Happy death day

Лучше бы я умер. Хан не сторонник суицидальных мыслей, несмотря на предрасположенность к депрессии и быстрому моральному истощению. Идея взять и в один миг распрощаться со всем, что есть в жизни, кажется ему непривлекательной. Трудности можно преодолеть, тем более когда рядом есть надежное плечо. У него таких было целых семь и каждый по-своему помогал ему справляться с тем, что творится в его голове: с кем-то он мог длинными ночами говорить без умолку обо всем, что его беспокоит, не остерегаясь, что над ним посмеются, а наоборот – получая ценные советы без лишней притворной мишуры; кто-то отвлекал его смехом и улыбками, таская по любимым кафешкам, боулингу или караоке; а иногда ему было достаточно мягких губ, которые он мог чувственно целовать, забывая обо всем на свете. Но сейчас он действительно хочет просто исчезнуть, лишь бы не испытывать боль, которая – он знает – вот-вот на него обрушится. Не физическая, нет. Все дело всегда в том, что в его голове, в его беспокойных мыслях, норовящих сорваться на панику. Джисон отключился всего на одно короткое мгновение, когда перевернувшаяся машина сотряслась всем корпусом от удара. Сам он приложился затылком о сиденье, это смягчило удар, но все равно заставило звезды посыпаться из глаз, а затем окутать все вокруг непроглядным мраком. Все, что он видит после – кровь. Их тела все переплетаются друг с другом, уже не разобрать, где чья рука или нога. Они лежат, перевернутые вверх дном, и никто даже не шевелится сначала. Не все остались в сознании, Хан это понимает по тому, каким тяжелым грузом лежит на нем Чонин. Но страшнее всего видеть не бледное лицо младшего, а собственные руки, покрытые кровью. Первым делом Хан думает, что это его собственная кровь, она теплая, вытекает из тела прямо сейчас, но он поочередно пытается напрягать свои мышцы и не чувствует ничего, кроме приглушенной боли в затылке. На всякий случай даже зарывается пальцами в волосы, чтобы прощупать, не рассечена ли кожа, но ничего такого нет. И тогда он понимает. – Чонин, – хрипло зовет он, слегка сжимая ладонь на плече парня. Поза неудобная, у него никак не получается извернуться так, чтобы увидеть хоть что-то, кроме профиля младшего. Его ладони, насколько позволяет пространство, начинают беспорядочно водить по рукам, груди, ногам Яна, и в какой-то момент нащупывают пропитанную кровью одежду. – Боже мой… Чан? Чан! Он мог бы позвать кого угодно, но в экстренных ситуациях имя лидера всегда приходит на ум первым. Чан знает, что делать, знает, как успокоить и помочь. Только вот сейчас контролировать он себя не может. Джисон поворачивает голову на странные звуки, похоже на смесь рычания и скулежа. Толком не видно в полутьме, но на фоне разбитого лобового стекла он видит сгорбленную фигуру. Чан сидит, обхватив одной рукой голову, а во вторую вгрызаясь зубами. Новая вспышка, когда он не в состоянии себя контролировать, а они тут все заперты в искореженной машине. Куда уж хреновее? – Чонин ранен, – все же говорит Хан, чтобы привлечь к себе внимание. Они либо все так и сдохнут здесь, либо выберутся, другого не дано и осторожничать уже некогда. – Ч-что с ним?.. – тяжело дыша, отзывается Чан. Он все еще не поднимает головы, жмурится до ярких пятен под закрытыми веками и старается не думать о том, как здорово было бы разорвать всех на части, чтобы насладиться вкусом их плоти. – Я не знаю. Но крови много. – Он на нож напоролся, – вдруг подает голос Сынмин. Он говорит негромко, почти шипит – то ли от боли, то ли от злости: они ведь взяли с собой оружие, чтобы обороняться в непредвиденных ситуациях, но не подозревали, что все может вот так обернуться. Его рука ложится поверх ладони Хана, он чуть сдвигает ее в сторону, туда, где плоть на бедре глубоко рассечена. – Артерию задело? – с ужасом шепчет Хан, сильнее прижимая ладонь к ране. – Нам нужно выбраться отсюда, – вместо ответа пыхтит Сынмин, пытаясь принять более удобное положение. – Хёнджин, эй, ты как? Он изворачивается, чтобы похлопать Хвана по лицу, и тот разлепляет веки, озадачено моргая. Ему требуется немного времени, чтобы восстановить в памяти хронологию событий. – Минхо? – зовет Джисон, но ответа не следует. – Без сознания, – сообщает Чан, постепенно подавляя приступ. – Я сейчас… Он дергает дверь машины. Та слишком искорежена, чтобы поддаться, поэтому ему