бретт. Тео сглатывает. Он откидывается на свои бёдра, и боль, засевшая в его костях, уже почти не беспокоит его. Трейси смотрит на него сквозь дымку, которая быстро оседает на её глазах. В них появился блеск, огненный и тщетный, словно она всё ещё пытается переключиться, чтобы активировать исцеление канимы, и Тео знает, что ничего не выйдет. Оно истощает её, оно бесполезно, и всё закончится через несколько минут. Какая-то часть его души хотела закричать, что ему следовало быть внимательнее. Остановить Бретта до того, как они продвинулись слишком далеко в лес, и проверить раны Трейси, а не идти на поводу у своей инфернальной потребности сократить расстояние между ними и потенциальными Берсерками, которые могут их выследить. Но другая его часть, та, что была обучена скальпелями, клетками и обездвиживанием, рычит на него, что это ничего бы не изменило. Трейси уже давно умерла в ту секунду, когда клинок Берсерка вонзился в неё. И если бы ей позволили отдохнуть раньше, это не отсрочило бы неизбежного. Это чувство осело в нём, как камень, точно так же, как оно осело в желудке, когда Доктор впервые направил его во вторую операционную, положив на плечо тяжелую руку в перчатке, и Тео увидел стальное кресло и капельницу и понял, что, проклятый интеллект его проворного ума, точно знает, что сейчас произойдёт и как мало он может сделать, чтобы предотвратить это. От этого глаза щиплет, а нос горит от вони бессилия. Ему было всё равно, убьет ли Трейси очередной трибут — нет, клялся он сквозь зубы, лишь бы не ему пришлось нести на руках тошнотворное тепло лишнего рукава крови — но умирать здесь, умирать под его взглядом, потому что Тео был достаточно безрассуден, чтобы дважды за один день ослабить свою бдительность рядом с ней. Это посылает удар тошноты в нутро Тео. — Так не должно быть, — бессмысленно бормочет Рейкен. Трейси подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Она знает, судя по тону его голоса. Она знает. — Тео, — прошептала она. — Это..? Он кивает, отрывисто и отстранённо. — Сколько времени? — спрашивает она. Храбрая, храбрая, храбрая. Или тупо прагматичная, потому что это единственное качество, которому ад Дистрикта 6 научил их обоих. Тео не отвечает ей, во всяком случае, прямо. После минутного колебания: — Мы уже идём где-то двадцать пять минут. Она закрывает рот и сглатывает, дрожа под блёстками пота на шее. Ни один из них не должен был пошевелиться или произнести ещё хоть слово, чтобы она поняла по щекотке на верхней губе, что оловянный след уже начал капать из её носа в рот. Она не делает ни единого движения, чтобы слизнуть это. Бретт снова заговорил, и Тео дёрнулся, даже Трейси под ним, потому что оба они на мгновение забыли о его присутствии позади них. — Что, чёрт возьми, происходит? — снова говорит Бретт. — Кто-то из вас, скажите что-нибудь. В конце концов, отвечает не Тео, а Трейси. — Отравление ртутью, — говорит она, и тут что-то жидкое и тёплое булькает у неё в горле, обрывает её, и она теряет дар речи, давясь и захлёбываясь. Руки Тео инстинктивно летят по направлению к её лицу. Он уже знает, что попытка окажется тщетной — встреча с Лиамом в лифте была достаточно ярким и болезненным напоминанием о его неспособности улавливать боль, — но Тео не из камня. Он должен дать ей это, он даст ей это в её последние минуты, даже если при этом он расколется пополам. — Тео, остановись, — сумела сказать она, её слова путались. Серебро льется из её рта, стекает по подбородку и лицу, заполняет уголки глаз, затекает в нос, и всё, что Тео может сделать, всё, что он может, блять, сделать, это приподнять её голову с травы на несколько дюймов, чтобы она не захлебнулась собственной кровью. Как будто это маленькое милосердие может что-то изменить в том, что она тонет в смерти совершенно по-другому, а части внутри Тео, которые, возможно, всё ещё принадлежат ему, утопают миллионом разных способов. Его конечности закостенели, сердце парализовано. — Что мы можем сделать? — спрашивает Бретт, снова и снова вставая у него за спиной. Оборотень излучает тепло и отчаяние, опустившись на колени рядом с Тео. — Что нам делать, что нам делать… — Заткнись, твою мать, — рычит Тео, и это жестоко и злобно, но вполне уместно, потому что всякое подобие контроля