Happy death day

– Никогда так больше не делай. Голос Чана звучит скорее тревожно, чем сердито, когда он шепчет эти слова, уткнувшись в пульсирующую вену на чужой шее. Легкая дрожь выдает его: он переживал за своих «детей» до покалывания в пальцах, до назойливой боли в висках, до бешено колотящегося сердца, до накатывающей паники, что перехватывала его дыхание. Конечно, практически ничего из этого он на самом деле чувствовать больше не способен, это лишь фантомные отголоски прежней жизни, которая так нелепо и внезапно превратилась в сущий кошмар. Кто-то мог бы счесть его новое состояние благословлением, новой ступенью эволюции, ведь он теперь не чувствует настоящую боль, стал более выносливым, забыл об усталости. Есть лишь крошечный побочный эффект – страшный голод, дающий о себе знать в самые неподходящие моменты, застилающий разум красной пеленой, не позволяющий оставаться человеком, потому что обычной пищей этот голод не утолить. Жить монстром или умереть человеком? Этим вопросом задаются чуть ли не в каждом втором произведении, где речь идет о выживании. Чан не способен дать точный ответ. Сначала он был уверен, что смерть гораздо лучше, потому что тогда он сможет избавиться от навязчивых мыслей и никому не навредит. Однако сейчас он понимает, что его приобретенная способность оставаться незамеченным другими мертвецами играет на руку. Он боится даже на секунду представить, что бы случилось с Джисоном, не окажись его рядом. Сейчас он сжимает Хана в своих объятиях, и все происходящее ему кажется какой-то сценой из сюрреализма. Мир катится прямиком в ад, а он, испачканный чужой кровью, несколько часов назад потерявший друга и убитый горем, не желает отпускать своего бывшего возлюбленного, грешным делом подумывая, не поцеловать ли его, как в старые времена – страстно, развязно, собственнически, так, как он делал только с ним, переставая прикидываться паинькой и давая волю своим внутренним демонам. С Ханом это всегда было так просто: хватало одной его лучезарной улыбки и какой-нибудь нелепой шутки, чтобы почувствовать себя по-настоящему дома. Да, для Чана дом – это не место, а люди, но если Stray Kids в целом похожи на заполненную теплом и заботой пирамиду, то 3racha находятся в самом низу, ближе к фундаменту. Основа, воплощающая любовь и защиту. – Как ты понял, что я здесь? – Джисон отстраняется и заглядывает Бану в глаза – так открыто, с искренним любопытством и интересом, как умеет только он. – Я вообще не собирался покидать кафе, – с неохотой признается Чан, за что ловит на себе недовольный взгляд, сам за себя говорящий: «Ты же обещал догнать нас». Поэтому, прежде чем обрушить на себя праведный гнев, он перехватывает инициативу. – А потом увидел переписку в «Какао», и понял, что это плохо кончится. Хан, я слишком хорошо тебя знаю. Он смотрит, как очаровательные щечки Джисона покрываются легким румянцем. Сейчас он – смущенный и хмурый – кажется ему еще красивее, но он быстро гонит от себя такие мысли. Почему вообще он вновь смотрит на Хана совсем не как на друга? Почти год прошел, они разошлись по обоюдному согласию, без всех этих драматичных истерик и скандалов. «Так будет лучше, если мы хотим эффективно работать и двигать группу вперед», — вот как они объяснили это друг другу тогда. Неужели то, что случилось с ним, Чаном, заставляет его тосковать об утраченной возможности быть вместе? Теперь это все равно не имеет значения, он больше не имеет права мешаться под ногами. К тому же… он больше не человек. Жаль, от чувств это избавиться так и не помогло. Стоило только осознать, что он мог потерять Джисона, как похороненный на дне сознания сундук дал трещину и выпустил наружу все то, что Чан так долго подавлял. – Спасибо тебе. – Хан говорит это так искренне, совсем негромко, что сердце Чана замерло бы, если б могло. – Нужно возвращаться, иначе придется вставать в очередь, чтобы меня прибить, потому что Минхо даже