Heaven knows what

— Не выспался? Хисын, повернувшись ко мне, отслеживает моё не пышущее тонусом состояние, пока едем на место сбора. — Было непривычно спать на твоём диване. — Кровать Сонхуна была удобнее? Я мгновенно напрягаюсь от услышанного. — Что? — Ну, кровать. Полноценная, с хорошим матрасом. Хух, он имеет в виду ту, что была во второй отведенной для меня комнате. — Да, матрас многое решает. — Понял. Обязательно тебе куплю такой же. Ортопедический. Прям сегодня. — Серьезно? — Пф-ф… Ники. — лицо Хисына кривится в ироничной улыбке. Ну да, я большую часть жизни по подвалам шастал и спал даже на улице. Вообще, Хисын мне нравится. Хоть в сравнении с Сонхуном - он более строгий, а еще старше меня на девять лет. Он скорее даст пенделя, чем станет сюсюкаться. А если подкалывает, то так он выражает свою симпатию. И ему редко когда кто нравится. Потому я рад, когда он стебет меня, особенно на тему моего возраста или моей скучной трезвости. Трезвым я уже не тот соблазнительный “бэд бой”, каким был, пока торчал. Некий свой шарм я утратил, согласен. Однако об остальном, что во мне осталось - ему знать не нужно.

***

Вся команда уже с сборе. Высматриваю Сонхуна. Хисын протягивает мне папку с моими репликами. Сегодня Сонхун решил снимать финальную сцену картины, ссылаясь на стечение обстоятельств. Я догадываюсь, что так он решил подстраховаться на случай, если между мной и Джуном в дальнейшем отношения станут напряженными. Поскольку эта сцена - наша совместная и требует глубокого эмоционального погружения. Финал истории приходится на период, когда мы с Сону уже повстречали братьев ПакЛи. Проплатив нам с Сону полноценный детокс, братья выставляют одно условие: продержаться чистыми до заезда в реб центр, чтобы доказать самим себе, что мы достойны второго шанса. Пять дней с Сону мы уже продержались, осталось еще два дня. У меня первого что-то идёт не так. Я оказываюсь у Хенджина и, поскольку он пуст, мы гасимся алкоголем. Я чувствую, что вот-вот сорвусь, потому звоню Сону и в истерике умоляю его скорее приехать ко мне. Пока жду его, мы говорим с Хенджином о шансах. О предопределенности. О том, безнадежны мы или, всё же, заслуживаем жизнь? Нормальную ли? Какую? А любовь? Я вспоминаю о том, насколько и как сильно виноват перед Сону. Мы с ним, снедаемые одной и той же болезнью, словно две птицы с переломанными крыльями. Упав на холодную землю, вместе на ней и остались. Грелись друг об друга как могли, пытались не околеть, хотя уже знали: нам не пережить эту нескончаемую зиму. Когтистый хищник уже подкрался и кого-то из нас заберёт первым. Связанные одним горем, мы ждали смерти. И я, вместо того, чтобы любить и оберегать его, пока могу, до последнего, лишь бесконечно ранил. Изводил. Мучил. Мои откровения выходят из меня горькими слезами. Хван, за которым тянутся подобные моим грехи, исповедуется в ответ. Плачем уже оба. Алкашка бьет в голову, мы целуемся. Поддавшись сентиментальности, в итоге допускаем, что шансы у нас всё же есть. У всех троих. И даже не подозреваем, что Сону, что сорвался мне на помощь в спешке, уже нет в живых.