вырвалось из его пальцев давным-давно — ещё до жатвы, до дней, ночей и бесконечных часов на фабрике, до того, как зашло солнце после решения матери отдать его в руки безумного хирурга — в тот момент, когда умерла его сестра и её сердце отдало свой последний свободный удар, прежде чем его отдали в аренду её младшему брату. — Разве нет лекарства? — Бретт продолжает, потому что он видел смерть, видел, как череп Лори вывернулся наизнанку на расчищенной земле, да, но он видел смерть недостаточно, чтобы знать, когда нужно встретить неизбежное с некоторой долей достоинства. — Не здесь, — покачал головой Тео. — И не для чего-то такого. Наверное, ему следовало сказать для кого-то, но есть такие мысли, которые слишком горькие даже для него, чтобы говорить их вслух. — Мы не можем… Мы не можем получить одно? Могут ли спонсоры.? Не должны мы..? И это похоже на последний удар в солнечное сплетение Тео. Где-то там другие трибуты уютно устраиваются перед камерами, заключают союзы, поют мелодии у костра и рассказывают невинные истории из своего детства, чтобы состроить подобие симпатичных овечек, которые выживут на резне: достаточно симпатичных, чтобы капитолийские зрители с их позолоченными веерами и крашеными волосами на ногах ласкались, ворковали и посылали своим любимым мази, еду на скорую руку и лекарства от отравления волчьим аконитом. Чёрт, он уверен Лиам и Хейден уже получили свой спонсорский подарок, просто потому что строили овечьи глазки друг другу. Он думает о, как тебе удаётся выглядеть так, будто тебе все равно? Думает о как ты думаешь, будет ли толк, если я покажу им, что мне не всё равно? И, к сожалению, вспоминает, я показал им, кто я изнутри и это меня ни к чему не привело. — Всё в порядке, — говорит Трейси. Пытается сказать. — Всё хорошо. Но никто из них не может разобрать, можно только предположить, что это форма её ломаных гласных вокруг кашицы из расплавленного серебра, покрывающей её зубы. Он полуистерически спрашивает себя, сказал ли он вслух что-то из того, что пронеслось в его голове, или Трейси просто всегда так хорошо читала мысли. В конце концов, нет ничего сложного в том, чтобы читать самого себя или запоминать линии на тыльной стороне своей руки. — Это не хорошо, — говорит Рейкен. — Это не хорошо. Потому что он никогда не умел утешать. Он мастер лжи, он умеет включать и выключать правду одним движением когтей и взглядом, но когда это так близко к дому, он не знает, как притвориться, чтобы утешить. — Хей, — взволнованно выдохнул Бретт. — С тобой всё будет хорошо, Трейси. Тео хочется закричать на него, чтобы он закрыл свой рот. Он хочет схватить оборотня за плечи и сломать ему нос, разорвать горло, взять под контроль какую-нибудь смерть, за которую он не будет чувствовать себя таким виноватым. Но он этого не делает. Потому что Трейси заслуживает этого, минимальной утешительной лжи и многого другого, что Тео не может ей дать. Трейси снова кашляет и булькает. Тео крепче обхватывает её голову и шею, чтобы слегка наклонить её в сторону, чтобы кровь вытекла на землю и немного освободила дыхательные пути. Она одаривает его короткой изуродованной улыбкой и говорит: — Обними меня, Тео. Обними меня, как будто тебе не всё равно. Это больно. Тео всё же старается. Он старается. Бретт без вопросов отодвигается, и Тео устраивается у ближайшего дерева, положив Трейси себе на колени, положив её голову на бедро, а её быстро увядающее тело — на его колено. Ему приходится думать о том, как обхватить её руками. Это кажется чужим и неправильным, как будто он никогда не учился спрашивать разрешения или не знал инструкции, а теперь уже слишком поздно скачивать учебный курс. Он мог бы подумать об утешительных воспоминаниях, может быть. Он пытается вспомнить, что ему известно об отце Трейси. Он не может вспомнить ничего: все его воспоминания о ней и обо всём, что с ней связано, сводятся к телам и рукам, к губам, прижатым друг к другу в мимолётном тепле, которое сейчас для них совершенно бессмысленно. — Карман, — пробормотала Трейси. Тео смотрит на неё, не понимая. — Карман, — прохрипела она, чуть громче. Он роется в карманах её брюк, наполовину сомневаясь, не сошёл ли он с ума или не расслышал ли её вовсе. Но когда одна из его рук нащупала небольшой