27 месяцев до последнего гвоздя

Представшее перед взглядом здание мало чем напоминает то поместье, где Цзышу провел детство. — Черт побери, как здесь вообще жить? Даже в Долине получше условия. И господин Чжоу не может с этим не согласиться. Вынесенные тараном ворота: одна сторона покачивается на петлях, другая же, пробитая, просто лежит на земле. Старые манекены для тренировки сломаны. Часть здания сожжена, целыми остаются лишь помещения кухни и прилегающие к ним территории. Стены местами обуглены. — «Как пусто все На родине твоей: Поля у хижин — В зарослях полыни. В поместье этом Было сто детей, А ныне нет их Даже и в помине» Цзышу смотрит на Вэнь Кэсина, сочувственно процитировавшего эти строки на свой лад. И в нем взыгрывает желание разбить эту удушающую атмосферу. Оглядев свои неказистые владения, он выдает в ответ: — «По улице Иду я в тишине, Скупое солнце Еле золотится. И попадаются Навстречу мне Лишь барсуки», — прерывается от цитирования этого же стихотворения он, поворачивается к восторженно смотрящему на него Вэнь Кэсину. Серьезно, не с образованием Цзышу забывать классиков. Мастер Цинь не зря столько лет отдал на его обучение. Нечему тут удивляться. — «Да тощие лисицы»! — щипает Цзышу его за худой бок, отчего Вэнь Кэсин вскрикивает и отшатывается. — Я не лисица! — почти возмущённо кричит ему тот, покрываясь странными красными и неровными пятнами в районе щек, когда Чжоу Цзышу идёт дальше, туда, откуда ему рукой махает с просевшего и посыпавшегося каменного порога Чжан Чэнлин. — Согласен, в этих фиолетовых тряпках ты больше похож на помятого павлина. В следующий раз поищи персиковое ханьфу! Благодаря усилиям Гу Сян и Чэнлина, кухня вычищена и немного даже пригодна к использованию. Со спальными местами дела обстоят чуть лучше, но не слишком. Спокойная жизнь здесь часто снилась раньше Цзышу. В этих снах он и Лян Цзюсяо, после своих путешествий, часто возвращались сюда как домой. В этот залитый солнечным светом двор, в эту кухню, от которой всегда вился пар от готовки. В курятник, который Цзышу однажды разворошил своим единичным случаем шалости: уносил ноги от разгневанной госпожи Цинь. Сидел часами под этой плакучей ивой, чья тень спасала от поднявшейся летней жары и помогала спокойно читать трактаты о техниках. Манекены, на которых он отрабатывал приемы, пока Цинь Хуайчжан стоял с палкой в руке, чтобы одним тычком поправить его стойку, но с каждым годом это случалось все реже. Ночи на крыше, когда тайком любовался звёздами и надеялся, что его путь будет таким же ярким и безоблачным, как и их сияние на небе. Сны и воспоминания, в которых он был юн и счастлив, меркнут при встрече с реальностью. Однако рядом появляется холодок ладони, которая берет его руку и поглаживает большим пальцем в утешении. И ладонь согревается трением кожи о кожу. Гу Сян, как и подобает самой настоящей служанке, сооружает и заправляет им спальное место в одной из уцелевших комнат. — Вы все равно все время вместе. А мне и Чэнлину нужны раздельные места для сна, — поясняет она. — Я мог бы поспать и на кухне, чтобы шифу и шишу досталась моя комната и госпоже Гу не пришлось так стараться… — беспомощно лепечет бесхитростный мальчик. — Кухню я подготовила тому страшному молчуну. Серьезно, Хозяин, где вы их находите постоянно? Один молчит и гвозди в себя забивает, другой — такой же, только с ранами на спине от мечей, — причитает красивая девчонка своим незатыкающимся ртом, продолжая варить жидкую рисовую кашу на отмытой древней кухне. — Надеюсь, они не пойдут за нами в Долину, потому что если мы будем теперь набирать туда таких людей, то это место превратится в приют для калек. А калеки у