Happy death day

Хану снится сон. Хотя это даже не сон, а больше воспоминание. Здесь, в своих мыслях и фантазиях, ему не стыдно за происходящее, потому что никто не узнает. Возможно, он и сам даже не вспомнит об этом, когда проснется, а пока... – Сони. – Голос звучит мягко, почти чарующе. Его лица в темноте не видно, но Хану это и не нужно, можно было бы даже и не слышать, как его зовут по имени, чтобы знать: это Чан обнимает его за талию крепкой рукой, прижимает к себе всем телом, зарывается носом в его волосы над ухом и горячо дышит, заставляя пробегать по телу мурашки. – Ты сегодня просто сиял. Когда же это было?.. Точно. Одно из их самых первых выступлений с группой в Сеуле перед огромной толпой фанатов. Джисон тогда готов был в обморок грохнуться от волнения, хоть и не показывал этого, зная, что успокоится, как только окажется на сцене. Так и случилось. Стоило увидеть сотни пар глаз, восхищенно смотрящих на него из зала, как все причины для переживаний резко исчезли. На сцене он всегда выкладывался по полной, не жалея себя, потому что никогда не считал их творчество работой. Это то, чем он наслаждался, с радостью делился с фанатами, заряжался их энергией и беспощадно опустошал себя, едва не падая после концертов от усталости. Предпочитая восстанавливаться в одиночестве после изнурительных танцев, он обычно возвращался в комнату в общежитии и грузно валился на кровать, всем своим видом демонстрируя нежелание шевелиться. Тот день тоже не был исключением, парни тогда решили собраться все вместе в гостиной, отпраздновать удачно прошедший концерт, возможно, поиграть в настолки или приставку, а заодно хорошенько поесть ту кучу вкуснейшей еды, которую им заказали, избавляя от необходимости готовить. Хан перехватил что-то по дороге в комнату и практически незаметно ускользнул к себе, радуясь, что будет возможность побыть в одиночестве, пока соседи по койкам заняты. Привычная рутина – смыть тонну косметики и принять освежающий душ, – и он уже был готов растянуться на своей кровати, которая в те времена хоть и была удобной, но большими размерами похвастаться не могла. Он вышел из душа, обмотав бедра большим полотенцем, а тем, что поменьше, упорно лохматил свои мокрые волосы. Дорогу от ванной до кровати он и так отлично знал, потому мог позволить себе зажмуриться, чтобы колкие капли не летели в глаза, и идти по наитию. Вот только он не учел, что впереди будет маячить преграда – ненамного выше него самого, но все равно будто бы в разы крупнее из-за накачанных мышц. Он врезался в Чана практически так же, как это случилось, когда он убегал от… Нет. Он отогнал от себя эти смутные воспоминания из будущего, сейчас они ему ни к чему. Сейчас он хочет вернуться в то время, когда все было так запутанно, но при этом тепло и приятно. Хан не задавался вопросом, почему в комнате было темно в тот момент. Наверное, Чан просто вырубил свет, решив устроить сюрприз. Ему это, несомненно, удалось, внезапное осознание, что он в комнате не один, да еще и в таком виде, заставило Джисона вздрогнуть от прикосновений, но он быстро смирился с тем, что сегодня душ ему придется принять не единожды. Полотенце сползло с его головы, пикируя на пол, когда одним рывком, возможно даже слегка грубым движением Чан притянул его к себе. Он часто хвалил Хана, открыто выражал восхищение его талантом, чем вгонял в краску и заставлял смущенно отводить взгляд в сторону, превращая в непривычно молчаливого и тихого зверька, которому не найтись с ответом. Его мнение Хану было очень важно, каждый раз слыша похвалу он готов был пищать от счастья, а уверенность в собственных силах тут же взлетала до небес, потому что лидер всегда знал, что и как сказать, чтобы никто и никогда не почувствовал себя ненужным и безнадежным. Но совсем нечасто случалось так, что после изнуряющего концерта Чан предпочитал проводить время с ним. И не потому что ему не хотелось. Он лишь не желал втягивать остальных ребят в их отношения, слишком очевидно демонстрировать то, как их тянет друг к другу, проявлять чувства