Happy death day

Хёнджин смотрит на их сплетенные пальцы и плакать от этого хочется еще сильнее. Вся нежность сейчас сконцентрирована в этом простом жесте. Внутри сжимается ком сомнений: что, если это их последние мгновения вместе? Они прошли долгий путь от ненависти до любви, но теперь это кажется ничем, ничтожно малой крупицей того времени, которое могло бы быть им отведено, не окажись они в этом чертовом городе. Он не смеет произносить этого вслух. Знает, что Джисон проклинает себя за то, что вообще предложил эту поездку, хоть трагедия могла произойти в любом другом месте и в любое другое время. Ему придется жить с грузом вины до конца своих дней, а Хёнджин может лишь оставаться рядом и надеяться, что его слова и действия сумеют постепенно убедить Хана в злом роке, несправедливо отобравшем у них Феликса и Чанбина. Ему не хочется признавать, что все закончится вот так – на крыши крошечного магазина в окружении ходячих мертвецов, жаждущих сожрать их или превратить в себе подобных, что кажется еще более плохим вариантом. Взяв ладони Хана в свои, он подносит их к губам и обдает теплым дыханием. Хан переводит взгляд на него, наблюдает некоторое время, не пытаясь остановить. Они оба слишком хрупкие и ранимые, но один обязательно должен быть сильнее, чтобы не давать второму захлебнуться в разрушающих сознание мыслях. Он знает: Хёнджин сильнее его, несмотря на такую чувствительную и романтичную натуру. Сколько боли он пережил за время их творческого пути – через такое пройти не пожелаешь ни одному айдолу, но это не смогло его сломить, сделало только сильнее. Настолько, что прямо сейчас этой силой он делится с Джисоном. – Ты же выберешься отсюда? – совсем тихо спрашивает Хан и крепче сжимает руку. – Пообещай, что выберешься. – Мы выберемся, – хмурится Хёнджин. – Даже не смей думать, что сможешь расстаться со мной в таком месте. Это вызывает у Хана улыбку, которая сейчас кажется совсем неправильной, и внутренне он ругает себя за то, что смеет испытывать что-то, кроме скорби. После смерти Феликса он будто находился в кошмарном сне, не мог думать о том, что его друга действительно не стало, потому что даже после того, как тот издал последний вздох и старуха с косой коснулась его ледяной рукой, он сумел подняться. Конечно, это уже был не их Феликс, но он двигался, выглядел пусть и гротескно, но по крайней мере почти живым. С Чанбином же не оказалось ни одного шанса – авиакатастрофа, вероятно, уничтожила следы его существования. Были ли вообще Ли Феликс и Со Чанбин? Столкновение со смертью лицом к лицу заставляет его задуматься о том, насколько бессмысленно все, что он когда-либо делал. После них останутся их песни, но со временем никто даже не вспомнит, как они выглядели и не узнает, что они чувствовали. Они потратили свою юность на то, чтобы в конечном счете сдохнуть в богами забытом городке, потому что решили поесть местной курочки. Он решил. Джисон закрывает глаза и делает глубокий вдох, пытаясь упорядочить мысли. Голова раскалывается то ли после того, как его сбила машина, то ли из-за переизбытка эмоций, с которыми он не в силах совладать. – И не собирался. Просто… Он совершенно не уверен в своей способности к выживанию, поэтому хочет лишь попросить Хёнджина продолжать жить, даже если тот потеряет его. Продолжать рисовать, танцевать, петь – оставаться собой, несмотря ни на что. Неправильно настраивать себя сразу же на то, что все закончится плохо, но лучше не питать никаких иллюзий. – Я тоже. Хан открывает глаза и бросает на Хёнджина озадаченный взгляд. – Я тоже тебя люблю, – повторяет Хван и смотрит так искренне, что сердце сжимается от ужаса: что если это именно он, Хан Джисон, потеряет этого