Regression to the Mean

— Угадай кто. Лиам понял, что Хейден уже закатывает глаза, прежде чем его руки опустились, чтобы прикрыть их, и, конечно же, она ответила небрежным тоном: — Мейсон. — Нет, — щебечет он, освобождая её от своей хватки, и перепрыгивает через бревно, на котором сидит девушка, чтобы присоединиться к ней. — Единственный и неповторимый — Ты ребенок, — говорит она чопорно. — Что ты принес? Ромеро начинает копаться в рюкзаке Лиама ещё до того, как он полностью снял его с плеча и поставил между ними. Лиам игриво шлепает её по руке. — Веревка, хорошая, та, которую ты всегда просишь, — говорит он, с триумфом показывая ей моток. Хейден бросается за ним, но Данбар держит его прямо перед собой, зарабатывая пару её цепких рук, а затем — недовольный взгляд. — Лиам, — рычит она. — Отдай. — Ну не знаю. — Лиам притворяется, что размышляет. — Что принесла ты? Всё ещё глядя на него, девушка опустошает свой рюкзак на траву между их ногами, и оттуда вываливаются две кроличьи тушки, связанные вместе за задние лапы. Было неловко, как быстро у Лиама пересохло во рту и заурчало в животе при виде этого зрелища, но, опять же… Все в Дистрикте 7 научились преодолевать стыд и просто хвататься за то, что можно получить. — Ладно, — произносит Лиам, слегка задыхаясь от своей сосредоточенности на мясе. — Ты прощена. — Спасибо. — Хейден берет веревку из его рук и нюхает её. — Только не говори мне, что ты получил её прямо с завода. — Не я, — смущённо объясняет Данбар. — Друг Кори достал её, отдал ему, а потом Мейсон передал мне. — Что ж, спасибо, — снова говорит Хейден, на этот раз устремив взгляд на Лиама и вкладывая в свой голос немного искренности. — Нам это очень пригодится, если ты надеешься получить в этом сезоне больше первоклассного кроличьего мяса. Зуб Лиама впивается в нижнюю губу, прежде чем он может удержаться от этого. Он морщится, отводит взгляд в сторону, на свою сумку, лежащую на бревне между ними, и начинает вытаскивать оттуда свежий моток бечёвки и виток проволоки, чтобы отвлечься. Хейден принимает подарки без слов, но она, конечно, не упускает из виду, как потемнело его лицо. — Что? — Ты очень оптимистично говоришь о том, что мы сможем вернуться сюда и проверить ловушки после того, как ты их установишь, — говорит Лиам. Он недолго думал о том, чтобы солгать, но у его лучшей подруги глаза химеры, и он никогда не мог контролировать свои хемосигналы рядом с ней, в любом случае. — А почему бы и нет? — мягко спрашивает Хейден. Её руки уже работают над тем, чтобы развязать верёвку и пропустить между пальцами. Успокаивающее и неосознанное движение, как и у него. — Ты знаешь почему, — отвечает Лиам, так же тихо. — Ты продолжаешь торговать именными бланками. Только за последний год твои шансы выросли в пять раз. — Это для Вэл, — коротко говорит Хейден. — Медицина чертовски дорогая. Что ты хочешь, чтобы я жила в страхе перед чем-то неопределенным, наблюдая, как медленно умирает моя сестра? Лиам фыркает: — Я этого не говорил. Ты знаешь, что я не это имел в виду. — Давай не будем ссориться, — говорит Хейден. Умоляет. — У нас есть только пара часов, чтобы убить время до возвращения. Мы не должны… Я не хочу ругаться. Данбар кивает. Она права, безусловно. Наконец он наклоняется и роется в своей сумке в поисках особого сюрприза, завернутого в использованную коричневую бумагу и покрытого старой марлей. Лиам достает его с пышностью. Ромеро вдыхает запах выпечки, и её зрачки расширяются с комической скоростью. — Это… — Ага. — О Боже мой. — Ну, попробуй их. Они остывают. Девушка набрасывается на упаковку и практически разрывает её, чтобы обнаружить внутри четыре идеальных маленьких булочки, от которых идет пар через крестообразные выемки сверху. Она бросает на Лиама взгляд в поисках разрешения, прежде чем вонзить зубы в одну из булочек. Стон, который она издает, почти неприличен, но Лиам знает её уже около пяти лет, и именно этого звука он жаждет, когда приносит ей изредка закуски из своей пекарни. — Погоди. — Хейден