27 месяцев до последнего гвоздя

В тишине утра витает затаенное беспокойство. Сон прерывает нежное касание чужого дыхания к щеке. Чжоу Цзышу старается не показать, что уже бодрствует, и выжидает время, чтобы понять, где он находится. Что-то впивается ему в бок, а что-то греет по другую сторону. Не только дыхание. Мягкая сильная ладонь, смахнувшая одну прядку, отчего становится щекотно в области носа. — А-Шу, — теплый выдох в ухо. — Дагэ, — скрипит он от неудобной позы. Потом спохватывается и силится быстрее встать, ведь он заснул, сидя с Его Величеством на троне. Но тот успокаивающе укладывает свою ладонь на плечо, останавливая. Эта сцена который раз происходит после нападения. Он должен был бы привыкнуть, но пока не может. А того же Хэлянь И трудно вытянуть из упаднического настроя, из-за которого они уже не первый раз оказываются в таком положении. — Посиди со мной. Ещё немного… Цзышу поднимает голову и встречается глазами с Хэлянь И, потрепанным и явно плохо выспавшимся. Который, тем не менее, ласково трогает его губы своими. — Царственная супруга Сун вновь спрашивала, может ли она навестить вас. Вы уже неделю ее игнорируете, Ваше Величество. Судя по тону Юй Куэя, то должны быть важные новости, — шепчет ему Цзышу в перерывах между касаниями. — Ей слишком нездоровится. Мы сами навестим ее. Но чуть позже, — переходит на не терпящие возражений нотки Хэлянь И. И Цзышу не даже перечит. В этом нет смысла. Не после недавней резни. Хэлянь И ее сам так и не навещает, как и все предыдущие дни подряд. И, по-своему, его можно понять — после пробуждения он каждый день собирает оставшихся при дворце чиновников и начальника столичной охраны, раздает указания, допытывается, как вообще могла подобная резня произойти. Ему внятно никто ничего не отвечает ни на следующий день после Нового года, ни теперь. Зато сейчас приходит гонец. Получив послание, император разгоняет всех служащих мигом, а сам запирается в библиотеке с трактатами. И никого к себе не подпускает, кроме верного Юй Куэя, безмолвно подающего ему тушь, кисть, новые листы бумаги. Лишь поздним вечером он оттуда выбирается, призвав Лорда Чжоу наконец не в тронный зал, а в свои покои. Цзышу сидит напротив него за столом. Чарки, вино, вода, закуски — Хэлянь И так ни к чему и не притрагивается из стоящего перед ним. Смотря на него такого, сосредоточенного, ищущего пути увеличения доходов, не затрагивающие обычных жителей, Цзышу понимает, почему в свое время согласился служить ему. — Министры могут не согласиться на такое, дагэ… — Министры могут сгнить в Диюе и лишиться своего поста в один миг. А народ — нет. И этому народу жить при моих наследниках. Если они когда-нибудь будут. Так что сначала народ, потом — чиновники. Но, кажется, я не смогу угодить ни тем, ни другим, А-Шу. Порой всё видится настолько бесполезным… — Ваше Величество не может быть бесполезным. Вы победили варваров четыре года назад. Наладили отношения с Нанцзяном... — Это все заслуга Бэйюаня, — горько отмахивается от него тот. — Возможно он был бы лучшим правителем, чем я. Жаль, что его больше нет с нами. Он мог бы дать дельный совет… — Дагэ, — упрямо настаивает Цзышу, позволяя себе даже схватить того за руку. — Бэйюань сказал бы тебе то же самое, что и этот ничтожный Чжоу. Хэлянь И невидяще упирается глазами в кипы бумаг, лежащие перед ним. В них же и проговаривает тихо: — Он бы сбежал от меня при первой возможности. И, по сути, так и