человека, а не наоборот? Хан поднимает их сцепленные в замок руки и целует ладонь Хёнджина, расценив, что этот совсем невинный жест будет понят верно и заменит все слова о любви. Он собирается сказать еще что-то, но вздрагивает, когда слышит отдаленный хлопок. Похоже на одиночный залп фейерверка или… Выстрел? Да, когда звук повторяется, Джисон почти не сомневается в том, что кто-то стреляет. Он поднимается, чтобы осмотреться и прислушаться, но выстрелов больше не слышно, поэтому определить, откуда был звук невозможно. – Думаешь, полиция или военные? – спрашивает Хёнджин, тоже поднявшись. – Хотелось бы верить, но… – Хан качает головой. – Они бы стреляли гораздо больше раз. Чан и Минхо еще внизу? Они оба обшаривают взглядом крышу, но видят только такие же встревоженные лица Сынмина и Чонина. Кажется странным, что старшие никак не отреагировали на выстрелы. Может, внутри магазина просто ничего не слышно? Хан заставляет свои мысли поворачиваться в положительную сторону, а не ударяться в панику, однако живот скручивает в тугой узел. Он кладет ладонь себе на живот, пытаясь унять все возрастающее волнение. Громко позвать парней он не решается, даже несмотря на то, что в округе, кажется, нет ни одного мертвеца, способного среагировать на шум. – Давайте спустимся, – шепчет Хан, шаркая ватными ногами в сторону лестницы. Хёнджин, единственный услышавший его, машет младшим идти следом. Огонь все равно почти потух и больше подпитывать его нечем, но все понимают, что спускаются вниз они совершенно не из-за нехватки тепла. Наученные горьким опытом, они тщательно осматривают улицу с крыши, чтобы убедиться в безопасности, и только после этого по очереди спускаются по лестнице. Дверь магазина они сразу же плотно закрывают. Внутри – тишина, разбавляемая тошнотворным запахом гниения тела, которое лежит у прилавка с тех пор, как они нагрянули в этот магазин. Чана и Минхо нет, но почему-то никто этому не удивляется. Они понимают, что парни ушли за помощью, еще до того, как поднимают лист с посланием, написанным рукой Минхо. – Какого хрена? – спрашивает Хан и этот вопрос, адресованный в никуда, повисает в воздухе. Он берет записку и пальцы уже начинают сжиматься в кулак от злости, однако он останавливает себя, не позволяя бумаге помяться. Может, это последнее, что останется у него на память о Минхо. Он не должен об этом думать, но чем сильнее пытается прогнать плохие мысли, тем назойливей они становятся, роятся в голове пчелиным жужжанием и не дают ни на чем сосредоточиться. Хан аккуратно кладет записку обратно. Головокружение и тошнота возвращаются – из-за нервов, сотрясения, отвратительного запаха. Он зажимает рот ладонью и спешит в уборную, попутно отмахиваясь от парней, отчетливо давая понять, что тащиться вслед за ним не нужно. – Нужно было остановить их, – негромко говорит Чонин, глядя в пол. Он ведь заметил, что что-то не так, мог настоять и помешать им сделать задуманное, а в итоге ему остается только жалеть об упущенной возможности. – Они вернутся, – твердо заявляет Сынмин. – А мы не будем тупить и бросаться искать их по всему городу. – Не будем, – соглашается Хан из уборной, прежде чем включить воду и заглушить неприятные звуки, сопровождающие попытки желудка извергнуть из себя все содержимое, от которого еще после прошлого раз толком ничего не осталось. Однако такой внезапной покорностью Хан приковывает к закрытой двери удивленные взгляды. Он бывает импульсивным, любит противиться общим решениям, чтобы немного поиграть на нервах, даже если в итоге согласится. Сейчас он и не думает спорить, потому что до сих пор то, что им удается выживать, это заслуга исключительно инстинкта самосохранения. Необдуманно бросаться