***

Джун шепотом прогоняет все свои реплики, мне же это не нужно. Наизусть помню тот вечер, к сожалению. Мы приезжаем на квартиру Хенджина, в которой всё происходило в реальности. Он встречает нас, уже порядком ускоренный, и почти не сводит глаз с Джейка. Когда вся техника установлена и место готово, приступаем. Мы с Джуном, развалившись на полу, входим в образы. В бутылке из-под соджу - простая вода. Джун реалистично морщится, отпивая с горла. Шмыгает носом. Глаза у него красные от долгого предварительного трения. Слезятся. Я тоже должен пустить слёзы. Они идут легко, поскольку мне всегда есть о чём плакать. Расстояние между нашими лицами сокращается и я, по сценарию теряя равновесие, натурально врезаюсь губами в губы Джуна, отчего слышно даже, как клацнули наши зубы. Вышло до того больно, что Джун аж зашипел. Двигая губами небрежно и размашисто, я исполняю рваный поцелуй, всё больше налегая на него своим телом, еле удерживая себя в сидячем положении. — Э, не-не-не. Вдруг слышится голос Хенджина, стоящего за камерами. Но мы продолжаем. Джун несколько раз промахивается и мажет языком то по подбородку то по носу, хотя последнее - случайность, но он невозмутим. — Ники, негодяй, ая-яй. — смеясь, не унимается Хенджин. — Это ж ты меня тогда начал целовать первым. Помнишь или забыл? Вообще, для него это не суть важно. Его просто прëт, потому открыв рот, закрыться он уже не может. Оператор отвлекается от камеры, поскольку голос Хенджина за кадром слышен хорошо, отчего весь дубль насмарку. Вся площадка оборачивается в его сторону. Он же останавливаться явно не собирается. — Ой, он тогда в такое говнище был, я думал, он меня сожрать хочет. А я вообще был тогда не в себе. Меня же ломало, а все мысли были о #@@1#*#. Я в таких состояниях порой делал ну очень странные вещи, вы не поверите. Хотя, Ники мне в самом деле был симпатичен, впрочем, дело ведь не в этом, а в том... Далее следует много довольно личной информации. Сонхун озадаченно глядит на Хвана, что запорол такой длинный и непростой дубль. Думает, видимо, как бы с ним, обдолбышем, помягче. Мы с Джуном, отстранившись друг от друга, протираем губы пальцами в унисон, переглядываемся. — Я предупреждал Хисына, что не надо Хенджина на площадку. Он ускорился, его хуй теперь заткнешь. — Лизались зазря. — смеется Енджун. — Но мне нормально, правда. — спешит успокоить. — Да мне тоже, не парься. Тут я не вру. Объективно говоря, губы у него, как я люблю говорить, "рабочие". А тот факт, чье тело они столько лет целовали, познавали, вызывает некую особую тягу, желание прикоснуться к ним. Он словно посредник между мной и тем прекрасным, к чему стремлюсь. Однако, на этом стоит остановиться. Я хоть гуся готов выебать, лишь бы Сонхуну это понравилось. Я не про зоофилию, а про то, что во имя искусства, которое для него важнее всего. Потому что для меня - важнее всего он. Джейк уводит Хенджина в другое помещение. Мы вынуждены начать по-новой. Енджуну вручают дольки лимона на блюдце, чтобы спровоцировать слёзы. Поскольку после откровений Хенджина мы все испытываем испанский стыд, оттого плакать сложнее. И снова удар челюстью, клацанье зубов. Я так упорствую в реализме, что у Джуна на губе выскочила шишка, но мы продолжаем. Тут снова тот случай, когда всё нужно отснять одним дублем. Рвано целуемся. Ощущаю во рту ядреную лимонную кислоту. Заваливаюсь на Джуна всем телом. Затянув меня в поцелуй более размеренный и плавный, он должен упасть на спину и, стукнувшись головой об пол, хорошенько в итоге прорыдаться. Падает и ударяется он весьма ответственно, и звук от удара выходит неподдельный, чёткий, отчего я еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться. Джун заходится в истерике, я же должен его приобнять и гладить по голове. Склонившись над ним, вдруг чихаю ему прямо в ухо. Это не по плану. А затем снова. Глаза и нос до того щиплет, что чихание рвётся из меня безостановочно. Чувствую, как мои щеки, шея и руки начинают гореть и стремительно покрываются красными пятнами. Оказывается, у меня аллергия на цитрусы, но выясняется это только сейчас. Мы снова прерываем съемку. Енджун вынужден долго полоскать рот. Когда меня отпускает, мы начинаем заново. С реализмом я снова перестарался. Врезавшись зубами в губы Джуна, я разбиваю их до крови. От боли и неожиданности он вынужден остановиться. — Ты бы мне еще лбом в нос заехал. Ники.

***

Очередной дубль и вдруг я допускаю непозволительную ошибку. Забываю все свои реплики, когда Джун заваливается на пол. Право, сильно уж очаровался его игрой, узнав в нём себя. — Еще пару дублей, и ты превратишь губы Джуна в мясо. — прервав съемку, делает мне замечание Хисын. — Либо у него случится сотрясение. — добавляет Сонхун. — Я реально устал биться головой об пол. Поэтому Ники, прошу, соберись. Мы начинаем заново.