сделал. Сбежал за грань. Я не смог уберечь даже одного человека. Чего говорить о стране? Чжоу Цзышу понятия не имеет как выразить кипевшее в нем несогласие. Ведь Бэйюань действительно сбежал, просто притворившись мертвым. Но дагэ в чем-то хороший правитель. И точно в разы лучше, чем предыдущий: господин Чжоу помнит, как старый Хэлянь Пэй, не имея нужных ресурсов, на исходе лет решил поиграть в войну, а перед этим натравил одних своих сыновей на других. Не покусись царственный брат на Цзянху, то Цзышу, может, остался бы с ним без задних мыслей, если бы его шиди были еще целы. Старые члены Тянь Чуан — тоже. Но тогда вряд ли бы он задумался и о том, какие методы тот порой использует. Цзышу разрывает от этих противоречий. Меньшее зло или большее зло? Какое зло выбрать? Лучше бы никакое, но Чжоу Цзышу не может себе этого позволить. Не сейчас. И не после увиденной ладошки со сладостью в маленьких пальчиках около старых, разгромленных складов. Да, он все ещё хочет уйти. Из-за приказов, которые ему отдавали. Которые он лично слепо исполнял, а часть из них озвучивал сам. Но он же его брат. Тот, за кого он считает себя в ответе, несмотря на то, что младше по возрасту, ниже по статусу. Если бы Цзышу только был осмотрительнее в Новогоднюю ночь, усилил бдительность охраны, всего этого бы не произошло. А если бы дагэ не взошел на трон, то, кто знает, что было бы с жителями Великой Цин. Может, они бы вообще не дожили до этих дней. И пришедшие на подмогу во время войны нанцзянские варвары, под руководством шамана У Си, тесно дружившего с Бэйюанем, застали бы только их хладные трупы. А может жители справились бы сами. Теперь уже не узнать этого. Он держит эту теплую царственную ладонь в своей и не может ничего, кроме как сжать ее, поглаживая костяшки, чтобы подбодрить. И… поднести к губам, поцеловать перстень в почтении, признании. Чувстве, похожем на любовь к правителю на грани государственной измены. В противоречивости, коей он полон как вся суть бытия, познать которую — задача многих учёных. Цзышу не ученый. И единственное, что он сейчас знает наверняка — ему искренне жаль видеть дагэ в таком упадке морального духа. Как забавно. Одно чудовище жалело другое. Но кто ещё их пожалеет? Кто ещё у них есть, помимо друг друга? За покоями раздаются перепуганные голоса стражи и слуги. И женский деловитый. Не крикливый, но требовательный. — По какому праву меня не пускают? — Его Величество занят, императрица! Помилуйте! — С дороги. Хэлянь И перегибается через стол, когда раскрывается дверь в покои, и, глядя на застывшую в проходе свою супругу Сун, коротко целует Цзышу, отчего последний деревенеет. Император же потом выдаёт, безо всякого гнева: — Императрица сегодня не в духе? Наше Величество, теперь, тоже. Цзышу оглядывается. Редко когда ему доводилось видеть жену правителя. Она не походит красотой на Су Цинлуань, яркую и немного взбалмошную. Истинная дочь ученого, которую воспитали в строгости, любви к классическим трактатам, вплывает в покои. На фоне всего убранства она блекла и сияла одновременно: императрица Сун — в просторных траурных одеждах, как в скорби по павшим в ночной резне людям. Без сияющих подведенных глаз. Без ярких помад. Несколько болезненная — ей явно тяжело далось просто прийти сюда. Простая и, тем не менее, идеально подходящая Хэлянь И по своему надлежащему поведению, положению. Истинная грация и благородство. «Тихая, скромная девушка ты, будешь супругу