27 месяцев до последнего гвоздя

— Позовите мне А-Шу… — говорит хрипло Хэлянь И слуге, только проснувшись, ещё толком не раскрыв глаз. — Ваше Величество… — мягкая ладонь касается его скулы, поднимается выше. От Цзышу пахнет вином, которое тот пил накануне: пряное, крепкое. Тут же пронзает осознание, что он заставил главу Тянь Чуан охранять свои покои, сидя прямо на полу у его кровати. Но тот не выказал и ноты протеста. Распахнув веки, Хэлянь И видит мягкую улыбку, адресованную именно ему, которая последний раз на этом лице появлялась, наверно, лет десять назад. Почему-то это успокаивает и вызывает трепет. — Да, ты здесь. Хорошо, — он откидывается обратно на подушку-валик, стараясь отдышаться. Его неизменный кошмар теперь — столица в огне, трупы людей вокруг, и Цзышу, который пытался его придушить после одной из миссий. Хэлянь И понимает, что иррационален в своем желании держать его ближе к себе, потому как именно глава Тянь Чуан представляет в этом дворце для него наибольшую опасность. Но зато он может поманить пальцем, как сейчас, и невесомого звука от этого движения достаточно, чтобы Чжоу Цзышу приблизился. Он предвосхищает вопрос и качает головой. Смотрит на Цзышу. И слышит понимающее… — Дагэ? — в его взгляде отражается недоумение и что-то, похожее на… смешинки? Когда он смеялся рядом с ним? Хэлянь И перебирает воспоминания в памяти, но она глуха к его потугам, потому что такого не было вовсе. — Расскажи мне… Что-нибудь. О Цзянху. О своем учителе. Какой-нибудь забавный случай. Что-то из этого. — Дагэ хочет к рассказу вина? — будто проказливо задаётся вопросом тот, как если бы они были детьми, которым запрещают брать родительские запасы алкоголя. Император кивает головой, выражая согласие. Сквозь окна не видно свет луны, над столицей царствует ночь. Множество свечей по периметру комнаты наполняют ее приятным теплым светом, желтоватые всполохи, лижущие лицо Цзышу, делают его черты более мягкими, а глаза — сияющими каким-то предвкушением. Чжоу Цзышу неловко поднимается с колен, разминает ноги и отходит за требуемым. Император решает не нарушать этого мига спокойствия речами. Ему хочется, чтобы эта уютная тишина была его вечным спутником. Однако, когда ее нарушают, вместо сожаления он испытывает совершенно противоположное чувство. — Дагэ хочет прохладное или…? — Как угодно. Вино наливают заботливо в чарку. Отпив, Хэлянь И замечает, что оно было теплым. Он вопросительно глядит на слугу, который, как ни в чем не бывало поясняет: — Чтобы не заболеть. Кивнув, Хэлянь И делает ещё глоток. Вино мягкое, такое, какое любит именно он. Эта невысказанная вслух забота отдается не только в сердце, а во всем теле, даже в самых кончиках зудящих сейчас пальцев— ими хочется прикоснуться к тому, кто без слов показывает, что готов быть рядом с ним. Цзышу садится прямо на пол перед кроватью, поджав под себя ноги. — Помнится, в поместье Четырех Сезонов, однажды госпожа Цинь купила флейту. Красивую такую сяо. Готов поспорить, что она была нефритовой… Один ученик ее взял попрактиковаться, но не знал тогда, что на флейте играют. Он думал, что в нее дуют, как в охотничий свисток. Ученик зажимал прорези сяо, издавая ею ужасные звуки, перепугал всех кур в курятнике госпожи Цинь… — Цзышу весь светится, вдохновенно вещая. Хэлянь И слушает, затаив дыхание, с трудом сдерживает счастливый смех. Он обожает, когда господин Чжоу рассказывает что-то о Цзянху и о тех временах, когда сам был ребенком. Сам Хэлянь И там не бывал ни разу, не говоря уже о бывшей школе своего слуги, с Цзышу они познакомились уже в Великой Цин, где были представлены друг другу его отцом-императором и мастером Цинь Хуайчжаном. К тому же, это лишняя