Bad habits

Крышку ноутбука она захлопывает только в одиннадцать вечера. Пластик жалобно скрипит, когда покрытый вековой пылью экран стукается о клавиатуру, окончательно выбивая букву «К» с положенного ей по праву рождения места. Завтра, ко всему прочему, придётся ругаться с техподдержкой — они, видите ли, сами эти компьютеры не производят, а бюджет на закупку в это, по словам Председателя Центрального Банка, «чрезвычайно волатильное время», ограничен. Плевать. Чеканя шаг, надеясь, что выглядит как гангстер, покидающий перестрелку, она идёт по пустым, дремлющим тёмным коридорам - даже уборщицы уже давно ушли, не забыв на прощанье вынести ей последние мозги пылесосом, когда она только села делать этот ебучий отчёт, который надо было сдать еще вчера. Нет, ну серьезно, пылесосы что, на одном заводе с вертолетами производят? Улица встречает ее все той же удушливой жарой, что и днем. Кожа быстро покрывается противным таким, липким потом, платье намертво приклеивается к спине, пока она, на ходу прикуривая сигарету, идёт к машине, не замечая отделившуюся от стены худую тень, следующую за ней по пятам. Щелчком отправив уже начавший обжигать пальцы окурок между прутьев канализационной решётки, куда он падает с едва слышным шипением, она, кряхтя от натуги, ставит тяжеленную сумку на капот, как Давид льву раскрывает ей пасть под протестующий шелест молнии и роется в поисках ключей. Когда что-то маленькое и круглое оказывается между лопаток, а тихий голос говорит ей не дёргаться, она даже не пугается. Слишком устала за этот долгий, как полярная ночь, месяц. — Сейчас ты заведёшь машину и привезёшь меня к себе домой, — продолжает вещать голос ей куда-то скорее в шею, чем в ухо. Не достаёт, что ли, — Я у тебя переночую, а утром уйду. Только без глупостей, — угрожающе шипит голос, подталкивая ее в спину. Обладатель голоса обходит ее и встает рядом с пассажирской дверью, на ходу засовывая пистолет за ремень. Смотрит на нее выжидающе, едва заметно в слабом освещении парковки хмурится из-за задержки. Вылавливая наконец ключи из недр сумки, она рассматривает его. Было бы чему угрожать — тщедушный парень, едва ли старше нее самой, с короткими выбеленными волосами. По ее скоромному мнению, единственное, в чем он мог бы с ней соперничать, это глубина и интенсивность синяков под глазами. Хотя, еще пару месяцев работы в таком ритме, и они сравняют результаты. Клацание замка автоматной очередью раздаётся в мирной ночной тишине. Ныряя на сидение, которое сразу будто заботливо обнимет ее, она забрасывает сумку назад и заводит двигатель, пока выбеленный забирается на место пассажира. Машина приветливо мурлыкает, подмигивает ей разноцветными лампочками на магнитоле, кондиционер ласково обдувает разгоряченное с улицы лицо. Переключив передачу, она выезжает с парковки в засыпающий город. — Даже не испугалась? — равнодушно спрашивает сидящая рядом полторашка, когда они останавливаются на светофоре, а редкие машины проносятся через перекрёсток. Она устало хмыкает, пожимая плечами: — Сил моих не осталось пугаться, — выдыхает она, трогаясь. Тянется к небольшому колесику, повышая громкость радио. Машину затапливают такие милые сердцу гитарные рифы и оглушительный рёв барабанов. Двухметровый не то швед, не то норвежец хрипло поёт что-то про воинов, Рагнарок и Вальгаллу. Она отбивает пальцами ритм на руле, качая головой в такт, когда парень морщится и выкручивает колесико обратно. В ушах сразу начинает звенеть. — Шумно, — отвечает он на не заданный вопрос в ее возмущённом взгляде. — Знаешь, — тянет она, смотря прямо перед собой и слегка улыбаясь, — Громкая музыка — лучшее лекарство от головной боли, — ее рука замирает на полпути к магнитоле, когда она краем глаза замечает его взгляд. — Ладно-ладно, — она поджимает губы, — Тишина так тишина. Она тянется назад во время очередной остановки и начинает там что-то искать, чуть ли не лежа на нем. Полторашка мгновенно вытаскивает из-за ремня пистолет и тыкает ей им в лицо. — Что за фокусы? — шипит белобрысый, глаза разбрасывают вокруг искорки гнева, ух, страшно, — Я же просил — без резких движений. Она смотрит на него со смесью равнодушия, непонимания и смирения, как когда кто-то не очень умный в очередной раз делает какую-то феерическую глупость, а у тебя уже просто нет сил