нас долго не живут. Из всей ее речи Цзышу ухватывает только то, что Хань Ин ранен. Он метает на него взгляд, на что ему быстро отвечают: — Я в порядке, глава. Что ж, если он так говорит, должно быть, так и есть... — Как бы не так! У тебя с накидки капает кровь на пол, я это слышу даже со своим низким уровнем силы! С каждым разом звук капель сильнее. — А-Сян… Лучшее, что ты можешь сделать, это замолчать и не дать пригореть каше. Я отсюда чувствую горелые нотки. На угрожающий голос своего хозяина девушка вздрагивает и возвращается к раскладыванию еды по покоцанной посуде. — Видите, глава… Тут всё не так плохо. Все ещё можно восстановить. Его Величество вовремя отдал приказ прекратить крушить поместье… — бормочет себе под нос Хань Ин и осекается, поднимая на Цзышу глаза. Тот же показательно лениво ест как ни в чем не бывало, словно не услышал этих слов. Когда все разбрелись уже спать, сон не идёт к нему. К Вэнь Кэсину — тоже. Тот все ещё не до конца оправился, но успешно это скрывает за лёгкой ухмылкой и наглым взглядом. Интересно, как долго он тренировал в себе такую манеру поведения? — Возможно, в прежние времена здесь было лучше. Мы могли бы… Потом… — Здесь невозможно все восстановить так, как было раньше, — отвечает Цзышу мотнув головой, не поворачиваясь. На спину ложатся тонкие ткани одежд в немой поддержке и попытке согреть. — Только если отстроить его заново. А у меня нет на это сил, а времени… Сколько мне осталось? К тому же… Скажи мне, как призрак призраку: нормально ли в каждом обугленной камне видеть историю, которая больше никогда не повторится? Я когда-то так хотел вернуться сюда, что забыл, что это место никогда не станет прежним. И оно не вернёт мне тех, кого я потерял. — Ты хочешь обратно в Долину? — напряжённо спрашивают позади. — Да. Но ты же не вернёшься туда насовсем, верно? А потому, оставить гвозди — лучший из вариантов. Напряжение позади усиливается. Оно чувствуется осязаемым не только из-за Кэсина, стоящего за его спиной. А скорее ещё и из-за его молчания, говорящего лучше всяких слов. Глава Тянь Чуан, бывший, мечтает сбежать из мира в Долину Призраков или же и вовсе покинуть его. А Хозяин Долины — в этот самый мир, принадлежащий живым и свободным людям. — Тебе не стоило следовать за мной с самого начала, Вэнь Кэсин. — Ты не можешь просто взять и дать себе умереть! — наконец взрывается гневом тот. — А что ты предлагаешь? Вести веселую праздную жизнь с тобой, когда все мои собратья мертвы? Когда те, о ком я должен заботиться, лежат в могиле? Скажи мне, Вэнь Кэсин, с чего ты вообще взял, что имеешь право рассуждать, помирать мне или жить? — Ты говорил, что хочешь путешествовать по Цзянху, — Кэсин сглатывает и разжимает хватку на его тонкой накидке, — что будешь собирать заслуги, чтобы искупить совершенное. Что считаешь меня, — его глаза красные, полные боли и злости, но Цзышу не видит этого, — другом. Так почему, как твой друг, я не могу желать счастливой и долгой жизни тебе? — Я хотел путешествовать с Лян Цзюсяо, — ворчит Цзышу, разворачивается и улавливает вспышку ярости в глазах напротив, — и уже для себя все решил. Эти гвозди в груди — не просто плата за уход из Тянь Чуань, но и мое наказание. За то, что привел школу Четырех Сезонов в упадок. — Вместо того, чтобы бороться, А-Сюй, ты предпочтешь умереть? — Кэсин резко прижимает его, не сопротивляющегося, с силой к полуразрушенной стене с подпалинами, голова Цзышу стукается о нее. Чжоу Цзышу морщится, но только выдыхает воздух сквозь зубы. — Ты это мне хочешь сказать?! — все же кричат в полный голос на него. Цзышу пытается отцепить от себя чужие руки, которые подбираются к горлу и давят на