***

Енджун, только заслышав долгожданное и окончательное “снято”, вытирает губы и, распластавшись по полу, просто лежит в ожидании, когда принесут лёд. С его губами действительно вышла беда. — Теперь месяц не буду ни с кем лизаться. — Да, надеюсь, я смог тебя удовлетворить. Енджун, схватив меня за плечо, начинает трясти меня. — Небось, ты специально косячил, чтобы лизаться со мной снова и снова. — Если б я хотел с тобой лизаться, не искал бы повод, а просто бы брал и делал. Ёнджун оживает мгновенно. Вскочив на ноги, резко разворачивает меня спиной к себе, и, просунув руки через мои подмышки, с силой давит кистью руки на шею и затылок. Я сразу же сдаюсь, согнувшись в три погибели. Он кидает меня лицом в кровать и прыгает сверху. Остервенело хлещет меня по заднице. Вообще, Енджун - личность эмоциональная, так он снимает своё напряжение. Надеюсь дожить до конца съемок. — Опять перевозбудился. — Хисын уже подбегает к нам с камерой в руках. — Джун, оставь ребенка в покое. Всё это очень весело, но больно одновременно. Задыхаясь лицом в подушку, я вскрикиваю. — Хис, сними его. — Снимаю, снимаю. — Да с меня сними!... Хохот расходится по комнате. — Блядь, кто-то, уберите его! Сонхун, протирая линзы камер, поглядывает на нас двоих. Я знаю, одному ему сейчас - совсем не весело. Я резвлюсь с его уже бывшим любовником, который о своём новом статусе “бывшего” пока еще не догадывается. Отслеживаю Сонхуна боковым зрением, пока Хисын оттаскивает от меня Енджуна. По его лицу понимаю, что пожертвовав своими отношениями с Енджуном, он испытывает сильную боль. Но я хочу верить, что он справится.

***

У нас сейчас перерыв, все разбежались по своим делам. Оказываюсь рядом с Сонхуном, пока он что-то записывает в телефон. Быть в такой близости, смотреть на него и при этом не иметь возможности прикоснуться - болезненно. Едва выносимо. Но я ищу способ. — Сонхун, ты весь день не ел. Он рассеянно “угукает”. Так я понимаю, что и не собирается. Хорошо зная этот район, я несусь в мексиканскую мини-кафешку, где беру несколько свежайших бурито. Надавив на плечи Сонхуна, я насильно усаживаю его на кресло. Он продолжает работать с телефона, ни на что не отвлекаясь. Вымыв руки и разделав бурито на кусочки, я насаживаю еду на вилку и отправляю её ему прямо в рот. Он жуёт очень охотно и, не отрывая глаз от экрана, тянется ко мне за следующим кусочком. Входит во вкус. И я тоже. Мне нравится кормить его. — Вот умничка. Еще кусочек… за Ларса Фон Триера… а этот - за Яниса. Он сидит с набитым ртом, жуёт и одобрительно кивает. Я жду, чтобы отправить в него следующую порцию. Когда эту картину наблюдает Енджун, мне немного не по себе. Надеюсь, особым смыслом он происходящее не наделяет. Хотя на деле - смысл тут особенный. В каждой мелочи, в каждом моём действии - мои чувства к Сонхуну. Я просто не знаю, как ещё я могу их выразить, когда между нами столько условностей, когда у всех на виду.

***

Уставший и разморенный после душа, валюсь на диван. Гостиная Хисына - полностью в моём распоряжении. Завтра команда едет на сходку байкеров, где почти все эпизоды будут с Сону. У меня же - выходной. Впереди целая ночь без Сонхуна, а затем и весь день. И сколько мне теперь вот так? Мне ведь уже невыносимо. Когда эта чертова пытка окончится? Он мне нужен, как угодно. Достаю телефон, набираю сообщение. Ni-ki: ты где? Что делаешь? Sunghoon: уже в кровати. Вот чёрт возьми. Только представил его в кровати, а меня уже торкает, внизу живота разливается тепло. Ni-ki: скинь фотку. Ni-ki: И разденься. И ножки раздвинь. Он присылает фотографию. На нём - кусок его кровати и больше ничего. Я долго туплю в картинку. Следом идут его сообщения. Sunghoon: разделся. Sunghoon: ноги раздвинул. Sunghoon: готово. Не понимаю, это я утратил чувство юмора или он? Ni-ki: блять, Хун, ты прекрасно понял, чего я хочу. Это же такая малость. Sunghoon: ага. Но я дал понять, что я этого - не хочу. Ni-ki: разве вы с Джуном не обменивались интимными фотографиями? Долго не отвечает. Не стоило упоминать Енджуна, быть может? Наконец, что-то пишет. Кидает какую-то ссылку. Sunghoon: если хочешь передернуть перед сном - вот отличное порно. Мною отобранное. Ушёл с темы красиво. В самом деле красиво. Представив, как Сонхун возбуждается при просмотре порно, как начинает мастурбировать, у меня дух перехватывает. Я хочу увидеть, от чего именно он заводится. Ссылку сразу же сохраняю себе в избранное. Ni-ki: ого, ты смотришь порнуху? Sunghoon: иногда. А что тебя удивляет? Ni-ki: что ты тоже, оказывается, человек. Sunghoon: кстати, об этом. Человек устал и нуждается во сне. Ni-ki: постой! Sunghoon: доброй ночи. Ni-ki: если мы завтра не увидимся тет-а-тет, я не отвечаю за последствия. Sunghoon: у меня после вчерашнего зад болит, даже не думай. Ni-ki: ладно, я не буду трогать твой зад. Я хочу встречи. Свидания. Как угодно. Sunghoon: завтра съемки до самой ночи. Ni-ki: придумай что-то. Я требую тебя, понял?