задыхается. — Это.? — Масло? — говорит он ей с ухмылкой, потому что они хоть и находятся в заповеднике, но они никогда не могут быть слишком уверены, чьи уши направлены на них. Она сильно ударила его по руке: — А что, если они проверят запасы? — Сказал маме, что вся первая партия подгорела. Я вытащил четыре штуки раньше, а остальные оставил в духовке, так что если кто-нибудь проверит верхнюю часть мусорного ведра, то под всем остальным хламом окажется около дюжины кусочков подгоревшего хлеба. — Лиам, — говорит Хейден. Лиам немного вздрагивает, когда она произносит его имя так, будто думает, что не заслуживает его. — Эй! — протестует он. — Ты принесла мне двух кроликов. Двух. — Ты должен потом сделать из них победное рагу, — заявляет Ромеро, вечно раздражительная оптимистка, потому что, конечно же, она будет продолжать предполагать, что ни один из них не будет выбран сегодня на жатве. Это, безусловно, неправильно. Потакать своим фантазиям о том, что сегодня всё пройдет благополучно, и он вернется домой, держа руку Хейден. Потом пригласит её на ужин с матерью, отчимом и Мейсоном, разделив богатое рагу, полное редкого мяса, чтобы отпраздновать своё облегчение, в то время как какая-то другая пара бедных детей будет посажена на поезд, который умчится вдаль и, возможно, никогда больше не вернется. Лиам ненадолго задумывается о Кори. Гвен. Гаррете. Боже, даже о Нейтане, а этот парень действует ему на нервы. — Лиам, — говорит Хейден. — Эй. Ты куда ушёл? — Никуда, — отвечает парень, и это правда. Потому что в этом весь смысл. Они не могут никуда уехать. — Возьми рулет. — Девушка втискивает два других в его руку. Масло почти обжигает ладонь. Лиам разрывает первый кусок между пальцами и позволяет белой, мягкой текстуре таять на языке. У них никогда не бывает такого хлеба в повседневной жизни. Подобие буханки, которую его мать приносит домой каждый день и пилит своим зазубренным ножом, зернистое, набитое дешевыми семечками, которые делают его немного более вкусным, но застревают у всех между зубами. — Мы можем сбежать, — проговаривает он. Хейден втянула воздух. — Мы должны бежать, — продолжает Данбар более решительно. Он не замечает, как глаза Хейден бешено скачут по лесу, проверяя, нет ли шпионов. Он игнорирует движение. — Мы можем это сделать. Зачем ждать, пока нам вынесут смертный приговор? Твое имя было в чаше по меньшей мере пятнадцать или восемнадцать раз. Наши родители… Наши семьи… Мы не можем жить так вечно. Хейден смотрит на него взглядом, в котором в равных долях печаль и понимание. Лиам пытается ощутить свое выражение лица изнутри. Должно быть, он выглядит сумасшедшим. Из них двух Хейден всегда была более уравновешенной. — Лиам, — говорит она. — Хейден. Я абсолютно серьёзен. — Он смотрит на девушку и хочет, чтобы она поверила ему. — Лиам, — повторяет она, и он недолго удивляется, как ей удается заставить его имя звучать так по-разному три раза, когда она его произносит. — Я знаю. И мы не можем. — Почему нет? Мы успеем вернуться вовремя. Я сбегаю к папе в клинику, потом скажу Мейсону — он всего в паре кварталов отсюда — а потом ты можешь позвать Вэл и мою маму, потому что они работают так близко друг от друга. В миле отсюда есть пролом в заборе. Ты знаешь его. Поскольку сегодня идет жатва, все миротворцы будут заняты в городе. — Лиам практически сминает рулет в руке от отчаяния. — Давай, Хейден. Мы можем это сделать. — А моя сестра? — Мы возьмём её с собой! Разве я это не сказал? — Ли, — произносит Хейден. — Она неизлечима. Два дня не принимает лекарства, и для неё все кончено. Лиам знает это. Он знал это. Он слишком хорошо помнит тот день, когда Ромеро соскочили с поезда для беженцев из Дистрикта 6. Рука Валери лежала на плече её крошечной сестры, с потемневшей перламутровой кровью, стекавшей из носа по рту и подбородку. Он помнит, как Валери разбилась бы прямо там, на платформе, если бы его отчим Дэвид не бросился вперед, не подхватил её и не отнес в клинику по соседству, где он смешивал драгоценные ингредиенты для временного противоядия