металлический контейнер, и он вытащил его на свет, чтобы рассмотреть, он всё понял. Это один из пустых флаконов, которые она нашла в их рюкзаке накануне, и сейчас он почти заполнен настойкой бледно-зелено-голубого цвета. — Трейси, — произносит он. — Это…? Яд Канимы, — хочет спросить он. Она почти не двигается, не может поднять голову или пошевелить мускулами лица, но что-то в её выражении отвечает ему утвердительно. Он ничего не говорит, не произносит слово спасибо, потому что у них это не принято, как негласное правило. Он просто убирает пузырек в карман. И клянется ей, глядя в глаза, насколько это возможно, что яд, который она, должно быть, приготовила во время их путешествия, не пропадёт даром, если в последней схватке сойдутся он и эти ублюдочные охотники. Он выдыхает и снова прижимается к её плечу и торсу. — Тео, — снова стонет Трейси. — Тео, пожалуйста. — Что? — едва слышно шепчет он. Она прогибается к нему и прижимается к стыку его неправильно заживших ребер. Он не отталкивает её. — Пожалуйста, — снова говорит она ему в живот. — Сделай так… чтобы это прекратилось. Тео не плачет. Он разрабатывает стратегию. Он думает о том, как сделать так, чтобы это прекратилось — перебирает все варианты в хрестоматийной организации своих воспоминаний с Доктором — и не находит ни одного. Ни одного, кроме одного. Он сглатывает. — Ты уверена? — Сделай так, чтобы это прекратилось, — снова говорит она, и это звучит как прощение, как будто Тео когда-нибудь сделает что-то только потому, что кто-то дал ему предварительное разрешение. Затем её радужки глаз наполняются серебром, и она снова молчит. Тео принимает решение. Он проводит рукой по её плечам, поднимается по шее к затылку, где его человеческие пальцы скользят по медленно пульсирующей коже. Она уже остыла, но Тео это не обманывает: он знает, что под внешним спокойствием в её жилах всё ещё течет страдание. Он выпускает когти из ногтевых лож и ищет, расчесывая, нажимая, бугорки в верхней части её позвоночника, пока не находит щели между позвонками и не понимает, что нужно делать. Он давит сильнее, одним движением пронзает когтями кожу и проникает прямо в нервы. Он давит всё сильнее, пока кожа не начинает трещать. Она замирает в его руках. Над головой грохочет пушка. Тео ещё несколько секунд смотрит на тело Трейси в своих объятиях. Она больше не моргает, ртуть вытекает из её глазных яблок, все признаки прежней радужки давно исчезли. Он не может смириться с этим зрелищем. Он вытягивает когти из шеи, влажно щёлкая, и поднимает свои человеческие пальцы, всё ещё покрытые красным и черным налётом, чтобы закрыть ей глаза. Между моментом, когда Тео закрывает глаза Трейси, и моментом, когда он сдвигает её тело со своих колен, чтобы встать, должно пройти какое-то время, но он не замечает этого — в ушах у него слабо звенит. В следующее мгновение он понимает, что каким-то образом стоит, а рядом с ним стоит Бретт, пригнув голову, чтобы заглянуть в забрызганное красными пятнами лицо Тео и прочитать в нём… что-то. — Не надо, — говорит Тео. Ему хотелось бы думать, что в этом есть что-то от его характерного оскала, но он просто устал. Бретт вздыхает. — Нам пора идти, — тихо говорит он, бросив ещё один взгляд на лежащую в траве Трейси. — Ты хочешь… я не знаю… — Я отдал дань уважения, если ты хотел сказать именно это, — усмехается Тео. Он взваливает на плечи рюкзак Трейси и подхватывает топор своей здоровой рукой, а затем проносится мимо Бретта, следя за тем, чтобы их плечи столкнулись, даже если это вызовет новый толчок электрической боли в ключице и сломанных ребрах. Он почти наслаждается этим, как жжение возвращает его в настоящее и заставляет осознать ненавистную реальность того, что он только что сделал. Этого недостаточно, не достаточно, чтобы уравновесить тяжесть того факта, что всего несколько минут назад он впился когтями в шею Трейси, но это должно сработать. Ему снова, до дрожи в коленях, вспоминается мальчик с небесно-голубыми глазами, сжимающий рукой сломанное ребро в стеклянном лифте. Как тот мальчик принимал удары, не испытывая ни злобы, ни вины. У него нет времени размышлять над этой загадкой. — Думаю, самолет скоро её подберет, — пробормотал Бретт, но достаточно громко, чтобы Тео мог его уловить. Тео кивает. По