Пробуждение

– Много всего случилось.

– А кажется, ничего и не было. Ведь всё по-прежнему.

        Когда это он начал задыхаться? Когда его стали преследовать внезапные приступы нехватки воздуха, во время которых казалось, что рёбра сжимаются, вдавливаясь в лёгкие, а горло слово режут тупым ножом?       Физических изъянов у него не наблюдалось. Уж это-то Хён Су знал наверняка: с самого детства его столько таскали по врачам, что он не хуже их изучил свой организм и его недостатки, которых не было.       С головой проблемы имелись. Но не с телом.       Так когда?       Подождав, пока дыхание выровняется, Хён Су спустил ноги с дивана и прислушался: в квартире было тихо. Видимо, Ким Му Чжин уже ушёл. Это хорошо. Вопросов и причитаний будет меньше.       Хозяин квартиры рано ложился и рано вставал, сваливая на свои журналистские встречи, вылазки и утренние совещания в редакции. Это вполне устраивало Хён Су, поскольку сам он предпочитал бодрствовать ночами. Тише. Спокойнее. И снов меньше.       В ду́ше дыхание окончательно восстановилось. Хён Су долго стоял под тёплыми струями, пытаясь избавиться от мрачного послевкусия кошмара, вызвавшего этот проклятый приступ.       Ему снился какой-то заброшенный бассейн с отбитым кафелем и ржавыми трубами. Классический антураж фильма ужасов, которые часто смотрел Нам Сун Гиль, чтобы, как он шутил, пощекотать нервишки. Они делили одну на двоих комнатёнку в задней части ресторана господина Но Ман Сика и коротали время между доставкой заказов: Сун Гиль – у телевизора, а Хён Су – со своим стареньким кассетным плеером. Ужастики он не любил. В подобной «щекотке» ему не было нужды. Но краем глаза поневоле видел на экране, к которому прилипал Сун Гиль, такие жуткие места, где и оказался во сне.       – Я буду истязать тебя, пока не получу ответ…       Он сидел на дне бассейна, израненный, его руки были привязаны к железной скобе, а вокруг шумела вода, наполняя небольшую, но глубокую чашу из разломанных труб. Как он там оказался, Хён Су не помнил. Что от него пытались добиться, и кто был его мучителем – тоже. Но важным было даже не это, а то, что вскоре бурлящая вода с шапкой грязной пены заполнила бассейн, накрыв его с головой.       Хён Су рвался к поверхности, пытался задержать воздух и выпутаться из верёвок, но они только сильнее вгрызались в его запястья, отчего он дёргался, теряя последние жалкие клочки кислорода.       А потом, когда его сознание стало растворяться в мутной воде, он вдруг почувствовал движение и, в последнем усилии открыв глаза, увидел перед собой Ча Чжи Вон. Она пыталась развязать верёвки, вытащить его, спасти, но он уже наглотался воды, лёгкие жгло и сил ни на что не осталось. А офицер полиции всё трясла его, тащила за собой наверх, к свету, и вот Хён Су вновь ощутил прикосновение жёсткого, сухого воздуха и начал задыхаться...       Так он и проснулся: в очередном приступе удушья, который из сна перебрался в реальность.       И всё-таки – как это вообще началось? Хён Су вяло копался в памяти, подставляя тёплым струям поочерёдно то спину, то грудь. И в какой-то момент его осенило. Он пошатнулся и едва не упал, но вовремя схватился за душевой кронштейн.       Точно же!       Впервые это произошло с ним во время одного из шаманских ритуалов, который, как всегда, устроил староста Квон Сон Бок. Хён Су помнил истошные вопли, бой барабанов и собственные стоны. Его держали за руки и прижимали к земле. Кто-то поставил ногу ему на спину, как раз на рёбра, – и воздух словно перекрыли. Хён Су порывался сказать, что ему нечем дышать, что он вот-вот потеряет сознание, но кто бы его послушал! Он помнил, как хрипел и дергался в тисках чужих рук, пытаясь протолкнуть внутрь хоть глоток воздуха, когда на него накатила тьма. Тогда односельчане, видимо, решили, что злой дух наконец-то оставил сына До Мин Сока, и отстали. Бросили его там. Позже его нашла Хэ Су и, плача, поливала водой из ручья, чтобы привести в чувство.       Вода. Опять вода…       Да, пожалуй, приступы удушья начались именно тогда, когда жители деревни вымещали на нём злость и страх перед его отцом. После того случая с обмороком шаманские ритуалы прекратились: должно быть, все решили, что добились желаемого. Но зато с тех пор в минуты сильного волнения Хён Су начинал задыхаться, и не помогало ничего: не седативные препараты, ни ингалятор астматиков. У него не было астмы. Он просто был проклят. Как иначе объяснить всё, что с ним произошло? И даже теперь, в этих изматывающих снах, на него накатывало удушье.       