от отравления ртутью. И как Дэвид с тех пор каждую неделю в течение многих лет смешивал это лекарство для Валери, двухдневное лекарство, стоившее Хейден больших денег, чтобы компенсировать её незаконную торговлю дичью. — Тогда мы… мы… — Лиам. Остановись. Пожалуйста. — К её чести, взгляд Хейден такой же измученный, как и его. Она опускает голову на руки, надавливая ладонями на глаза. — Знаешь, если бы это зависело от меня, ты бы просто сказал, и я бы пошла с тобой. — Я знаю, — говорит Лиам. Уступает. — Я бы сделал тоже самое. Девушка наклоняет голову на бок, чтобы рассмотреть его. Она улыбается ему. — Щенячий договор? Данбар закатывает глаза. — Если мы не найдем никого другого, чтобы пожениться, то мы с тобой будем жить до самого конца, детка, — излагает он. Хейден усмехается. Вокруг тоже немного мерцает. — Я имею в виду, я не уверена, что найду парня, который будет терпеть мою асексуальную задницу, так что это более вероятно, чем ты думаешь. — Не говори так, — говорит Лиам. — Есть куча парней, которые готовы терпеть твою асексуальную задницу. Она бросает на него взгляд, типа правда, Данбар?, на что он расходится в тихом хихиканье. — Ладно, может быть, не куча. Но всегда есть я. — Да, — говорит Хейден. Это звучит где-то между «здравствуйте» и «до свидания». — Есть ещё ты. — Клятва на мизинцах? — Рука Лиама уже поднята. Хейден одаривает его еще одной ухмылкой и крепко сжимает его мизинец в своей руке. Она манит его головой. — Пойдём, Данбар. Нам нужно расставить несколько ловушек, прежде чем мы отправимся обратно. Наперегонки до поляны? — Ты попала в точку, Ромеро.

***

Три часа спустя Лиам и Хейден пригнулись под небольшим проломом в заборе, разделяющем город и заповедник. С такого расстояния их сверхъестественный слух улавливает, что на площади царит тишина, хотя миротворцы, должно быть, уже приступили к задаче согнать всё население Дистрикта 7 в тесное пространство. Даже сойки-пересмешницы, никогда не умолкающие от своей болтливой песни, похоже, исчезли в гуще леса. Словно по молчаливому согласию, а может быть, по взаимному нервному напряжению, которое никто из них не хочет признавать — не сейчас, не тогда, когда память о безудержном отчаянии утра все еще висит между ними — ни Лиам, ни Хейден не произносят ни слова по дороге на площадь. В какой-то момент, когда они пересекают главную улицу и проходят мимо пекарни, где обычно работала мать Лиама, но теперь на тусклых окнах висит надпись «Скоро вернусь». Лиам останавливается, чтобы взять руку Хейден в свою и сжать её. Девушка благодарно улыбается ему и сжимает руку в ответ. Они проскальзывают в поток подростков, направляющихся к рядам миротворцев, и вливаются в их ряды, готовые к проверке. В конце концов, это далеко не первый раз, когда кто-то из них сталкивается с жатвой, где их имена лежат в чаше; но это первый раз с тех пор, как в прошлом году эпидемия сократила население района почти на четверть. Лиаму не нравятся шансы на это. Хейден в свою очередь ободряюще прижимается плечом к плечу Лиама, прежде чем их разделили по половому признаку на отдельные ряды. Несколько мгновений спустя Лиама ведут по узкому импровизированному проходу между его одноклассниками и соседями к ряду фамилий, начинающихся на D. Данбар. — Лиам! — шипит голос. Лиам ищет Мейсона в толпе, и его слух улавливает зов сводного брата. Мейсон находится там с отчимом Лиама Дэвидом, в ряду G для Гейеров. Они оба повернули головы в его сторону, и Мейсон протянул руку, чтобы схватить его. Лиам подбегает и хлопает ладонью по руке Мейсона. У них мало времени, прежде чем Миротворцы заметят его и подтолкнут вперёд. — Тебя сегодня не было с мамой, — говорит Мейсон. Лиам кивает, затем качает головой. Ему не нужно говорить ни слова, чтобы глаза Мейсона наполнились пониманием, и он машинально окинул толпу девушек в поисках Хейден. Он знает, что они вдвоём были в заповеднике. Что-то похожее на траур проходит через радужку глаз Мейсона, но он не позволяет ему задержаться там надолго. — Удачи, Ли, — говорит сводный