возможностью узнать, как раньше жил его подчинённый… — Госпожа тогда погналась за ним; они своим бегом разбудили всю округу: было раннее утро. Ученик не придумал ничего умнее, как продолжать играть на инструменте во время бега. Тут его и поймал мастер Цинь, — Чжоу Цзышу переводит дыхание и коротко улыбается, предаваясь приятным воспоминаниям. — И что потом? — Его, как и любого провинившегося, побили дисциплинарной палкой, заставили собирать разбежавшихся животных и птиц... Хотя лучше бы они этого не делали: мальчик боялся их тогда как огня, а они отвечали ему исключительно искренней взаимностью. В итоге кур собирали все ученики и мастер, но не сам провинившийся. В качестве наказания его заставили все же потом, под присмотром наставника, учиться ловить этих пернатых, в чем он стал хорош, пройдя сквозь все муки ада. Но, в то же время он научился хорошо бегать и скрываться, чтобы больше не расплачиваться за и так редкие для него шалости. Хэлянь И не выдерживает все же и тихо смеётся. Чжоу Цзышу, забывшийся в своем рассказе, моргает и более внимательно глядит на него. Улыбается снова ослепительно. Императору кажется, что это его сожжёт без огня, но в такое пекло он готов идти без раздумий. — Что…? Что стало с тем мальчиком? — По сей день он порой услаждает слух рыбакам, но они не могут за ним угнаться — последняя рыба разбегается, им не до нарушителя спокойствия. Допив окончательно чарку, Хэлянь И протягивает ее Цзышу, не скрывая ироничного смешка: — Вообще-то, А-Шу, мне на тебя жалуются подданные. Ты же умеешь нормально играть, разве нет? Рот Цзышу ошеломленно раскрывается в виде буквы «О». Хэлянь И тянется к нему ладонью и надавливает на его челюсть снизу вверх: зубы издают щелкающий звук, соприкасаясь. — Понимаю. Иначе не было бы веселья, да? — Дагэ… — звучит несколько извиняющеся, растерянно и даже немного стыдливо. — Ты хоть в следующие разы лодку уводи подальше от берега. Рыбаки на Ванъюэ жаловались на тебя патрулю, тот — начальнику стражи, последний —строчил доклады Пэйцзюню. А тот проел уже мне плешь в голове. Волосы, А-Шу, в нашем обществе — знак отличия. Безволосый император будет посмешищем при дворе. Даже мой отец-император в свои худшие годы — и тот был при шевелюре, — утирает слезу после смеха Хэлянь И. — Так что пожалей своего правителя. Или найди немых рыбаков. И безруких. Чтобы точно не донесли. Цзышу несдержанно прыскает, прикрывая рот рукавом. И пытается даже как-то оправдаться. Но Хэлянь И машет рукой, отгоняя ненужные сейчас фразы. И Цзышу снова его понимает, особенно когда замечает, что правитель вновь отчего-то становится серьёзным. — Как думаешь… Если меня не станет, будет ли кто-то тосковать? Не как по императору, а…как по обычному человеку? Вместо того, чтобы взглянуть на своего слугу, как того хотелось, он не поднимает глаз от рук, сжавших одеяло. На этот вопрос он и так знает ответ. Глупо было его даже задавать. Но помутнение рассудка после кошмара хоть и прошло, он все же малодушно поинтересовался. И добавил тихим, едва слышным голосом: «Знаешь, А-Шу, жизнь порой кажется бессмысленной, когда нет рядом даже того, кто добровольно разделит с тобой чашу вина». — Император говорит странные вещи. Каждый житель Великой Цин будет держать траур. И до встречи с Яньло-ваном ещё слишком рано, чтобы о таком задумываться, вы в самом расцвете сил... Не дослушав, он приманивает его к себе и Чжоу Цзышу придвинулся, опираясь на кровать: — Что-то болит? Что.. Хэлянь И просто вжимается губами в чужие, не надавливая, не напирая. — Ваше Величество… Дагэ… — тихий шепот и ещё один звук поцелуя. Хэлянь И ничего не требует. А Чжоу Цзышу смотрит на него из-под ресниц со смесью смятения, непонимания