него. — Ладно, тебе плевать на меня, понимаю, но о Чэнлине ты подумал? Ты готов так просто оставить его среди дядюшек, которым выгодно беспомощное положение мальчонки? Которым он нужен только из-за Кристальной пластины, а они потом по-тихоньку закопают его останки под ивами… Готов ли ты к этому, А-Сюй?! — задыхаясь от гнева, Кэсин орет ему это в лицо. Чжоу Цзышу тяжело дышать, он старается глотнуть воздуха, но не получается. — Ты. Меня. Сейчас. Задушишь, — хрипит он из последних сил. Кэсин тут же отпускает его и Цзышу кашляет, согнувшись пополам, потирая руками болящее горло. — Умей я воскрешать людей, то убивал и воскрешал бы тебя до тех пор, пока бы ты не понял, что смерть — не решение твоих проблем. — Хорошо, что ты не знаком с техниками воскрешения, — каркающе говорят ему и даже пытаются улыбнуться. Кэсин отводит от него взгляд. — Смерть, А-Сюй, слишком простой выход. А вот жить дальше — сложно. Хочешь искупить вину перед собратьями — проживи достойную жизнь, помогая другим. Убийственная аура исчезает так же мгновенно, как и появилась. Затухает. Ещё одна маленькая вспышка гнева знаменуется всплеском внутренней силы на кончиках пальцев Вэнь Кэсина, которую ничто не скрывает, но которая так же быстро испаряется. — При самом удачном раскладе, ты сможешь помочь Чэнлину возродить поместье. Когда-то была нужна помощь тебе, но никого не было, чтобы ее оказать. А рядом с этим ребенком вообще нет никого, кто действительно мог бы поддержать, нет человека, владеющего нормально боевыми искусствами. Я видел его родителей, и, А-Сюй, они не смогут сами этим заняться — там больной отец и совсем обычная женщина. А его братья — калеки, один из которых безрукий, а другой — раставшийся с духовными силами, — тот переводит дух после столь пылкой речи. — К тому же... Твое обещание, А-Сюй. Ты все ещё должен мне. Чжоу Цзышу вдруг разряжается мягким смехом: — Будешь давить на мою совесть и честь? Ты? Прижавшись, Вэнь Кэсин укладывается ему на плечо подбородком. У уха раздается смешок, не весёлый, но и не расстроенный: — Если хотя бы это сработает, то почему бы и нет? Они живут в поместье вместе, пытаясь приспособиться к его суровым условиям, наступившим из-за вошедшей в свои права осени. Хань Ин покидает их практически сразу же, как только залечивает раны. По вестям, которые доходят до него с помощью шпионской сети, его извещают, что Гао Чуна все же не стало. А из видных глав Пятиозёрья остаются теперь лишь Чжао Цзин и Шэнь Шэнь, на которых оказывают давление другие мелкие кланы. На поместье обрушиваются дни, полные теплых ливней. Можно было все же поискать и другое убежище, уйти отсюда куда-то, где не будет протекающей крыши. Оставить это место, полное счастливых воспоминаний, отдающих горечью эха прошлого. И Чжоу Цзышу бы так и сделал спустя неделю. Однако есть одно большое «но», которое остужает этот его порыв. Каждое утро, в самую рань, Вэнь Кэсин поднимается с кровати, которую они оба занимают. Цзышу просыпается от скользящего по руке и животу шелка волос, пахнущего полями, травами и вином. Просыпается в страхе, что конкретно эти запахи исчезнут и не вернутся. Пару мгновений спустя он встаёт и неслышно идёт к выходу из комнаты, в которой нет даже нормальной двери… — Сконцентрируйся на своем дыхании. И повторяй за мной. Многому я тебя научить не смогу, но ты будешь не столь бесполезен, — наставительный тон с улицы. Сквозь завесу дождя он видит, как Чжан Чэнлин, с особым упорством, копирует движения Вэнь Кэсина. Они оба успевают вымокнуть до нитки, но даже это не останавливает их желания продолжить. А Цзышу смотрит и его сердце медленно наполняется трепетом. Что ему стоит действительно начать