брат. И его голос дрожит, совсем немного, и это полностью нарушает договор, который они заключили много лет назад, чтобы никогда не говорить слишком серьезно в этот день, но… Лиаму не чуждо нарушение такого обещания за спиной Мейсона. Особенно когда всего за три часа до этого он умолял Хейден позволить им всем собрать вещи и умчаться в лес. — Тебе тоже, Мейс, — бодро проговаривает Данбар. Поддавшись импульсу, он стремительно обнимает его. Это не такое уж редкое нарушение в отношениях между семьями, чтобы Миротворцы останавливались для наказания каждого. Когда Мейсон дважды хлопает его по спине, Лиам смотрит через плечо брата, чтобы встретиться глазами с Дэвидом. Лицо доктора непроницаемо. — Удачи, пап, — произносит Лиам одними губами. Дэвид улыбается. С болью, но искренне. У Лиама больше нет времени искать свою мать на другой стороне площади. Он спотыкается, когда миротворцы наконец находят его и отталкивают от Мейсона и Дэвида и идут вверх, вверх по проходу к ряду D. Миссис Финч, как всегда, возглавляет церемонию жатвы. Она не теряет времени даром, стуча в микрофон со звучным визгом, заглушающим любой мало-мальски значимый разговор в толпе. Она стоит на сцене как крошечное насекомое, с короткой улыбкой думает про себя Лиам, с её пышными зелеными рукавами, похожими на крылья жука, и неровным подолом юбки, торчащим под углом. Она всегда пыталась подражать стилям из Капитолия, которые просачиваются через СМИ в их дистрикт, но с её мышино-коричневыми волосами, лишенными дорогих процедур окрашивания, которые там в моде, она кажется лишь бледной имитацией: где-то между здесь и там, маленькая женщина, вызывающая неохотное и ироничное сочувствие у своих соседей, чьи судьбы она теперь держит в своих руках. — Добро пожаловать на семьдесят пятые ежегодные Голодные игры! — говорит миссис Финч. Лиам прекрасно помнит её раздражающий голос с уроков биологии. Она продолжает говорить своим задорным голосом, который она подготовила специально для этого случая. Говорит о том, какая это честь — снова прийти в это время года, когда у Дистрикта 7 есть шанс доказать Капитолию свою преданность и ценность (хотя Лиам уверен, что он не единственный, кто замечает едва уловимые заминки в ее голосе, когда она читает сценарий), и о том, что сейчас, как никогда важно уважать истории тех трибутов из их Дистрикта, которые либо жили, либо умерли как герои. Наступает момент, когда на экран городской площади выводится заранее отредактированное видео прямо из Капитолия. Вступительный саундтрек, обычно представляющий собой наложение труб, исполняющих гимн Капитолия, недавно был заменен на более современное и медитативное исполнение виолончелью. Лиам решает, что ему не нравится, что это что-то в нем пробуждает. В ролике проходят десятки лиц из Дистрикта 7 более чем за семь десятилетий. Он знает, как это происходит. Победителей из их округа не было уже более двадцати лет, и это был Бобби Финсток, машущий сейчас камере на зернистых кадрах во время своего первого интервью. Его волосы ещё не отросли и были уложены назад в прическу, практически неузнаваемую по сравнению с электрошоковым образом, который Финсток постоянно носит по городу в настоящие дни. Он был молод, или, по крайней мере, моложе, со странным нестареющим лицом и тревожным беспокойством в глазах, которое странно сочеталось с его асимметричной улыбкой. Кроме того, он ещё не был пьяницей. На видео мелькают кадры победы Финстока на арене. Его отчаянный и изобретательный план, как последнего охотника-человека, оставшегося без союза, обмазать ловушки волчьим аконитом в местах, где их меньше всего можно было бы заподозрить. Его финальная схватка с Эннисом с помощью волчьего аконита в его деревянном свистке. После этого в видеоролике в ускоренном темпе перечисляются все те, кто доблестно сражался, но год за годом все равно шел на смерть на арену. И наконец, реприза гимна и драматически отредактированная фраза президента Монро: «Единство и верность, верность нации, и нация — превыше всего. Пусть шансы