тебе не уступит право быть первым. Это вызывает у обоих улыбки. Они поднимаются и осматриваются. Пока что никого нет, но это совсем не значит, что так будет продолжаться долгое время. Хан не слишком хорошо помнит адрес, он бежал в такой панике, что забывал считать кварталы, к тому же стемнело и уличные фонари работают через раз, однако когда он бежал, то никуда не сворачивал, что делает возвращение в исходную точку легче. Нужно просто вернуться к тому месту, где были Чанбин и Сынмин, а уж там он сориентируется. Они говорят негромко и идут быстро, но не переходят на бег, чтобы Джисон не выдохся раньше времени – теперь неизвестно, когда в следующий раз могут понадобиться его навыки бега. С другой стороны, он чувствует себя намного спокойнее, когда Чан рядом. И не потому что мертвецы не станут трогать Бана, что даст им фору, если придется отбиваться. Нет. Останься Чан прежним собой, ничего бы не изменилось. Он всегда был и есть воплощением надежности, его умение внушать уверенность в собственных силах поражает. Никто ни на секунду не сомневался, что Бан Чан – прирожденный лидер. – Вот это место. – Хан указывает на дом с приставленной к краю крыши лестницей. Им остается только перейти перекресток, а затем повернуть налево, после – несколько кварталов прямо, и они наконец доберутся до парней. – Поверить не могу, что я столько пробежал! – Он чуть ускоряет шаг, чтобы оказаться перед Чаном, разворачивается к нему лицом и продолжает шагать спиной вперед. Хлопает себя по груди довольно. – Это я называю хорошей физической… Договорить ему не удается, и как-то слишком запоздало до него доносится жуткий скрежет и скрип, в котором он не сразу распознает звук тормозов. Ощущая себя будто в замедленной съемке, он поворачивает голову, только сейчас осознав, что вышел на перекресток, но ведь он даже подумать не мог, что в нынешней ситуации это может оказаться опасным. Водителя, конечно, сложно обвинять в неосторожном вождении и превышении скорости, потому что внутри салона творится черт пойми что: коллега, не предупредивший о том, что его укусили, внезапно обратился в зомби и напал на водителя – некогда своего подчиненного, которому он фактически приказал вывезти его из города как можно скорее. Теперь уже их двоих едва ли волновало то, как повело руль, а нога сильнее нажала на педаль газа, да и через обильно забрызганное кровью лобовое стекло уже и не разглядеть, куда летит машина. Удар оказывается сильным – это Чан слышит чересчур отчетливо своим обострившимся слухом. Несмотря на то, что машина задевает Хана лишь краем, этого хватает, чтобы парень отлетел в сторону, кубарем прокатился по асфальту, а затем тряпичной куклой раскинулся посреди дороги без чувств. Машина пролетает буквально в метре от него, с такой силой врезаясь в хлипкую стену, что пробивает ее. Клубы дыма быстро превращаются в настоящий пожар. В груди Чана колет. Его сердце должно быть мертво, но оно болит так отчетливо, что сил нет. На негнущихся ногах он идет к Джисону, охваченный ужасом. Одними губами продолжает повторять жалкое «только не он», опускаясь на колени. Трясущейся рукой переворачивает Хана с боку на спину, наклоняется ближе, сокращает расстояние между их лицами настолько, что едва не касается губами. И с каким-то неописуемым облегчением чувствует чужое теплое дыхание, вырывающееся из приоткрытого рта, а вслед за этим различает биение сердца, продолжающее все так же бодро качать кровь и разгонять ее по венам. Чан бегло осматривает Хана, слегка щупает его руки и ноги, задирает футболку, чтобы разглядеть ребра. По всему телу – ссадины и царапины, а кое-где уже начинают расцветать крупные синяки, но по крайней мере открытых переломов нет. Больше всего его беспокоит рассеченный кровоточащий лоб, однако он рад тому, что это не висок. Он осторожно трогает голову, зарывается в густые волосы, чтобы понять, не идет ли где еще кровь. Чан не сразу соображает, что