обучать мальчика, помимо собственного упрямства? К тому же, он признает для себя, что все же привязался к ребенку. В этих стенах, пускай даже разваленых и обугленных, так давно нет учеников. Продолжить дело его шифу, Цинь Хуайчжана… Такая болезненно-глупая надежда. Она цветет в нем, хотя он так долго и настойчиво душил ее в себе. Господин Чжоу жадно следит за каждым их движением. Понимает, что Вэнь Кэсин порой путается в объяснениях, что неудивительно: откуда тому знать как правильно обучать, если он сам вырос не как тщательно выращиваемый саженец, а как сорняк — вопреки всему? В этом его сила, в этом же — слабость. В одну из ночей холодные длинные пальцы, когда он уже приготовился ко сну, распахивают на нем нательные одежды, когда он подходит к их убогому спальному месту — куче сваленных, одно на другое, почерневших и истерзанных, пахнущих ещё слабым дымом огня одеял. — Лао Вэнь? Что…? Не сказать, что его пугает темный взгляд, которым его одаривают. Но он проваливается в него как в пропасть. И в эту ночь Цзышу приходится вспомнить, что мужчина перед ним — не просто дурачок-обрезанный рукав, приставший к нему по глупости, не цель, из которой надо выбить сведения всеми доступными путями. Не просто влюбленный в него идиот, по какому-то недоразумению имеющий с ним равные силы, а то и превосходящие собственные. Он делает невольный шаг назад. — А-Сюй, — шепчут ему. — Гучжу, — понимает и сглатывает Цзышу. Перед ним — Хозяин Долины. А сам он теперь — призрак. Самый что ни есть настоящий. Ледяные пальцы, в попытке согреться, разрывают его одежду, стремясь добраться до тела. Грубые поцелуи-укусы на челюсти и шее заставляют стиснуть зубы, сдерживая звуки. Когда все настолько изменилось, что ему теперь нравится подобное? У них нет масла, а потому Хозяин Долины сначала доводит его до разрядки рукой, заставляя задыхаться. И потом использует телесную жидкость, чтобы размять его и вторгнуться внутрь. Отчаянно двигающийся Вэнь Кэсин прижимается так близко, как если бы хотел влезть к нему под кожу и там же остаться насовсем. Цзышу накрывает от осознания этого волной, заставляя сжимать невольно мышцы внутри. В кои-то веки Вэнь Кэсин крайне молчалив, если не считать бессмысленный шепот «А-Сюй» и вдохи с выдохами. У Цзышу болят шея и губы. В какой-то момент, непонятный для него самого, они меняются ролями, но не местами. Чжоу Цзышу не успевает перехватить этого идиота, да и эти руки блокируют его собственные. За это Вэнь Кэсин платится сполна: сцепляет зубы, глаза стеклянные, ошеломлённые, но далеко не в хорошем смысле. «Отчаяние до добра не доводит», — понимает Цзышу и старается просто аккуратно вынуть свои ладони из чужих, показывая, что не сопротивляется. И ему позволяют наконец. А сделав все, как положено, спрашивает: — Что на тебя нашло? А тот все ещё задыхается от боли, но уже от фантомной: тело помнит, по недавним движениям, что может быть не только сладко. — Не знал, что так делают не только ради приятных ощущений, но ещё и для комфорта. Впервые я с тобой... побывал по эту сторону удовольствия. И Цзышу понимает, почему тот так ранее не делал. Живя постоянно в Долине разве осмелишься кому-то настолько довериться? Кэсин сам перехватывает инициативу и охает уже явно не из-за боли. Чжоу Цзышу лишь берет одну из его рук и тянет к своему рту. Когда движения замедляются, он целует поочередно пальцы и после вжимает властную ладонь в свои губы, перекрывая их. Рот Вэнь Кэсина кривится в подобии усмешки и это подстегивает ещё больше поддаваться ему: бездумно и доверчиво, раскрепощаясь. Последний раз они были вместе в таком ключе в Дацине, когда Цзышу выцеловывал клеймо на спине Хозяина