при ком-либо другом. Они оба ничего не скрывали, но и не афишировали, оставляя все на волю чужой фантазии. – А остальные? – попытался спросить Хан прерывисто, потому что дыхание совсем сбилось. Его тонкие пальцы вцепились в чужое плечо, судорожно сжимая его. Тело Чана тоже было еще влажным после душа, хоть он и был одет куда более прилично – в майку и шорты. – Они еще не скоро разойдутся, – ответил Чан, продолжая покрывать его лицо и шею короткими поцелуями. – А дверь?.. – Джисон чуть запрокинул голову, вопреки своему слабому сопротивлению открывая шею и позволяя впиваться жалящими поцелуями, следы от которых на утро придется скрывать под слоем тонального крема. – Хани. – Лидер остановился и чуть отстранился, чтобы заглянуть парню в глаза, которые даже в темноте блестели от влаги – его привычное состояние на грани желания расплакаться от удовольствия. Бан обхватил его лицо горячими ладонями и тепло улыбнулся. – Просто не думай ни о чем. Чан обо всем позаботился. Джисону не стоило и сомневаться в том, что все варианты предусмотрены и они спокойно могу отдаться своим порывам. Даже если бы хотел, то не смог бы остановиться, уж слишком соблазнительна была идея провести этот вечер не за просмотром фильмов, а в манящих объятиях, от которых голова идет кругом. Хан позволил подхватить себя под ягодицы, повинуясь молчаливой просьбе и запрыгивая на Чана, обхватив его бедра своими ногами. Второе полотенце тоже оказалось на полу, но в полумраке он не слишком об этом беспокоился или стыдился. На пару мгновений они так и застыли: Чан, удерживающий его на весу, улыбающийся и приподнявший голову, чтобы лучше его видеть; и Хан, любовно обвивший его шею руками, смотрящий на него теперь сверху вниз, но тоже не в силах сдерживать улыбку. Джисон легкий, Чан говорил ему об этом много раз, поэтому он нес его до узкой кровати непринужденно, но в то же время бережно. Заботливо уложил Хана на спину, сам нависая над ним и качая головой с легкой ухмылкой на губах, потому что его все еще продолжали удерживать ногами, а в живот упиралось твердое доказательство чужого возбуждения. – Не отпустишь? Чан видел, как Джисон качнул головой отрицательно, все еще продолжая хитро улыбаться. Ему отлично удавалось дразнить своего хёна, даже стараться не нужно было, хватало каких-то намеков, чтобы заставить сердце бешено колотиться о ребра. Подобная близость не была их частым спутником, но каждый раз она становилась чем-то взрывоопасным, до дрожи в коленях желанным и необходимым. Чан принял правила игры, не собираясь уступать и в этот раз, поэтому он взял руку Хана, ненавязчиво пристроил ее на обнаженную горячую плоть и чуть сжал, призывая скользнуть от кончика до основания и обратно. Ему нравилось наблюдать, как Хан ублажает сам себя, но долго оставаться без участия не удавалось. Неотрывно глядя в глаза все сильнее краснеющего от смущения Джисона, он поднес к своему лицу два пальца, нарочито медленно облизал их, обильно смачивая слюной, и опустил, прижимая к напряженному колечку мышц, чтобы тут же скользнуть внутрь. Это тут же заставило Хана сорваться на стон и выгнуться в спине, подаваясь вперед, насаживаясь еще глубже. Чужие пальцы двигались мучительно медленно, осторожно растягивая и вызывая желание поскулить и просить еще – сильнее, грубее, резче, но он знал, что Чан редко поддавался на подобные провокации, не желая причинить боль, однако у него отлично получалось довести до пика блаженства и без грубой силы. Теряясь в ощущениях от прикосновений и поцелуев, Хан даже не заметил, как опустил ноги на кровать, не в силах больше удерживать их навесу, когда почувствовал внутри третий палец. Чан, довольный тем, что план сработал, вытащил пальцы, а затем одним движением перевернул Джисона на живот. Он приподнял его бедра, но когда заметил, что Хан обе руки вытянул над головой, вцепившись в подушку, наклонился, чтобы прошептать на ухо: – Нет. Не останавливайся. И он мягко, но настойчиво вернул одну руку Хана вниз, наглядно показал ему, какой темп желает видеть, а сам полез в