всегда будут в вашу пользу.» Миссис Финч, цокая каблуками, возвращается на сцену в свете затухающего экрана. Без лишних слов она объявляет: — Давайте начнем, да? Сначала дамы. Миротворец подкатывает к столу стеклянную чашу. Она заполнена полосками сложенной белой бумаги, но недостаточно, не так много, как в прошлом году. Миссис Финч опускает руку в чашу и созерцательно обводит кипу. Наконец она зарывается поглубже и вытаскивает один из листков. Лицо миссис Финч всегда делает что-то забавное перед тем, как она зачитывает вслух имя на бумажке. Сейчас оно определенно делает что-то забавное, и Лиам не сомневается, что это связано с тем, что в прошлом году трибутом была двенадцатилетняя девочка, которая не прошла через кровавую бойню в первый день на арене. — В этом году… Женщиной-трибутом из Дистрикта 7 становится… Валери Ромеро. Сначала Лиам не понимает, что происходит. Люди смотрят на него, толпа отходит от его ряда и бросает на него осторожные взгляды. Он не слышит. Он не понимает. Пока не услышал крик, который он знает как свои пять пальцев. Голос с другой стороны площади, кричащий: — Вэл! Вэл! Нет, вы не можете забрать её. Она умрет, даже не дойдя до места! Лиам поворачивает голову в сторону безошибочного звука агонии Хейден. Вот она, борется с хваткой двух миротворцев, её куртка практически свисает с рук, лицо искажено. Она тщетно тянется к Валери, которую ведёт по проходу другая пара мужчин. Валери, белокожая и решительная, но стойкая, как лист на ветру. — Нет! Нет! Нет! Я… доброволец! — Что? — неуверенно произносит миссис Финч в микрофон. Хейден вырывается из рук миротворцев. Она выпятила подбородок и сказала: — Я вызываюсь добровольцем в качестве трибута. Сердце Лиама бешено колотится в груди. Его мысли мечутся друг за другом слишком быстро, чтобы он мог зацепиться за какую-то одну. Он злобно желает, чтобы это была Вэл — в любом случае, она всегда была неизлечима. Но после этого его охватывает стыд, унижение от того, что он мог даже подумать, что Хейден предпочтет сестру кому-то другому. Она ничего ему не должна. Она должна своей сестре всё. И дело не только в долге, не так ли? Дело в… Но буря эмоций захлестывает его, когда мимо его ряда проходит Хейден. Хейден, Хейден!, хочет позвать он, но его горло застыло от смолы. Она проходит мимо, не взглянув в его сторону. Натянутая, как тетива, с решительно поднятой головой, борясь, возможно, с каждой крупицей оставшегося в ней самообладания, чтобы не поддаться слезам. — Ваше имя? — спрашивает миссис Финч у Хейден, когда та выходит на сцену. Это не настоящий вопрос, а формальность, потому что миссис Финч уже знает, кто эта девушка. Она учила её в том же классе в течение многих лет. — Хейден Ромеро. — И это твоя сестра, ради которой ты вызвалась, верно? Хейден кивает. — Тогда, пожалуйста, поаплодируйте нашей храброй молодой Хейден. Никто не шевелится. Никто даже пальцем не пошевелил, чтобы задуматься о соблазне фанфар. В тишине Лиам слышит, как стук собственного сердца набирает скорость в его ушах. — Хорошо. Переходим к джентельменам. Давайте посмотрим… — На этот раз женщина быстро выбирает имя. Возможно, она все еще потрясена поворотом событий, свидетелем которых только что стала. Лиам никогда не был религиозен, по крайней мере, с тех пор, как умер его родной отец, но сейчас он находит в себе силы молиться о том, чтобы тот, кого выберут, любил и заботился о жизни Хейден, как о родной сестре… Миссис Финч прочищает горло. …присматривал бы за Хейден на арене, защищал бы её от акул в Капитолии… — Лиам… Данбар. … умер бы за Хейден, как Лиам за неё. На этот раз его ряд взрывается растерянным шумом. Сам Лиам находится в оцепенении. Его подталкивают вперёд стоящие рядом, и только когда он оказывается в проходе, сопровождаемый миротворцами к лестнице на сцену, он вспоминает, что во время самой быстрой молитвы во всей истории миссис Финч выбрала его имя из чаши для жатвы. Его сердце колотится. Лиам помнит, как его сердце впервые так билось. Мейсон вернулся домой со сломанной рукой