на помощь, не имея для этого подходящего навыка, бессмысленно, и они успели убедиться в этом на собственной шкуре. Чан пострадал первым, но его вины в том не было, это просто глупое стечение обстоятельств, когда они еще и понятия не имели, что происходит вокруг. Феликс... Он погиб, позабыв о себе и бросившись на подмогу, потому что не мог поступить иначе. Они все оказались в опасности, когда невольно разделились, Хана и самого бы разорвали на куски прямиком посреди улицы, если бы не появился Чан. Единственное, что выбивается из общей картины неразумных поступков, это то, что они самолично казнили Чанбина, усадив его в вертолет к спасателям, что, впрочем, ведет к неосторожности этих самых спасателей, которые решили не проверять, кого сажают к себе в кабину, допустив обращение в зомби прямиком на борту. Самое разумное, что они могут продолжать делать, – ждать. Просто оставаться там, где безопасно практически в течение целых суток, и вряд ли ситуация изменится. К чему рисковать, не имея представления о том, что ждет за углом? Люди слишком любят спешить, подгоняя события, а в иных случаях – приближая неминуемую смерть своими поступками. Попытаться выбраться из эпицентра событий у них еще будет время. Пока есть силы бороться, шансы выжить никуда не исчезнут. А значит, почему просто не перестать бороться и мирно оставаться на месте, дожидаясь помощи? Все просто: потому что вся их восьмерка никогда не плыла по течению. Они борются с того самого момента, как решили стать айдолами. У каждого эта борьба был своя, но Чан собрал их всех вместе именно за эту черту – никто никогда не опускал руки. Преодолевая боль, слезы, кровь и пот, каждый из них карабкался вверх, сдирая кожу с рук, обнажая слабости, по которым тут же жестоко били, но остановиться было равносильно смерти. Сейчас им нужно немного прийти в себя, поэтому кратковременное затишье необходимо исключительно для нового рывка. – Мы дождемся, когда станет совсем светло, – говорит Джисон, выбираясь из туалета и вытирая тыльной стороной ладони воду со рта, оставшуюся после того, как он умылся, – и уже тогда пойдем искать этих придурков. – Не придурков, а хёнов, – слышит он, и так резко поворачивает голову, что снова чувствует приступ тошноты. Минхо слабо улыбается, сидя на полу, прислонившись к стене. Рядом с ним Чан, с другой стороны – Сынмин, который прижимает руки к чужому плечу. Хёнджин и Чонин вовсю копошатся возле прилавка, подготавливая все, что может сойти за бинты, и обрабатывая найденное антисептиком. Лицо Минхо бледное, его одежда и руки Сынмина в крови. Хан переводит взгляд на Чана, видит его перепачканные кровью губы и на мгновение ему кажется, что его выворачивало наизнанку целую вечность, за которую мир снова успел рухнуть. – Только не говорите, что... – Я нарвался на пулю, – перебивает Хана Минхо. – Некоторые люди опаснее любого зомби. – В тебя стреляли? – Глаза Джисона округляются, и он спешит подойти ближе, чтобы усесться перед Ли. – Надо же промыть рану! Вы почему до сих пор этого не сделали? – Там занято было, знаешь ли, – отвечает Минхо и потихоньку поднимается, поддерживаемый Сынмином. – Мне дополнительная инфекция не нужна. Щеки Хана вспахивают стыдливым румянцем. Приходится признать, что все были вынуждены ждать, пока он расправится со своей рвотой. При всем желании не удалось бы освободить туалет раньше. – Я сам помогу, – говорит Сынмин, жестом останавливая Хана от порывов пойти вслед за ними. Одной рукой он держит Минхо, второй забирает у парней все необходимое для перевязки, скрываясь за дверью, откуда тут же доносится шум воды. Джисон смотрит на Чана. Ему хочется отругать парня за то, что поступил так опрометчиво и