и… Чего-то темного и затягивающего на дне зрачков. По телу прошлась волна дрожи от этого горького осознания. Хэлянь И никогда никому не позволит быть над собой. И он понимает, что Цзышу, скорее всего, тоже. Либо быть равными, либо никак. Но он не может равняться на своего слугу, а слуга не может стать на один уровень с ним. Ни в каком из смыслов. Даже у его царственной жены Сун это не получилось, красивой (и крайне опасной, плетущей заговоры) наложницы Су Цинлуань, даже у милого сердцу Бэйюаня (который даже и не пытался, к его горечи). Чего уж говорить о главе разведки. Но он все равно тянет Чжоу Цзышу на себя. Слышит стук его сердца, сильный и громкий. — На мне есть… ранения. Я могу случайно испачкать вас кровью, Ваше Величество. — Тебе не больно сейчас? Подумав с пару мгновений, ему отрицательно мотают головой в сторону. Господин Чжоу не решается сказать, что его еще терзало. Но смутно ощущает, что то, что должно произойти, и правильно и неправильно одновременно. — Мне нужно принять лекарство. Ваше…Дагэ, ты позволишь? — Все, что считаешь нужным. Что ж, он сам ему дал разрешение. Хэлянь И расслабленно лежит, ожидая, а Чжоу Цзышу идет обратно в сторону кувшина с вином… Он моргнул, как будто целую вечность назад, потому что Цзышу уже около кровати, садится на нее. Протягивает ему чарку, на которую император смотрит с сомнением. — Понимаю. Я первый попробую тогда, — тот тянет напиток обратно к себе, Хэлянь И видит, как губы окрашиваются влагой, видит дернувшийся кадык, а в самой посуде теперь содержимого убавилось ровно наполовину. Он расслабляется и берет протянутую чарку. Пьет и не ощущает посторонних вкусов и запахов. Цзышу забирается на него верхом. Хэлянь И ощущает, что под его одеждами нет нательных штанов. — А-Шу? — спрашивает он его уже как в тумане. Ощущения резко обостряются или наоборот — становятся бледным подобием себя. Он сам пока не понимает: единственное, что кажется реальным, это тело, в бока которого он впивается пальцами, и собственное нарастающее возбуждение. Ему не отвечают, но склоняются в невесомом поцелуе в уголок рта. Оттуда губы исследуют его лицо, скулу. Это похоже на то, как если бы лепестками цветов водили по коже. Мягко, нежно. И в то же время — будто дробя сердце на кусочки. Цзышу выдыхает где-то около мочки уха и царапает её зубами. В эту игру можно играть вдвоем. Он переворачивается с податливым телом, меняется с ним местами. И оставляет свою метку, а не намек на нее: там же, где и в прошлый раз, под челюстью. Тело под ним изгибается дугой. Хэлянь И трогает пальцами чужую кожу, переходя сразу к раскрывающимся призывно бёдрам. — Не знал, что ты такой нетерпеливый. — Как можно иначе выразить тебе свое почитание и уважение? — глухо спрашивают его. Возможно в вопросе имеет место быть двоякий смысл, но император не готов об этом думать сейчас, когда под ним явно возбуждённый А-Шу, который желает его так же сильно, как и он сам. — Мне достаточно того, что ты рядом со мной, — когда он проводит пальцами по внутренней части бедер, ноги Цзышу дрожат. — Что ты на моей стороне, — он касается выше, оглаживая линию паха, но не дотрагиваясь до самой возбуждённой части. Чжоу Цзышу трясет сильнее и Хэлянь И, по наитию, просто ложится на него сверху, оставляя в качестве опоры одну руку, другой забираясь под податливую шею. Чтобы не давить на перебинтованную грудь, которая, по словам Цзышу, ранена. От рваного выдоха напротив у императора идёт кругом голова, он впивается в поставленную любезно шею ртом, чувствует сглатывающее движение горла и требовательное — бедер навстречу. Целует невесомо. Лежащий покорно до этого Чжоу Цзышу обхватывает его лицо, тянется выше, чтобы столкнуться