Долины. С тех пор прошло много времени и событий. И, тем не менее, они оба здесь. Друг с другом. При особо резком движении бедер Цзышу вскрикивает, что заглушено сильной ладонью, впивающейся в него. Содрогается. Запах дождя и мокрых травы и листвы проникает в комнату через занавесь. Смешивается с ароматом тела напротив него, чьи волосы с каждым движением проезжаются по груди, задевая чувствительную кожу вокруг гвоздей. Тем самым делая удовольствие каким-то особенно ярким. —А-Син! — скулит он в чужую руку, очередной раз достигнув пика, когда тело над ним трясется от напряжения и накала чувств. Перекатившись с него на бок, Вэнь Кэсин сжимает его до боли в ребрах и только потом спохватывается, старается не так сильно давить руками. — Ты обещал, А-Сюй, — напоминают ему. — Гвозди. Один за другим. Ещё одна попытка остаться вместе как можно дольше. Растянуть время. И может месяцев через семь что-то изменится и ему не захочется возвращаться в Долину Призраков. Ведь какой в этом смысл, если там не будет ее хозяина? Накрывая трясущуюся и вновь заледеневшую ладонь, он кивает и шепотом подтверждает свое обещание. Он постарается сдержать хоть одно свое слово, данное искренне. Через пару дней Чжоу Цзышу послушно позволяет оголить свою грудь и вынуть то железо из нее, которое забил внутрь первым. Отчего проваливается в беспамятство на несколько суток. Но все проходит хорошо: его встречает запах горячей похлёбки, когда он просыпается ночью. И голоса за занавеской вместо двери. — Я приготовила луковые лепешки. Хозяин, ты тоже поешь. — Гу Сян… спасибо, — девушка ахает. Можно представить, как она прикладывает в удивлении ладонь ко рту от слов благодарности хозяина. — Дальше я разберусь сам. — Но, господин…! — едва различимый яростный шепот. — Тише. Ты разбудишь моего А-Сюя. Аромат еды совсем близко. Прямо под носом. — Перестань притворяться. Чжоу Цзышу распахивает глаза. Он всегда так делает: сначала оценивает обстановку и только потом показывает, что не спит. Наверно Вэнь Кэсин единственный, кто всегда знает, когда он в сознании. Это вызывает улыбку, которая сменяется широко раскрытым ртом, когда его кормят с ложки. — Гучжу милостив к этому призраку. — Когда ты меня назвал «А-Син», мне понравилось больше. — Галлюцинации, Лао Вэнь, очень плохой признак для людей из Цзянху. У тебя точно нет искажения ци? А через ещё пару суток Вэнь Кэсин поздно просыпается, замечает пустующую вторую половину кровати и спешно мчится во двор, на ходу одеваясь. И останавливается, не успев выйти за порог, застыв со странным выражением на лице. — Зачем я только согласился тебя учить?! Чэнлин жалобно стонет: — Шифу! Чжоу Цзышу раздражённо сверлит его глазами, потому что Чжан Чэнлина — самый недалёкий ученик, которого ему только доводилось видеть. Нет, он предполагал ранее, что у мальчишки проблемы в обучении. Но не настолько же! Он воистину взбешён. — Я починил манекен, поэтому тренируйся на нем. От поместья не осталось библиотеки, но трактат «Об основах техник ци» я ещё помню… Будешь воспринимать на слух! А потом напишешь, что запомнил! И тут Чжоу Цзышу поворачивается в сторону Вэнь Кэсина и как-то недобро усмехается, сузив глаза: — Благодетелю Вэню тоже стоило бы освежить знания… Но перед этим — приведи себя в порядок, надень что-то поприличнее! — господин Вэнь торопливо запахивает спальный халат поплотнее. — И как такой бесстыдник как ты мог взяться за обучение этого олуха? Скорее птица приплывет к рыбе и научит ее шипеть как змея! Чжоу Цзышу очень быстро оправляется от ран. И все этому очень рады, но, в то же время, к ним приходит осознание, что тот —воистину зануднейшее создание, когда дело касается обучения.