из-за каких-то болванов, которые решили, что ад для ребенка доктора сделает их собственные страдания более приятными. Предплечье брата было раздроблено в разных местах, осколки кости торчали прямо из кожи сквозь блеск крови и плоти, и Лиам задыхался от этого зрелища и чувствовал, как его сердце рвётся из груди, пока Дэвид занимался лечением Мейсона. Тот день, как бы ужасно он ни преследовал кошмары юного Лиама в течение нескольких последующих недель, не может сравниться с тем потоком тошноты, который нахлынул на Лиама сейчас, когда Миротворец толкает его вперед по пыльной дорожке и вверх по лестнице к сцене. Ему кажется, что его сердце поселилось в горле и он может самопроизвольно потерять сознание от удушья. Хейден встречает его взгляд со сцены. Ее глаза расширены, темны и лишены всякой надежды, которая сохранилась в её словах сегодня утром. Лиаму не нужно напрягать слух или органы чувств, чтобы понять, что её сердце и химические сигналы тоже не в порядке. Миссис Финч продолжает рассказывать о следующем собрании. Лиам не слышит её, и он не сомневается, что Хейден тоже. Это всё белый шум, нечеткое видение, и всё, о чём он может думать, чувствовать запахи и видеть — это ужас, пепел в воздухе и то, как Хейден обнимала его, когда он возвращался после тринадцатичасового рабочего дня в пекарне. Обнимала. Обнимала. От того, как его собственный проклятый мозг уже заранее говорит о его лучшей подруге, его якоре, его Хейден в прошедшем времени, его тошнит. Он запутался в ворохе мыслей, но единственная, которая вырисовывается с болезненной ясностью, это то, что девушка будет жить. Они пройдут через это, и Ромеро будет жить. К чёрту все вероятности. И не задумываясь, Данбар в три шага пересекает сцену, проносится мимо миссис Финч, берёт лицо Хейден двумя огрубевшими руками и соединяет их рты в поцелуе. Это говорит о шоке Хейден от всей ситуации, что она не пискнула и не отпрянула назад. Она проводит рукой по его руке, когда он стоит и целует её. Задержав дыхание, сцепив зубы и соединив носы. До тех пор, пока Данбар не отступает назад и не смотрит на девушку, чтобы проверить её состояние. Она не злится. Кажется, даже не удивлена. Позади них толпа издаёт какой-то непонятный шум. Гул людей смешивается с другим белым шумом, звенящим в ушах Лиама. — А вот и они. Молодые влюбленные Седьмого Дистрикта, неразлучные в жизни и в смерти! — кричит миссис Финч в микрофон. Затем группа Миротворцев ведёт их через двойные двери администрации. Оцепеневших и потерявших дар речи молодых людей втаскивают в неиспользуемую комнату в конце коридора, заваленную бесполезными книгами законов и покрытую слоями пыли на заброшенном дереве. — Прости, — пролепетал Лиам. — Прости, прости, о Боже. Я знаю, что это был твой первый поцелуй, и мы не смотрим друг на друга в таком ключе, и… я просто подумал… помнишь Кена и Ношико Юкимуру? Из Пятого Дистрикта? Хайден тяжело дышит, но соображает. — Я помню, я помню. Да. Это была хорошая мысль. — Прости меня, — повторяет Данбар. Он ёрзает на месте. — Лиам, прекрати. Я знаю, что всегда ругаю тебя за импульсивность, но это был один из лучших случаев, когда ты мыслишь правильно. — Хейден опустилась на ближайший стол, покрытый пылью. — Кен и Ношико не выиграли в том году, но они получили кучу спонсоров. Я думаю, они побили настоящий рекорд на Играх благодаря своей истории любви. Честно говоря, если бы не Берсерки… — … и их обезвоживание, потому что они не рассчитали время, тогда бы они добрались до другого берега, — заканчивает за нее Лиам. Ответный взгляд Хейден изучающий. Тревожный. — Так вот, значит, к чему мы идём? Влюблённые из Дистрикта 7? Лиам хочет умереть от удушья. — Ты слышала толпу там. — Это не трудно осуществить. Все наши знакомые здесь знают, что мы близки. — Именно. — Внезапно Лиаму становится ясно, какую цепь событий он мог запустить две минуты назад, пройдя через сцену и поцеловав Хейден. Сколько раз им теперь придется позировать перед камерой. Обмениваться поцелуями, украдкой уединяться, бросать друг на