карман шорт, откуда выудил лубрикант, которым не постеснялся обильно воспользоваться. Он наспех приспустил свои шорты, предусмотрительно не надев под них нижнее белье, и вошел в Хана под его протяжный стон. Джисон знал, что это любимая поза Чана, потому что не раз слышал комплименты по поводу своих широких плеч и узкой талии, которые делали его фигуру привлекательнее, чем у некоторых моделей. Он знал, что Чану нравится смотреть на него вот так, сзади, властно положив ладонь ему на поясницу, а второй сжимая его бедро так сильно, что наверняка потом останется синяк. Нет, он точно помнил, что синяк потом действительно остался, как и многочисленные засосы, которые он забыл спрятать спросонья, уставший после концерта и бурной ночи, за что ловил на себе понимающие взгляды парней – всех, кроме Чана. Лидер вел себя как обычно, не подавая виду, в то время, как все давно знали, кто именно зачастил оставаться с Джисоном наедине, но вслух никто этого тактично не озвучивал. – Я люблю тебя. – Х-хён... Джисон тогда впервые услышал эти слова – горячий шепот у самого уха, – но не смог ответить ничего внятного, потому что ровно в тот момент его накрыла волна оргазма, заставляя все тело содрогаться, и он гораздо дольше обычного не мог прийти в себя, когда понял, что Чан кончил одновременно с ним – в него, – а в голове продолжали крутиться слова о любви. Они еще долго лежали, слипнувшись влажными от пота телами, пытались привести дыхание в порядок и побороть возникшую неловкость. Хан хотел ответить, признаться, что чувствовал то же самое, но когда вместо невнятного мычания наконец решился произнести это вслух, Чан уже спал. Хан повернулся к нему – лежащему на боку, отвернувшемуся в другую сторону. Обычно они засыпали в обнимку, но в тот раз Чан не стал обременять его еще и объятиями. Или стал?.. Джисону казалось, что воспоминания, превратившиеся в сон, немного искажены. Он тихонько позвал старшего, но ответом ему была лишь тишина. Тогда он решил потрясти Чана, почему-то твердо намереваясь разбудить. Он положил ладонь ему на плечо, и от прикосновения к ледяной коже его прошиб холодный пот. – Чани-хён, – неуверенно позвал он, потянув Бана на себя. Холодное тело поддалось без препятствий, Чан перевернулся на спину. Глаза его казались стеклянными и помутневшими, невидящий взгляд был устремлен в потолок. Хану стало сложно дышать, из легких будто выбили весь воздух, а комната начала сжиматься, удушая теснотой. Он в панике отполз на край кровати, страх сковывал все тело, не давал соображать. И когда Чан резко подорвался с места, издав утробный рык, мелькнув в темноте покрасневшими глазами и набросившись на Хана, когда его чересчур острые клыки сомкнулись на шее Хана, пуская кровь, а ногти принялись разрывать на части его тело, сон оборвался. Джисон коротко вскрикивает и буквально подпрыгивает на месте, тщетно пытаясь вырваться из объятий Хёнджина. Он еще не до конца проснулся, наполовину пребывая в своем кошмаре, однако воздуха ему не хватает на самом деле. Он впивается пальцами в свою грудь в надежде вернуть себе возможность дышать. Чужие руки наконец отпускают его, он оказывается на коленях, упирается руками в пол и, занавесив лицо взмокшими волосами, готов разрыдаться. Его грудь часто вздымается, он дрожит всем телом, сознание медленно выплывает из дремоты и наконец полностью оказывается в реальности. – Хани... – мягко, но встревожено произносит Хёнджин, осторожно поглаживая его по спине и пытаясь заглянуть в лицо. – Я здесь, с тобой. Тише. Он продолжает бормотать успокаивающие слова, постепенно возвращая иллюзию спокойствия, и тянет Джисона на себя. Обнимает его нежно, позволяет уткнуться в плечо. Не говорит о том, что расстроен, потому что Хан во сне вновь и вновь звал Чана с такой сладкой истомой в голосе, что содержание сна не оставляло сомнений. Ревность – это меньшее, что сейчас нужно, хотя подавить ее оказывается безумно сложно. – Джини, – бубнит Хан ему в плечо, а затем поднимает голову и смотрит широко раскрытыми глазами. В магазине темно, но различить