приходится развернуться и выбить ее ногами. Не имей он такой силы сейчас, его бы наверняка хватило лишь на то, чтобы разбить и без того треснувшее стекло. Он выползает из машины и сразу же подходит к задней дверце, тянет ее на себя, упираясь ботинком в металл корпуса и с рыком отрывает ее, отбрасывая в сторону. Хан тут же заваливается назад, не имея больше за спиной никакой опоры, и Чан поддерживает его, осторожно тащит наружу, пока сам Хан удерживает в своих руках Чонина. – Не отпускай, – просит Чан, глядя на то, как судорожно Хан сжимает раненное бедро младшего. – Мы тут выберемся, – уверяет Сынмин, чтобы не терять время на необходимость открывать еще одну заднюю дверцу. Чан кивает и переходит к двери, в которую безвольно упирается Минхо. Тащить его через половину салона Чан не рискует, он и так был ранен, а если после аварии он получил новую травму, то лишний раз дергать его не стоит. Дверца открывается на удивление легко, механизм почти не пострадал после удара. Чан придерживает Минхо за плечи, вытаскивает его на землю и осторожно укладывает на спину. Проверяет пульс на шее, подносит пальцы к его носу и чувствует на своей холодной коже его теплое дыхание. Сынмин подменяет его без лишних слов: подползает к Минхо, аккуратно укладывает его голову себе на колени и кивает Чану в сторону, показывая тем самым, что он позаботится о Ли. На ходу расстегивая ремень, Чан со свистом вытаскивает его и садится рядом с Чонином. Хан продолжает держать ладонь крепко прижатой к порезу, Хёнджин помогает с этим, хоть и сам выглядит неважно, но, по крайней мере, никаких видимых ран у него нет. Нога Чонина лежит у Хвана на коленях в приподнятом положении, чтобы создать небольшой наклон и тем самым уменьшить поток крови, что так стремится покинуть тело младшего. – Держите пока, – сдержанно бросает Чан, а сам разрывает джинсы от места с дырой от ножа до самого паха. Он примеривается и затягивает ремень на сантиметров пять выше раны, чтобы хоть как-то сдержать кровопотерю. Его взгляд поднимается к бледному лицу, и он не удерживается от того, чтобы положить ладонь Чонину на щеку, пачкая кровью, которая на контрасте со светлой кожей кажется совсем зловещим штрихом. – Ему срочно нужен врач, – дрожащим голосом произносит Хёнджин. Видеть их макнэ в таком состоянии просто невыносимо. – Минхо тоже, – добавляет Сынмин, мягко прижимая парня к себе. Повязки уже значительно пропитались кровью, а жар тела чувствуется даже сквозь одежду. Лихорадка от застрявшей пули – дерьмовый знак. Чан чувствует, как виски начинает сдавливать. Ощущение, будто все неприятности решили разом свалиться ему на голову, чтобы забить последний гвоздь в гроб. Не в первый раз ему в одиночку тащить груз ответственности, делая вид, будто все в порядке, чтобы никто больше не волновался, но одно дело заниматься делами, связанным с расписанием, концертами, интервью, и совсем другое – пытаться вытащить парней из цепких рук смерти. Справляется он с этим из ряда вон плохо. Его вины во всех этих событиях нет, однако винить себя во всем это не мешает. Слишком уж много «если бы» всплывает наружу, заставляя мертвое сердце на удивление болезненно реагировать. Все желания сейчас сводятся к одному: он хочет просто держать Чонина за руку и не отпускать до прибытия помощи. Загвоздка лишь в том, что никакой помощи не будет, а мальчишка погибнет у него на глазах от потери крови. Он оглядывается через плечо, обводит взглядом теперь уже бесполезную машину и смотрит дальше, туда, откуда они приехали. Если военные растянули ловушку поперек дороги, значит, настроены они едва ли доброжелательно. А где-то пока еще вдали – Чан слышит это отчетливо – уже собирается целая армия мертвецов, чтобы двинуться в направлении большего количества людей, которые именно здесь и самоорганизовались в изысканный ужин. Насколько может быть надежен выставленный военным кордон? А военные ли там вообще?.. Последнее вдруг бьет по сознанию с особой силой, но Чан поспешно отметает эту мысль. На то, чтобы в захваченном хаосом городе образовались преступные группировки, одних прошедших суток мало. Да и сколько тут выживших-то, городок ведь совсем небольшой, а зараза распространилась с такой скоростью, что правительству, кажется, и впрямь было проще изолировать это место, чем спасать жалкие остатки. – Я пойду ближе, – говорит Чан, поднимаясь. – Если