крайней мере, соглашается с этим. Он сомневается, что Бретт задержался достаточно долго, чтобы счистить запёкшуюся кровь с черепа Лори, или вплести цветы в её волосы, или ещё что-нибудь в этом роде. Ни один из трибутов в прошлых играх не делал этого. Отдавать дань уважения бесполезно, это почти как насмешка над реальностью, в которой они находятся. Тела всегда забирает клешня, которая спускается с самолёта, как только окружающие убирают территорию. Затем тела будут вымыты и одеты — во всяком случае, всё, что от них осталось, — и отправлены домой в коробках, пахнущих душистыми розами, как это и нравится Монро. Они уходят все дальше от той рощи, и каждый шаг становится всё легче и легче с течением времени. Тео стал заметно прихрамывать, а может быть, это Бретт стал более наблюдательным, потому что их больше не беспокоит Трейси и её боль, отнимающая всё их внимание. Глаза Бретта сузились, и он окинул взглядом обнажённый торс Тео, как будто видя его впервые. — Ты ещё не исцелился, — обвиняюще произнёс он. — Не выгляди таким поражённым, молодой волк, — говорит Тео. — Я достаточно исцелён. Бретт закатывает глаза и бросает свой рюкзак на землю между ними. Он скрещивает руки. — Чушь собачья. Остановись на минутку и приведи себя в порядок. — О, прости, с каких это пор немного грязи и крови стало угрозой для жизни? Я думал, что план состоит в том, чтобы добраться до укрытия, набрать еды и убраться отсюда на хрен, пока нас не начали преследовать Берсерки. — Это не просто кровь, — огрызается Бретт, сжимая его плечо. Тот едва заметно вздрагивает и хмурится. Бретт отступает назад, подняв в воздух руку в знак извинения. Настала очередь Тео закатить глаза на Бретта. Сохраняя зрительный контакт и вызывающе приподняв бровь, он нащупывает пальцами сломанную ключицу и нажимает на конец, выступающий под кожей, пока тот не встанет на место. Затем он проводит пальцами по рёбрам, находит большинство из них в правильном положении, останавливается на двух нижних справа и вправляет их в более или менее ровную кривую, чтобы они могли быстрее срастись. Он не наклоняется, чтобы оценить трещину, которую он почувствовал в кости голени под коленом. Там ничего не смещено, он это прекрасно понимает. Ему ничего не остаётся делать, кроме как ждать и стараться не сильно хромать, чтобы отвязаться от этого придурка. Бретт снова тянет руку, чтобы положить ладонь на округлый бицепс Тео, и тот уже собирается спросить его в растерянности, что он думает делать, как вдруг чувствует, что его нервные окончания напряглись, и боль начала выходить наружу. Он резко отшатывается. — Не смей меня, блять, трогать. Бретт оскалил зубы в ответ. — Ну, как хочешь. Я больше не остановлюсь и не замедлю темп, если это будет слишком для тебя, потому что мы должны двигаться дальше. — Не волнуйся, костоправ, — говорит Тео с невесёлой улыбкой, — я знаю план. Услышал тебя с первого раза. Слух химеры и все такое. Бретт зыркает на него, и Тео зыркает на него в ответ. Наконец Бретт расстегивает молнию рюкзака и бросает ему на грудь что-то мягкое и прохладное. — Прикройся. — Настолько отвлекает? — Пожалуйста, лабораторная крыса. У тебя есть наглость говорить со мной. Бретт жестом показывает вниз на скульптурные формы своей загорелой и полуобнажённой фигуры. Он снова роется в рюкзаке и находит запасную куртку, которую надевает, пожав плечами. Может быть, они и оставили свою старую одежду у ручья, но, видимо, в довольно увесистом рюкзаке Бретта нашлись неожиданные сокровища. Тео позволил себе один оценивающий взгляд на размер и форму карманов, после чего отвёл взгляд в сторону. Тео не стал сразу натягивать футболку, помня о ключице, которая ещё нуждается в заживлении. Вместо этого он обматывает её вокруг шеи своей здоровой рукой. Он идёт за Бреттом, когда оборотень застегивает рюкзак и закидывает его на плечо, чтобы двигаться дальше. В этот момент раздаётся звон серебряного колокольчика, и они вглядываются в деревья. Тео замирает, сразу узнав звук. Парашют с подарком спонсоров приземляется в развилке между двумя ветвями соседнего дерева. Бретт и Тео обмениваются взглядами, и по какому-то молчаливому соглашению именно Рейкен поворачивается и идёт поднимать парашют. Потребовалось несколько попыток, прежде чем