друга многозначительные взгляды, как будто они действительно влюблены. — Прости, — снова говорит парень. — Заранее. За всё, что мы должны будем сделать… — Все в порядке. Я асексуалка, а не идиотка с желанием умереть. — Она одаривает его ободряющей улыбкой. — Теперь это план. Мы будем его придерживаться, хорошо? — План, — кивает он в ответ. — Мы придерживаемся его. Они двигаются синхронно, чтобы обняться еще раз. На этот раз более долгие, менее мучительные, но отчего-то более тягостные, в украденном уединении их комнаты, позаимствованной из другого времени объятия. Лиаму кажется, что он чувствует, как Хейден позволяет себе всхлипнуть один раз, прежде чем уловить ритм его дыхания и выровнять свое собственное в такт с его. Якорь для себя. И для него тоже. — Лиам… — Я знаю, почему ты это сделала. Другого выхода не было, — быстро говорит Лиам. — И всё же. Я знаю, о чём ты, возможно, думал… — Нет, это не так. — Данбар нежно проводит по её волосам. — Знаешь, о чём я на самом деле думал? — Что мы парочка проклятых катастроф? Лиам находит в себе силы рассмеяться. — Нет, хотя это никогда не было неправдой. Я подумал, что Бог должен быть абсолютно реальным, если он ответил на мою молитву в течение тридцати секунд, чтобы позволить мне присоединиться к тебе на этой сцене. Хейден отступает назад с укоризненным: «Лиам!», но он лишь бросает ей горькую улыбку, как будто осмеливаясь поверить, что он действительно имеет какое-то отношение к их хреновым шансам. — Лиам. — Хейден пытается снова, но Лиам знает её. Он знает её достаточно хорошо последние четыре или пять лет, чтобы почувствовать, что она собирается сказать что-то абсолютно идиотское, например: не смей умирать из-за меня. — Я поцелую тебя по-настоящему, если ты закончишь эту мысль, — ехидным голосом угрожает Лиам. Хейден сверкает глазами. — Это подлый ход. Лиам пытается натянуть бесстрастную ухмылку. Она блуждает по углам его лица. — Недостаточно подло, если это заставит тебя заткнуться. — Я ударю тебя так же, как ты ударил меня в шестом классе. Данбар скривился при воспоминании об их первой встрече. — Ты ударила меня. А не наоборот. — Мы ударили друг друга. — Может, хотя бы согласимся, что мы переросли взаимное битье? Этого и так будет достаточно на арене. Мороз оседает между ними быстрее, чем Лиам успевает остановить слова, вылетевшие из его рта. Хейден вздыхает, вздыхает и он. Идет вперёд и заключает девушку в объятия, прижимаясь лбом к её плечу. — Я действительно не могу поверить, что ты хотел быть со мной на сцене. — Я не хотел, — честно выдохнул Лиам, прижавшись к её шее. — Но я хотел быть там, где будешь ты. И этой правды достаточно, чтобы их сердцебиения успокоились, как никогда не успокаивались с этого момента. Двойные двери со стуком распахиваются, когда Миротворцы врываются обратно, загоняя их семьи в комнату с резким: «Пять минут!», прежде чем снова закрыть их всех в пыльном пространстве. Никто не произносит ни слова. Лиам оглядывается на них через плечо и первым отделяется от Хейден, практически подталкивая её к Валери, и настаивает: «Иди». Хейден не нуждается в дальнейших подсказках и бросается в объятия сестры. Валери отшатывается назад, но ловит её — сама она крепко сложена и широкоплеча — и начинает проводить дрожащими руками по волосам Хейден, потому что она такая. Она всегда была опорой для Хейден, и сейчас в мире нет никого, кто нуждался бы в большем утешении перед лицом смерти, чем её младшая сестра. — Привет, мам. Привет, пап, — тихо произносит Лиам. Руки суетливо двигаются перед ним. Его взгляд переходит на Мейсона, который переводит взгляд с Лиама на Хейден, а затем обратно. Внезапно Лиам понимает, почему выражение его разомкнутых губ и каменного лица так особенно напряжено. Один из братьев и сестёр в этой комнате был добровольцем, а другой стоял в стороне. Лиам не винит его. Господи, последнее, что он мог сделать, это винить Мейсона. Его молчаливое общение с Мейсоном прерывает сначала Дженна, обнимающая Лиама, а затем Дэвид. Дэвид всегда был выше его