они откроют огонь, то по крайней мере вы не пострадаете сильнее, чем сейчас. – Но Чан… – протестующе хмурится Джисон, хотя аргументов у него нет никаких. – Даже если в меня попадут, есть подозрение, что я не умру, – невесело улыбается лидер. Кто бы мог подумать, что бессмертие может действительно показаться настолько утомительной и нежеланной штукой. До кордона не меньше полсотни метров, это расстояние можно преодолеть за считаные секунды, если сделать хороший рывок, однако Чан не торопится. Ему приходится бороться с желанием побежать, время работает против него, но делать необдуманные поступки сейчас неприемлемо. Одна ошибка может уничтожить сразу две жизни, а он и так слишком много потерял. Именно поэтому он идет не очень быстро, а когда понимает, что полностью попадает в поле видимости военных, поднимает руки и замедляет шаг. – Прошу, не стреляйте! – говорит он, как только до его ушей доносятся щелчки оружия. Его голос производит должное впечатление и вместо молчаливого расстрела, военные замирают, хотя прицелы с него не сводят. – Вы ранены? – спрашивает один из людей в форме. – Пострадал, когда машина перевернулась, – врет Чан, чтобы хоть как-то объяснить обилие крови на его одежде. Его раны давно затянулись, да и плевать ему, если даже все поймут, что он заражен, главное, чтобы это случилось уже после того, как он сумеет привести к парням помощь. – Там есть еще пять человек, двое из них тяжело ранены. На них никто не нападал, они получили ранения, пока мы пытались сюда добраться. Повисает напряженное молчание. Чан видит, как трое мужчин переглядываются, а затем начинают что-то негромко обсуждать, продолжая бросать опасливые взгляды в его сторону. – Ваши друзья смогут сами сюда добраться? – Я не уверен, – мешкает Чан, прикидывая варианты. – У одного из них, кажется, артерия рассечена. Если бы кто-то из медиков мог подойти и хотя бы сказать, как нам лучше… – Нет, – отрезает военный. – С вами никто не пойдет, мы не можем рисковать, когда врачи нужны здесь. Несите своих раненных, мы пропустим вас, как только осмотрим. Не совсем тот ответ, на который Чан рассчитывал, но улыбка надежды все равно расцветает у него на губах. Он оживленно кивает и вот теперь позволяет себе сорваться на бег. Замедляет он шаг только когда различает в тишине всхлипы. Ноги тут же становятся ватными, но все равно продолжают нести его ближе к парням. На улице уже достаточно светло, чтобы Чан увидел поблескивающие на их лицах слезы. Взгляд его падает на Чонина и он понимает, что младший открыл глаза. Он уже совсем не тот малыш, которым был несколько лет назад, за эти годы он успел вытянуться и набрать мышечную массу, вот только сейчас он кажется совсем крошечным в руках Хана. – Йени? – зовет Чан, опускаясь рядом на колени, и только теперь с ужасом понимает, почему видел слезы. – Как? Его же никто не трогал! Под бледной кожей Чонина проступают темные вены, расползаются ядовитой сеткой по всему телу, не давая возможности усомниться в заражении. – Нож, – сдавленно произносит Хёнджин. – Он ведь был в их крови… Чан отказывается верить в то, что спасение было так близко и ускользнуло от них, как вода сквозь пальцы. Дыхание Чонина поверхностное и слабое, по вискам тянутся мокрые дорожки, а взгляд направлен куда-то в небо. Он дрожит всем телом – больше от страха, чем от прошибающего его озноба. – Я не хочу… – шепчет Чонин, сам все прекрасно понимая. Его пальцы судорожно сжимают ладонь Хана, а тот разве что не воет, закусив губу, лишь бы совсем не сорваться. – Хён, не говори ничего моей семье, хорошо? Они не смогут… пусть лучше думают, что я пропал, чем знают, во что я превращусь. Он бормочет это и смотрит своим по-детски доверчивым и испуганным взглядом на Чана, будто не понимает, что у его хёна практически нет шансов выбраться из этого чертового города. А, возможно, знает, как тяжело Чану дается вранье, и если они оба навсегда останутся здесь, лидер сможет пообещать что угодно. – Уходите, – продолжает бормотать Чонин. – Это приказ лидера. Он смеется сквозь слезы, и Чан не сдерживает болезненную улыбку. – Лидеру нужно присматривать за макнэ, верно? – кивает он сам себе, поглаживая щеку младшего. – Мне всего пять, я не смогу без твоего руководства. Чан осторожно перекладывает Чонина себе на руки, придерживает его за плечи, прижимает к себе, словно маленького