с ним носом, горячим дыханием. Взгляд напротив поддёрнут пеленой вожделения. Хэлянь И любовно оглаживает бок, ребро, и Цзышу всхлипывает, сам прижимается сильнее, поддаётся трению их тел. — Хочу тебя внутри, — жарко шепчет он. От этого заявления мурашки бегут по коже. Это неожиданно. И хоть Хэлянь И хорошо и так, он готов исполнить это пожелание. Однако… — У нас нет масла. Чжоу Цзышу смотрит на него сверкающими глазами и просто тянется вниз, туда, где достаточно влажно, обхватывает их двоих ладонью…Он выглядит решительно. — Оно нам не понадобится, дагэ. Таких страстных ночей у императора не было ни с кем. Распластавшийся под ним Цзышу тянется выше, развязывает целиком на нем нательный халат, умело обхватывает пальцами его внизу, размазывая выступившую обильно жидкость. Распахивает свои одежды до пупка. Хэлянь И вновь опускается на него, трётся о дрожащее под ним тело, слегка надавливает… и отступает. И так несколько раз, пока Цзышу окончательно не расслабится. Он смотрит на своего несгибаемого подчинённого, на серьезного и сурового главу Тянь Чуан, который крепок снаружи и столь хрупок внутри. Он не ломает его, лишь безмолвно уговаривает поддаться напору, медленно но верно атакуя. Пока тело Чжоу Цзышу не сдастся. — Дагэ!— приветственный стон, совсем не от боли, а от приятного прикосновения возбуждённой плоти с торсом. Чжоу Цзышу дрожит под ним. И сдается. Распадается на части, открываясь ему. Пускает в себя, соединяется с ним воедино. Так правильно и естественно. — А-Шу… — Хэлянь И теряется в чувствах, наслаждается отзывчивостью и гибкостью. Ладонью, которая почему-то только подушечками пальцев слегка, а не ногтями и целиком, вцепляется в спину и притягивает к себе. Хэлянь И уже не слышит, не может различить, хотя не отрываясь смотрит на открывающийся в экстазе рот и распахнутые в потолок глаза: — Лао Вэнь… Лао Вэнь! Тело над Цзышу бессознательно двигается, ведомое каким-то первобытным чувством. Цзышу ощущает трение о себя, его ведёт от этого и от порошка в вине, но он продолжает бороться: рука затекла, лёжа под ягодицами и держа под неудобным углом чужое естество, не давая ему ворваться в себя. Хэлянь И ничего не соображает: просто вбивается в его кулак, мечтая после вина с наркотиком, что это нутро слуги, сосредоточив все свое внимание на его искаженном страстью лице. А порой переходит снова к шее, даже добирается немного до ключиц, выглядывающих из-под нижних одежд, задевает языком перебинтованную часть губами. Возможно Цзышу не чувствует к нему ничего. Даже о симпатии, наверно, стоит лишь мечтать. Но Хэлянь И может хотя бы попытаться согреть его, вечно мерзнущего. Потому и целует ключицы. Кто знает, коль не получится отогреть его тело, то, может, удастся душу? Чжоу Цзышу оправдывает свое звание жестокого человека: заманил другого в ловушку иллюзии, подсыпал порошок и выпил его вместе со своей жертвой, а после боролся с пагубным воздействием, незримо выжигая его из крови с помощью внутренней ци. Он хотел забыться, но потом понял, что просто не может. Это было жестоко и по отношению к самому себе, и к дагэ. Тому, кто стремился слиться с ним, не только телом, но и душой, что угадывалось в каждом чувственном прикосновении. Ладонь становится мокрой и влажной, тело над ним качнулось в последний раз, а рот Хэлянь И исторгает тихий стон и прижимается жадно ко рту. Цзышу не выдерживает давления другого тела о себя и изливается сам, хрипло что-то бормоча в губы, которые уже вяло сминают его собственные. Императорская голова бесчувственно соскальзывает ему плечо. Тело, больше не поддерживаемое опорой, падает на Цзышу, вызывая шипение от боли. Он кое-как выбирается из-под лежащего, находит