почти на полторы головы, и сейчас, прижимаясь к подбородку отчима так, словно это может быть в последний раз, Данбар чувствует себя меньше и более одиноким, чем когда-либо. Дженна снова дергает Лиама за руку, когда отчим неохотно отпускает его от себя. В следующее мгновение парень понимает, что мама сжимает в его ладони что-то маленькое, теплое и хрустящее. Он заглядывает в бумажный пакет, а затем снова смотрит на Дженну, широко раскрыв глаза. — Это… — На дорогу, — говорит мама. Она мастерски останавливает дрожь в верхней губе. — Ты не можешь так легко забыть о доме, ладно? В горле встаёт ком. Лиам трясёт головой. — Даже не мечтал об этом. Затем его взгляд переходит к Мейсону, всё ещё держащегося за плечом Дэвида, словно ему здесь не место — как в первый день, когда он переехал в дом Лиама вместе с отцом, и ему потребовалась целая неделя, чтобы привыкнуть к ощущению, что он не вторгается в жизнь Данбаров — и Лиам дарит ему бледную, но искреннюю улыбку. Лиам делает шаг через пространство между родителями и раскрывает свои руки, чтобы Мейсон навалился на него. Он принимает на себя всю силу удара, потирая руки вверх и вниз по спине брата. — Оставайся и позаботься о маме и папе, хорошо? — бормочет он на ухо Мейсону. — Это должен был… — Нет, — яростно говорит Данбар. — Мог бы, но не должен был. Не думай так, хорошо? Никаких таких мыслей. Мейсон отходит назад с протестом, который уже на полпути к его губам. Лиам пытается придать своим глазам стальной оттенок, хотя он знает, что это они, и это никогда не сработает между ними. — Скажи что-нибудь, Мэйс. Пообещай мне. Ты не будешь накручивать себя. Ты будешь двигаться дальше, да? — Не заставляй меня давать обещания, которые я не смогу выполнить, парень, — говорит Мейсон, как будто это самая несправедливая вещь, о которой Лиам когда-либо просил его. И, возможно, так оно и есть. — Ну, пообещай мне, что ты будешь рядом с нашей семьёй. — Тебе даже не нужно просить. — Обещай. — Да, черт, обещаю, Ли. Обещаю. — Я знаю. — Лиам снова хлопает его по спине. Он еще раз пробегает глазами по чертам лица Мейсона, запечатлевая в памяти каждый их контур и тень. Он наклоняет голову, чтобы увидеть своих родителей, и делает то же самое. Под этим углом он видит их профили, когда они обнимают Хейден и Валери. — Помни, — внезапно говорит Мейсон. — Ты оборотень. Лиам оглядывается на него. — Что? — Ты оборотень. Ты сможешь справиться с ними, Лиам. Ты можешь. Лиам открывает рот, чтобы сказать, но мне всего семнадцать. Хочет сказать, что есть охотники-люди, которые родились, чтобы уничтожить нас, и добровольцы-оборотни из других районов, которые тренировались для этого всю свою жизнь, потому что им не приходилось тратить своё время на то, чтобы вкалывать на фабриках, чтобы свести концы с концами. Но это их последние минуты вместе на долгое-долгое время, и Лиам не хочет, чтобы боль от того, что он сказал истину своему вечно надеющемуся брату, преследовало его во сне. Поэтому он довольствуется следующей правдой: — Я постараюсь. — И возвращайся, Лиам, слышишь? — Мейс, — говорит Данбар. Почти рычит. Он уткнулся лбом в плечо брата. — Не заставляй меня давать обещания, которые я не смогу выполнить. — Это ты сдержишь, — дышит Мейсон, и Лиам думает, что никогда раньше не слышал в его тоне такой ярости. Он слушает его, впитывает в себя, запечатлевает в своем мозгу, чтобы выудить позже, когда запах Капитолия и дрейф поезда будут угрожать размотать его воспоминания и его личность. Миротворцы появляются ровно на пятой минуте. Они уже отводят Валери и Дженну, Дэвида и Мейсона, когда Дэвид кричит: «Берегите друг друга. Вы оба». Лиам подтверждает слова отца мягким поклоном, потому что он больше не доверяет себе, чтобы говорить. Возможно, его молчание вместо дрожащего голоса может стать лучшим подарком родителям в одиннадцатый час перед тем, как поезд увезёт их с Хейден. Мгновение спустя Хейден обхватывает его руку своей. — Я больше никогда не хочу этого делать, — шепчет она. Лиам прекрасно понимает, что она имеет в виду.