ребенка, которого нужно покачать, чтобы перестал плакать. – Отнесите Минхо туда, они обещали пропустить вас и оказать помощь, – обращается Чан к Хану. Он видит, что парень уже готов начать спорить, поэтому предупреждает все вопросы: – Хани, мне нельзя туда. Не теряйте время. Пожалуйста. Пожалуйста. Он действительно умоляет. Разорваться на части, чтобы иметь возможность оставаться рядом с каждым из них, не получится, а расставаться всегда тяжело. Особенно когда знаешь, что вряд ли когда-нибудь снова увидишь родные лица. Остальным говорить об этом не обязательно, хотя они наверняка и так все сами понимают, просто отказываются в это верить. Все происходящее само по себе похоже на кошмарный сон, осознание перенесенных потерь придет к ним всем гораздо позже. Будет невыносимо больно, гораздо больнее, чем сейчас, но они справятся, если останутся друг у друга. Хоть кто-то из них. – Йени, – выдыхает Хёнджин, и первый прижимается к младшему, ощущая очередной подступивший к горлу ком. Он не сторонник близости, искренне радоваться объятиям может только с Джисоном, но теперь он не знает, как расцепить руки и выпустить и без того с трудом дышащего Чонина. Он понимает: больше он никогда не сможет обнять этого избалованного, но на самом деле очень доброго и преданного парня, а в памяти отпечатаются именно эти жуткие черные вены, отравленные вирусом, которые он потом наверняка будет вновь и вновь рисовать на по-лисьи хитром и улыбчивом лице Яна, выражая своими картинами всю боль, скопившуюся внутри. Хан обнимает с другой стороны, больше захватывая Чана, чем Чонина. Он утыкается носом в крепкое плечо лидера, придерживает макнэ за талию, слишком отчетливо чувствуя его лихорадочное дыхание. – Я вернусь за тобой, хочешь ты этого или нет, хён, – шепчет он едва слышно, но Чан его прекрасно слышит, отчего с горечью закусывает губу. Сможет ли целая армия удержать Хана от бездумных поступков? Чан привык к тому, что это он всегда защищает всех, и Джисон никогда не был исключением, даже напротив. Он был его первым в группе и в искренней влюбленности, а потому отношение к нему всегда было особенно бережным. Но за последние сутки этот неугомонный мальчишка доказал, каким отважным и отчаянным может быть ради близких, и это-то Чана пугает больше всего. Не имея возможности полноценно присоединиться, Сынмин только дотягивается до ладони Чонина и сплетает их пальцы, крепко сжимая в своей руке. Он ничего не говорит, просто не может. Он ненавидит плакать при всех, всегда старается сдержаться или спрятаться от чужих глаз, но сейчас ему не стыдно дать волю эмоциям. Парни расплываются перед наполненными слезами глазами, поэтому он лишь крепче сжимает руку Чонина, чтобы убедиться, что они все еще не исчезли. – Я люблю вас, – шепчет Чонин своим хёнам и собственное признание настолько искреннее, будто он впервые по-настоящему осознает, насколько благодарен каждому из парней и как сильно боится их потерять. – Я правда вас всех люблю. Его тело сотрясается от всхлипов, сдерживать порыв по-детски расплакаться больше нет сил. Даже на том свете он будет скучать по внимательному Чану, шумному Джисону, заботливому Сынмину, непредсказуемому Минхо, трогательному Хёнджину, веселому Чанбину, солнечному Феликсу. Они все особенные, каждый по-своему, но все одинаково дороги ему. Старшие всегда оберегали его, поддерживали во всем, не давали унывать. Их общий путь никогда не был легким, но с ними все обретало смысл и становилось если не проще, то гораздо интереснее. Глядя на лучи утреннего солнца, как ни в чем не бывало окутывающие город теплым светом, ему кажется, что он слышит низкий бархатный голос, который вдруг погружает его в полное умиротворение. – Пойдем домой, Йени, – ласково зовет Феликс, и хоть его не разглядеть в ярком свечении, Чонин точно знает, что старший улыбается ему, протягивая руку, а где-то позади него раздается задорный смех Чанбина. Чонин делает свой последний судорожный вдох, несколько отдаленно ощущая, как крепко сжимают его сильные руки Чана. Его веки медленно смыкаются, погружая во тьму солнечный свет, маленькие прозрачные горошинки срываются с ресниц, но страха больше нет. Его семья была с ним до самого конца, и когда-нибудь в новой жизни он обязательно встретится с ними вновь. Мягкая улыбка застывает на юном лице, вырывая из груди Чана нечеловеческий крик.