ты доброй женой», — вспоминает строки стихов Цзышу при виде нее. В ней иная красота — суровая с виду, холодная, но добрая глазами, стоит только повнимательнее присмотреться. С такой спутницей жизни можно обсудить свои невзгоды, а она подставит свое надёжное плечо. Жаль, Хэлянь И не замечает в ней друга, которым та пытается стать, поняв, что любви вряд ли дождется. — Эта непочтительная не хотела мешать встрече Его Величества и его…брата. Приветствую императора, — женщина не выказывает эмоций, возникших при брошенном ею цепком взгляде на них двоих, один из которых продемонстрировал к другому неправильные чувства, лишь кланяется надлежаще своему мужу и коротко, но не теряя достоинства, кивает ему, Цзышу. — Мое почтение царственной супруге, — встав, отвечает последний, исполняя нижайший уважительный поклон, — надеюсь, дагэ, ты позволишь оставить вас, — обращается он после к правителю. — Конечно. На выходе из покоев, после закрытия дверей, перед ним пытается тихо извиниться Юй Куэй, которого Цзышу теперь запомнил надолго. — Простите, я не смог ее остановить. Она была так взволнована, и, к тому же, слаба, что… Поток бессмысленных слов Чжоу Цзышу прерывает жестом руки. — Кто дал тебе право запрещать что-то царственной супруге? Естественно, она может войти, пока это не запрещено нашим с тобой господином. Впредь всегда пускай ее. За исключением, может быть, поздней ночи. На следующий день Цзышу видит, что Хэлянь И выглядит заметно лучше. И в нем нет такой обречённости, как вечером. Возможно в его взгляде можно прочесть даже затаенную радость. Что бы ни сделала супруга Сун за одну ночь, что бы ни сказала, она вдохнула вторую жизнь в властителя Дацина. И это вызывает уважение. И маленькую горечь. У одного из чудовищ Великой Цин точно есть тот, кто может о нем позаботиться. Только чудовище этого не замечает, лишь берёт эту заботу, ничего не отдавая взамен. А что до Цзышу — он справится сам. Как всегда и делал. В его пустынной комнатушке холодно донельзя. На маленьком оконце сидит механическая птица и ломает настойчиво своим железным узорчатым клювом створки. Цзышу вызволяет ее, раскрывает механизм… Который собирал будто кто-то из новичков. В полой конструкции «птицы» должно быть письмо с шифром: так обычно члены Тянь Чуан передают послания. Но тут — пусто. И это раздражает. Только поломанных механизмов, теряющих сведения, ему для полного счастья не хватало! И все, как назло, разбежались на задания и до сих пор не управились с ними в сжатые сроки. Даже Хань Ин куда-то запропастился. Даже бутылек, когда-то стоявший под кроватью, стащил Вэнь Кэсин. А другого вина рядом не было, чтобы заглушить что-то в груди, что воет и стонет внутри неё о своей потере. Он идёт быстрым шагом из покоев прочь, переодевшись и нацепив перед этим маску, спускается вихрем в самый низ дворца, пересекая коридоры один за другим. Стража отшатывается, видя главу Тянь Чуан в полном своем обмундировании. Черном, а не синем, официальном. Вышедшим за чужими головами. Лорд Чжоу ловит Пэйцзюня на подходе к темницам, стоящего под сыплющимся на голову мокрым снегом. Тот, в задумчивости, проговаривает что-то одними губами, скользя толстым пальцем по бумаге. Даже не отдает приветственного поклона. Цзышу выхватывает у него из рук послание.

В зелёные горы тебя завлекаю, Не так уж долог до них путь. Мы всегда ходим с тобою по краю, В одну сторону нам бы свернуть. На тебя разок ещё бы взглянуть.