позволил Минхо идти с ним, но вместо этого лишь вздыхает. Главное, что они оба вернулись. – Вам удалось найти машину? – Да. И все. Больше никаких дополнений. Сухой ответ и угрюмое выражение лица. Чан не злится, он переживает и пытается продумать наиболее подходящий план действий, но все упирается в пресловутые "если". Они выберутся, если рев мотора не привлек к ним слишком много внимания и прямо сейчас толпа мертвецов не подбирается ближе, чтобы сожрать его семью. Они выберутся, если предположения верны и на границе города есть безопасная зона. Они выберутся, если хоть кто-то извне еще верит, что в этом городе остались выжившие. – Думаю, пуля застряла в плече, – немного помолчав, говорит Чан. – Мы не можем больше ждать. Ему нужно в больницу. Я хотел отвезти его одного, просто... – Я понимаю. – Хан кладет руку ему на плечо и несильно сжимает. – Мы ведь не можем знать, какое решение верное. Но ты делаешь все, что можешь. – Ты всегда делаешь для нас все возможное, – подтверждает Чонин, и на лице его появляется эта очаровательная лисья улыбка. – Лучший лидер, – подхватывает Хёнджин, и этим окончательно выбивает Чана из колеи. Чан упирается локтями в свои согнутые колени, зарывается пальцами в волосы и прячет лицо, опустив его вниз. Хочется по-детски расплакаться и отблагодарить каждого за то, что продолжают в него верить, когда он уже и сам в себе усомнился. Потому что когда Минхо перестал отвечать ему там, сидя в машине, он был уверен, что просто сойдет с ума. Ему удалось привести парня в чувства только после того, как он припарковался у магазина и смог не тратить свое внимание на дорогу. Несколько хлопков по щекам и имя, повторяемое испуганным шепотом, заставили Минхо вернуться из сладкого забытия, где можно было больше не переживать о том, что делать дальше. Он выглядел так, словно умер и вновь воскрес, и если бы Чан лично не видел, что случилось на самом деле, решил бы, что Минхо поразил этот мерзкий вирус. Дверь уборной открывается, спустя какое-то время после звуков шипения, тихой ругани, треска ткани и шумной возни. Минхо по-прежнему бледный, часть пуловера, которая была пропитана кровью, просто-напросто вырезана вместе с рукавом. Такой своеобразный дизайн необходим: после того, как Сынмин закончил с перевязкой, он без зазрения совести запретил Минхо поднимать руку, искромсал его пуловер и помог надеть обратно. Пускай теперь вся рука, плечо и часть перебинтованной груди видны, зато лишний раз тревожить рану не пришлось. – Меня как будто пес покусал, – беззлобно шутит Минхо, позволяя Сынмину придерживать его за талию, чтобы в любой момент подстраховать. – Как ты? – осторожно спрашивает Хёнджин. – Я сейчас очень зол, но у меня нет сил выражать это, так что, – Минхо криво ухмыляется, – просто держи это в уме. Хёнджин улыбается в ответ. Он рад такой реакции. Был бы рад, даже если бы ему пригрозили салфетками или разогретой духовкой. – Но у нас есть проблема, – продолжает Минхо уже без улыбки. – Мы все не вместимся в ту машину. – Даже не начинай, – говорит Хан, поднимаясь. – Ты и Чан садитесь вперед. Мы вчетвером как-нибудь утрамбуемся сзади. Если надо, я поеду в багажнике. Вообще-то такие тесные пространства едва ли можно считать пределом мечтаний, и если бы ему на самом деле пришлось оказаться в багажнике, он бы наверное словил ту еще панику, но он готов даже на такие жертвы, лишь бы уже никто не решил героически оставаться здесь в одиночку. – Поехали, – безапелляционно произносит Чан, тоже вставая. – Будет тесно, но город не такой большой. Мы быстро доберемся до границы. – Да плевать, даже если сутки ехать придется. – Хан проверяет, на месте ли его мобильный. – Меня уже тошнит от этого места. – Тебя