***

Весь день мотаюсь по поручениям Хисына. Вечером отписываю Джейку. Он докладывает, что съемки байкерской тусовки затянутся. Швырнув телефон на диван, я матерюсь. С тех пор, как начал жить с Сонхуном, я не привык к такой долгой разлуке. Эта разлука отправляет меня в те глубины, в которых я уже плавал, задыхался, умирал. Так много раз, что с меня достаточно. Моей выдержки едва хватает до полуночи. Я почти готов сорваться. То ли на съемочную площадку то ли просто. Сорваться. Во втором случае я помню адрес, куда нужно ехать. На автопилоте я проверяю содержимое своего бумажника, количество купюр. Мысленно я уже там. Я лезу на стены. Ровно полночь. Перед тем, как решительно направиться к входным дверям, я застываю. Даю себе последний шанс подумать о том, ради чего держался всё это время. И в этот момент звонит телефон. В трубке - его голос. Он подоспел в последние минуты, если не секунды. Потому меня всего трясёт. Он просит меня одеться потеплее и подготовить плед и термос со сладким чаем. Жду его на улице у парковки. Вскоре, ревя моторами, ко мне вплотную подъезжают два байка, ослепляя фарами. На одном из них в роли пассажира - Сонхун. Не снимая шлема, он кивает в сторону второго байка. — Прыгай. Владелец уже вручает мне шлем. Хорошо, что это байк, а не спортивный мотоцикл. Есть у меня с некоторых пор страх перед этими двухколесными машинами для суицидников.

***

Полупустые трассы позволяют набрать хорошую скорость, и вскоре я ощущаю в голове приятную лёгкость. Я оценил находчивость Сонхуна. Пускай свидание и нестандартное, и вместо него сейчас я обнимаю какого-то левого чувака в шлеме, но на душе спокойно оттого, что Сонхун, всё же, нашел на меня время. И мне не пришлось совершать ужасные вещи. Мы подъезжаем к реке Хэнам. В этой её части набережная больше напоминает дикую местность. Сонхун по-свойски прощается с ребятами. — Хисыну я сказал, что еду кататься и тебя прихвачу с собой, проветриться. Так что наша свиданка легальная. Света яркой луны на чистом ночном небе хватает, чтобы хорошо рассмотреть его лицо. Веки его слегка припухшие. А шаткая походка и немного странные движения подтверждают мои догадки. — Да, я дунул. — смеется он, идя на опережение. — Как только закончили снимать, нас всех накурили в такую хламину, что до сих пор держит. Трава - единственный наркотик, который в моём случае не считается триггерным. — Но как только я подобрал челюсти с пола и смог стоять на двух ногах, сразу же позвонил тебе. — спешит прояснить ситуацию Сонхун. А я его уже и упрекать не стану, за то, что он так долго. Я просто любуюсь им.