Вот совсем недавно после очередного визита в полицейский участок Кансу для «беседы», а по сути просто очередного допроса, Хён Су приснился подвал в доме его детства. Он спускался туда всего пару раз, когда осмеливался возражать отцу и тот запирал его, заставляя переписывать учебник при тусклом свете парафинового огарка. А ведь Хэ Су предупреждала его, что будет, если он станет перечить До Мин Соку. Дураки учатся на своих ошибках… Вот и Хён Су только после второго заточения в этом кошмарном месте сообразил, что при отце лучше молчать и со всем соглашаться. Делать так, как велено. Иначе его ждёт подвал, где пахло плесенью, крысиным помётом и почему-то сырой рыбой. И где непонятно зачем стояла огромная клетка, к которой Хён Су боялся даже приближаться. Он просто сидел на ступеньках лестницы и трясущимися руками переписывал текст из учебника, слушая жуткие шорохи и стук собственных зубов…       Так вот, после допроса ему приснилось, что он стоит в этом подвале с Ча Чжи Вон. Она с каким-то мстительным удовольствием тычет ему в лицо плеер, откуда доносится голос его матери, поющей колыбельную, а он задыхается, борясь с желанием броситься на девушку и отобрать у неё своё единственное сокровище. Нет, не просто отобрать, а вырвать из рук, переломав ей пальцы. Нет, ещё лучше – вырвать вместе с руками, чтобы она больше не издевалась над ним так изощрённо, так жестоко. Сквозь дурноту и шум в ушах Хён Су едва осознавал, что тянется к Чжи Вон в попытке задушить её. Чтобы она почувствовала то же, что и он. Но что-то ему мешало, не позволяя сомкнуть пальцы на хрупкой шее с неистово бьющейся жилкой. В результате этой короткой мучительной борьбы он просто упал на грязный пол и хрипел, пытаясь сделать вдох. А Чжи Вон… Что делала в конце того дикого чёрного сна она, Хён Су уже не увидел, вскинувшись на постели с открытым ртом и прижатыми к горлу руками.       Тогда ещё, помнится, в комнату вбежал Ким Му Чжин. В одних пижамных штанах, лохматый, с испуганным лицом, он выглядел довольно комично, вот только Хён Су был не в том состоянии, чтобы оценить это в полной мере. Он ещё долго пытался продышаться и давился водой, которую ему подсунул Му Чжин, без конца бубня о жутких криках, поднявших его с постели посреди ночи…       Поёжившись от болезненных воспоминаний, Хён Су прибавил горячей воды и попытался расслабиться. Сейчас всё было иначе: вода не губила его, а ласкала и успокаивала. Он больше не задыхался. И находился не в декорациях фильма ужасов, а в квартире Ким Му Чжина.       Отчего же так муторно на душе, так паршиво?       Из этого состояния нужно было выбираться: он и так невесть сколько проторчал в ванной. Надо было как-то встряхнуться. И, не дав себе времени опомниться, Хён Су резко вырубил горячую воду, непроизвольно ахнув от ледяного потока, обрушившегося на его плечи. Стуча зубами, он с остервенением растёрся полотенцем, прогоняя остатки морока, пока мир не встал на место. Или сжалился над ним и притворился, что встал.       Вот и встряхнулся, размышлял Хён Су, выходя из ванной.       Кофе. Ему нужен кофе. Шоковую терапию требовалось подкрепить хорошей порцией крепкой горькой панацеи.       Он, поёживаясь, добрался до кухни, шлёпая босыми пятками по полу, налил стакан воды и залпом выпил. Потом, подумав, выпил ещё.       За минувшие месяцы он уже освоился и неплохо ориентировался в крохотной квартирке Ким Му Чжина. Он обосновался здесь с того момента, как его выписали из больницы. Идти-то всё равно было некуда: не жить же в полицейском участке или того хуже – в своём прежнем доме в Кагён-ни, куда он ни за что не вернётся. И тут вдруг волшебным образом объявился его бывший одноклассник, друг детства, если так его можно назвать, и позвал к себе. По старой памяти. Хён Су не стал привередничать и вот уже три месяца занимал гостиную Му Чжина, изучив холостяцкую берлогу журналиста от угла и до угла.       Разумеется, Хён Су не забыл камни, что Му Чжин вместе с другими придурками бросал в него тем летом, когда всплыла жуткая правда о его отце, До Мин Соке. Он не забыл ему слёзы сестры, До Хэ Су, возле которой Му Чжин вился вьюном, пока их маленьких хрупкий мирок не разлетелся вдребезги.       