звук, который так его раздражает, это продолжительный автомобильный гудок. Он бросается к частично охваченной пламенем машине, распахивает дверцу и откидывает на спинку сиденья водителя, который утыкался в руль и оповещал на всю округу о том, что вкусный обед для мертвецов прямо здесь. Дверь он успевает захлопнуть еще до того, как пассажир с заднего сиденья выберется наружу, а его подчиненный – обратится. И все же пусть эти двое не представляют опасности, запертые в машине, они произвели слишком много шума. Чан прислушивается и понимает, что та толпа, которая с голодным рыком хаотично движется вдалеке, через несколько минут окажется здесь. И единственный живой человек в округе – потерявший сознание Хан. Он крутится на месте, ощущая себя загнанным в ловушку зверем, которому парадоксально не грозит опасность, но который не может просто оставаться в стороне. Невысокие дома вокруг будто вырастают в размерах, давят своими стенами, нависают над ним, собираясь раздавить за беспомощность. Жар, идущий от огня, заставляет его охладевшее тело гореть адским пламенем. – Что мне делать?.. – бормочет он сам себе, понимая, что будь он прежним, сейчас бы наверняка задыхался от нехватки воздуха и охватившего его ужаса. Если он просто понесет Хана, то не сумеет уйти от преследования или отбить его от целой толпы. Ему вдруг приходит совершенно безумная идея, в эффективности которой нет никакой уверенности, но почему-то ничего умнее в голову не идет. Он отковыривает часть разбитого бокового стекла машины и возвращается к Джисону. Замирает на мгновение, испуганный тем, что Хан выглядит чересчур неживым с таким бледным лицом, однако все еще слышит его сердцебиение, поэтому поскорее успокаивает свою паранойю. – Прости, тебе придется потерпеть. Чан заносит крепко сжатый осколок над Ханом, выставляет свою руку и глубоко режет предплечье на всю длину. Кожа расходится, из разреза обильно выступает потемневшая кровь – не льется потоком, как было бы раньше, а лишь вяло расползается по руке, начиная капать вниз. Он сдавливает руку, чтобы поток усилился, и поливает своей кровью одежду Джисона, обмазывает открытые участки кожи, где нет ссадин, а затем касается ладонью его щеки. Аккуратно проводит с одной стороны, чтобы его кровь не попала в рану. Закрывает глаза, прислушиваясь, и понимает, что они уже здесь. – Пан или пропал. Чан поднимает Джисона на руки, отмечая, насколько легким он кажется, несмотря на то, что в расслабленном состоянии тело обычно должно быть тяжелее. Он чувствует себя по-настоящему одиноким, стоя вот так, посреди улицы с раненым другом на руках и ожидая, будет ли удача на его стороне. Толпа мертвецов шумно приближается, сопровождая свое появление голодным рычанием. Больше дюжины зомби бежит прямо на Чана, щелкая челюстями и протягивая к нему руки. Они добегают до него, разинув рты, готовые рвать жертву на части, однако в замешательстве замедляются, с любопытством склоняют головы и будто обнюхивают Бана, а заодно и Джисона. К последнему принюхиваются особо внимательно, но, кажется, теряют интерес и возвращаются в состояние ожидания – неспешно разбредаются в разные стороны и выискивают новый сигнал к действиям. Чан с трудом может поверить, что это действительно сработало. Он хотел перебить запах живого человека, и теория его оказалась верной. Хочется побежать, чтобы скорее укрыть Хана в безопасном месте, но он понимает, что может привлечь этим ненужное внимание, поэтому идет медленно, осторожно осматриваясь по сторонам и проверяя реакцию. Никому нет до него дела, и добраться до музыкального магазина удается без приключений, даже возле здания не наблюдается никого, кто хотел бы сожрать свежей человечины – отсюда тоже все сбежались на сигнал машины. Сейчас, когда на улице совсем стемнело и ориентироваться стало затруднительно, он не уверен, что это действительно нужное ему место, поэтому подходит к двери, чтобы постараться