полотенца, смачивает их в пиале для умывания и обтирает Его Величество и себя. Добравшись с трудом до двери, на негнущихся ногах, глава Тянь Чуан открывает ее и сталкивается с Юй Куэем и... Хань Ином, сидящим ровно под покоями, вместо стражника. На звук скрипнувших петель тот поднимает голову и смотрит ошарашенно на Цзышу. На его одежду и явные следы присутствия на императорском ложе. — Глава… — Отведи меня в мою комнату. Быстро. Без вопросов. Юй Куэй спокойно глядит пришедшего, качает головой и заходит в покои — наводить порядок. Нравы столицы столь откровенны, что даже слуга не удивляется подобному появлению того, кто называл изредка Его Величество братом. Обычно всегда полностью собранный и застегнутый наглухо Глава Тянь Чуан представляет сейчас собой жалкое зрелище: растрёпанный, в одном нательном халате с белыми каплями на нем, без нижних штанов, босой. — Позвольте, я заберу вашу…ваши вещи. Цзышу кивком разрешает это, привалившись к приятно-холодной стене, в то время как все его тело горит изнутри. Хань Ин возвращается даже с бутылкой вина, на что невозможно не усмехнуться: — Ты поистине взял самое ценное из того, что там было. Они идут по коридорам вниз. Хань Ин, перед тем как зайти в пролет, накидывает на плечи Цзышу свою мантию, чтобы ему не было холодно. Отсылает стражников на патруль перед тем, как в помещении появится его глава. Он делает всё возможное, чтобы репутация господина Чжоу не пострадала. И тот ему безмерно благодарен за помощь. — Глава, — Хань Ин помогает снять свою мантию, после чего Цзышу укладывается на своей кровати, подперев рукой лицо. — Мм? — он даже блаженно прикрывает глаза. — Прилетел наш механический воробей, но пустой. Возможно кто-то хочет нам что-то сообщить, но послания перехватывают. Что нам предпринять? — Давай поговорим об этом завтра. Я очень устал, Ин-эр. Правда, — он чуть приоткрывает веки и устало зевает. Взгляд солдата Тянь Чуан натыкается на укус на шее Цзышу. Господин Чжоу трёт его неосознанно и нервно закрывает воротом белой одежды, заметив пристальное внимание, а слуга отводит глаза в пол, молчаливо, но в осуждении. Императора или его первого разведчика — тот ещё вопрос. Что не говори, а минутное решение господина Чжоу приносит свой закономерный результат: император смотрит на него на докладах странно, с недоверием, пытается рассмотреть свои метки на горле, которые были тщательно замаскированы под новой личиной. — А-Шу, — решается он, когда выходит с совета министров, за которым поручил ему наблюдать. Они пересекаются на входе в потайную комнату за картиной матери-императрицы. — Что ты обо всем услышанном думаешь? — Что министры, сидящие безвылазно в своих поместьях, мало что знают о реальном укладе дел. Лучше перепроверить их донесения, — рапортует он мгновенно, выходя из укрытия. Хэлянь И на это хмыкает в подтверждении: то были и его собственные мысли. — По поводу ночи, А-Шу. Скажи мне, что…? Он явно не знает, что было игрой его воображения, а что реальностью. Именно то, чего и добивался господин Чжоу, добавляя в вино наркотик без вкуса и запаха. — Дагэ… Мы просто заснули после выпивки. Все хорошо. Спасибо, что заботишься о моих ранах и не требуешь большего. Я ещё не скоро стану здоров. Правитель медленно ему кивает, разворачивается, чтобы уйти, но, в какой-то момент, останавливается и говорит: — Я бы хотел, как-нибудь, послушать ещё. Мне понравилась прошлая история. Чжоу Цзышу глубоко и уважительно кланяется, когда на него оборачиваются, и отвечает, что ему тоже всё очень понравилось. И в этом нет лжи. Разве что немного. Как раньше, как и полагается главе Тянь Чуан: все на благо Его Величества, даже если благо — спасти его от своих же затей.