Он ему ничего не забыл.       Хён Су скривился, только теперь заметив, что перелил воду выше допустимого уровня в кофеварке. Зашипев от досады, он принялся вытирать лужу на пластиковой столешнице, когда тишину квартиры раздробил на кусочки звонок мобильного.       – Хён Су, ты? – вместо приветствия уточнил Му Чжин.       – А кому ты звонишь? – резонно поинтересовался Хён Су, наконец-то включив кофеварку и падая на стул с таким облегчением, словно он не на кнопку нажал, а пробежал марафон.       – Ты где?       – Здесь, – буркнул он в ответ, зная, как Му Чжина бесит его немногословность и неопределённость.       А это, оказывается, забавно.       – А поконкретнее? – повысил голос Му Чжин.       – У тебя дома, болван, – сжалился Хён Су. – Где же ещё?       – Раз так, то давай ноги в руки и сюда, в суд. Забыл?       Забудешь такое, как же…       Не дождавшись ответа, Му Чжин добавил:       – Сегодня же первое слушание по делу Хэ Су.       – Я помню.       – Тогда шевелись. На твоё счастье, заседание перенесли на полдень.       Хён Су, не ответив, сбросил звонок, мстительно хмыкнув: пусть побесится. Забавно же! И наконец налил себе кофе.       Нет, он ничего не забыл Ким Му Чжину. И пока ещё не решил, прощать его или нет, несмотря на всё изменившееся отношение бывшего друга к нему и к Хэ Су в настоящем.       Он никогда не забывал плохое. Вообще ничего не забывал. Кроме этих проклятых пятнадцати лет! Выходит, он просчитался, вычеркнув из своей жизни месяц комы. И куда-то пропали целых пятнадцать лет, о которых ему рассказывали такое, отчего он снова начинал задыхаться.       Эти годы просто выпали из его памяти и из жизни, словно их взяли – и вырезали. Как вырезают кусочек ленточки на открытии какого-нибудь магазина или монумента. Отстригают серединку. Вот эта серединка, этот лоскут в пятнадцать лет из его памяти и выпал шёлковой юркой змейкой. Память просто распалась на два несоединимых куска, а он пытался её связать, восстановить целостность, но концы постоянно выскальзывали из пальцев, и у него ничего не выходило.       А две его реальности: та, которую он помнил и осознавал, и та, о которой ему все говорили, – как две стены, сходились и сдавливали его, лишая покоя и воздуха.       Он барахтался между ними, как в мутной ржавой воде, не зная, за что зацепиться.       Парадоксально, но его единственной зацепкой, его спасательным кругом неожиданно стал Ким Му Чжин, которого Хён Су столько лет ненавидел. За себя. За сестру. За булыжник в висок. За всё. И тут вдруг этот проныра превратился в его единственную опору, его кислород в сужающейся чёрной щели меж двух миров. Двух его жизней.       Одна – та, что Хён Су знал и слишком хорошо помнил. До мелочей. До стона. До взгляда прохожего в Кагён-ни. До мельчайшей капли крови на воротнике форменной школьной блузки Хэ Су. Она, эта жизнь, была паршивой, но понятной. Он приспособился к ней и просто плыл по течению, мечтая только о забвении и одиночестве. И о ночах без сновидений – его единственном отдыхе и спасении.       В этой жизни он прожил двадцать один год. Восемнадцать из них в деревне с клеймом психа, а после – и сына серийного убийцы, а три – никем. Без семьи, без дома, без документов, без надежды. Ну да, ведь он своими руками поджёг родной дом и сбежал в Сеул. Но при этом он оставался самим собой – До Хён Су, каким бы ненормальным он ни был или казался окружающим.       А во второй реальности ему, оказывается, уже тридцать девять. Он сын состоятельного главврача университетской больницы, и зовут его Пэк Хи Сон.       Бред… Бред. Бред!       Оказывается, теперь он знает столько людей! Или, вернее, это они его знают. Как сына уважаемого человека, как владельца ювелирной мастерской, как опытного – откуда? – мастера по металлу, создающего эксклюзивные дорогие изделия.       На Хён Су одним махом обрушилось всё, а особенно – его новая личность, которую на него настырно примеряли все и каждый, как торговец на рынке, желая продать. Звали Пэк Хи Соном и говорили о нём невероятные вещи.       