***

Расстелив плед, мы устраиваемся у самого берега. Сонхуну не с первого раза удаётся сесть и не завалиться на бок. Он, перевозбужденный от накурки, безостановочно болтает о том, как прошли съемки, шутит и сам с этого смеется. Всё время поддевает меня плечом, но сам этого даже не замечает. Я благоговею от такого дурашливого Сонхуна. Поедаю его глазами. — Почему именно это место? — Во-первых, здесь всегда безлюдно. А еще потому что это моё место. Так исторически сложилось. Иногда я прихожу сюда, чтобы наполниться или, наоборот, что-то отпустить. Я никогда не бываю здесь просто так. — И для чего тогда ты здесь сегодня? — Чтобы отпустить. — Кого? Ясное дело, о ком я сразу же подумал. Но выясняется, что не “кого”, а “что”. Сонхун перестаёт ерзать на месте, сбавляет обороты. — Страх, который изжил себя. Видишь ли, в последний раз я был здесь год назад. Тогда у меня был затяжной кризис, и я боялся, что как человека творческого, меня настигло то неизбежное, что с такими как я, порой, случается. Муза впервые покинула меня. Я был напуган и раздавлен, ведь без неё я не знаю, кто я. — Вот как… Слыхал я о таких кризисах. Говорят, не каждый выбирается. — Я почувствовал, что больше не могу черпать вдохновение из самого себя. Что мне впервые нужен источник внешний. Человек. Причем, кто-то конкретный. Кто поможет отыскать и вернуть музу-беглянку. Эдакий герой, “рыцарь на белом коне”. Я начал размышлять об этом архетипе. Пытался представить, кто бы это мог быть. Что за человек. А спустя пару дней мы с Хисыном встречаем тебя, и внутри меня сразу же что-то щелкает. Хоть и видок у тебя был не рыцарский, и скакал ты вовсе не на коне, а на иглах, но… Это лишь условности. Всё так совпало, что ты и был носителем нужного мне архетипа. Этот сложный для меня период, уличная грязь и серость, подземный переход. — Как символично было найти своего героя под землёй, да? — Выкупаешь. И теперь, я снова здесь, снова творю, а рядом - ты. Тот, кого я загадал год назад, сидя на этом месте. Поэтому я отпускаю прежние страхи и освобождаю в себе место, чтобы наполнить его благодарностью. Я восхищен тем, как он открыт всему, что предлагает ему этот мир, как тонко считывает послания Вселенной. Я очарован им. Я люблю его. Я должен сказать ему это. Но, кажется, все слова этого мира слишком банальны, чтобы выразить, насколько сильно. — Ебать тебя укурило. Я знаю: он прекрасно понял, что я проникся его откровением. Он падает на спину и заливисто смеётся. Склонившись над ним, я застываю. Он тоже вдруг замолкает, делается серьезным. Глядя на него сейчас, чувствую, как жизнь чётко половинится на до и после. — Спасибо, что привёз меня сюда. Поведя рукой по пледу, он просит лечь рядом. — Из-за того, что место не засвечено городскими огнями, созвездия видны очень хорошо. Посмотри, какая россыпь, словно алмазная стружка. — И правда. Небо манит своей бесконечностью и своими огнями. Но Сонхун манит меня еще сильнее. Он смотрит вверх, а я - на него, на его профиль. Он - моё небо. — Посмотри вон туда. Он указывает пальцем вверх. Я же скольжу рукой вдоль его согнутой ноги в направлении ожидаемом, учитывая, как мне его не хватало. — … Так вот это не звезда, это Сатурн. Сразу бросается в глаза, правда? Сейчас он самый огромный и яркий на фоне остальных… — Сонхун. Не сочти за неуважение к твоим интересам, но я слишком скучал по тебе. — … В наших широтах его можно увидеть в сентябре-октябре и именно в это время суток. Поскольку сейчас Сатурн, отражающий свет Солнца, выстроились вместе с Землей в одну… Нет, я не чувствую себя примитивным животным или невеждой. Просто мой голод по нему слишком велик. Особенно пока его всё ещё держит. Под накуркой любые ощущения становятся острее, а переживания - сильнее и глубже. Я не могу не воспользоваться этим. Коснувшись его между ног, я натираю его нежное место ладонью. Обожаю спортивные штаны, что сейчас на нём. Поверх их тонкой и гладкой ткани движения выходят легкими и скользящими, а всё, что под нею - чувствуется очень хорошо и детально. Прервав свою речь, Сонхун приподнимается на локти и смотрит на мою руку. — Я надеялся обойтись сегодня без физической близости. — растерянно говорит он. Я неумолимо продолжаю ласкать его, дразнить, легонько ощупывая пальцами его головку. — Сонхун, я ценю, что ты привёл меня в своё сакральное место. Что делишься своими мыслями, собой. Я нахожу это очень интимным, правда. Но мне мало. Это ты у нас с другой планеты, но живёшь то ты на Земле. Тут своя иерархия потребностей. А ты её напрочь игнорируешь. — Я просто пытаюсь сначала привыкнуть к тебе. — Плавать учатся в воде, а не на