возмущаться. Плавно возвращает руку и демонстрирует ему раскрытые, пустые ладони. — Сигареты искала, — объясняет она, а он заметно смягчается, пряча пушку. С секунду роется в карманах и, не глядя на нее, протягивает ей помятую пачку. — Возьми мои. — Как галантно с твоей стороны, — язвит она, скорчив недовольное лицо. Он замечает гримасу, но решает не реагировать. Спустя двадцать минут они подъезжают к ее дому. Она думает, что единственный плюс окончания рабочего дня в одиннадцать вечера — совершенно пустой город, и никаких пробок на той гребанной развязке, где можно простоять минут сорок, а то и больше. Квартира встречает их темнотой и оглушительным собачим лаем. Она злорадно хихикает, когда парень дёргается в сторону, завидев в коридоре размытую тень — ведь на них несутся целых два килограмма радости. — Проходи, — она пропускает его, недоуменно сопоставляющего громкость и размеры ее пса, в коридор, — Туалет там, — неопределённо машет рукой в сторону ближайшей двери, а сама опускается на колени, чтобы погладить своего в скором будущем единственного, она горячо на это надеется, сожителя. Она копошится на кухне, гремит сковородкой, одновременно что-то режет, помешивает и разливает чай по кружкам, когда ее новый знакомец выходит из ванной и мешком с картошкой падает на диван. Собака, в отличие от хозяйки, сразу же проявляет к нему живейший интерес — а как же, ведь этот кожаный ее сегодня еще не кормил. Поначалу белобрысый старается не обращать на животное внимания, но она же не зря зовёт своего пса Бесноватой Беверли. — Слышь, — говорит она с кухни, грозно зажав в кулаке деревянную лопаточку, краем глаза замечая, что полторашка уже замахивается, — Тронешь мою собаку, и я задушу тебя во сне. — Кишка тонка, — скептически бросает парень, но руку все же опускает. — Ужинать будешь? — спрашивает она, протягивая ему миску с жаренным рисом и плюхается рядом с ним на диван, с облегчением вытягивая ноги. Он рассматривает тарелку как-то чересчур долго и, горестно вздохнув, все же принимается за еду, отрешённо смотря прямо перед собой. Она принимает это на свой счёт и надувается: — Да нормально я готовлю, че ты…Как тебя зовут-то? — спрашивает она с набитым ртом — вендинговые автоматы в офисе она разграбила еще к восьми вечера. — Мое имя тебе ни к чему. Завтра меня уже тут не будет, — отзывается он. — Ну ладно, — пожимает плечами, приканчивая рис, — Буду звать тебя Полторашкой. Он морщится. — Зови меня Майки. — Так-то лучше, — довольная, говорит она, забирая тарелки и унося их к раковине. Она стелет Майки на диване, оставляя того на растерзание Бесноватой Беревли, считающей диван своей личной лежанкой, а сама идёт спать к себе. Посреди ночи она понимает, что в ее постели на одного человека больше, чем должно быть. — Какого хрена? — охрипшим со сна голосом вопрошает она у темноты, которая как раз удобно устроилась позади и теперь греет ее своей тощей грудью. — Твоя собака меня заебала, — отвечает Майки и добавляет почти обиженно, — Все хотела мне волосы сожрать. — Они у тебя и так короткие, чего бубнить-то, — говорит она. — Так что не так с рисом-то было? Пересолила? Слишком много чеснока? — Не было флажка, — тихо отвечает он, засыпая. Утром она просыпается минут за пятнадцать до будильника. Майки уже сидит на краешке кровати, взъерошенный, как после запоминающейся ночи, события которой в жизни не вспомнит, и протирает глаза. Не тыкай он в нее вчера столько раз пистолетом, затискала бы до смерти. А так обойдётся. — Завтракать будешь? — спрашивает она, с недовольством выбираясь из тёплого одеялка в холодную действительность, — В меню сегодня глазунья. — Я скоро уйду, — все еще сонно отвечает он, ковыляя следом за ней, украдкой оглядывая помещение в поисках расчёски. — Да чего ты заладил, — кричит она с кухни, — Вот, — она ставит перед ним тарелку, с которой на него приветливо смотрят три желтых яйца. — Ты не переворачиваешь их, — зачем-то констатирует Майки. — Ну да, — хмыкает она, — Это же все портит. Их сборы больше похожи на ссору давно женатой, уставшей до смерти друг от друга супружеской пары — кто первым пойдет в туалет, где чья зубная щётка, и сколько вообще можно крутиться у зеркала. В конце концов они выходят из квартиры. — Спасибо, — на прощание говорит Майки. Улыбаясь самым краешком губ.