ужас, который плещется на дне зрачков, не составляет труда. – Я тебя люблю. Ты ведь знаешь это, да? – Хан... – Нет, подожди. Я серьезно. Ты должен это знать. – Я не требую от тебя ничего, не нужно мне что-то доказывать. – Голос Хёнджина звучит спокойно, но как-то тоскливо. Смиренно. Сердце у Хана от этого сжимается. Он никогда не желал становиться причиной душевных терзаний. Ему нравится легкость в сочетании с доверительной глубиной в отношениях, а выходит так, что все, что он способен делать – это ранить дорогих ему людей, сам того даже не осознавая. – Между мной и Чаном давно уже ничего нет. Все закончилось еще год назад, я бы никогда не стал тебе врать. – Я знаю. Джисон закрывает ему рот ладонью и упрямо сдвигает брови на переносице. Он прекрасно понимает, чем вызвана эта внезапная хандра, отражающаяся сейчас в глазах Хёнджина. Он знает, что иногда болтает во сне, а когда снится нечто столь… горячее, не удивительно, что он мог не просто стонать, но и произносить вслух имя того, кого в том сне быть не должно было. Все события просто слепились в один ком: Чан дважды спас его, оказался рядом в критический момент, потому подсознание и решило подкинуть воспоминания, заставляя думать о давно прошедших днях и вплетая их в нынешние события, однако для Хана действительно все это осталось в прошлом. – Выслушай меня. – Он говорит тихо, но уже не шепотом, надеясь, что так эффект будет внушительнее. – Когда-то, еще в начале наших отношений с Чаном, он признался мне в чувствах, а я так и не ответил, хотя уверен, что тогда действительно любил его не просто как хёна. Сейчас мы вернулись к тому, с чего начинали – к дружбе. Потому что теперь у меня есть ты. И ты меня с ума сводишь. После того, что со мной сегодня случилось, я просто не прощу себя, если поступлю с тобой так же, как в свое время с Чаном, и не успею это сказать. – Хан переводит дыхание, понимая, что выпалил все это безостановочно. Обхватывает лицо Хёнджина своими ладонями и смотрит ему в глаза. – Я люблю тебя, Хёнджин. И мне больше никто не нужен. Ты мне веришь? Хван кивает, невольно отводя взгляд в сторону, потому что выдерживать этот прямой зрительный контакт каждый раз непросто. – Неубедительно, – ворчит Хан, в голосе его проскакивают задорные искры, и Хёнджин не может сдержать улыбку. Это его Джисон – все такой же лучезарный, игривый и искренний. И нет никаких причин сомневаться в очевидном, за целый год он ни разу не давал повода. Хан затягивает его в чувственный поцелуй, вкладывает в него все то, что невозможно выразить словами. Он все еще ощущает головокружение, но уже не уверен, что это из-за сотрясения. Скорее, от приятного волнения, зарождающегося внизу живота. Он шумно втягивает воздух носом, льнет сильнее, прижимает к себе крепче, забирается ему на бедра, не отрываясь от поцелуя. Пальцы зарываются в светлые волосы, чуть сжимают их до приятной болезненности. – Снимите номер, – слышат они сонное шипение Чанбина. Хёнджин улыбается сквозь поцелуй, не в силах заставить себя оторваться. Сейчас он бы с удовольствием оказался подальше от всех остальных, наедине с Ханом. Один поцелуй, несколько прикосновений – Хан всегда знает, как и где следует его касаться, – и он уже не уверен в том, что способен сдерживать накатывающие волны возбуждения. – Куда ты? – шепотом спрашивает Хёнджин, когда различает в темноте, как Чанбин поднимается. Он все еще питает надежду на то, что у Минхо, Сынмина и Чонина со сном дела обстоят получше. – Пойду побуду с Чаном, – отвечает он. – Все равно давно уже толком спать не могу. – Давно? – переспрашивает Джисон. – Я ничего не слышал, не видел и не знаю. – Бин звучит неубедительно, но ему можно доверять, он никогда не треплется по сторонам, и уходит сейчас не для того, чтобы обсудить все это с Чаном. Хан знает, с каким трепетом он относился к Феликсу, и его смерть Чанбину ужасно тяжело принять, возможно, тяжелее, чем кому-либо другому, а видеть чужие объятия на фоне трагедии просто невыносимо. Как только Чанбин скрывается за входной дверью, Джисон идет