ему удалось отвинтить серебряный цилиндр в руках, которые, как он и не предполагал, были такими неустойчивыми. Он разгибает пальцы и пробует снова, и на этот раз крышка откручивается, и внутри оказывается маленькая плоская баночка с зеленым кремом цвета шалфея. Он подносит её к глазам и читает этикетку:Обезболивающий крем. — Пахнет мятой, — пробормотал Бретт, видимо, забыв об их недавней стычке и удивленный. — Это чертовски хорошая мазь. Она поможет твоим рёбрам. Они быстрее заживут. Тео оборачивается к нему, смятение проступает в каждой чёрточке его внезапно измученного лица, и в его животе снова, уже не в первый раз за этот день, плещутся волны гнева и чувство вины. — Это поможет и с твоим подбородком, — говорит он грубовато. Потому что рана в нижней части лица Бретта, возможно, уже в основном затянулась, но есть и другие порезы и синяки, расползающиеся по его скуле и туловищу, выглядывающие из выреза полузастёгнутой куртки. Голод и усталость не могли не сказаться на их заживлении. Бретт наклоняет голову. — От кого это? Тео знает, о чём он спрашивает. В таких вещах всегда есть пометка, указывающая на то, чей наставник организовал подарок или, по крайней мере, принял пожертвование от спонсора. Конечно, на дне лежит белый листок бумаги. Он разворачивает его между пальцами, грозящими снова отрастить когти. Не снимай рубашку. Его внутренности сжимаются. Он сжимает челюсти, скрипит зубами. Сжимает бумажку в кулаке и бросает её от себя, чтобы она отскочила от ствола дерева. — Это моё, — произносит он тихо. Почти, с сожалением признаёт Рейкен. Почти, — с сожалением признает он. Он из шестого Дистрикта. Трейси тоже была из шестого. Оба — химеры, оба — лабораторные эксперименты, пробующие свои неуклюжие руки в роли человека, но между ними двумя Трейси всегда была лучше в этом плане. Он не мог себе представить, почему кто-то достаточно богатый, чтобы одарить его мятной мазью за то, что он просто обнажил перед камерой свою изрезанную грудь, не проявит такого же интереса, хотя бы грёбаной жалости или снисходительности, чтобы подумать о том, чтобы послать им антидот против ртути, когда они в нём больше всего нуждаются. Конечно, он знает, что это было бы бесполезно. С учётом того, что рана Трейси была глубокой, серебро просачивалось через каждый дюйм её вен, противоядие, принимаемое внутрь, лишь отсрочило бы её страдания ещё на двадцать четыре часа. И всё же он чувствует, как в основании его позвоночника нарастает вопль, распространяющийся по всему телу и в уже дрожащие конечности. Он закрывает глаза и зажмуривается, сдерживая свои химические сигналы — сердцебиение, — быстро теряя контроль над собой и зная, что Бретт, рождённый и обученный оборотень, не пропустит ни замедления его сердцебиения, ни внезапного потускнения его запаха. Вспышка в глазах Бретта говорит Тео о том, что он не ошибся в своих оценках. Тем не менее, Бретт, похоже, решил не комментировать небольшую вспышку Тео. Вместо этого он кивает на горшочек с мазью, всё ещё зажатый в руке Рейкена. — Ты собираешься использовать это или пустить на ветер? Тео не отвечает. Он раскупоривает баночку и наносит тонкий слой крема на рёбра и ключицы, через прореху в штанах мажет голень, а затем протягивает баночку Бретту, чтобы тот тоже взял немного. Бретт принимает баночку, но расстёгивает один из наружных карманов рюкзака, чтобы бросить Тео рулон марли. Уже предвидя язвительный аргумент Тео, он поднимает бровь и говорит: — Чтобы он не высох на твоей коже, тупица. Рейкен хмурится и обматывает марлей среднюю часть раны, где мазь делает своё дело. По крайней мере, так он сможет влезть в свою одолженную рубашку без того, чтобы крем сполз или пропал. Он испытывает мрачное чувство удовлетворения от того, что хотя бы в этом незначительном действии — не снимать рубашку или прикрыться перед камерами — у него есть хоть какая-то возможность контролировать ситуацию. Бретт снова берёт марлю и отрывает полоску, чтобы намазать кремом большинство следов битвы на лице и груди. Он молча смазывает подбородок и другие раны, затем завинчивает баночку и бросает её обратно Тео. — Пойдём, — говорит он, кивая на рюкзак и оружие, чтобы Тео взял их обратно. — Ещё пятнадцать минут ходьбы в ту сторону, потом мы поедим и отдохнем.