суше, Хун. — Но у меня свой темп. — Когда тонешь - темп выбираешь уже не ты, а инстинкты. Вот и позволь им... Его плоть довольно быстро твердеет. Я показательно сжимаю его головку пальцами. Сонхун, рвано выдохнув, откидывается обратно на спину. — В аргументах ты беспощаден, Ники, особенно когда неправ. — Хах. Ты говорил, тебе это нравится. Еще в начале нашего знакомства, помнишь? — Мгх… Мизинец мне тоже нравится, но едва ли я бы хотел попасть в его игру лично. — Хаос это лестница. — Ой, заткнись, Ники. — обессиленно смеется Хун. — Хаос это хаос. Он сдаётся. Мирское, плотское, первобытное или же фундаментальное, не суть как назвать - побеждает. Я прошу Сонхуна приподнять бёдра и стягиваю с него штаны примерно до колен. — Стоп. А что ты собрался делать? — Я молодой растущий организм и мне нужен белок. Его член, право, лучшее, что я брал в свой рот. Это большая редкость, когда личный запах человека мне абсолютно подходит. Даже больше, чем просто подходит: он манит, заводит и натурально возбуждает. И тут дело не только в том, что он обрезан и, благо, девственно чист. Но и, полагаю, в его гормональном фоне. Вкус его смазки настолько нейтрален, будто он всё еще мальчик, а не мужчина. Нет, мальчикам я не отсасывал, просто в курсе, что именно гормоны отвечают за нюансы с запахом. Запах взрослого мужчины более резкий и отталкивающий из-за повышенного тестостерона. А тут - я словно конфету в рот взял. Да и сам Сонхун весь, словно конфета. Словно зефир. Белый зефир. Привстав на локти, он взволнованно наблюдает за процессом. Догадываюсь, ему кайфово. Как минимум, потому что укуренный. А мне - потому что это его член и наш первый полноценный минет. И первый минет в принципе, который на трезвую. В груди разливается тепло, внизу живота приятно щекочет, в штанах сладко ноет и твердеет. Я даже не знал, что такое возможно. Удовольствие охватывает всё моё тело и выходит из меня первыми несдержанными стонами. Сонхун запускает в мои волосы пальцы, начинает меня поглаживать, и с каждым моим следующим стоном он делает это всё смелее. У меня отлетает фляга, когда до меня доходит, что это у него не на автопилоте. Он поощряет. Сознательно. Его натурально уносит от того, насколько самоотверженно я его заглатываю и при этом тащусь, выражая удовольствие через стоны. Я понял это, потому стону уже безостановочно, лишь бы он продолжал меня гладить. Не припоминаю у себя особого фетиша на похвалу, однако накуренный Сонхун, трепетный и ласковый со мной - вызывает во мне всплеск как самых нежных чувств так и смазки. Одной рукой я спешно высвобождаю свой член и распределяю смазку по всей длине, стараясь лишний раз не задевать головку. Потому что я неумолимо несусь к разрядке. Сонхун, уже полностью отпустив себя, отдаётся ощущениям, как я этого и хотел. Начинает подмахивать бедрами, толкаясь в мой рот. Он просто умничка. Я пускаю всё больше слюны и жадно причмокиваю, довольно мыча. Моя очередь поощрять его. Вбираю его член по самое основание, чтобы головка упиралась мне в горло. Его прерывистое дыхание становится громким, несдержанным. Он интуитивно замедляется, боясь причинить мне дискомфорт. Я чувствую, он на подходе. Пытается вытащить член из моего рта. — Ники, Ники, я сейчас кончу. Его голос такой разгоряченный, взволнованный, сладкий. Я легонько бью его по рукам. Даю понять, что хочу, чтобы он кончил внутрь. Ускоряюсь, плотно обхватив губами его головку, а ствол - рукой. Сдавшись, он тихо всхлипывает. Чувствую во рту приятную пульсацию его плоти, и горячая жидкость ударяет мне в нёбо несколькими струями. Я зажмуриваю глаза, не прекращая двигаться. Он стонет протяжно и хрипло, когда его бедра охватывает мелкая дрожь. Я готов задохнуться от члена в горле, лишь бы услышать этот стон снова и знать, что я - его причина. Глотая, я тут же кончаю следом за ним, выплескивая всё накопленное на плед. Сонхун откидывается на спину и закрывает лицо руками. Я достаю из рюкзака термос, чтобы сбить его сушняк. Всё это время он дышал с открытым ртом, потому его губы заметно пересохли. Наливаю чай в крышку. — Скажи, под накуркой круто, да? С ответом он, почему-то, не спешит. И всё никак не оторвет рук от лица. — Сонхун? Он издаёт вымученный стон. —Эй? Тебя накурка догнала? Наконец, он убирает от лица руки. — Да не в накурке дело. Просто. Ты. Ахуенно. Сосёшь. Ники. В этот момент я как раз делаю глоток чая, и он струйно выходит из меня обратно, брызгами в разные стороны. На деле, мой опыт тут ни при чём. Он у меня небольшой, даже скудный. Просто я слишком его люблю. Потому даже в ту малость, что я могу для него сделать, я вкладываю всего себя.