в уборную, чтобы ополоснуть лицо ледяной водой и немного умерить свой пыл. Он уже тянет руку, чтобы закрыть кран, когда чужая ладонь накрывает его пальцы и не дает этого сделать. Он оглядывается через плечо, а Хёнджин не слишком сильно, но настойчиво толкает его, заставляя нагнуться. Выходит немного смазано, непривычно, потому что обычно именно Хан проворачивает подобные фокусы, проявляя свои доминантные навыки. Хвану неловко от того, что он делает, однако не дает себе остановиться на полпути, особенно когда видит в отражении зеркала несколько затуманенный взгляд Хана и его дерзкую ухмылку, которая придает ему совершенно развязный вид. Он и не думает сопротивляться, напротив – крепче хватается руками за раковину, отставляя бедра, несмотря на то, что каждое подобное движение отдается болью в ребрах. Хёнджин приспускает джинсы Хана вместе с бельем, но вопреки ожиданиям Хана, лишь прижимает к нему свои бедра, не избавляясь от собственной одежды, а рукой обхватывает его возбужденный член. С губ Джисона срывается стон, тонущий в шуме воды, а Хван свободной рукой закрывает ему рот, призывая молчать. Этот жест заводит лишь сильнее, а когда он начинает активно работать второй рукой, вызывая желание двигать бедрами и подаваться навстречу наслаждению, Хану ничего не остается, кроме как скулить в чужую ладонь. Сама мысль о том, что они тайком занимаются этим посреди хаоса, стоя в тесной уборной, глядя на свое отражение, пока за тонкой стенкой находятся другие парни, кажется грязной, неправильной, аморальной... и настолько горячей, что он мог бы кончить гораздо быстрее, если бы не сдерживался. – Хочу тебя… внутри… – сбивчиво произносит Хан, когда появляется возможность. – Ты не готов сейчас, – пытается убедить его Хёнджин, но тот лишь упрямо качает головой и настойчиво жмется к нему задом. – Да плевать, просто сделай это. Джини, пожалуйста. Хан любит грубость и боль в разумных количествах, однако каждый раз его стараются от этого уберечь. Поэтому он не упускает возможности подтолкнуть Хёнджина к этому, раз тот наконец решился проявить себя в новой роли. И ему не отказывают. Подхлестываемый такой готовностью полностью отдаться в его власть, Хёнджин совсем быстро пытается подготовить Хана пальцами, теряя голову от его тихих стонов, а затем входит в него – быстро, резко, болезненно, вызывая жалобный всхлип. Возможно, это бы его остановило, однако он видит в зеркале блаженство на лице Джисона, когда тот закусывает губу и улыбается, зажмурившись. Окончательно осмелев, Хван хватает его за волосы, заставляя выгнуть шею. Движения бедрами отрывистые, размашистые, шлепки громкие, но он надеется, что шум воды все же способен скрыть все звуки. Впрочем, сейчас ему уже все равно, на эти мгновения он забывает о существовании чего-то вне стен этого крошечного помещения. Джисон чувствует приближающийся оргазм, и нескольких движений рукой становится достаточно, чтобы довести себя до предела. Он изливается себе в ладонь, позволяя Хёнджину продолжать вбивать его в раковину и искренне надеясь, что она выдержит давление его живота и рук. Когда толчки становятся более быстрыми и короткими, Хан отстраняется, насколько позволяет пространство, но этого хватает, чтобы Хван выскользнул из него с недоумением и некоторым разочарованием, которое длится совсем недолго, потому что Джисон быстро опускается перед ним на колени и обхватывает губами. – Что ты… боже, Хани… – Хёнджин даже сообразить не успевает, как кончает прямо в чужой горячий рот, стыдливо закрыв глаза своей же ладонью. Спустя мгновение он осмеливается посмотреть вниз, и готов поклясться, что мог бы кончить еще раз, глядя на перепачканное его семенем лицо Джисона, который со своей фирменной наглой ухмылкой смотрит на него снизу вверх, медленно облизываясь и большим пальцем собирая белесые остатки в уголках своих губ. Если бы эту ночь можно было продолжить в других обстоятельствах, они бы не сумели остановиться до самого утра, поддаваясь своим животным желаниям и наслаждаясь каждой секундой в объятиях друг друга.