не из-за этого тошнит, – комментирует Сынмин, – но мы поняли. Чан осматривает парней. У них остался один нож на всех, и Чан отдает его Сынмину – после Минхо он единственный, кто сейчас может действовать достаточно хладнокровно. Он знает, что Хёнджин едва ли сможет кого-то ранить, даже если в его шею начнут вгрызаться чужие зубы. Чонин тоже не способен никого тронуть. Эти двое слишком миролюбивые и бесконфликтные, оружие вручать им нет никакого смысла. Хан же, напротив, может не совладать с эмоциями и несмотря на то, что все драки, зачинщиком которых он бывал, остались далеко в прошлом, рисковать не стоит. С таким решением никто не спорит, все лишь надеются, что больше им не придется пускать в ход это скромное оружие. Они выходят на улицу, предварительно проверив, насколько это безопасно. Поблизости шатался всего один мертвец – такой потерянный, будто отбившийся от стада теленок. С ним Чан разобрался бесшумно и быстро, в этот раз без фанатизма, сделал то, что было необходимо, полностью себя контролируя, хотя в здравом уме совершать подобное было морально в сотни раз тяжелее. Машина, в которую они с горем пополам влезают, – среднестатистический седан, поэтому четверым приходится тесниться сзади, практически сидя друг на друге. Чан ведет автомобиль неспешно, избегает резкого рева мотора, осторожно объезжает всякое сомнительное место, чтобы не нарваться на толпу зомби и случайно не потащить вслед за собой. Город всего за сутки превратился в черт знает что. Куда ни глянь, всюду перепачканные кровью стены домов и асфальт, местами валит дым из зданий или попавших в аварию автомобилей, многие окна разбиты, а если бы все обладали таким же острым слухом, как теперь Чан, то они бы тоже услышали наполняющий город стоны – и мертвецов, и еще живых, но уже не имеющих шансов на спасение. Парни в машине постоянно громко разговаривают, стараются шутить и даже петь, чтобы не дать Минхо снова отрубиться. Ли хоть и не достает сил, чтобы присоединиться к общему шуму, но их вполне хватает на то, чтобы раздражаться, а этого уже достаточно, чтобы всем стало спокойнее. – Что это там? – спрашивает Хёнджин, указывая вперед, куда-то далеко за пределы лобового стекла. – Если это очередное жирное ничего, – шипит Минхо, закатив глаза, потому что устал от однотипных шуток на протяжении всей дороги, – то клянусь, я выковыряю эту пулю и засуну тебе в… – Он прав, там что-то есть, – перебивает его Чан. – Думаю, мы добрались. Он пока не позволяет себе в полной мере радоваться этому, не уверенный в том, что видит, но в нетерпении немного прибавляет газ – вперед, к долгожданному спасению. Хотя мысли о безопасности быстро омрачаются: едва ли его пустят в незараженную зону вместе с остальными, а хуже того – его вообще могут забрать, чтобы исследовать где-нибудь в закрытой от чужих глаз лаборатории. Но это уже будет его личная проблема. Когда он убедится, что парням больше ничего не грозит, у него будет время подумать и о себе. Машина стремительно приближается к блокпосту, и чем ближе, тем отчетливее можно видеть людей, одетых в военную форму и вооруженных автоматами. И если бы солнце уже взошло достаточно высоко, чтобы хорошенько осветить дорогу, Чан бы успел заранее увидеть растянутые поперек пути ленты с шипами, очаровательно именуемые "ежами". Он бьет по тормозам, но колеса все равно на скорости влетают на шипы, отчего машина делает опасный кульбит и с металлическим скрежетом, высекающим искры, по инерции тащится еще несколько метров, лежа на крыше. Когда машина, наконец, останавливается, наступает оглушительная тишина – и в салоне, и снаружи. Только колеса продолжают издевательски крутиться в воздухе с едва заметным шорохом.