И ладно бы этим всё и ограничилось. Но нет! Все как один утверждали, что у него есть – подумать только! – семья. Жена! Дочь! Это уже ни в какие рамки не лезло. Чтобы у него, человека с диссоциальным расстройством, были какие-то привязанности? Больше – семья? Ребёнок?       Бред!       Да он в жизни к себе ни одну девчонку и близко не подпускал, кроме сестры (будто бы кто-то стремился с ним общаться – ха!). Но то сестра. А то – жена! Уму непостижимо!       Оказывается, эта самая офицер полиции, которая встретила и преследовала его после комы, и была его женой.       Оказывается, из жизни нужно было вычеркнуть не месяц – целых пятнадцать лет!       Мало того. Он не только перенёсся на пятнадцать лет вперёд, но и прославился. Скрываясь и шарахаясь от людей, он вдруг оказался известен всем и каждому. Одни называли его героем, который помог поймать серийного убийцу, другие считали несчастным, который скрывался, взяв на себя вину за преступление сестры, третьи – психопатом, укравшим чужую личность и имя, чтобы обмануть и использовать несчастную девушку.       Да и с этим он бы в конце концов свыкся. Научился же как-то справляться за минувшие три месяца. Но ему снились сны! Каждую проклятую ночь этих проклятых ста дней новой реальности. Они изводили его, нашёптывали невероятное, убеждали в том, чего и быть не могло. И в самом деле сводили с ума, угрожая сделать пациентом психушки.       И почти в каждом сне он видел Ча Чжи Вон. Говорил с ней. Улыбался ей. Ужинал с ней на крыше их дома. Обнимал её под дождём. Целовал её. Любил её…       Хён Су дёрнулся и сообразил, что сидит на кухне у Ким Му Чжина, сжимая пустую кружку и, морщась, смотрит на белую оштукатуренную стену, на шершавой поверхности которой медленно таяли очертания лица Ча Чжи Вон.       Вот и пришёл в себя, называется…       Хён Су закрыл глаза, давая себе ещё минуту. Он так и не разобрался, что появилось раньше: сама Чжи Вон или сны о ней. Пытался анализировать, сопоставлять, но в конце концов просто запутался и бросил это гиблое дело.       Ему невыносимо было все эти три месяца, рухнувшие ему на голову, как небеса, встречаться с Чжи Вон, видеть это жадное ожидание и надежду, которые та безуспешно пыталась спрятать. Но её выдавали глаза. Жесты. Поза. Он научился разбираться в этом и с лёгкостью считывал всё, что говорили её взгляды, мимика, даже поворот носков туфель в его сторону. Откуда в нём это умение – Хён Су не задумывался. Однако теперь, после комы, читал людей, как раскрытые книги, пугаясь этого и поминутно приходя в ужас от того, что знает о них.       Но по большому счёту ему на всех было наплевать. Кроме Чжи Вон.       Разумеется, ей тоже досталось за минувшие месяцы, и он это прекрасно понимал. Детектив Ча прошла через внутреннее расследование, которое доказало, что она непричастна к краже личности. Она справилась с допросами, недоверием коллег, натиском журналистов и убедила Хён Су помочь расследованию. Благодаря его содействию полиции удалось найти зацепки и раскрыть правду о серийных убийствах в Ёнджу, когда в крохотной сонной деревеньке обнаружили массовое захоронение шести трупов…       Однако дело было вовсе не в этом. А в том, что Чжи Вон всё это время надеялась. Она ждала его. Она его искала. Его прежние чувства к ней, которых нет и никогда не было. И это было невыносимо. Просто невыносимо!       И если раньше Хён Су спасался от проблем общения с кем бы то ни было хотя бы во сне, то теперь сновидения стали для него гораздо хуже яви при всех невероятных событиях, что с ним творились. Потому что во снах он лгал. Он не был собой. Он не мог быть чьим-то мужем. Отцом. Он не мог любить.       А в реальности Чжи Вон изводила его этими своими пронзительными взглядами, прерывистым дыханием и этим ожиданием, на которое он не мог ответить.       Хён Су встал со стула, поставил кружку в раковину и, еле передвигая чугунные ноги, направился к шкафу с одеждой. Он был бы рад, если бы заседание суда перенесли не на полдень, а на следующий день. Чтобы оттянуть неизбежную встречу с Ча Чжи Вон. Ещё одну изматывающую встречу. Нет, лучше бы заседание отложили на неделю. Или вообще на месяц.       Подумав так, он ощутил укол совести – а как же Хэ Су? – торопливо оделся и вышел.       В тиски своих двух реальностей.       На поиски того самого вырезанного куска ленточки.       Навстречу невыносимому, ждущему взгляду своей жены, которую он не помнил.