разглядеть, что внутри. И тут дверь открывается. Лица мемберов бледнеют за секунду, Хёнджин явно готов потерять сознание от вида окровавленного Джисона, да и Минхо едва держится на ногах. – Нет, стойте, все не так плохо, как кажется, – уверяет Чан, протискиваясь вовнутрь и ногой запирая за собой дверь. – Точнее ничего хорошего, конечно, но я сейчас все объясню. И он начинает рассказывать все по порядку, стараясь не упускать ни одной детали, не упоминая лишь свои нездоровые мысли по поводу вновь вспыхнувших чувств к Джисону. По ходу рассказа он просит принести воду и ткань, чтобы стереть с Хана кровь, настаивает на том, чтобы никто, кроме него, не прикасался, чтобы ненароком вирус не попал в раны, о которых кто-то, быть может, забыл. Хёнджин слегка возмущается этому, ему хочется тоже быть полезным, однако в итоге приходится согласиться выполнять роль всего лишь помощника, поэтому он постоянно бегает менять воду на свежую и обеспокоенно наблюдает за Ханом, пытаясь уловить изменения, но тот остается все таким же умиротворенным и не подает каких-либо признаков возвращения сознания. – Он ведь придет в себя? – скорее риторически спрашивает Чонин, потому что прекрасно понимает, что никто не в силах дать ему точный ответ. – Если очень попросишь... Чонин раскрывает рот, удивленно глядя на Хана. Глаза Джисона все еще закрыты, но рот кривится в слабой улыбке, а голос звучит непривычно тихо. – Мне бывает так лень приводить себя в порядок по утрам, давайте вы теперь всегда будете за мной ухаживать, когда выкарабкаемся отсюда? Хан приоткрывает один глаз, и в него тут же летит скомканное полотенце, багряное от крови. – У тебя совсем совести нет?! – Хёнджин оседает рядом с ним на пол и устало прикладывает ладонь к своему лбу. – Ты меня так с ума сведешь. – Чан мне куда-то не туда нажал, пока лапал, вот я и очнулся, – нагло шутит Джисон, потому что на самом деле пришел в себя буквально минуту назад и потратил ее на то, чтобы восстановить в памяти хоть какие-то обрывки происходящего. Чан явно шутку не оценил, благо, краснеть теперь не может, но взгляд все равно отводит в сторону, бормоча возмущения, хотя мысленно безумно рад, что все обошлось. Хан усаживается, но тут же хватается за голову и морщится от болезненной вспышки. – Воистину побочные эффекты. – Строчка про головную боль из их песни Side effects сама собой всплывает в памяти, он даже пытается повторить фирменное движение из хореографии, но это явно плохая идея. – Вывод такой: даже в условиях апокалипсиса всегда смотрите по сторонам, когда переходите дорогу. Боже, меня тошнит. Несмотря на попытки пребывать в привычном расположении духа и подбадривать всех, чтобы убрать с их лиц эти страдальческие и сочувствующие выражения, Джисон действительно чувствует себя паршиво. В глазах слегка двоится, голова идет кругом, а недавно съеденный обед активно просится наружу. Сотрясение сейчас совсем не кстати, утешает лишь то, что все могло закончиться гораздо печальнее. Он бредет в сторону туалета, поддерживаемый Хёнджином и выслушивая его просьбу не запираться внутри. Кивает и не спорит только потому, что поскорее хочется остаться одному. Его рвет сразу же, как только дверь за ним закрывается. Это продолжается несколько минут, пока желудок, кажется, не избавляется вообще от всего, что в нем было. Хан дрожит, поднимаясь с колен, и замученным взглядом рассматривает свое отражение в зеркале. Он выглядит ужасно, а чувствует себя еще хуже. Да и одежда сейчас похожа на жертву маньяка, она неприятно липнет к телу и пропитана запахом крови, от которого тошнит еще сильнее. Стянув с себя футболку, он стирает с торса остатки крови, а затем хорошенько полощет рот и умывает лицо ледяной водой, немного приводя себя в чувства. Радует то, что они все действительно сумели собраться вместе, хотя до ощущения порядка далеко: Чанбин ранен, а сам он с трудом держится, чтобы не распластаться на полу и больше