И Пэйцзюня охватила эта непонятная любовная лихорадка? Чжоу Цзышу никогда бы не подумал. Ладно Хань Ин, он ещё молодой, но Пэйцзюнь на год или два старше господина Чжоу. Мог бы знать, что подобное недопустимо. А не смотреть на него так, будто его застали за пролистыванием сборника весенних утех! — Скажи своей девице, что при следующем подобном, — он машет перед его испуганным лицом посланием, — письмеце тебя ждут ферулы. И не только они, — Цзышу мстительно, даже не дочитав следующее пятистишье, сжигает потоком ци бумагу, которая рассыпается пеплом, тут же прилипшим к пальцам из-за мокрого, все ещё летящего сверху, снега. — Пленников надлежаще допрашивали? — Да, глава! — торопится тот отчитаться, — они молчат, мы не рискнули без вашего прямого дозволения делать что-то сверх предписанного… — Отлично, — обрывает его на полуслове Цзышу, смахивая снежинки с бровей и ресниц. По его безмолвному кивку Пэйцзюнь открывает дверь тюрьмы. Цзышу улыбается, входя внутрь, и в этом нет ничего радостного. Потому что кто-то должен поплатиться за то, что произошло в Новый год. И кто-то должен заняться «наказанием». У него очень грязная работа. Для которой он подходит как никто другой. Пэйцзюнь ждёт новых распоряжений и трясется под жалящим, усилившимся в ночи, ветром со снегом вперемешку, не рискуя уходить без приказа. Но ещё большая дрожь его охватывает, когда он замечает своего командира, который, спустя очень долгое время, все же выбирается из-под сводов тюрьмы. Вообще господин Дуан надеется на повышение по службе, а потому старается что есть сил, перерабатывает только ради самой идеи, иногда делая доклады для Его Величества под шумок по личной инициативе, но вдруг задумывается, что для роли лидера организации он все же не подходит. И вряд ли справится так же, как Лорд Чжоу, снимающий брезгливо черные перчатки, с которых стекают красные капли и пачкают наметенный снег. — Глава… Какие будут указания? — Развесь их на пути в столицу. На кольях. — А,— голос господина Дуана вдруг дрожит, — что делать с оставшимися? Чжоу Цзышу снисходительно переводит на него взгляд от перчаток — обычно так смотрят на тех, кто говорит очень неуместные и весьма глупые вещи — и по его лику словно проходится волна, оставляющая за собой лишь каменную бесстрастную маску вдобавок к той, что уже была на нем. — Живых не осталось. Приведи перчатки в порядок, — тот кидает в него черную ткань: влажную, отдающую тошнотворным запахом железа. Она в полете полощет по лицу и Пэйцзюнь судорожно ловит ее, оставившую на щеке и кончике носа красные, стекающие мазки. — Они мне могут завтра понадобиться. Господин Чжоу ушел, а Пэйцзюнь решается проверить то место, откуда тот недавно вышел. Стража стоит на своем месте, тревожно перешептывается, но быстро замолкает, когда видит его. Пэйцзюнь проходит дальше, уходя в каменную глубь лабиринтов и редких факелов, ища тех, кто всю неделю отказывался отвечать на его вопросы. Зайдя в одну из темниц он застывает в немом ужасе. — Господин Дуан… он…Лорд Чжоу приказал… — блеят рядом. Обернувшись, Пэйцзюнь видит одного из новеньких, которого, кажется, недавно вывернуло содержимым ужина — бледный молодой человек покачивается как будто стоит под очень сильным ветром. В руках — половая тряпка, пропитавшаяся насквозь чем-то жёлтым, дурно пахнущим, и красным. — Знаю. Приведи кого-то более… — справившись с эмоциями, Дуан Пэйцзюнь оглядывает безжизненное месиво, лежащее на полу, иглы, торчащие в акупунктурных точках, вывернутые в обратную сторону сломанные руки, — привычного к подобному. Пэйцзюню не жаль тех, кто в таком же виде, он уверен, лежит и в других камерах. Не после того, как они надругались над самой сутью священного праздника, как проредили население столицы. И все же… то, что сделал глава Чжоу, вызывает в нем страх. Он ничем не лучше тех отвратительных созданий, с ликом уродливого призрака на спине, которые были пойманы и подвергнуты допросу. В Цзянху есть праведные герои, которые якобы защищают мирных жителей. А в Дацине — Тянь Чуан. И в этой организации нет ничего героического. Одна лишь смерть, которую несут ее подчинённые и их жестокий глава.