***

Сонхун достает из внутреннего кармана куртки портсигар. Не помню у него такого. Он поясняет, что это подарок от товарищей на байках, подмигивает. Выуживает оттуда плотно забитый косяк. — Пару тяг тебе не навредят. Закуривает и, задержав в себе дым, передаёт косяк мне. Как же я скучал по этому запаху. Делаю затяжку осторожно, потому что слишком долго был чист. Пытаюсь распробовать, прислушаться к ощущениям. И вдруг понимаю, что трава то ядрёная, сильная. Выдыхая, я слегка испуганно смотрю на Сонхуна. Чувствую, меня мгновенно накрывает. — Хун, это, вроде, “белая вдова”. — А ты специалист, Ники. Всё верно. Вдова. Он, рисковый, делает еще одну затяжку. Начинает кашлять. — Слушай, ты лучше не докуривай. Он и сам уже понимает, что не докурит. Смеясь, он выбрасывает косяк в песок и тычет пальцем себе в губы, которые пересыхают прямо на глазах. Сразу понимаю, что этим он хочет сказать, что накрыло его стремительно и сильно. Я тянусь к нему, чтобы поцеловать, но он, отмахнувшись, запрокидывает голову назад. — Где эта хуйня? — Какая? — Газовая. Бля, я забыл, прикинь? Сонхун показывает руками шар. Опять он за своё. — А, Сатурн? — Да-да. Потерял из виду. Накуренный Сонхун - это в самом деле нечто. Уже видал, еще при нашем знакомстве. Он становится суетливым, дурным и неусидчивым. Потому сейчас я всем вниманием на него, пока он снова пытается найти своего газового гиганта. Радостно тычет пальцем в небо, мол, нашел, но к чему и зачем - забывает. Я очарован его растерянным выражением лица и блеском его глаз, отслеживаю каждое его действие, реакцию. Он спешно снимает с себя куртку, оставшись в одной футболке. Мол, жарко ему. И вдруг он тычет пальцем в камыши. — Ты слышишь этот звук? Не объяснив, какой именно, он подрывается и несется прямо туда. Такой резкий переход от небесного к земному меня не удивляет. Я следую за ним. Он ныряет прямо в гущу пожелтевшего бамбука, теряясь в ветвях всё еще зеленой шелковицы. Лично я не люблю все эти растения, не отошедшие после бабьего лета. Обычно, в них живут всякие насекомые, продолжают вить гнезда и оставляют там потомство. — Сонхун, я бы не стал… И я как чувствовал. Он вскрикивает и, пулей вылетев из зарослей, пускается в бег вдоль берега, размахивая руками. — Бляяядь! Ники! Бляяядь! Помоги! Я устремляюсь за ним, но сам убит и растерян. И чем помочь - пока не понял. — Я не заметил паутину и влез в неё прямо лицом! Она на мне, она повсюду, она… На нём я действительно вижу паутину. Она поблескивает, прилипнув и к его футболке и к волосам. И её действительно много. Я даже не знаю, чья она. Он плюётся и судорожно взлохмачивает свои волосы. — Ники, оно ползает! Меня неизбежно прорывает на истерический смех. Вот нужно было ему туда лезть? Помимо того, что по нему в самом деле может что-то ползать, он еще и накурен, а это удваивает эффект ужаса, который он испытывает. Дабы его успокоить, я высказываю предположение, что на нем может быть вовсе не паутина, а шелковые нити, поскольку в ветвях шелковицы, в которые он влез, живут тутовые шелкопряды. Из-за тавтологии в словах, он уточняет, что я хочу до него донести. И я уточняю: гусеницы. Сонхун в секунду срывает с себя футболку и, швырнув её в песок, начинает от неё убегать. Видимо, у него какая-то травма родом из детства. Хотя сам понимаю, что ляпнул. Волосатые и липкие, эти гусеницы в самом деле жуткие. Я падаю на колени, схватившись за живот. От смеха и спазмов меня скручивает. Задыхаясь, шепотом я умоляю Сонхуна остановиться, но он уже далеко. Ситуация выходит из-под контроля, когда он стягивает с себя штаны вместе с бельем и абсолютно голый несется к воде. Видимо, чтобы избавиться от навязчивых ощущений беготни мелких существ по своему телу, он решает их утопить. Залетает в воду и ныряет с головой. Я его понимаю, я сам ненавижу насекомых. Но метод радикальный. Само побережье хоть и пригодно для купания, однако уже давно не сезон. Выныривая, он орёт еще сильнее и рвётся обратно на берег. Начинаю подозревать, что дело не в температуре воды. Он припадочно трется ступнями об песок, затем падает на задницу. Я бегу к нему. — Я вступил во что-то склизкое, оно чвякнуло! Несколько раз подряд. — Вступил или чвякнуло? Он, схватившись за голову, просто истошно вопит. Там в воде не менее интересная, чем в камышах, фауна. И он её, походу, познал. Я даже не стану выдвигать предположения. В итоге он весь мокрый и в песке. Под впечатлением, безостановочно описывает то, во что вступил. Я просто бесконечно люблю его. И всë, что могу сделать - это наслаждаться каждой секундой. Когда-нибудь я обязательно ему расскажу, что чувствовал в эти моменты, если сумею подобрать слова. На фоне слышу рёв моторов. К набережной подъезжают два знакомых байка и, направив на нас свет фар, паркуются у склона. Скинув с себя курточку, я прикрываю ею причинные места голого Сонхуна. К нам приближается до боли знакомый силуэт. По походке, в нём я быстро распознаю Енджуна. Какое счастье, что он прибыл на шумных байках. Пришёл бы своим ходом и чуточку раньше, возможно, застал бы нас за более интересным занятием. — Я вам двоим звонил. Чего не отвечаете? По его глазам вижу - тоже хорошо накурен. Подойдя к нам вплотную, его уже не этот вопрос беспокоит. — Что с ним? Он кивает на Сонхуна. Я развожу руками, полагая, что тут и так всё понятно. Сонхун же, прикрываясь моей курткой, просто заливисто хохочет. Я, как менее накуренный, пытаюсь как-то объясниться. — Он курнул и решил воссоединиться с природой. Полез в камыши, потом в воду… природа - не его стихия. Он чисто городской, шаришь? Енджун всматривается уже в мои глаза. — Сонхун-а, ты что, и его накурил? Нервный смех пробирает уже нас обоих.