никогда не подниматься. Все тело болит от ушибов, но хуже всего от постоянно головокружения и болезненных ощущений при глубоком вдохе. Он щупает потемневший синяк под ребром и с шипением выдыхает воздух сквозь зубы, когда прикосновение отзывается болью. Трещина? Пробует поглубже вдохнуть. Неприятно, но терпимо. Главное, чтобы не было перелома. Он не помнит момент удара машиной, но уже то, что его вырубило, говорит о многом. – Кто доброволец, чтобы раздеться? – интересуется Хан, выходя из туалета и неловко скрещивая руки на груди в попытках скрыть хотя бы самые крупные ушибы и не пугать всех лишний раз. Он выглядит все таким же бледным и ослабшим, а все равно пытается улыбнуться. – Мне та футболка нравилась гораздо больше, когда не была красного цвета. Сынмин первым сбрасывает свою рубашку и отдает Джисону – остальные все равно сами не имели запасных вариантов, одетые лишь в футболки или майки. Рубашка оказывается великовата, но проблема быстро решается, когда Хан просто закатывает рукава, а остальное не так страшно. Пока что долго находиться на ногах тяжело, поэтому он вновь усаживается на пол спиной к Хёнджину, самым наглым способом устраивается поудобнее у него между ног и укладывает его руки себе на живот, заставляя обнять. Хёнджин совсем не против, несмотря на то, что делать это на глазах остальных не слишком комфортно, но все сомнения улетучиваются, как только Джисон запрокидывает голову и утыкается затылком в его плечо, закрыв глаза. – Я жутко устал, – бормочет Хан, засыпая. Его способность внезапно отрубаться в любых условиях, когда организм требует отдыха, всегда поражала мемберов. И буквально через пару минут Хёнджин чувствует, как он заметно расслабляется, безвольно обмякнув в его объятиях. Хван продолжает поглаживать его подушечками пальцев. – Уже темно, – негромко говорит Чан. – Дождемся утра и тогда решим, что делать дальше. Вы тоже поспите. Он еще раз обводит взглядом парней и поднимается. – Ты куда собрался? – Чанбин тоже встает, уже догадываясь о намерениях лидера. – Забыл, что я не совсем в порядке? Рядом со мной может быть опасно, мы это уже проходили. Поэтому до утра побуду снаружи. – Ну уж нет! – чуть повышает голос Чанбин, но тут же снова переходит на полушепот, бросая взгляд в сторону мирно посапывающего Хана. – Там опасно. И холодно. Чан снисходительно улыбается, подходит к другу и кладет ладонь ему на плечо. – Холоднее мне уже не станет. – Его ладонь соскальзывает ниже с ткани футболки на кожу, отчего Чанбин вздрагивает, ощущая ледяное прикосновение. – А те, кто снаружи, меня не трогают, поэтому мне ничего не угрожает. Все в порядке. – Он переводит взгляд на Хёнджина, хотя будто бы обращается ко всем: – И следите за Ханом. Если поймете, что ему стало хуже, сразу зовите меня. Я рядом. Хёнджин с серьезным видом кивает, принимая на себя груз ответственности. Впрочем, Чан мог бы ничего и не говорить, он бы из без лишних наставлений не стал спускать глаз с Джисона, прислушиваясь к его дыханию и отмечая малейшее изменение в его состоянии. Он чуть крепче прижимает его к себе, словно боится, что иначе он проснется и побежит за Чаном. Это не ревность, просто... его и так не оказалось рядом в самый нужный момент, больше ему не хочется оставаться в стороне, когда опасность так близко подбирается к дорогому ему человеку, норовя сжать на его горле костлявую руку смерти. Чан выходит из магазина и усаживается прямо возле входа. Вечерний холод действительно не доставляет неудобств. Где-то вдали постанывают мертвецы, рыская в поисках жертв, но если отбросить этот неприятный факт, ночь кажется на удивление спокойной и тихой. Он поднимает взгляд к небу, отмечая луну, которая кажется такой огромной, и звезды, что сияют намного ярче, чем ему всегда казалось. У него нет пристрастия к религии, но сейчас он готов молиться всем богам, лишь бы "дети" пережили ночь и сумели выбраться из этого проклятого города.