***

Пока Сонхун обсыхает, вытираясь нашими курточками, мы с Джуном бредем вдоль берега и подбираем его вещи. Осмотревшись, Джун вдруг останавливается. На его лице искреннее удивление. — А что вы вообще забыли в этих ебенях? — Ну, тут просто. Река. И хорошо видно небо. А ты здесь разве никогда не был? Енджун смотрит на меня с недоумением, мол, а разве должен был? По его глазам вижу, это место для него ново. Что-то сразу же щелкает в моей груди. Да ладно? Двое на байках прощаются. Вскоре, мы вызываем такси.

***

Сидя на переднем сидении, я украдкой поглядываю в зеркало заднего вида. Енджун сегодня неожиданно беспечен. Будто им движет отчаяние. Я чувствую это. И оттого мне неспокойно. Он, довольно смело прильнув к Сонхуну всем телом, касается губами его уха один раз, второй. Сонхун же вообще ситуацию не контролирует. Они оба палятся, словно терять уже нечего. Я делаю вид, что вовсе не вижу и не слышу всего, что происходит за спиной. Но обрывки их фраз отчетливо укладываются в голове, одна за другой, формируя картину. “Давай, всё же, останусь?” “Мгх… ты же знаешь, как я устал”. “Я тоже, Сонхун. И ты знаешь, от чего.” “Джун, прошу.” “А мне сколько просить? М, родной? ” Лучше бы я всего этого не слышал. Последнюю реплику Джуна особенно. Машинально начинаю писать Хисыну. Ni-ki: я еду домой. Есть что пожрать? HeeS: пока ты едешь, я тут всё съем без тебя. Ni-ki: блин, ну пожалуйста. HeeS: я накурен. Ni-ki: ахахахахах. Тогда, давай что-то закажем? HeeS: давай. Что хочешь? Цианистый калий. Я отвожу взгляд от экрана, потому что слышу. Лёгкое прикосновение губ, учащенное дыхание сразу двоих. Я даже боюсь поднять глаза. “... Сделай исключение. Прошу.” Меня охватывает нервная дрожь. “... Джун, ну нет. Извини. Ты же знаешь.” Сонхун до последнего оказывает сопротивление Джуну. Я знаю, всё дело в том, что он боится, боится меня, боится последствий. И правильно делает. Догадываюсь, с каким трудом ему даются эти отказы, с какой болью в сердце. Я должен ему помочь. Делаю свой ход. — Что-то мне нехорошо. Оба сзади переглядываются. Джун, естественно, недоволен тем, что Сонхун меня накурил. Я сразу поясняю, что то полностью была моя инициатива. Но спешно добавляю, что это уже и не важно, поскольку я начинаю ловить настоящую измену. Сонхун быстро смекает суть моего плана, потому просит Джуна побыть со мной, пока я не доеду до дома Хисына. Ему же вскоре - выходить первым. Этим он и пользуется, лишая Енджуна всякой возможности остаться у него. И я добиваю, не оставляя Джуну выбора. — Джун, пожалуйста. Мне что-то в самом деле. Плохо. Сонхун прощается. — Ну иди сюда, обдолбыш. Джун подзывает меня к себе на заднее сидение. Я сразу пересаживаюсь к нему. Есть в нём что-то родительское. Он того же возраста, что и Хисын, но Хисын, в отличие от него, в данной ситуации просто прописал бы пиздюлей. Хорошо, что он - не Хисын. Потому что я вдруг чувствую - мне в самом деле становится плохо. Всё, что я слышал, пока ехал в этой машине. Что видел. А затем, я провожал Сонхуна взглядом, наблюдая его спину. Он еще до парадной не успел дойти, а я уже не представляю остаток этой ночи без него. Я не представляю свой завтрашний день. Я не вижу ничего, когда его нет рядом. Машина трогается. Кажется, с нею и моя крыша. Я падаю головой Енджуну на колени. — Ники?